Текст книги "Двуликий Янус"

Автор книги: Яков Наумов

Соавторы: Андрей Яковлев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава 12

Ната долго не могла прийти в себя после посещения Раисы Максимовны Зайцевой. Не то чтобы само это посещение уж слишком потрясло ее, но так много на нее за последние дни свалилось всякого, а тут еще эта встреча с Раечкой. И – собственная роль… Трудно было Нате: одна, совсем одна, никому не нужна, всеми – родными, близкими – брошена. Была школа, были друзья, подруги, но всех разметала война, эвакуация. Комсомол… Да, конечно, Ната ни на минуту не переставала чувствовать себя комсомолкой.

Еще там, в Уфе, окончив десятый класс (хоть это удалось!), Ната хотела пойти на завод, так тетка не пустила. Всей душой Ната стремилась на фронт – бойцом, медсестрой, все равно, – и опять не разрешила тетка. Вечно она вмешивалась в ее жизнь, вечно не давала самостоятельно шага ступить…

И что она за человек? Сколько лет Ната провела в семье Варламовых, а не может понять Еву Евгеньевну. Ради чего она живет, к чему стремится? Вот теперь эта история с Гитаевым. Что у Евы Евгеньевны с Гитаевым был роман, в этом Ната не сомневалась. Но ограничилось ли все романом? Ведь неспроста сбежала Ева Евгеньевна, бросив все. И кто такой Гитаев? Дезертир? Шпион? И Малявкин, Боря Малявкин? Боже, до чего все запуталось…

А дядя? И его запутали? Нет, если уж и дядя… Не может этого быть. Но почему он послушался Еву Евгеньевну, почему бежал? Почему?

Нате вдруг страшно захотелось, чтобы сейчас, сию минуту, здесь, в этой комнате, очутился Кирилл Петрович, майор Скворецкий. Этот человек вызывал у нее безграничное доверие. И, конечно, Кирилл Петрович ее поймет, даст нужный совет, скажет, что ей делать дальше. И почему она не поговорила с ним по душам, не высказала все, что так ее тревожит?

Невеселые мысли Наты прервал резкий телефонный звонок. Она нехотя поднялась с кресла: опять, наверное, дядю. Опять с работы. А что она может сказать? Уехал – и все…

Ната неторопливо сняла трубку:

– Слушаю.

– Кто со мной говорит? – послышался грубоватый голос, в котором звучали повелительные интонации; Ната оробела.

– Это… это племянница профессора Варламова.

– Ах, племянница! Слушайте, девушка, попросите-ка к телефону кого-нибудь из наших товарищей.

– Ка-каких ваших товарищей? Кого? – совсем растерялась Ната.

– Как – каких? Не понимаете? Ну, кого-нибудь из тех, кто у вас дежурит.

– Понимаю, – сообразила Ната. – Одну минуточку. Товарищи, – обернулась она к вошедшим на звонок чекистам, чуть относя трубку в сторону, – это вас.

Один из сотрудников поспешно выхватил у Наты трубку, прикрыл ладонью и тихо прошептал:

– Кто? Кто спрашивает?

– Н-не знаю, – испугалась Ната. – Кто-то незнакомый.

– Скажите, что вы пошутили, что тут никого нет, и вы не понимаете, что ему нужно. Да живо, живо! Поворачивайтесь. – Он протянул Нате трубку.

– Вы слушаете? – каким-то тонким, пискливым голосом сказала Ната. – Слушаете? Я… я пошутила. Тут никого нет. Алло? Алло?

В трубке слышалось чье-то дыхание, но никакого ответа не последовало. Затем раздался щелчок и частые гудки.

– А, черт! – не сдержавшись, выругался оперативный работник. Отстранив Нату, он вырвал у нее трубку и быстро набрал номер Скворецкого. – Товарищ майор? Докладывают с известной вам квартиры. Ерунда тут сейчас получилась… – Он коротко сообщил о звонке.

– Минутку… – Скворецкий кивнул Горюнову. (Тот жестом пригласил Малявкина и провел его в другой кабинет.) – Да-а, – с досадой сказал майор в трубку. – Опростоволосилась наша девушка. Кто-то, по-видимому, проверял, есть ли засада, и – проверил. Убедился. Скверно! Но поделать теперь ничего не поделаешь. Вы уж не вздумайте там воспитывать вашу хозяйку. Опыта-то у нее никакого, да и вообще дитя еще. Цыпленок. Вы как-нибудь осторожненько, деликатно растолкуйте ей, что к чему. Поняли? Я на всякий случай проверю, не звонил ли кто от нас, но, думаю, это не так.

