Текст книги "Однажды в мае"

Автор книги: Ян Дрда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

ЦВЕТЫ И ЖЕЛЕЗО

Когда Пепик добрался по Воцтаржовой улице до Старой Либени, где-то очень близко, должно быть на либенской ратуше, пробило четыре часа. Ему казалось, что он ушел из Голешовиц давным-давно. Каждая минута, проведенная на мосту, вырастала в час. Страшнее артиллерийского обстрела из Пражачки оказался истребитель, который бесконечно долго кружил над мостом, словно нарочно снижаясь в тех местах, где к бетонному парапету жался ползущий на животе Пепик. Видит он Пепика или не видит? Обстреляет или нет? Пепик вцепился зубами в руку, чтобы не закричать со страха, когда истребитель со свистом проносился прямо над его головой.

И еще страшнее было, когда Пепик наткнулся на мертвеца. Он уже издалека заметил на ровной поверхности тротуара какой-то странный предмет, которого там явно не должно было быть. Что это такое, Пепик понял не сразу. Сначала ему показалось, что там лежит собака. Нет, не похоже. Какой-то жутко неподвижный серый бугорок. Кусок парапета? Оберточная бумага, намокшая под дождем? Пепику стало страшно, как бывает, если невзначай наступишь в воде на что-нибудь неизвестное. Метрах в пятнадцати Пепик наконец понял, что впереди лежит убитый.

Очутившись перед этим проклятым местом, Пепик долго не мог двинуться дальше. Он лежал на тротуаре, барахтаясь, как жук на булавке, – не повиновались руки и ноги. Он ни о чем не думал, охваченный небывалым, чисто животным страхом.

Страх накатился волной, и Пепику казалось, что он не справится с ним. Но через несколько секунд разум все-таки взял верх, и Пепик пришел в себя. Он победил приступ страха, заставил подчиниться своей воле тело, слабое и дрожащее. Иди же! Иди! Тело неохотно, но уступило. Пепик обогнул то место, где лежало серое пальто. И еще долго ему казалось, что глаза мертвеца смотрят ему в спину.

* * *

– И куда тебя черти несут! Недавно один на ту сторону прошел, теперь ты идешь на эту! Шляетесь тут! – отругал Пепика старик сторож, который сидел перед деревянной будкой, стоявшей сразу за мостом.

Это был первый человек, которого встретил Пепик.

– Мне домой надо, наши будут беспокоиться… – хрипло ответил Пепик и удивился собственному голосу – такой он был чужой, старческий.

– Тот тоже к жене торопился! Вот так люди зря и пропадают! – погрозил кулаком сторож и ушел в сторожку.

Пепику очень хотелось расспросить старика о том, что происходит там, дальше: в Либени, вокруг Светов, у замка. Он постучал в оконце, но старик спрятался в свою будку, как улитка в раковину.

Пепик отправился наугад к рынку. На улицах не было ни души. Изредка накрапывал дождь, холодный и неприветливый. Иногда, как казалось Пепику, в окнах мелькали лица притаившихся людей и исподтишка провожали его долгим взглядом. Пепику делалось от этого как-то не по себе.

С ним вообще происходило что-то странное. Но все это не только не мешало ему идти дальше, но даже подгоняло его, будто внутри него натянулась тетива очень упругого лука. На мосту – да, там было страшно. А сейчас он чувствовал что-то совсем другое… Удивительная гневная решимость управляла теперь каждым его шагом. С неведомой раньше уверенностью он пошел по знакомым улицам вверх к Буловке.

* * *

Как всегда в пасмурные дни, смеркаться начало рано. Трава, полураспустившиеся листики крыжовника, нарциссы, покрытые каплями дождя, – все доказывало, что природа получила влагу в избытке. Деревья, на которых уже распускались почки, как и все остальные растения, казались озябшими. Дым, поднимавшийся из труб, был не в силах прорвать низкую завесу облаков. Он расползался по холму, опускался в сады, смешивался с голубовато-серой дымкой выхлопных газов, висевшей над садами. Казалось, воздух был отравлен здесь бензиновой гарью. Люди не показывались, птицы молчали. Деревья и кустарники, словно закопченные ядовитым дымом, выглядели хилыми, почти увядшими.

