Текст книги "Двуликий Янус"

Автор книги: Яков Наумов

Соавторы: Андрей Яковлев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Глава 32

– Кирилл Петрович, ну теперь-то вы откроете свой секрет? – взмолился Горюнов, когда, успешно закончив ту и другую операции, проведя арест Менатяна и «Зеро», они встретились в кабинете Скворецкого.

– Какой еще секрет? – прикинулся удивленным майор.

– Как – какой? – Виктор даже обиделся. – Как вам удалось разгадать, что «Зеро» – не кто иной, как капитан Попов. Ведь этот двуликий Янус так ловко себя вел, помогал нам, и вдруг… Нет, как вы могли додуматься?

– Помог трезвый, кропотливый анализ. Научный, если хочешь. – Скворецкий подошел к сейфу, открыл его, достал с верхней полки начерченную когда-то схему, в центре которой значилось «Зеро», а снизу, под этим словом, было написано: «Попов», и протянул Горюнову. – Ясно?

– Ловко! – присвистнул Виктор. – Действительно, главные связи идут к «Зеро» и перекрещиваются на Попове. Ловко, товарищ майор. Ничего не скажешь! Только вот «Сутулый»…

– А что «Сутулый»? Если хочешь, он и послужил последним звеном. Радиограмму, в которой шла речь, что «Сутулый» имел какие-то контакты с «Зеро», помнишь? Ну, а все контакты Шкурина нам были известны. То-то!

– Верно, – подавил вздох Виктор. – И до чего же просто. Яснее ясного!

– Ладно, – улыбнулся Скворецкий, – хватит лясы точить. Пора приступать к допросам. Я думаю, начнем с Менатяна.

Майор вызвал арестованного, убрал в сейф схему и извлек объемистую папку, в которой находился ряд документов, в том числе личное дело бывшего старшего лейтенанта Военно-Воздушных Сил СССР Менатяна. Дело Кирилл Петрович положил сверху, на виду.

– Как, Аракел Геворкович, приступим? – миролюбиво начал Скворецкий, когда ввели арестованного. – Давайте для порядка заполним анкету. Итак: ваша фамилия Менатян? Имя, отчество? Год рождения?

– К чему эта комедия? – невесело усмехнулся Менатян. – Вам же все и без меня известно. Пишите.

– Нет, Менатян. Допрос – не комедия. Писать, в том числе и анкетные данные, я буду только с ваших слов. И в этом есть глубокий смысл. Со временем, если в том будет нужда, я вам это разъясню. А пока…

Кирилл Петрович обмакнул ручку в чернила и пристально, в упор посмотрел на Менатяна.

– Извольте, – пожал плечами Менатян и четко ответил на все вопросы анкеты.

– Ваша профессия? – спросил майор, заполнив все графы. – Род занятий?

– Летчик, – гордо выпрямился Менатян. – Военный летчик.

– Вы? Летчик? Да еще военный? Помилуйте, какой же вы летчик? Сколько у вас на счету боевых вылетов за два года войны?

– Не в этом дело, – огрызнулся Менатян. – С первых дней войны я очутился в плену…

– Знаете что, – перебил его майор, откладывая ручку в сторону, – давайте сделаем так: записывать я пока ничего не буду. И вопросов задавать не буду. Попробуйте сами толком, по порядку рассказать все, что с вами произошло, как вы дошли до жизни такой. Условились?

Менатян снова пожал плечами:

– А что рассказать? Я не знаю, чего вы хотите. Мне рассказывать нечего.

– Так уж и нечего? – вмешался Горюнов. – Ну, не хотите про плен, расскажите для начала хотя бы о том, каким образом из Менатяна вы перевоплотились в Геворкяна.

– Ах, это? Не думаю, чтобы тут для вас было что-либо интересное.

– Все-таки?

– Пожалуйста. Все проще простого. Вполне понятно, что после пребывания в плену своих документов у меня не было, и, когда я направился в Москву, меня снабдили этими документами.

– Какими? На имя Геворкяна?

