Текст книги "Однажды в мае"

Автор книги: Ян Дрда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

ЗА МОСТ!

Утром, в половине девятого, измученная, мокрая до нитки Мария Гошекова вернулась домой. Она не зажгла света в затемненной кухне, и потому с порога ей показалось, что в теплом гнездышке постели она видит взлохмаченную голову Пепика, ей даже послышалось его ровное дыхание. Она осторожно прикрыла дверь, чтобы не разбудить сына, и, смертельно усталая, сняла с себя промокшее платье. Было очень холодно, и безумно, почти как в детстве, хотелось спать. Все тело ныло: всю ночь напролет она таскала тяжелые гранитные кубики брусчатки. Но, едва Мария забралась под одеяло, ее охватил страх, что этак она, пожалуй, проспит весь день, если позволит себе уснуть даже на минутку, а Пепик тем временем учинит какую-нибудь глупость.

Марию так испугала эта мысль, что она вскочила, торопливо оделась и вышла в кухню, желая еще раз убедиться, что Пепик крепко спит. Но, отворив дверь, она каким-то шестым чувством поняла, что в темной кухне никого нет. В испуге она повернула выключатель – так и есть! На подушке лежала лишь шапка Пепика! В надежде, что он просто выбежал на минутку во двор или в мастерскую, пани Гошекова подошла к кровати и пощупала подушку, думая, что постель еще не успела остыть, но тут же прочитала надпись на дверце шкафа, и все ее надежды рухнули. Ее глаза в отчаянии остановились на буквах, выведенных полудетским почерком Пепика, словно она отыскивала в них какой-то скрытый смысл. Но фраза была ясная, не допускала другого толкования:

«Идут все чехи, и я тоже должен пойти».

У Марии подкосились ноги. Ведь после ухода Пепика прошла целая ночь, и все эти часы людей на каждом шагу подкарауливала смерть. В отчаянии Мария принялась обвинять себя: как она могла так беспечно уйти к мосту, как могла забыть свой материнский долг?

Но тут, в эту минуту отчаяния, на помощь ей пришел разум. «Нет, ты не виновата, – говорил он. – Ведь ты выполняла свой долг! Могла ли ты не пойти? Могла ли ты уклониться? Ты бы никогда не простила себе этого!»

А укоризненный голос материнской любви возражал: «А как же Пепик? Господи, что с моим сыном? Что, если его убьют? Нет, нет, я побегу туда, закрою его своим телом!» Но куда? Куда, куда бежать? К мосту? Нет, туда Пепик не пошел. В этом она была уверена. Он избегал отца, избегал знакомых улиц, где все его знали. Значит, он отправился куда-нибудь в центр Праги, подальше от дома.

Нy как искать Пепика в городе, где миллион жителей? Мария Гошекова заплакала, как может плакать только мать. Хоть бы Гошек пришел и поддержал ее в этом страшном горе!

* * *

Но где же был Пепик все это время? Куда мог он пойти? Да, тот же вопрос – куда пойти – возник и у самого Пепика, как только он выскочил из окна на темную улицу вчера вечером. Насколько легче было всем остальным! Они бежали к мосту. Это было само собой понятно, как, например, утром было понятно Пепику, что он должен вместе с угольщиком бежать захватывать воинский поезд.

И сейчас Пепика неудержимо тянуло броситься к мосту, вместе со всеми. Ноги сами понесли было его в ту сторону, и ему стоило большого труда остановиться. Нет, нельзя надеяться на ночную тьму, она не скроет его от зорких отцовских глаз! Если он действительно хочет участвовать в борьбе, нужно уйти подальше отсюда. И тут Пепику пришло в голову, что проще всего пойти к другому голешовицкому мосту, который называют «Либеняк». Если фашисты не пройдут через Тройский мост, куда им еще направиться, как не на Либеняк?

Так, часов в десять вечера, Пепик добрался до дома, где помещался окружной штаб. Здесь во дворе толкалось около сотни человек, которых не пугали ни ночь, ни дождик. Все они стремились к одному – во что бы то ни стало получить оружие. Но винтовок и боеприпасов было мало. Даже дробовики, двустволки, мелкокалиберные винтовки вдруг стали считаться очень ценными.

Когда начали регистрировать тех, у кого уже было оружие, Пепик сначала скромно стал в сторонку. Но это означало отдать фауст-патрон, превратиться из бойца в зеваку. Нет, ни за что!