На асфальтовой мостовой вдоль улицы, которая тянулась среди особняков, бесконечной чередой стояли прикрытые со всех сторон зеленью, пестро размалеванные танки фирмы «Рейн-металл». Длинными стволами пушек они почти касались друг друга и в мутном сумеречном свете походили на караван фантастических слонов, поднявших хоботы. Танки принадлежали крупной эсэсовской части; половина из них должна была пройти через Пальмовку в Карлин, а другая, сосредоточенная в Кобылисах и в Либени, – прорваться на западный берег Влтавы через Тройский мост.

Утром сержант Марек, Гошек и Галина видели в бинокль только авангард. Весь воскресный день стальные чудовища на широких, неуклюжих гусеницах подтягивались все ближе к Праге. С каждым часом их становилось все больше. Одни из них были расписаны зелеными, коричневыми и желтыми пятнами, другие – выкрашены в песочно-желтый цвет. Но на каждой башне красовался черный крест с белой каймой.

Человек, обладающий чувством юмора, мог бы назвать эту танковую дивизию эсэсовцев дивизией недорослей. Даже ее начальнику, оберштурмбанфюреру Вейдингеру, было не больше тридцати двух лет. Экипажи его танков, если не считать нескольких умудренных опытом убийц, состояли преимущественно из семнадцати-восемнадцатилетних юнцов – последних резервов, набранных в старших классах гимназий, профессиональных училищ и на заводах. Старые эсэсовцы, уцелевшие после отступления с Украины, хвастались перед молодежью своими зверствами, легко заражая ее своим цинизмом и жестокостью.

Большинство безбородых юнцов в коротких, застегнутых на все пуговицы танкистских куртках, в шапках, украшенных изображением черепа со скрещенными костями, были во власти какого-то странного гипноза. Война, в безумную мясорубку которой они были брошены Гитлером прямо со школьной скамьи, искалечила их души. Танкистами владел полудетский страх, и они трусливо дрожали, полные ужасных предчувствий.

Но вместе с тем этих юнцов увлекала мрачная «романтика смерти», о которой им долбили в школе и в Гитлерюгенде. И потому их страх быстро переходил в бешеную, слепую ярость, когда становится на все наплевать. Они познали легкость убийства, безнаказанность грабежей и насилий и быстро, словно на ускоренных курсах, превратились в уголовных преступников высшей марки. Но теперь пришло время, когда от выстрелов советской артиллерии разлетелись в прах все их честолюбивые мечты. Близился час неизбежной расплаты. Если бы они могли, то взорвали бы весь мир – было ясно, что теперь для них все потеряно. Кое-кто подумывал о бегстве. А другие – о новых и новых убийствах, пока не наступит развязка. И потому они были гораздо опаснее обычных солдат немецкой армии, значительной части которых война к этому времени уже опротивела до последней степени.

Танкисты-эсэсовцы вылезали сейчас из танков через башни и нижние люки и смотрели с высот на город, лежащий за рекой.

Котловина Голешовиц с четырьмя высокими трубами электростанции терялась в предвечерней мгле. Но Тройский мост с тремя баррикадами на нем был виден как на ладони. Видны были и лодки, проплывающие около мостовых опор.

Эсэсовцы ненавидели Прагу, не могли без ненависти думать о том, что «чешские скоты», как обычно они называли чехов, отважились преградить здесь путь к отступлению. В школе этим юным головорезам вбили в голову, что Прага – «старинный немецкий город». Но сейчас они чувствовали, хотя и не были слишком восприимчивы, что не только люди, но и каждый камень ополчился против них и что весь город похож на гигантскую, наводящую страх западню. Это еще больше разжигало злобу эсэсовцев.

– Welcher Unsinn diese Barrikaden![8]8
  Какая глупость эти баррикады! (нем.).


[Закрыть] – яростно возмущались они.

Баррикады выводили их из себя. Путь к спасению, казалось бы свободный, был неожиданно прегражден.