– Да.

– Кто снабдил? – быстро спросил Скворецкий. – Где? Когда? Только точно.

– Как это – кто? – прикинулся изумленным Менатян. – Командование соединения, в котором я воевал последнее время.

– Какого соединения? Наименование? Его местонахождение?

– Соединение партизанское, а местонахождение… Я не вправе его сообщать. Это военная тайна.

– Послушайте, Менатян, – не выдержал Горюнов, – вы что, хотите нас уверить, что были партизаном? Бросьте паясничать, к добру это не приведет.

– Спокойно, товарищ старший лейтенант, спокойно, – одернул Горюнова Скворецкий. – А насчет партизан… Вы что, Менатян, утверждаете, что были партизаном?

– Ну конечно, был. Не пойму, почему это вас так удивляет?

– Почему? Да потому, что в партизанах вы не были. Это ложь.

– Конечно, заявлять, что я лгу, ваше право. Беда в том, что я говорю правду.

– Ах так? А что вы скажете по поводу этой справки? – Майор вынул из папки документ и протянул Менатяну.

Тот глянул на справку и улыбнулся:

– Ну конечно, как Менатян я среди партизан не значусь. В отряде я носил имя Геворкяна.

– Носили имя Геворкяна? Но вы только что, минуту назад, сказали, что документы на имя Геворкяна получили от командования соединения, перед отправкой в Москву. А теперь… Нет, Менатян, не кругло получается.

– Почему не кругло? Я просто неудачно выразился. Под именем Геворкяна я был в отряде с самого начала, а документы получил действительно перед выездом в Москву. В лесу они мне были не нужны.

– Отлично. В таком случае вот вам другая справка: и Геворкяна в рядах партизан нет и не было. Что теперь скажете? – Скворецкий пристально смотрел в бегающие зрачки Менатяна.

– А ничего не скажу! – вознегодовал Менатян. – Подумаешь, справка! Бумажки! Мы не по справкам воюем, не по бумажкам. Что, все партизаны у вас на учете? Списки есть? Каждый там значится? Нет таких списков!

– Справедливо, – спокойно сказал Кирилл Петрович. – Полных списков всех партизан, которые сражаются в тылу врага, нет и быть не может. Да, я полагаю, такой учет сейчас и не нужен. Но кое-какие сведения о партизанских соединениях, их составе, имеются, связь с ними регулярная. Сейчас, дорогой мой, не сорок первый и даже не сорок второй год. Не забывайте об этом. Так вот, ни в одном из крупных партизанских соединений ни Менатяна, ни Геворкяна нет. Где же вы воевали, в каком отряде? Кто этим отрядом командует? Потрудитесь отвечать и не прячьтесь за военную тайну.

Менатян заметно колебался.

– Ну, ну, – поторопил его Скворецкий, – выкладывайте. Местонахождение отряда? Фамилия командира? Живо!

Видя, что отступать некуда, Менатян ответил. Он назвал отряд, действовавший на западе Белоруссии, возле самой границы республики.

– Вот и просчитались, Менатян. Как раз по этому отряду сведения у нас имеются: в том отряде ни Менатяна, ни Геворкяна не было. Итак, вы намерены говорить правду?

Менатян молчал.

– Хорошо, – после минутного молчания сказал Скворецкий. – К вопросу о вашем участии в партизанском движении мы еще вернемся, хотя для нас этот вопрос и так ясен. Перейдем к другому: как и когда вы попали в плен, при каких обстоятельствах? Только поподробнее. И, советую, правду…

Менатян заметно оживился.

– В плен я попал в 1941 году, – быстро заговорил он, – при одном из первых боевых вылетов. Мы – нас было трое, три самолета – были атакованы превосходящими силами противника. Приняли бой. Мой самолет, после того как я израсходовал весь боезапас, был подбит, загорелся в воздухе. Я выбросился с парашютом и…

– Стоп! – поднял руку Скворецкий. – Уточним некоторые детали. Сколько было фашистских самолетов против ваших трех?