– Что случилось, Кирилл Петрович? – спросил вернувшийся Горюнов.

– Оплошала наша Ната, вот что, – ответил Скворецкий и рассказал суть дела. – Надо бы, пожалуй, туда заехать, однако успеется. Давай продолжим допрос Малявкина.

– Итак, вернемся к дантисту, – сказал майор, когда Малявкин вновь появился в его кабинете.

– Дело, собственно говоря, не в дантисте, – возобновил Малявкин свой рассказ. – Сам дантист, скорее всего, ни при чем. Он, пожалуй, ничего и не знает. Такое, во всяком случае, создалось у меня впечатление.

– Что-то я вас не пойму, – заметил Скворецкий. – Давайте сначала внесем ясность. Что за дантист? Кто такой? Какую играл роль в ваших делах? Вот на эти вопросы и потрудитесь ответить.

Малявкин начал издалека. Дело в том, что Гитаев поначалу мало чем с ним делился. Не разъяснил толком и того задания, которое было на них возложено. Но в последние дни, убедившись, по-видимому, что на Малявкина можно положиться, он стал откровеннее со своим напарником. Гитаев, в частности, наконец-то сообщил, зачем их сюда послало руководство абвера. «Руководство, – подчеркнул Гитаев, – а не начальство школы, не местные работники. О наших делах докладывают самому адмиралу (имелся в виду Канарис, начальник абвера), а может, кому и повыше. Понял?»

Первое, что они должны были сделать, – это установить личный контакт с профессором Варламовым (этому делу, как сказал Гитаев, тоже дали наименование: «Треф». Под словом «Треф» закодировано и имя профессора), получить исчерпывающие данные о его работах, имеющих первостепенное военное значение, и любой ценой переправить эти данные в Германию.

– Получить? – спросил Скворецкий. – Как это «получить»? Выкрасть? Похитить? Или… или сам профессор Варламов, «Треф», как вы говорите, должен был их передать? (У Кирилла Петровича перед глазами встал сейф, настежь распахнутая массивная дверца и зияющая черная пустота, хранившая тайну исчезновения расчетов.)

Малявкин пристально смотрел на майора.

– Как получить? Этого я не могу сказать. Не знаю. Гитаев мне ничего не говорил. Может, и похитить. А может… Нет, не знаю. Я в добыче документов Петра Андреевича участия не принимал.

– А Гитаев? Гитаев их добыл, документы профессора? – задал вопрос Горюнов. Было заметно, как сильно он волнуется.

– И этого не знаю. Из слов Гитаева сделать определенный вывод было трудно. Впрочем, у него вообще была странная манера говорить. Со мной, во всяком случае. Я никак не мог понять, когда он издевается надо мной, когда шутит, а когда говорит всерьез. Бывало, такое говорит – ничего не поймешь. Мне порой казалось, что у него в голове, знаете…

Малявкин поднял руку и выразительным жестом покрутил указательным пальцем возле виска.

– И все-таки, – настаивал Горюнов, – были какие-либо факты, признаки, которые позволяли бы определить, добыл Гитаев документы или нет? Неужели вы, живя бок о бок с Гитаевым, так ничего и не могли заметить, сообразить?

– Что вы от меня хотите? – с тоской сказал Малявкин. – Я же говорю: не знаю. Не знаю и не знаю, хоть на куски режьте. – Он вдруг оживился: – Да, вот что. «Сообразить»… Думаю, это важно. Так вот. В последней шифровке, которую я передавал немцам, о документах не было ни слова, ни намека.

– А если бы документы были у Гитаева? – поспешно задал вопрос Скворецкий. – Тогда как? Должны вы были в этом случае что-то указать в шифровке?

– Наверное. Думаю, Гитаев поторопился бы сообщить абверу о своем успехе. Наверняка сообщил бы. Только я такой шифровки не передавал. Значит, документов не было.

– Вы не передавали. А сам Гитаев, без вашей помощи, мог работать на рации?

– Сомнительно. Рацию он знал, но работал плохо: медленно, не четко. Как мне кажется, это была одна из причин, по которой меня с ним послали.