– Пишите: Иозеф Гашек, девятнадцать лет. Стрелок из фауст-патрона.

Пепику казалось, что в небольшом искажении – «Гашек» вместо «Гошек» – нет ничего дурного. Ему все-таки хотелось как-то спрятаться от отца, встречи с которым он так боялся! Подумаешь, какая беда, если он скажет, будто ему девятнадцать лет, а не шестнадцать! Ведь сегодня каждый час стоил иного года! Он собственными руками добыл себе оружие – разве это не лучшее доказательство зрелости?

– А стрелять из этой пушки ты умеешь, дружок? – спросил его коренастый малый с сержантским знаком отличия на фуражке, в гражданской жизни – шофер, назначенный обучать десяток таких же «стрелков».

– Ну еще бы! Что тут трудного? Прицел есть, спусковой крючок тоже… – запротестовал Пепик, задетый таким недоверием.

– Ладно, не забывай, что ты у нас единственный! Чертовски сложная штука! Мы пока к ней только приглядываемся. Покажи, как ее зарядить. Да смотри, чтоб у нас тут беды какой не случилось!

Пепик покраснел, словно пион. На его счастье, как раз в это время привели пленного немецкого солдата, небритого хмурого дяденьку, слесаря из Вены, у которого были тяжелые рабочие руки и ловкие пальцы механика. Он вызвался объяснить, как стреляют из фауст-патрона, и теперь молча снял головку, ткнул пальцем – сюда, мол, вкладывается запал, а сюда – взрывчатка, и показал, как обращаться с прицелами.

– Alles ist ganz einfach![7]7
  – Все очень просто! (нем.).


[Закрыть] – Он сплюнул, и отошел.

Все учились разбирать и собирать фауст-патрон до самой полуночи, пока сержант не прогнал свою команду спать. Бронебойщик Иозеф Гашек, который впервые в жизни очутился не под материнским крылом, спал в эту ночь очень тревожно.

* * *

Танки! Танки!

В воскресенье в окружной штаб о них доносили со всех сторон. На рассвете патруль привел к капитану Царде шестерых безоружных людей, на рыбацких плоскодонках переплывших Влтаву под Буловкой, у Белой скалы. Все шестеро, мокрые до нитки, стояли сейчас в кабинете Царды у самой двери, дрожа от холода. Царда долго разглядывал их, не говоря ни слова, – очень уж странные были у них глаза. В них застыл не то страх, не то стыд.

– Откуда вы? Из Либени? А почему вы оттуда бежали? – спросил наконец он.

– За нами немцы гнались… в садах под Буловкой…

– Много там немцев?

– Тьма-тьмущая… Одни эсэсовцы!

– Вы стреляли в них?

– Да, стреляли!

– А где же ваше оружие? – вдруг резко спросил Царда.

Ответ замер на губах беглецов, головы опустились еще ниже.

– Где ваше оружие? – неумолимо переспросил Царда.

Один из допрашиваемых ответил, заикаясь:

– Все равно у нас не было патронов… Нас, того и гляди, могли поймать…

Царда не сдержался, ударил кулаком по столу:

– Да вы его побросали! А мы тут малокалиберные винтовки ищем! Это называется…

Царда не произнес того сурового слова, которое все время вертелось у него на языке. Он так крепко сжал кулак, что побелели суставы.

Человек, который сказал о недостатке патронов, не сводил глаз с рук Царды, словно зачарованный, и наконец растерянно пробормотал:

– Немцы пытают каждого, кто попадет им в руки с винтовкой! Выкалывают глаза…

Его седовласый товарищ, по-видимому рабочий, который до этой минуты не произнес ни слова, неожиданно сказал:

– А самое главное – у них танки! Столько танков! Попробуйте пойти с обыкновенной винтовкой против танка! Они сотрут вас в порошок!

– Где у них танки? Кто из вас сам их видел?

– Они всюду!

– Вокруг Буловки моторы шумели всю ночь!

Царде стал понятен ужас, застывший в глазах этих людей. Они испугались тяжелых металлических чудовищ. Ведь один вид танка, даже мирно ползущего по улице, способен нагнать страх на кого угодно. Беглецы никогда в жизни не видели танков и не представляли себе, что их можно подбить. А неизвестность пугает больше всего. Даже сам Царда, обыкновенный пехотный капитан, за все время, что служил в армии, ни разу не видел настоящей танковой атаки. Он знал отупляющий грохот этих стальных носорогов лишь по немецкой военной кинохронике.