– Ну как я могу это сказать? – искренне удивился Менатян. – Может, десять, а может, пятнадцать. Разве тут, в обстановке воздушного боя, до точного счета?

– Есть летчики, которые утверждают, что ничто не требует такого точного счета, как воздушный бой. Вы, как следует из вашего ответа, не из их числа. Что же, оставим это на вашей совести. Итак, десять или пятнадцать?

– Да, не менее десяти.

– Так уж и не меньше? А может, восемь? Шесть? Или и того меньше – три? Два?

Менатян насупился:

– Мне не до шуток.

– А я и не шучу, – подхватил майор. – Мне тоже не до шуток, тем более что вы все лжете! Самолет ваш подбит не был, в воздухе не загорелся. Все это ложь и ложь!

Менатян прикинулся глубоко оскорбленным:

– Ложь? Может, я и с парашютом не выбрасывался? Может, и в бою не участвовал?

– Участвовать-то участвовали, но обошлись без парашюта.

– Почему вы так говорите? Вы же там не были, как можете знать, какой бой был? Нехорошо!

– Ты посмотри, он же нас и упрекает! Так вот, Менатян. Сохранились результаты расследования обстоятельств вашей гибели, проведенного в 1941 году. – Майор порылся в своей папке, лежавшей на столе, извлек какую-то бумагу и положил ее перед собой. – И если вы будете и дальше настаивать на вашей версии, мы перейдем к изобличению. Хотите этого?

Менатян, однако, продолжал лгать, увиливать от ответа на прямые вопросы. Провозившись с ним и час, и два, Скворецкий приступил к изобличению.

– Вернемся к расследованию обстоятельств вашего пленения, – жестко сказал он. – Вот заключение. Что тут сказано? Во-первых, что против трех наших машин было не десять и не пятнадцать фашистских истребителей, как вы утверждаете, а шесть. Шесть, Менатян. Наши соколы приняли бой с врагом, но – вдвоем. Третий от боя уклонился. Этим третьим, Менатян, были вы! Вы! «Израсходовал весь боезапас»! Какое к черту израсходовал! Вы, Менатян, и выстрела не сделали. Вы вышли из боя.

– Но… – подал было голос Менатян.

– Молчите. Сейчас уж помолчите, достаточно мы вас слушали. Сейчас я буду говорить. Утверждаете, будто ваш самолет подбили, он загорелся в воздухе? Опять ложь! Самолет был целехоньким, без единой пробоины. И что интересно: полетели-то вы не к себе, не на свой аэродром, а на запад. К немцам. Ну, и дальше будете запираться?

По мере того как майор говорил, краска сбегала с лица Менатяна. Но сказать он ничего не сказал.

– Молчите? – сурово спросил Скворецкий. – Теперь молчите? Тогда я продолжу. Никто ваш самолет не подбивал. Вы добровольно сдались в плен фашистам. Вы – изменник Родины, Менатян, и мы вас будем судить как изменника и предателя.

Менатян дернулся на стуле, по лицу его пробежала мгновенная судорога, но он опять промолчал.

– Разрешите, товарищ майор? – спросил Горюнов. – Я бы хотел задать еще один вопрос.

Скворецкий молча кивнул.

– Послушайте, Менатян, – повернулся Виктор к арестованному, – что вы делали на шоссе Москва – Серпухов, возле совхоза, где мы вас арестовали? Как, зачем вы там очутились?

– Я – у меня… – с трудом перевел дыхание Менатян. – Никакой конкретной цели у меня не было.

– Не было? Так как вы туда попали, за пятнадцать километров от города? Каким чудом?

– Я… Я там гулял. Просто гулял. Честное слово.

– Гуляли? А может, кого-нибудь ждали? Не нас, конечно?

– Нет, что вы. Никого не ждал. Гулял.

– Хватит! – внезапно хлопнул ладонью по столу Скворецкий. – Довольно! Он, видите ли, гулял. А фамилия «Задворный» или «Малявкин» вам ничего не говорит? Могу назвать кличку – «Быстрый». И еще одну – «Кинжал». Ну, «Кинжал»?