– Ну, допустим, послали-то вас, в первую очередь, совсем по другой причине, – усмехнулся Скворецкий. – Радист – это уж дело второстепенное в данном случае. Можете в этом не сомневаться.

– Почему второстепенное? – Малявкин даже обиделся. – Я хорошо работаю на рации…

– Не спорю, и все же не это определило вашу роль как напарника Гитаева. Варламов – вот кто был нужен абверу, а вы – посредник для проникновения Гитаева к профессору. Это же яснее ясного. Так, во всяком случае, получается из ваших же слов. Продолжим, однако. Скажите, а вы исключаете, что у Гитаева был иной путь связи с руководством абвера? Помимо вашей рации.

– Исключать, конечно, ничего нельзя, и все же я сомневаюсь, что такой путь был.

– Это почему? Вы же сами говорили, что Гитаев был с вами далеко не откровенен и во все свои дела вас не посвящал. Или это не так?

– Нет, это так. Я уже сказал, что говорю вам сейчас правду. Только правду. Но дело в том, что второй нашей задачей – и, как я понял из слов Гитаева, важнейшей – как раз и было установление утерянной связи с очень важным сотрудником абвера, находящимся в Москве, – мы должны были поступить в его распоряжение – и налаживание его связи с центром. Связи, понимаете?

– Как, как? Связь с важным сотрудником абвера? – недоверчиво спросил майор. – Здесь? В Москве? Но с кем же? С резидентом? Вы знаете находящегося тут, действующего резидента германской военной разведки?

– Знаю… Нет, не то чтобы знаю, – замялся Малявкин, – но…

– Что «но»? Кто он? Где? Чего вы раньше молчали? – рассердился Скворецкий.

Малявкин испуганно заморгал:

– Я не молчал, просто как-то не дошло до этого. Вот, рассказываю… Только кто он, где скрывается, этого я не знаю. Я же вам говорю, что Гитаев…

– Гитаев! О Гитаеве вы сообщили уже немало, – резко оборвал Малявкина майор. – Сейчас в первую очередь нас интересует резидент. Выкладывайте все, что вы о нем знаете. Где должны были его искать? Как с ним связываться? Как держать связь? Что он из себя представляет как человек хотя бы в самых общих чертах?

– Вы задали столько вопросов сразу… Попытаюсь ответить.

Из слов Малявкина получалось – так он понял Гитаева, – что резидент – крупный германский разведчик. Сам он будто бы немец, хотя родился и много лет жил в России. Его лично знал Канарис, знали и гестаповские руководители. «Страшный человек, решительный, жестокий. На все способен» – так говорил о нем Гитаев. Сам Гитаев лично его не знал, но наслышан о нем был изрядно и очень его боялся. Еще бы! Такому отправить человека на тот свет ничего не стоило. И в Москве он делал дела…

– И вы утверждаете, что Гитаеву удалось вступить в непосредственный контакт с этим резидентом, установить с ним непосредственную связь? Вы это точно знаете?

– Точно. Я же сам передавал шифровку, где Гитаев сообщал, что связь с резидентом установлена.

– Да, но ЛИЧНАЯ связь, НЕПОСРЕДСТВЕННАЯ?

– Я понял так, что речь шла именно о личной связи.

– Еще вопрос. Почему вы считаете, что у резидента связь с центром была утеряна?

– Так Гитаев говорил. Как я его понял, у резидента что-то случилось с рацией. Не то она испортилась, не то с радистом что-то стряслось. Так, во всяком случае, я понял Гитаева, хотя, повторяю, ничего конкретного он мне не говорил.

– И ничего, ровно ничего вы сказать о резиденте не можете? Даже его клички Гитаев вам не называл?

Малявкин внезапно оживился:

– Кличка? Кличку он назвал. «Зеро».

– «Зеро»… – задумчиво повторил Скворецкий. – «Зеро»? Занятная кличка. Всяко повернуть можно. Скажите, – неожиданно спросил он Малявкина, – Гитаев вам не говорил, кто этот «Зеро»? Мужчина? Ведь может быть и… женщина? «Зеро»!

Горюнов оторвался от протокола и с недоумением посмотрел на майора. Малявкин, ничего не соображая, хлопал глазами.