Если танки стоят над Рокоской, то первый их удар обрушится на Тройский мост. Это наиболее важные ворота на западный берег Влтавы. А что немцы отступают под натиском русских к западу, было совершенно очевидно. Если они прорвутся на Тройском… Поэтому капитан Царда счел необходимым послать связного к начальнику обороны моста – к Гошеку.

Потом он решил познакомиться с теми, кто сегодня ночью учился у венца заряжать фауст-патроны и стрелять из них.

– Вы уже чему-нибудь научились? – спросил он коренастого сержанта, который чрезвычайно ревностно следил, чтобы его команда была наготове.

Сержант весело ухмыльнулся:

– Так точно! Для практики нам недостает только танка!

– Как бы их не оказалось слишком много! – не удержавшись, произнес Царда и тут же рассердился на самого себя.

Не хватало только, чтобы командир сам пугал своих солдат! Но ему становилось не по себе, и тоскливо сжималось сердце, когда он думал о танках. Он спокойно сказал бронебойщикам, что ходят слухи насчет танков, которые будто бы появились по ту сторону реки, над Рокоской, вокруг Буловки и где-то там еще.

– Я там каждый камешек знаю! – с мальчишеской горячностью перебил его самый молодой бронебойщик, веселый кудрявый паренек, которому явно не хватало нескольких лет до двадцати.

Царда сразу почувствовал его юный нетерпеливый задор и отважное презрение к опасности.

– Ты либенский, что ли? – дружелюбно спросил он.

– Нет, коренной голешовицкий, – рассмеялся паренек, и его красивое лицо стало совсем ребячьим, – но мы с либенскими ребятами всегда дрались за мостом, от них только клочья летели!

В это время капитана Царду позвали к телефону. Звонил начальник обороны Тройского моста Гошек. Он сказал, что действительно только что видел три танка в Рокоске. Трое разведчиков, посланных им туда, погибли. Голос Гошека звучал невесело.

Разговаривая с Гошеком, капитан Царда все время думал об отважном пареньке с фауст-патроном. «Тому, кто попадет немцам в руки с оружием, они выкалывают глаза», – сказали ему утром. А что, если послать туда вот такого смышленого паренька, как этот, но безоружного? По Либенскому мосту пока еще можно пройти. Приматорская улица до самой ратуши в руках чехов. Может быть, достаточно смелый и достаточно сметливый парень проскочит в эту Буловку и принесет точные сведения? А впрочем, зачем же «принести»? Достаточно найти телефон у какого-нибудь чеха, на которого можно положиться, и позвонить ему, Царде, о том, что делается в действительности. Что там говорить! Послать надежного парня в тыл эсэсовцев – не такая уж глупая мысль!

– Я непременно пошлю туда разведчика, – сказал он Гошеку по телефону. – У меня тут есть ловкие ребята из ваших, голешовицких!

Но, говоря о ловких ребятах, он имел в виду только одного – кудрявого паренька. Да, для такого задания один человек даже лучше, чем несколько. На него никто и внимания-то но обратит.

Капитан открыл окно кабинета и выглянул во двор, где стояли группы людей и сразу же увидел кудрявую голову бойкого паренька.

– Голешовицкий, пойди-ка сюда! – позвал он. – У меня тут нашлось для тебя дельце! Свой фауст-патрон оставь товарищам, ты нужен мне налегке.

Кудрявый паренек, очевидно, обрадовался: он первый получает какое-то задание. Но ему не очень хотелось расставаться со своим оружием. Несколько секунд он покачивал свой фауст-патрон, словно ребенка. По-видимому, он размышлял, как поступить с ним.

– А я его надпишу! – И паренек вытащил из кармана чернильный карандаш, помусолил его, выкрасив губы в фиолетовый цвет, и полудетским почерком написал на головке фауст-патрона: «Гошек».

– Вот, чтобы его у меня не стянули! – сказал он своим товарищам, с которыми провел ночь, и положил фауст-патрон на матрац, наполовину прикрыв одеялом.

– Ты бы там приписал: «Кто возьмет его без спросу, тот останется без носу!» – рассмеялся его сосед, который ночевал рядом с ним.