– Не надо! – истерически взвизгнул Менатян. – Ничего, пожалуйста, не надо! Я сам, сам все вам расскажу. Сам…

Прошло несколько минут, пока к предателю вернулся дар речи. Теперь Менатян заговорил. Он говорил быстро, захлебываясь, глотая слова. Да, говорил Менатян, это правда. Все правда. К немцам он перелетел добровольно, своей волей.

– Добровольно? Но почему? Что толкнуло вас на измену? – спросил Скворецкий.

Пытаясь объяснить свое предательство, Менатян признался, что недовольство советским строем у него появилось давно, еще в юношеские годы. Сначала это была обида за отца, которого, как он считал, несправедливо понизили в должности, направили на рядовую работу, ну и, конечно, обида за то, что резко ухудшилось материальное положение семьи. Потом обида на окружающих, которые, как был уверен Менатян, не ценили и не отмечали его выдающихся личных качеств. А он считал себя выдающейся личностью. Тут – война. С первых ее дней Менатян был оглушен успехами немцев, быстрым продвижением фашистских войск. Он не верил в нашу победу, не сомневался в торжестве немцев и, желая сохранить себе жизнь, решил перейти к врагам. Свое намерение он осуществил при первом же вылете.

Теперь Менатян говорил откровенно, не щадил себя.

Дальше все было так: сначала лагерь для военнопленных, ненадолго, потом разведывательная школа абвера.

– Минутку, – перебил майор. – Что за школа? Имя начальника школы вам известно?

– Да, это майор Шлоссер.

– Продолжайте.

По словам Менатяна, в школе он зарекомендовал себя с лучшей стороны, в чем решающую роль сыграло превосходное знание немецкого языка. Учитывался и добровольный переход к фашистам. Не просто переход – с целеньким самолетом. Короче говоря, по истечении какого-то срока, не очень продолжительного, Менатян из слушателя школы превратился в инструктора. И он старался, так старался…

– Старались? – Скворецкий сурово глянул на Менатяна. – Что значит «старались»? В чем ваше старание выражалось?

Менатян замялся:

– Я… я хорошо усваивал все, чему нас учили. Образцово выполнял все распоряжения начальства… Ну… Одним словом, старался.

– Опять недоговариваете, Менатян?

– Нет, что вы! Я говорю все, все.

– Все? Тогда расшифруйте, что означало ваше «старание». В акциях участвовали?

– Да, – с трудом выдавил из себя Менатян. – Два или три раза я участвовал в расстрелах…

– Два-три раза? Не больше?

– Клянусь честью, не больше трех раз.

– Кого же вы расстреливали?

– Я не расстреливал, – вскинулся Менатян, – я УЧАСТВОВАЛ в расстрелах. Нас много народу участвовало. Я лично не сделал почти ни одного выстрела.

– Ни одного? Ишь ты! Вы же «старались». Кого, однако, вы уничтожали по приказу ваших фашистских хозяев?

– Как правило, я этого не знал. Нас просто ставили в строй, с автоматами, а тех… Тех не мы приводили. Не знаю.

– Так-таки никого из расстреливаемых и не знали?

– Нет, не знал. Впрочем был один случай… Хотя, простите, дважды. Расстреливали тех, кто учился в нашей школе. Слушателей. Только за что, не знаю. Прошу мне верить.

– Ну, уж наверное не за то, что они, подобно вам, старались угодить фашистам. Ладно, продолжайте.

Менатяна теперь не надо было просить. Он рассказал, как внезапно оборвалась его сравнительно спокойная жизнь инструктора разведшколы. Около месяца назад его неожиданно вызвали в Берлин, к самому генералу Грюннеру.

– В Берлин? К Грюннеру? Зачем? С какой целью? – уточнил майор.

– Честью клянусь, но тогда я и сам этого не понял.