– Кто «Зеро»? Мужчина? Дайте подумать… А знаете, ведь Гитаев ничего определенного не говорил: резидент и резидент. И псевдоним. Все. А мужчина ли, не знаю. Псевдоним-то странный: и так и так понять можно. Да, вот еще что. Со слов Гитаева я понял, что «Зеро» этот знает Петра Андреевича. Профессора Варламова. Как – не могу сказать, не понял, но знает. Определенно знает.

Кирилл Петрович кашлянул раз, другой и задал неожиданный вопрос:

– Вам не трудно припомнить, какие были у «Музыканта» отношения, вернее, как он относился к Еве Евгеньевне, жене профессора Варламова?

Малявкин охнул. Он даже вскочил со стула, но снова сел и до хруста сплел пальцы.

– Вы думаете… Вы полагаете… «Зеро»… Ева Евгеньевна?.. Вы это хотите сказать?

Густые брови Скворецкого сошлись к переносице, на лбу легла глубокая морщина. Решительным жестом он оборвал Малявкина:

– Не стройте досужих домыслов, Малявкин. Факты. Только факты. Личные впечатления, опять-таки основанные на фактах. Вот что требуется. Никакой импровизации. Поняли? Так что вы можете сказать об отношении «Музыканта» к жене профессора Варламова? Конкретно. На основе фактов.

Малявкин задумался.

– Да, – сказал он наконец, – задали вы мне задачу. Что я могу сказать? Гитаев – донжуан, каких мало. Это уж как хотите. С Евой Евгеньевной он такой роман закрутил… И не очень они стеснялись. Меня, во всяком случае. И Наты. Профессора? Так он дома мало бывал, только ночью. При нем они держались поосторожнее, только он, чудак, вряд ли что и заметил.

Губы Скворецкого искривились в брезгливой усмешке:

– Разве я вас об этом спрашиваю? Какое нам дело до амурных похождений Гитаева? Речь идет совсем о другом: как, при всем при том, на этом, так сказать, фоне ваш начальник, «Музыкант», относился к Еве Евгеньевне? Пренебрежительно? Третировал ее? Или уважительно, с почтением? Может, даже со страхом?

– Особого страха я не замечал, но третировать… Нет, вы не знаете Еву Евгеньевну. Разве ее можно третировать? Она женщина с характером, властная, решительная.

– Знала она, кто вы такие с Гитаевым на самом деле?

– Вы имеете в виду…

– Да. Вашу принадлежность к германской разведке. Знала об этом Ева Евгеньевна?

– Знала.

– Вы в этом уверены?

– Да, уверен.

– Но если знала, то откуда, каким путем?

– Наверно, Гитаев ей сказал. Может, не все, но главное сказал. Так я думаю.

– Думаете? Этого мало. А что вы ЗНАЕТЕ, знаете точно?

– Видите ли, знаю я мало. При мне Гитаев ей ничего особенного не говорил. Вот если наедине, без меня… Уединялись они постоянно. Ни я, ни Ната им не мешали. Как-то так повелось с самого начала. Поэтому я и не могу сказать, о чем они говорили. Мне это неизвестно.

– Раз неизвестно, почему же вы так решительно утверждаете, что жена профессора Варламова знала о вашем и Гитаева сотрудничестве с германской разведкой?

– Судите сами. Недели через полторы-две после нашего приезда, может, немного больше, Гитаев начал все более и более откровенно разговаривать при Еве Евгеньевне: ругал все советское – власть, порядки, армию; превозносил до небес немцев; утверждал, что красных скоро побьют и война кончится. Потом, последнее время, он совсем перестал сдерживаться: вспоминал некоторые случаи из своей службы у немцев, в школе. Хвастался знакомствами. Как же тут было не понять, что если не все, то многое Ева Евгеньевна знает?

– А она, как она реагировала на болтовню Гитаева?

– Ева Евгеньевна? Да не возражала. Скорее, поддакивала. Спорить не спорила.

– А… Ната?

– Ната – это другой разговор. При Нате Гитаев держал язык за зубами, разве изредка что сорвется. Мы оба ее боялись. Ната – человек принципиальный. Комсомолка. Я же ее давно знаю.

– Хорошо. Из ваших слов вытекает, что Гитаев не скрывал от Евы Евгеньевны Варламовой своих взглядов, того, что он служит у немцев. Так?

– Да, это точно.

– Допустим. Но из этого не следует, что ей была известна ваша с Гитаевым принадлежность к немецкой разведке. Как с этим обстояло дело?