Но кудрявый паренек уже вихрем мчался через двор. В каждом движении чувствовалось, что сердце его жаждет приключений и подвигов.

* * *

Часы у въезда в порт пробили половину третьего. Эти звуки, обычно незаметные среди автомобильных гудков и лязга трамваев, сегодня падали в непривычной тишине и потому казались удивительно странными.

Три человека остановились под одним из сводов Либенского моста на голешовицкой стороне и при первом ударе часов подняли головы, словно услышали какой-то важный сигнал, который нельзя пропустить. От этих звуков сжалось сердце у всех троих. Они переглянулись и облегченно засмеялись.

– Честное слово, в первый раз в жизни слышу! Вот уж не думал, что часы так громко бьют! Страшно громко! – сказал человек с винтовкой за плечами.

– Я по воскресеньям в это время в клуб танцевать ходил… Ох, сколько там всегда красивых девчонок было! – вздохнул второй, словно речь шла о чем-то невозвратном.

У третьего, самого младшего, оружия не было. Сделав несколько шагов по направлению к лестнице, ведущей на мост, он обернулся к патрульным:

– Так я пошел, что ли? Идти… или, может, лучше ползком?

– Как придется, – сказал старший патрульный. – Скорей, конечно, будет обычным шагом… пока стрелять не начнут…

– Э, что там, с первого выстрела никогда не попадут! – пробурчал любитель клубных танцев, – но следующих не надо ждать… а получше укрыться за парапетом.

Пепик Гошек взбежал по бетонным ступеням, не оглядываясь на товарищей, оставшихся под мостом. Давно не метенная лестница, заваленная грудами дурно пахнувших отбросов, и раньше всегда нагоняла на Пепика тоску. А сейчас, пока он поднимался по этим пятнадцати ступеням, на него навалилось что-то тяжелое, как камень. Может, это страх? Но чего тут бояться? Если бы не эта противная мертвая тишина! Пепик так любит свои Голешовицы, где всегда шумно пыхтят паровозы, поскрипывают краны, гудят моторы, слышен лязг железа, словно в огромной мастерской, по мостовой с глухим грохотом катятся бочки, а у причала гремят и звякают цепи… Куда все это девалось? Стоит мертвая тишина, и у Пепика звенит от нее в ушах, словно он чересчур глубоко нырнул. Уж лучше стреляли бы, чем эта тишина! Нет, нет, зачем такие мысли, зачем себя зря запугивать, еще беду накликаешь! Ведь пока все спокойно!

Он остановился, повернулся лицом к реке, выдохнул воздух, снова, полуоткрыв губы, глубоко вздохнул – словно, измученный жаждой, жадно пил из полного кувшина. Как ни странно, тоски вдруг как не бывало, будто речной воздух не только очистил легкие, но и освежил голову, Пепик глубоко вздохнул еще раз, вышел на тротуар с левой стороны моста и, стараясь идти как можно спокойнее, направился к либенскому берегу реки.

«Ни-че-го, ни-че-го!» – ритмично твердил он при каждом шаге. Час назад из Либени через мост прошли трое, и никто их не тронул. В числе этих людей была четырнадцатилетняя девочка, которой было страшно сидеть дома одной, и она отправилась в Голешовицы искать отца, трамвайщика. Вот какая – дома боялась, а на мосту нет! А ведь сопливая девчонка!

«А может, и задание-то мне дали потому, что я мальчишка, сопляк!» – неожиданно думает Пепик, не зная, обидеться пли нет. Задание требует, как сказал капитан, ума и сметки. Это факт! А какой вид у разведчика, вовсе не важно! Главное – точно выполнить задание! Пепик не может сомневаться в доверии капитана. На такое дело труса никогда не пошлют!

«Закрепись у них в тылу получше, сосчитай все танки, орудия, пулеметы. А главное – запомни их расположение. Если они двинутся, сообщи!» – сказал капитан.

Пепик невольно улыбается, вспомнив, как основательно проверял капитан, умеет ли Пепик обращаться с телефоном. Он-то, пражский мальчишка! Но это правильно, что капитан все предусмотрел, все мелочи с Пепиком обсудил в своем кабинете. Именно такие советы очень пригодятся Пепику в Либени, когда ему понадобится телефон. Лучше всего, говорил капитан, если Пепик сначала попросит разрешения позвонить матери домой. Она, конечно, беспокоится, что с ним случилось, нужно, мол, сказать ей, что он жив и здоров. И самый сердитый человек в разговоре с матерью не откажет. А когда Пепик узнает людей поближе, можно будет им осторожно признаться, зачем нужен телефон.