Оберштурмбанфюрер, коротышка с узким зеленоватым лицом утопленника, вышел на балкон крайней виллы, которую он занял под свой штаб, выгнав ее обитателей прямо на улицу. Балкон второго этажа возвышался над деревьями, и с него было все отлично видно.

Вейдингер приложил к злым, птичьим глазам тяжелый артиллерийский бинокль.

Даже в сумерки на мосту было видно все до последней мелочи. Заметив, что баррикада с ближнего конца моста вся построена из дерева, оберштурмбанфюрер скривил рот в презрительной усмешке, по привычке подергал орден «Рыцарского креста», висевший на тонкой шее, и сказал резким голосом, в котором звучало бешенство, обращаясь к своему адъютанту:

– Дилетанты! Думают спрятаться от нас за деревянным забором! Но я им завтра покажу!

Он поднял кулак в серой кожаной перчатке и с силой стукнул им по перилам балкона. Он был уверен, что удар двух-трех танков опрокинет этот смешной хлам, который навалили на мосту идиоты чехи. Вейдингер хотел сказать еще что-то, но внезапно хлынувший дождь прогнал его с балкона. Оберштурмбанфюрер повернулся и вошел в стеклянные двери комнаты, где сидели штабные офицеры и слушали радио. Зеленый глазок холодно светился в полутьме. По-видимому, говорили пражские повстанцы. Вейдингер услышал последние слова, произнесенные по-русски: «Пришлите танки, пришлите авиацию! Нам нужна ваша помощь!»

Он злобно посмотрел на приемник и остановился около начальника своей разведки.

– Also, wo sind jetzt die Russen?[9]9
  Так где же сейчас русские? (нем.).


[Закрыть] – сердито пролаял он.

Начальник разведки, не вставая, молча пожал плечами. Этот вопрос угнетал всех,

* * *

Миновав воспитательный дом, Пепик направился вверх по крутой улице, так что теперь Буловка осталась от него слева. Казалось, все было в порядке: чешские санитарные машины пока беспрепятственно подвозили раненых из города – фашисты этому не мешали. Только изредка слышались слабые хлопки одиночных выстрелов, словно в садах пугали скворцов. Несомненно, немецкие разведчики, укрываясь в майской зелени, вели там наблюдение за рекой, причалами и мостом. Но Пепику было не до них, перед ним стояла другая задача – он должен был найти танки, прежде всего танки, сосчитать их, осмотреть возможно ближе, основательнее, как можно скорее сообщить о них капитану и непременно раньше, чем они атакуют мост.

Немцев пока здесь не было. Люди перегораживали боковые улицы легкими, наспех сооруженными баррикадами, но положение было здесь гораздо сложнее, чем на той стороне, в Голешовицах. Откуда-то сверху глухо доносилось гудение моторов. В сумерках оно звучало зловеще, напоминая рычание хищников перед ночной охотой. Впрочем, было совершенно ясно, что это гудят немецкие танки. И на всем пути к реке перед ними не было никаких преград.

Пепик пытался узнать у встречных, что же делается дальше, в Кобылисах, пробовал расспросить, где расположены танки, где находятся фашисты и где чехи. Но на такие вопросы никто не мог дать сколько-нибудь точный ответ. Оставалось лишь одно, на что, впрочем, Пепик больше всего рассчитывал: надо пойти и посмотреть самому. Он нетерпеливо ждал полной темноты. План с телефоном, который представлялся таким простым в кабинете у капитана и даже еще на мосту, оказался трудно выполнимым. Где найти телефон, если большинство вилл словно вымерло? И как попасть в дом, если каждый стук в дверь кажется людям вражеским нападением? Нет, сейчас Пепик не станет терять времени на поиски телефона! Вот когда он получит какие-нибудь сведения, найдется и телефон, если даже придется бежать до самой ратуши.