Малявкин молча пожал плечами и развел руки.

– Уточним, – продолжал майор. – Цель вашего с «Музыкантом» приезда в Москву была известна Еве Евгеньевне? Содержание заданий, возложенных на вас германской разведкой, – это жена профессора Варламова знала? В частности, что вы интересуетесь ее мужем, его работами, что Гитаев – «Музыкант», а вы – «Быстрый»…

– Не могу сказать, – беспомощно произнес Малявкин. – Про это при мне никаких разговоров не было. Хвалить немцев хвалили, это да. И что они победят, тоже говорили. Школу Гитаев упоминал. Немецкую. Разведывательную. А насчет заданий, кличек… Нет, не скажу. Не было.

– Не было? Это точно или опять предположение?

– Прямо о нашей разведывательной работе Гитаев Еве Евгеньевне при мне не говорил, это точно. А без меня?.. Не знаю. Может, и говорил, но мне об этом неизвестно.

– Скажите, а Гитаев не пытался использовать Еву Евгеньевну в плане вашего задания? Я имею в виду работы профессора Варламова. Вы ничего такого не замечали?

– Как вам сказать? Расспрашивать ее о Петре Андреевиче, о его работах, он расспрашивал. Много. Особенно первое время. Только она сама мало что знала: ничего не понимала в делах профессора. Но чтобы Гитаев прямо ей сказал, вот так: достань, мол, чертежи, расчеты или еще что, – не знаю. При мне даже разговора такого не было.

– Что еще можете добавить к своим показаниям?

– Пожалуй, все, – неуверенно сказал Малявкин. Потом с большой уверенностью: – Да, все. Теперь я все рассказал.

– Все? – улыбнулся Скворецкий. – А дантист? Про дантиста опять забыли?

– Фу ты! – изумился Малявкин. – Действительно. И что я все о нем забываю?..

Дантист, по словам Малявкина, был для него фигурой не вполне ясной. Скорее всего, так он полагал, тот и вовсе ни во что не был замешан. Просто его приемная использовалась в качестве явки.

Как он о дантисте узнал? От Гитаева. Около недели назад Гитаев ему сказал, что в Москве имеется явка для связи…

– Связи с кем? С какой целью? – стремительно спросил Горюнов.

– С кем – не знаю, – ответил Малявкин. – Этого Гитаев не говорил.

А рассказал он Малявкину следующее. Есть явка, в некоторых случаях придется ею воспользоваться. Явка находится на Покровке, там работает частнопрактикующий зубной врач. (Гитаев назвал Малявкину фамилию врача и адрес.) Каждую вторую пятницу и четвертую среду каждого месяца в приемной этого врача – в пятницу в два, в среду в четыре пополудни – должен сидеть человек. Гитаев указал приметы этого человека и назвал пароль. Этому человеку можно передать, что требуется, или, наоборот, он что-то передаст или скажет.

– А зачем, собственно говоря, все это «Музыкант» вам рассказал? – спросил майор. – И почему только сейчас, сравнительно недавно?

– Гитаев сказал, что я должен буду пойти на эту явку, встретиться с тем человеком… Позвольте, у нас сегодня что? Суббота? Ну вот, следующая среда и будет четвертая среда месяца. Как раз я должен был идти. – Малявкин смущенно улыбнулся.

– А зачем, зачем должны были вы идти? Передавать что-нибудь? Получать? – спросил Горюнов.

– Не знаю. Гитаев не говорил.

– Как это не говорил? Почему?

– А он просто не успел сказать. Не вышло. Собирался, да не успел.

– Что же он тогда вам сказал?

– Гитаев просто предупредил меня, что придется идти на явку, а указания обещал дать накануне, перед тем как я пойду. Теперь-то уж эта явка мне ни к чему, не воспользуюсь.

– Как знать, – задумчиво сказал Скворецкий. – Как знать…

Глава 13

Набирая номер телефона капитана Попова, Кирилл Петрович даже морщился: разговор предстоял, в общем-то, никчемный. Так, потеря времени. Но что поделаешь? Надо. И комиссар настаивает…

Полчаса спустя Попов и Константинов входили в кабинет Скворецкого.

– Рад вас видеть, – встретил их Скворецкий, крепко пожимая руки сначала одному, потом другому. – Садитесь, пожалуйста… Должен вас огорчить, товарищи, – обратился он к Попову и Константинову, когда они удобно устроились в креслах. – Руководство не очень довольно нами, да и вами…

– Недовольно? Нами? – изумился Попов. – Чем же мы провинились?