По словам Менатяна, разговор у генерала был, на первый взгляд, самый незначительный: генерал расспросил Менатяна о его прошлом, об обстоятельствах перехода к немцам, поинтересовался мнением о школе, о Шлоссере и отпустил, ничего толком не сказав. Однако после этого разговора жизнь Менатяна круто изменилась.

– А именно? – поинтересовался Горюнов. – Чем изменилась?

– Всем. Во всем. Меня отстранили от прежней работы, от текущих занятий. Началась специальная подготовка. Вскоре мне сообщили, что в ближайшее время я буду заброшен в тыл к русским.

– Куда именно?

– В Москву.

– Как была осуществлена заброска?

– Самолетом. Меня сбросили в районе Тулы. Согласно плану я пробрался в Тулу, а оттуда поездом в Москву. Снабжен был документами на имя Геворкяна.

– В Туле вы имели явку? Встречались с кем-либо? – спросил Скворецкий.

Менатян замялся:

– Н-нет, явки в Туле я не имел, а встречаться… Была одна встреча.

– С кем?

– С одной знакомой. Давнишней знакомой. Мне не хотелось бы называть ее имени. Впрочем, скажу. Это известная артистка Языкова. Татьяна Владимировна Языкова. Но обо мне, о том, откуда я прибыл, она не знала.

– Как произошла встреча? Случайно? Уточните обстоятельства.

О встрече с Языковой Менатян рассказал более или менее правдиво, умолчав лишь о некоторых деталях. Скворецкому этот рассказ был важен для проверки правдивости всех показаний Менатяна – он-то знал, как прошла встреча с Языковой.

– Скажите, – задал Кирилл Петрович новый вопрос, – иных целей, кроме тех, что вы указали, вы не имели, встречаясь с Языковой? Абвером эта встреча не планировалась?

– Нет, – отрезал Менатян. – Абвер не планировал этой встречи.

– А кто о ней знал?

– Никто. Вы первый, кому я сообщил. Повторяю. Татьяна Языкова к моим делам никак не причастна.

– Значит, в Туле вы явки не имели? А в Москве?

– В Москве было две явки. Первая – к агенту абвера «Быстрому». Это – Задворный, имеет документы советского офицера, живет на Красной Пресне. (Менатян назвал точный адрес Малявкина.) Вторая явка была к резиденту «Зеро», в распоряжение которого я поступал.

– «Зеро»? Это кличка?

– Да, кличка.

– А имя, фамилия этого «Зеро»? Род его занятий?

– Ничего не знаю, прошу мне верить. Я знал только кличку и явку, больше ничего. Еще знаю, что он носит форму капитана Советской Армии.

– Где находится явка?

– Мы встретились на улице, в заранее обусловленное время.

– Сколько раз вы встречались с «Зеро»?

– Я видел его дважды.

Скворецкий вынул из стола несколько фотографий разных лиц и разложил перед Менатяном.

– Этот, – уверенно сказал Менатян, выбирая фотографию Попова, – «Зеро». Он самый, «Зеро». Но – у вас? Откуда?..

Скворецкий оставил его вопрос без ответа и продолжал:

– Расскажите, о чем с вами беседовал этот «Зеро» при встречах, какие давал задания?

Менатян сообщил, что во время первой встречи «Зеро» дал ему задание посетить «Быстрого», подготовить их встречу, а также передать Грюннеру радиограмму, использовав рацию «Быстрого».

– Вы это задание «Зеро» выполнили?

– Да, выполнил в точности.

– Так. А вторая встреча?

По словам Менатяна, вторая встреча произошла внезапно. Сегодня. Она не была запланирована и приняла самый неожиданный оборот. Дело в том, что Менатян решил встретиться с Языковой и был у нее. В гостинице «Москва». «Зеро», по-видимому, его выследил. На следующее утро он поймал Менатяна прямо на улице и накинулся с расспросами, где тот был накануне, что делал, зачем ходил в гостиницу, с кем там встречался. Причем не спрашивал, а допрашивал в грубой, оскорбительной форме.

– Накинулся? – переспросил Скворецкий. – В буквальном смысле этого слова?