Он спрятался от дождя у какой-то виллы в нишу гаража и, прижимаясь к стене, пообедал, вернее, поужинал черствым хлебом, который ему дали в штабе. Не успел он дожевать корку, как дальний конец улицы совершенно исчез в темноте. Пепик, крадучись, словно кошка, неслышно побежал по мокрому асфальту круто поднимающейся улицы. Метров через сто он остановился – здесь местность была уже более ровной. В нос Пепику ударил сильный запах перегоревшего бензина, он понял, что это значит, и настороженно замер в темноте. Поблизости все было тихо, лишь изредка шумно ударялись о ветки тяжелые капли. Но где-то немного дальше, должно быть в следующем квартале, во мраке не очень громко звякнуло что-то металлическое и кто-то приглушенным голосом злобно выругался. Пепику вдруг стало жарко.

«Они там!» – уверенно подумал он и вскочил на бетонный фундамент садовой ограды, схватился обеими руками за железную решетку и одним прыжком очутился по ту сторону забора. Под ногой у него что-то сочно хрустнуло. Черт возьми, он угодил прямехонько в тюльпаны. Но резкие звуки, доносившиеся с другой стороны улицы, топот, лязг металла и поскрипывание подкованных сапог на булыжной мостовой притягивали Пепика, как магнитом.

Он обошел кругом всю виллу, тихую и темную, словно заколдованный замок, заплутался на альпийской горке, опять растоптал какие-то сочные растения – не то гиацинты, не то тюльпаны, – ткнулся протянутой рукой в карликовые плодовые деревья с большими бутонами, готовыми развернуться, и наконец добрел в темноте до декоративного кустарника, посаженного вдоль ограды. Он осторожно пролез среди тонких, легко поддавшихся веточек, не обращая внимания на душ, которым они его обдавали при малейшем движении. Протянув правую руку, Пепик нащупал ту же металлическую решетку, через которую он с другой стороны попал в сад. Пепик ухватился за толстые железные прутья и остановился в нерешительности: перелезть ли через забор или лучше остаться здесь, в чужом саду, где нельзя выдать себя за запоздалого прохожего?

Но не успел он еще ничего придумать, как все стало ясно. Совсем близко послышался тот же очень тихий скрипучий звук, простуженное покашливанье и затем приглушенный неясный шепот. Пепик затаил дыхание и внимательно прислушался к этим загадочным звукам, которые доносились с середины улицы.

Тонкий луч внезапно прорезал темноту, и тайна разъяснилась. Не далее чем в шести метрах от Пепика посреди улицы стоял огромный танк с крестом, обведенным белой линией, а на нем возились два парня в сапогах с короткими голенищами, одетые в танкистские куртки. Один из них светил жужжащим фонариком, который подмигивал красноватым огоньком. Другой держал в обеих руках какой-то большой, кое-как завязанный узел, пытаясь поскорей впихнуть его в открытую башню танка.

Но узел развязался. Танкист негромко выругался, а его приятель снова зажег жужжащий фонарик. За десять секунд Пепик успел заметить, что предмет, который вывалился из рук эсэсовцев и повис на гусенице, оказался обыкновенным пиджаком серого цвета. Несомненно, в узле, который эти двое так спешили спрятать, была мужская одежда. Эсэсовец нагнулся и дернул пиджак, но тот зацепился за гусеницу сильнее, чем казалось. Послышался треск разорванной материи, приглушенное ругательство, затем эсэсовцы спрыгнули в темноте с брони на асфальт.

Пепик прислушивался к их шагам. Вот они идут по асфальту, теперь ступили на каменный борт тротуара на противоположной стороне улицы, сделали несколько шагов по каменным плитам – громче заскрипели гвозди кованых сапог – и наконец оба вошли в дом. Нетрудно было догадаться, что все это значит: эсэсовские танкисты расположились в домиках и виллах, выгнав их обитателей или приказав им молчать, и теперь крадут то, что им нравится.

Мужские гражданские костюмы! Значит, эсэсовцы думают, как ускользнуть из западни! Эта мысль настолько взволновала промокшего Пепика, что он перестал замечать холод и боль в голодном желудке, который не удовлетворился кусочком черствого хлеба. Прежде всего нужно было подумать о выполнении своего долга. Сколько таких металлических носорогов стоит здесь на улице? Где часовые? Куда собираются двинуться танки? И на этой ли только улице они стоят?