«А куда я должен звонить… этой маме?»

«По моему номеру – семьсот пятьдесят девять двадцать четыре. У телефона буду я, и ты мне прямо скажешь: „Мама, я в Либени, в таком-то месте, например в Рокоске, нашел здесь хороших людей…“».

Вот как! Пока обдумываешь задание, и шаги перестаешь считать, а там смотришь – и половину моста прошел! А что-нибудь случилось? Ничего! У Пепика на душе становится легко, и вдруг неожиданно он сквозь зубы начинает напевать песенку, на лице появляется улыбка. Вот ребята рты разинут, слушая когда-нибудь его рассказ об этом приключении! И даже, братцы мои, придет время – и он признается во всем матери! Вот она удивится-то!

Внезапно мечты Пепика обрываются. Он словно на стену наткнулся. Что произошло всего в нескольких шагах от Пепика? Он ничего не видел и все-таки всем телом ощутил, что мимо него в воздухе что-то пролетело. Пронеслось над проезжей частью моста, свистнуло жалобно, как ночная птица, и, должно быть, упало в воду по ту сторону моста…

Все тело Пепика внезапно словно одеревенело – он не может сделать дальше ни шагу. Ноги его не держат. Как маленький ребенок, он присаживается на край тротуара и, ошеломленный, ждет, что будет дальше. Ведь только что пролетела не простая винтовочная пуля – с ее осиным жужжаньем он познакомился еще вчера.

Второй снаряд не заставил себя ждать. Он ударился в бетонный парапет моста позади Пепика, будто какой-то великан шваркнул там железной перчаткой. Вырвался дым, вспыхнуло пламя, но бетон выдержал. В парапете осталось лишь небольшое углубление, словно от удара молотком, а осколки улетели неизвестно куда.

Пепик испугался теперь гораздо меньше, чем в первый раз. Первый выстрел, хотя он слышал только свист и ощутил движение воздуха, сковал все его тело. Пепик весь задрожал… А второй выстрел, наоборот, словно пробудил в нем инстинкт самосохранения. Змейкой проскользнул Пепик на правую сторону моста, вплотную прижался к парапету, уверенный, что здесь его не достанет немецкий снаряд, и ползком, как ласочка, продвинулся на добрых двадцать метров вперед, к Либени. При перебежке перехватило дыхание, сердце замерло, но Пепик торжествовал: «Не испугался вас, негодяи, стрекача не дал, как вам хотелось бы! Я продвигаюсь вперед! И я дойду!»

Третий снаряд, прилетевший откуда-то с Пражачки, должно быть из противотанковой пушки, упал далеко позади Пепика, Пепик не удержался и по-мальчишески задорно показал язык. Впервые за все время, что он ушел из дому, Пепик без страха подумал об отце. Что сказал бы отец, если бы они были тут вместе? Возбужденному Пепику казалось, что он слышит издали отцовский голос: «Хорошо, Пепик! Смотри у меня, сынок, держись!»

* * *

– Мост обстреливают? Вы это сами видели? – переспрашивал провожатых Пепика капитан Царда.

Они только молча кивали, считая, что сразу же ответили вполне ясно. Но Царда никак не мог поверить их словам. Глупости! Никто не станет открывать артиллерийский огонь по всякому прохожему. Это неэкономно, бессмысленно и вообще…

Но чем упорнее Царда доказывал самому себе, почему обстрел Пепика сущая бессмыслица, тем больше его охватывала неприятная уверенность, что дело обстоит именно так, как говорят эти двое парней. Немцы действительно открыли артиллерийский огонь пo пареньку, которому Царда расписал переход по мосту как невинную прогулку. Что парень сделает? Укроется? Пробежит? Или же растеряется и поплатится головой? Да нет, ни один черт не удержит такого паренька, юркого, как ящерица!

Он отослал патрульных отдохнуть и стал просматривать какую-то принесенную из порта опись материалов. Но у него не выходил из головы кудрявый паренек, борющийся где-то на мосту один на один со смертью. Ведь это почти мальчик! Ребенок! И он, Царда, это знал!