– Угадать не трудно. Есть за нами грех: мы ослабили наши усилия по розыску Малявкина, а вы забросили вокзалы. Понимаю: надоело. Столько дней прошло, и все без толку. Но искать-то, искать надо…

– О чем речь?! – воскликнул Попов. – Разве в нас дело? Мы с дорогой душой, верно, Василий Кузьмич? Вы, товарищ майор, правы. Вы сами утратили последние дни интерес к розыску. Я уж, грешным делом, подумывал: а может, этот Малявкин нашелся? Взят?.. Или нет? Ошибаюсь? Вот даже Василию Кузьмичу говорил. – Он кивнул в сторону Константинова.

– Если бы! – вздохнул Скворецкий. – Рано, друзья, успокаиваться, рано. К вам великая просьба: помогайте нам и дальше, как помогали. Будем искать.

– Что ж, надо так надо, – бодро сказал Попов. – Я говорил и опять скажу: можете на нас положиться.

Получив необходимые инструкции, Попов и Константинов распрощались.

…Попову и Константинову и в голову не могло прийти, что предшествовало их приглашению в наркомат, почему их попросили вновь активно разыскивать Малявкина. А произошло следующее.

В ночь после допроса Малявкина Скворецкий с Горюновым допоздна засиделись у комиссара: сообща искали пути дальнейших действий. Подводя итоги событиям минувших дней, Кирилл Петрович, заметно волнуясь, говорил:

– С чего мы начали? С розыска Малявкина: то ли агента германской разведки, то ли просто дезертира. Что случилось дальше: бегство Варламова, убийство Евстафьева – лаборанта, исчезновение секретнейших документов, звонок на квартиру Варламовых. Это уже не пустяк. Теперь мы вышли на тайную фашистскую резидентуру: перед нами резидент, свирепый и изощренный враг. Диверсант. Убийца. Появился дантист. Явка. Связник. Этого ли резидента, какого ли другого, пока неизвестно. Похоже, что между всеми; этими звеньями: «Музыкант» с «Быстрым» – профессор Варламов и Ева Евгеньевна – резидент – связник, есть что-то объединяющее, какая-то связь. Мы словно разворошили муравейник, и одно посыпалось за другим. Мы должны действовать, быстро, решительно, энергично.

– Красивые слова, – поморщился комиссар. – Слова и… прописные истины. «Быстро», «решительно»… А как же иначе может действовать чекист, если он воистину является чекистом? Что вы конкретно предлагаете, к чему слова?

– Слова, товарищ комиссар? – сказал Скворецкий. – Да, вы правы, я это отлично знаю, но говорю неспроста. Есть два пути дальнейших действий: путь пассивный и путь активный. Одно: усилить внимание к Зайцевой – может быть, она выведет нас на Варламовых; держать засаду на квартире профессора и ждать, не придет ли кто, не позвонит ли; изыскивать меры к установлению личности «Зеро»; выяснить, пользуясь данными, которые сообщил «Быстрый», что за связник, – быть может, взять его, начать допрашивать. Это – один путь. Путь, я бы сказал, пассивных действий…

– Вы что же, – перебил комиссар, – намерены оставить Зайцеву вне поля зрения?' Снять засаду? «Пассивные действия»!

– Нет, зачем же, – быстро возразил майор. – Все это надо делать, надо, и все же – это путь пассивный. Надеяться! Ждать! Сейчас этого мало, мало, когда рядом затаился опаснейший враг, резидент, когда исчезают документы, гибнут люди… Да, сразу оговорюсь насчет засады. Засаду у профессора Варламова я бы снял. После того звонка, когда Ната проговорилась… имеет ли смысл?

– Засада? – задумался комиссар. – Не знаю. Боюсь, снимать рановато. Но не в этом суть. Что вы предлагаете? Каков, по-вашему, другой путь?

Ответ у Кирилла Петровича был готов:

– Я за другой путь – путь активный. Предлагаю переходить в наступление, пойти с козыря.

– И этот козырь?

– Малявкин, – твердо сказал майор. – Борис Малявкин. «Быстрый».

Комиссар ответил не сразу. Он облокотился о стол, долго молча смотрел мимо Скворецкого. мимо Горюнова.