Мысли роились в голове Пепика, как пчелы, не давая сосредоточиться на чем-нибудь одном. Нет, нужно обдумать все по порядку! Сколько здесь танков? Куда они должны двинуться? Пока он не найдет правильного ответа на эти два вопроса, он не уйдет отсюда, пусть его хоть на куски режут! Кромешная тьма и дождь не слишком подходящие помощники в таких поисках. Зато ты чувствуешь себя во мраке, как рыба в глубоком омуте, – попробуй поймай, когда ничего не видно дальше собственного носа!

Пепик ощупал прочную металлическую решетку перед собой. Да, через такую ограду можно перепрыгнуть почти бесшумно. А Пепику было ясно, что, если он хочет в такой темноте пересчитать танки хотя бы приблизительно, ему придется перелезать через забор. Он немного спустился по склону вдоль ограды и снова приник к самой решетке. В темноте решительно ничего не было видно. Пепик коснулся веток, покрытых тяжелыми дождевыми каплями, и за забором на тротуаре тотчас же скрипнули кованые сапоги часового. В этой враждебной темноте эсэсовцу, вероятно, было не по себе, и его пугал всякий шелест. Слава богу, часовой не заметил, что за его спиной, всего в каких-то трех метрах, спрятался Пепик. Эсэсовец осветил фонариком не сад позади себя, а середину улицы и, сам того не желая, показал Пепику головной танк колонны. Дальше крутая улица была совершенно пуста.

Пепик на цыпочках, словно балерина, осторожно отошел от этого опасного места и по саду пробрался вверх метров на сорок. Здесь в конце улицы ему бросилась в глаза высокая вилла с плохо завешенными окнами: сквозь щели пробивался сильный свет, как говорили мальчишки – «на всю катушку». Кто мог нынче позволить себе, не боясь, что на него накинутся фашистские головорезы, такое яркое освещение? Или там живет такая важная птица, что может не бояться эсэсовцев, или же там размещен штаб. Да, штаб! Эта мысль засела гвоздем в голове Пепика. Если ухитриться подойти к вилле поближе, может быть, он получит ответ на все свои вопросы?

Словно электрический ток пронизал Пепика с головы до пят. Пепик хорошо знал это ощущение, которое всегда появлялось, когда ему хотелось броситься в потасовку, и он терял голову. Нет, сейчас надо держать себя в руках! Пепик смахнул ладонью дождевые капли с куста и дважды провел мокрой рукой по лбу. Вот хорошо-то! Спокойно, сохраняй хладнокровие!

Раздвигая кусты, Пепик пробрался к забору и, стараясь не шуметь, перемахнул через него в соседний сад. При этом он зацепил ногой какие-то веточки, с которых с шумом посыпались дождевые капли, словно в кустах пробежал олень. Пепику показалось, что эти звуки могут разбудить и мертвого. Но ничего не случилось – очевидно, часовые на улице не услышали этого шума. Пепик начал верить, что счастье его не покинет. Обойдя на цыпочках вторую виллу, совершенно темную и мертвенно тихую, он очутился всего в каких-нибудь двадцати метрах от стены освещенного дома. Еще один низкий заборчик – и он будет у цели!

Но, прежде чем Пепик добрался до этого заборчика, на улице около танков поднялся переполох. Послышался приглушенный окрик часового: «Halt!»[10]10
  Стой! (нем.).


[Закрыть], и сухо щелкнул затвор. Рядом с Пепиком на улице шла молчаливая, но упорная борьба. Раздался выстрел, чье-то тяжелое тело упало на тротуар, суматошно затопали сапоги.

На втором этаже виллы сейчас же распахнулось окно, и визгливым, властным голосом кто-то крикнул часовому:

– Was ist denn los? [11]11
  – Что там еще случилось? (нем.).


[Закрыть]

Никто не ответил. Только когда из виллы выбежал солдат с ярким электрическим фонарем в руках, из темноты вынырнули три танкиста во главе с молоденьким лейтенантом, который держал человека без шляпы, одетого в штатское. Тот сопротивлялся, изо всех сил вырываясь из рук танкистов. Другой человек, в серых брюках и светлой рубашке с темным расползающимся пятном на спине, лежал ничком на тротуаре.