Капитан пытался подавить этот мучительный голос, беспощадно перебивающий все другие мысли и упорно возражающий всем утешительным рассуждениям.

Наконец капитан вызвал сержанта, под началом которого был юный бронебойщик.

– Сколько лет этому пареньку… что пошел за мост? – нетерпеливо спросил он, как только сержант закрыл за собой дверь.

– Помнится, девятнадцать. Так он говорил, да все они врут… – ответил невыспавшийся сержант и жадно посмотрел на окурок, лежавший в пепельнице. Ему страшно хотелось хоть разок затянуться, но в его отделении не осталось уже ни крошки табаку.

Царда перехватил этот взгляд, и, хотя у него было всего две измятые сигареты, одну из них он протянул сержанту.

– Как это – врут? – глухо спросил он. – Зачем им говорить неправду?

Сержант чиркнул спичкой по раздавленному коробку и так жадно затянулся, что от почти высыпавшейся сигареты полетели искры.

– Почему врут? Годы прибавляют! Ясное дело – не желают отставать от взрослых!

Царда хотел было возразить сержанту, но не нашелся. И какой черт дернул его послать именно этого кудрявого подростка! Словно нет взрослых мужчин, которые понимают, на что идут, не станут зря горячиться и не растеряются в случае опасности! И все-таки капитан был убежден, что ни один из сотни мужчин, разгуливающих у него под окнами по двору, не выполнит такого задания лучше, чем этот паренек. Черт бы побрал все это!

«У меня что-то нервишки расшалились!» – сказал он себе и криво улыбнулся.

– Вы свободны, сержант, я только так…

И в это мгновение на столе у Царды зазвонил телефон. А что, если это тот самый кудрявый паренек?

Сперва Царда было обрадовался, но тут же, не взяв еще трубку в руки, отбросил это нелепое предположение. Если даже мальчуган благополучно перешел через мост, он позвонит только из Рокоски. Ведь он сам дал ему такое указание. И вместе с тем капитану совершенно по-детски хотелось, чтобы все было не так, чтобы паренек не придерживался инструкции, чтобы сразу же позвонил, как только доберется до Приматорской улицы, и сказал бы, что он жив. И тогда отлегло бы от души!

Сержант шагнул было к двери, но остановился, выжидательно глядя на Царду. В те дни волновал всякий телефонный звонок, и кто знает, может капитану после звонка понадобится связной. Наконец Царда снял трубку, не обращая внимания на сержанта, который не сводил с него глаз.

– Штаб…

Человек на другом конце провода откашлялся и тихо спросил:

– Капитан Царда? Говорит Гошек… с моста…

По тону можно было понять, как трудно Гошеку говорить. Царду охватило дурное предчувствие:

– Что случилось? Двинулись эти проклятые танки? Что такое?

– Нет, – ответил Гошек, – мне нужно с вами поговорить… по личному делу.

– Приходите, Гошек, если можете, – облегченно вздохнул капитан, – а не то по телефону скажите.

Наступила тишина. Очевидно, Гошек раздумывал, потом сказал более громким голосом:

– Понимаете, капитан… у меня сын пропал! Ночью остался дома один и вылез в окно. Ему и шестнадцати-то нет, а он во все суется. Меня он, понятное дело, избегает… Нет ли его у вас? Гошек Иозеф, блондин, нос горбинкой…

– Нет и шестнадцати? Невозможно! Таких юнцов мы отсылаем домой! – поспешил капитан успокоить Гошека, но при этих словах вдруг почувствовал удушье. Домой?.. Да ведь он сам лично послал одного паренька совсем в другую сторону! А может, это и есть сын Гошека? Царда зажал трубку ладонью, другой рукой вытер пот со лба.

– Как его звали… нашего из Голешовиц? – спросил он, пристально глядя на сержанта.

Тот пожал плечами, но тут же ловко повернулся и, словно вспомнив о чем-то, выбежал из комнаты. Царда понял, что сержант пошел что-то выяснить, и попытался успокоить Гошека, уверяя, что парень, конечно, скоро вернется сам. Таких нынче много повсюду, где им дома усидеть! Известное дело – подростки!

Но, убеждая Гошека, Царда обливался холодным потом. Сержант вернулся очень скоро с фауст-патроном в руках и уже в дверях улыбался:

– Смотрите, он надписал свой фауст-патрон, чтобы не украли!

Капитан издалека уже разглядел пять роковых букв.