Потом откинулся на спинку кресла, закурил и неторопливо сказал:

– Да-а, мелькнула и у меня такая мысль, когда я знакомился с его показаниями. Только дело-то ведь это тонкое, тут каждую деталь надо учитывать. Что вы предлагаете конкретно? Послать «Быстрого» на явку? Так? С чем?

Кирилл Петрович все продумал заранее. Он считал, что Малявкин должен пойти на явку и сообщить связному правду. Вернее, часть правды. Рассказать, как их с «Музыкантом» схватили в продовольственном складе и отвели в прокуратуру, как они бежали и «Музыканта» не то убили, не то взяли, а он, «Быстрый», ушел. Нашел надежное пристанище. Рация – у него. Теперь он ищет связи, ждет указаний.

– Иначе действовать нельзя, – говорил Скворецкий. – Что мы выигрываем? – продолжал майор. – Первое: связник обо всем доложит своим шефам, и не исключено, что с «Быстрым» пожелает встретиться сам резидент. (В этом месте комиссар скептически усмехнулся.) Второе: мы, после встречи «Быстрого», узнаем связника, и уж он-то нас куда-нибудь выведет.

Кирилл Петрович кончил. Комиссар, слушавший его не перебивая, спросил:

– И вы думаете, резидент или кто там еще вам поверит? «Клюнет» на Малявкина?

– А куда им деваться? «Быстрый» им очень нужен, – рация! Да и чего им сомневаться в Малявкине? Он же расскажет чистую правду. Пусть проверяют! Сбойчакова, судя по нашим данным да и по всему, вне поля зрения немцев; значит, об аресте «Быстрого» знать никто не может. В Нате сомневаться нечего. Вот только убежище нужно будет ему подобрать понадежнее. Но это не страшно, подберем.

Комиссар повернулся к Горюнову, который за все это время не проронил ни слова, только лицо его выражало явное неодобрение.

– Ваше мнение, Виктор Иванович?

Горюнов встал, выпрямился.

– Да вы садитесь, – махнул рукой комиссар. – Садитесь!..

– Я – против, – отрубил Виктор. – Решительно против. То есть, товарищ майор, Кирилл Петрович, конечно, прав, когда говорит, что надо переходить к активным действиям. И на явку надо идти, тут я согласен, только НЕ Малявкину…

– Так, так, – улыбнулся комиссар. – Кто же пойдет на явку?

– Я, – сказал Горюнов. – Я пойду…

– Чушь! – не утерпел Скворецкий. – Чушь и чушь. Вы извините, товарищ комиссар, но, прежде чем идти к вам, я битый час втолковывал ему, что это чушь. Как он пойдет? Под видом кого? Неизвестный? Дурак будет тот разведчик, который доверится неизвестному, а это самое «Зеро» не дурак или не дура, судя по всему. Будьте уверены.

– Я… Я пойду вместо Малявкина, – неуверенно продолжал Горюнов. – Возьму на себя роль «Быстрого». Я же вам говорил, Кирилл Петрович.

Но Скворецкий продолжал возмущаться:

– Нет, товарищ комиссар, вы только его послушайте! Он пойдет под видом «Быстрого»! А если этот связник или резидент знает Малявкина в лицо? Тогда как? Тогда верный провал. И не только провал, хуже. Голову, Виктор, можешь потерять. Это ты учел?

– Я не боюсь, – спокойно отвечал Горюнов. – Риск есть во всяком деле. Вы, Кирилл Петрович, сами не против риска. Такая уж наша профессия.

– Профессия! – рассердился комиссар. – Долг чекиста состоит совсем не в том, чтобы вслепую лезть под пулю, под нож. Ну, когда надо, я понимаю, а тут что? Выстрелят из-за угла или пырнут финкой – и концы в воду. Нет, ты уж извини меня, но – дурак! И дело наверняка провалишь. Прав Кирилл Петрович, вам (в запальчивости комиссар называл Горюнова то на «ты», то на «вы») идти нельзя. Никак нельзя. Ты что на меня так уставился? Еще что-нибудь хочешь сказать?

– Да, хочу, – упрямо ответил Виктор.

– Ну что же, это твое право, особенно если скажешь что новое.

– Новое. Есть у меня и другое предложение: если мне нельзя, так послать Нату.

– Нату? – удивился комиссар. – Ишь ты!