– Das ist doch Heinz![12]12
  – Да это же Гейнц! (нем.).


[Закрыть] – воскликнул чей-то удивленный голос, когда убитого перевернули лицом вверх.

Из всех домов начали выбегать встревоженные танкисты.

Пепика бросило в дрожь от этого странного зрелища. Не чешский ли разведчик это, как и он, Пепик.

Пепик притаился, скорчившись под кустом у низкого каменного основания ограды. Он не замечал, что насквозь промок. Наконец Пепик осторожно раздвинул кусты и посмотрел на улицу, где быстро перемещались и мигали огоньки. Теперь было хорошо видно, что вдоль улицы стоит колонна машин, конец которой исчезает в темноте.

Из виллы быстро вышел офицер с крестом на шее – Пепик, конечно, не мог знать, что это сам Вейдингер, – приблизился к группе, задержавшей человека без шляпы, и грозным, визгливым голосом, режущим уши, крикнул задержанному что-то неразборчивое. Пепик запомнил только одно слово «desertieren»[13]13
  Дезертировать (нем.).


[Закрыть] – офицер повторил его трижды, – и оно все объяснило. Эти двое – блондин без шляпы и убитый, лежавший на тротуаре, – были, очевидно, танкистами, которые тайком переоделись в украденное штатское платье и, воспользовавшись темнотой, пытались дезертировать. Но часовой окликнул их, и дезертиров задержали. Для того, кого называли Гейнцем, все уже было кончено. Молодой лейтенант выстрелил в темноте из пистолета и уложил его на месте. Второй смотрел на Вейдингера безумными глазами и плаксивым голосом повторял:

– Ich will doch leben! Ich will doch leben![14]14
  – Я ведь хочу жить! (нем.).


[Закрыть]

Вейдингер достал тяжелый пистолет, парабеллум, и шагнул к человеку без шляпы. Казалось, все поняли, что сейчас произойдет. Только человек без шляпы, ослепленный несколькими фонариками, которые светили ему прямо в лицо, растерянно оглядывался по сторонам, словно искал чего-то.

Державшие его за руки отступили. Освободившись, он вдруг увидел дуло наведенного на него пистолета Вейдингера. Но ноги уже не держали дезертира. В свете фонариков Пепик видел даже, как дрожат необыкновенно светлые ресницы на покрасневших веках. Раздалось два выстрела. Тело мешком рухнуло к ногам Вейдингера, и тут кто-то, очевидно испуганный выстрелами, крикнул на верхнем конце улицы:

– Тревога!

Мигающие огоньки мгновенно рассеялись. Послышался топот. Один за другим бешено зажужжали стартеры. На танках вспыхивали прикрытые броней походные фары. Охваченные паникой фашисты своими танками могли натворить еще много зла. Тяжелый, удушливый смрад, вырываясь из выхлопных труб, пополз по земле.

Оберштурмбанфюрер Вейдингер дернул левой рукой свой Рыцарский крест, точно его душил шнурок на шее, и заметался по улице, не понимая, что случилось и кто поднял тревогу. Подбежав к ближайшему танку, он застучал пистолетом по броне:

– Идиоты! Погасить! Почему тревога? Кто поднял тревогу?

Пока выяснилось, что тревога поднята напрасно, Пепик сумел, хотя и дрожал от страха, насчитать на улице восемнадцать танков. Вейдингер подошел к вилле и заорал:

– Тихо! Погасить фары! Все командиры – ко мне! Gleich![15]15
  – Немедленно! (нем.).


[Закрыть]

Он повернулся на каблуках и вошел в виллу.