– А что? – с горячностью сказал Горюнов. – У Зайцевой она была. Справилась. Еще как! Справится и тут, на нее можно положиться.

Скворецкий всплеснул руками:

– Вот упрямая голова, ну что ты будешь с ним делать! Ведь и о посылке Наты говорено-переговорено. Сравнил: то Зайцева, простая обывательница, старинная знакомая, а тут – зверь. Хищник. Матерый хищник. Как же можно девушку посылать на такое? Она и у Зайцевой растерялась, ребенок ведь совсем, а здесь… Не понимаю тебя, Виктор. Да и не серьезно все это. Как она пойдет на явку, почему, с чем? Кто ее послал? «Музыкант»? Из потустороннего мира? Разве есть гарантия, что им о его гибели не известно? «Быстрый»? А этот зачем? Сам почему не пошел? Кроме того, надо полагать, что о засаде на квартире Варламовых, у Наты, они знают. Об этом мы уже говорили. И после этого посылать Нату?.. Бред какой-то! Да и где у тебя логика? То ты был против того, чтобы посылать ее к Зайцевой, не верил, сомневался. А теперь… Нет, уволь. Никакой логики!

– Н-да, Виктор Иванович, – подвел итог комиссар. – Майор-то прав. Логика у вас хромает. Да и никак я не пойму, почему вы так сопротивляетесь, чтобы пошел Малявкин? Что за причина?

– Не верю я Малявкину, – сказал Горюнов. – Не верю, – упрямо повторил он. – Гад он, предатель! Нет таким веры.

– Гад? – переспросил комиссар. – Что ж, это верно. Гад. И все же это определение скорее эмоциональное, чем рассудочное. А чекист – помнишь? – должен иметь горячее сердце и холодный разум. Холодный разум! Запомни. Ты мне вот что скажи: ты дело «Трест» знаешь? Знаком с таким делом?

– «Трест»? – смутился Горюнов. – Это еще при Дзержинском? Слыхать об этом деле приходилось, а изучать не изучал.

– То-то, – наставительно сказал комиссар. – Всем нам надо знать такие дела, учиться на них… При Дзержинском. Правильно. Больше того, Феликс Эдмундович сам, лично, руководил всем ходом этого дела. И мне посчастливилось принимать в нем кое-какое участие. Маленькое, конечно. Юнцом я еще был, помоложе тебя, тоже комсомольцем, только пришел в Чека…

Комиссар задумался, вспоминая прошлое. Потом резко выпрямился, словно встряхнулся.

– Так вот: в чем суть дела «Трест»? Был в двадцатых годах в Москве крупный контрреволюционный заговор. Заговорщики имели обширные связи за рубежом: с белогвардейской эмигрантщиной, с иностранными разведками. Долго рассказывать не буду… Взяли мы одного заговорщика. Матерого. Уж куда какого гада, выражаясь, Горюнов, твоими словами. Допрашивали его, допрашивали. Сначала он запирался, а потом постепенно разговорился. Рассказал все. Все, что знал, конечно. Что же тогда сделал Феликс Эдмундович? А сделал он так: предложил этому «гаду» помочь нам, чекистам, в разоблачении его бывших сообщников и выпустил его, «гада», на свободу. И как он работал, как работал! Какие дела делал! Вот тебе и гад. Дошло?

– Дошло, товарищ комиссар, – потупился Горюнов. – Понял.

– Нет, ты не все еще понял. Верить нельзя Малявкину!.. Как просто! А что такое Малявкин? Трус. Очутился в плену. Чуть на него немцы нажали, и он стал работать на них. Предатель. Изменник. Любой суд, любой трибунал вынесет приговор не колеблясь. И все же… Что он почти не пытался что-либо скрыть и на одном из первых допросов выложил все, не щадя себя, это как? Думаете, нужны ему теперь немцы, да еще здесь, в Москве, среди советских людей? Был же он советским человеком? Был. Был комсомольцем. Добровольцем на фронт пошел, бить фашистов. Нет, «Быстрому» теперь не до немцев. Предложи ему работать против них, он землю рыть будет. Куда ему деваться? Если не по убеждению, так из страха за собственную шкуру. Будьте уверены! А ты – «гад»… Ведь тот-то, я имею в виду дело «Трест», был закоренелый враг. Убежденный. Понимаешь. Я никак не хочу их равнять – разные люди, иное время. Все это не так просто!