Когда свет в машинах погас и из танков начали выскакивать танкисты, Пепик, воспользовавшись шумом, осмелел и перепрыгнул через последний заборчик под самые окна освещен-пой виллы. Сад раскинулся здесь по склону ниже уличного тротуара, который был почти на уровне головы Пепика. Когда кто-то открыл двери в вилле, оттуда на тротуар упала полоса света, и Пепик понял, что он очутился очень близко от входа в дом. Не будь частой сетки ограды, он мог бы дотянуться рукой до коротких сапог часового, который расхаживал по крыльцу. Тут дверь приоткрылась, и кто-то спросил осипшим, простуженным голосом:

– Klaus, hast du schon gegessen?[16]16
  – Клаус, ты уже поел? (нем.).


[Закрыть]

Короткие сапоги часового нерешительно затоптались и затем устремились в дом. В эту минуту открылось окно на втором этаже и в темноте послышалось визгливое восклицание уже знакомого Пепику голоса:

– Aber das hat keinen Sinn, meine Herrn! Trojabrücke und Schluss![17]17
  – Это бесполезно, господа! Тройский мост, и всё! (нем.).


[Закрыть]

Вслед за тем из окна вылетела маленькая звездочка и упала, сея мелкие искорки, на то место, где только что стоял часовой, который сейчас же выскочил с миской в руках и затоптал окурок.

Пепик увидел, как появились две пары офицерских сапог, и один из офицеров произнес:

– Trojabrücke – das ist einzige Möglichkeit![18]18
  – Тройский мост – это единственная возможность! (нем.).


[Закрыть]

Наблюдательный пункт Пепика был не только удобен, но и очень опасен. Пепик съежился, как мышонок. Наконец двери закрылись, сапоги исчезли в темноте, шарканье пары подошв, удаляющееся вверх по улице, стихло.

Около Пепика еле слышно звякнула миска – должно быть, часовой поставил ее на каменную ступеньку. И тут Пепик с ужасом почувствовал, что он совсем засыпает и силы покидают его. Он принялся что есть мочи щипать свою руку. Двери виллы приоткрылись еще раз. Сиплый голос тихо спросил:

– Also, was ist, Klaus? Willst du etwas trinken?

– Nein, danke. Hast du gehört? Trojabrücke!

– Ja, ja, verfluchte Trojabrücke![19]19
  – Ну, как ты, Клаус? Выпить не хочешь?
  – Нет, спасибо. Ты слышал? Тройский мост!
  – Да, да, проклятый Тройский мост! (нем.).


[Закрыть]

Пепик с бьющимся сердцем прижимался к стене у самых ног эсэсовца.

«Если бы стать невидимкой! – подумал он и сжал кулаки. Показал бы я вам Тройский мост! У вас искры из глаз посыпались бы! Или была бы у меня граната, чтобы весь дом сразу взлетел на воздух!»

Но не было у Пепика ни чудесной шапки-невидимки, ни гранаты. Просто самый обыкновенный, к тому же голодный, продрогший до костей, безоружный паренек прятался в саду. Правда, голова Пепика работала четко. О словах «Тройский мост», которые он слышал трижды, он решил сообщить тому, кто его послал.

Пепик осторожно, как кошка, выбрался из своего убежища и через сады, перелезая один забор за другим, спустился вниз к Либени.

* * *

В половине двенадцатого Пепик влетел в кабинет капитана Царды. Тот спал, положив голову на стол. Телефонный аппарат он подставил к самому уху, словно боясь, что не услышит звонка. Пепику было жаль будить Царду. Но через несколько секунд телефон зазвонил. Царда машинально, с закрытыми глазами, протянул к нему руку, прижал трубку к уху и сказал устало:

– Понимаю… понимаю…

Ему уже в третий раз сообщали, что через Либень двигаются две тысячи эсэсовцев. Он уснул бы снова, но Пепик громко кашлянул. Царда быстро поднял голову, стараясь стряхнуть с себя дремотную усталость. Увидев Пепика, он широко раскрыл глаза.

– Это ты, Гошек? – радостно воскликнул он. – А я-то думал… я думал…

– Телефона там не оказалось, вот я и приехал на лодке, – деловито сказал Пепик. – Отец искал меня?

– Искал, но я тебя не выдал, – усмехнулся Царда.

– Вот и хорошо! – сказал Пепик и подвинул стул к капитану. – Теперь я вам расскажу, что ожидает нас завтра утром.