– Почти в буквальном, – невесело усмехнулся Менатян. – Видите ли, я собирался вновь побывать в гостинице, но передумал. Не зашел. Миновав гостиницу, я направился вниз, по Моховой, как вдруг, возле здания университета, словно из-под земли вырос «Зеро», провел меня в Александровский сад и принялся отчитывать.

– Вы ему сообщили, у кого были в гостинице? – спросил Горюнов.

– Нет, не сказал. Зачем путать в наши дела совсем непричастного человека? Я просто заявил, что это – мое личное дело, которое никого, в том числе и его, «Зеро», не касается.

– И что же, – усмехнулся Скворецкий, – «Зеро» удовлетворил такой ответ?

– Не знаю. Во всяком случае, расспросы он прекратил и приказал мне немедленно связаться с «Быстрым» и направить его к нему. Назвал место явки: Ваганьковское кладбище. Сам я должен был отправиться к совхозу, возле которого захоронена рация, дождаться там «Быстрого» и передать в центр новую радиограмму – повторение вчерашней.

– Повторение? Зачем? Какой смысл?

– «Зеро» пояснил, что так у него обусловлено с центром: первую свою радиограмму я должен дублировать. Только вот не довелось…

Менатян криво усмехнулся и развел руками.

– Что верно, то верно, – не довелось, – философски заметил Кирилл Петрович и повернулся к Горюнову: – Как, Виктор Иванович, все записал? На сегодня, пожалуй, хватит.

Когда Менатяна увели, Кирилл Петрович прошелся несколько раз взад-вперед по кабинету и остановился против Горюнова, аккуратно укладывавшего в папку протокол допроса.

– Как, Виктор, какое у тебя впечатление? Правду говорит?

– По-моему, правду. Да нам ведь и так многое было известно – совпадает.

– Да, совпадать-то совпадает, – задумчиво произнес Скворецкий. – Посмотрим, однако, что скажет «Зеро».

Глава 33

Теперь на допрос был вызван «Зеро» – капитан Попов. Он вел себя совсем не так, как Менатян. Плотно усевшись на стуле, приветливо улыбаясь Скворецкому м Горюнову, «Зеро» сразу взял быка за рога.

– Разрешите, гражданин майор? – обратился он к Скворецкому. – Мы с вами люди одной профессии и должны понимать друг друга с полуслова. Так вот: заботиться о благополучии абвера у меня нет никакого желания, мне своя шкура дороже. Я хочу жить. Жить! Я готов рассказать вес, что знаю – а знаю я немало, – при условии, что мне будет сохранена жизнь. Устраивает вас такое предложение?

– Значит, так, – недобро прищурился Скворецкий. – Сделка? Вы – мне, я – вам. Так, что ли?

– Сделка? Грубо, майор. Просто деловое соглашение двух разведчиков, вполне устраивающее обе стороны. Разве не так? Поверьте, цену своим показаниям я знаю, мне же нужна только жизнь, больше ничего.

– Жизнь? – задумчиво сказал майор. – А двадцать пять лет лагерей или тюрьмы вас устроят?

– Э-э, – махнул рукой «Зеро», – двадцать пять лет! Срок большой. Стоит ли загадывать так далеко вперед?

– То есть? Что-то я вас не совсем понимаю.

– Между тем все очень просто, – доверительно сказал «Зеро». – Двадцать пять лет… Даже пятнадцать. За столь длительное время многое может произойти, измениться. Еще как!

– Что, надеетесь сохранить жизнь, очутиться в лагере, а там немцы победят и вас вызволят? – Кирилл Петрович не скрывал своей злости.

– Немцы? Победят? – «Зеро» от души рассмеялся. – Бросьте, майор! Песенка фюрера спета. Я над этим стал задумываться еще в дни вашего контрнаступления под Москвой, в декабре сорок первого. А после Сталинграда, после Курска… Одним словом, все ясно. Что там говорить! Теперь счет пойдет не на годы, на месяцы. Ваши будут в Берлине, можете не сомневаться.

– Я в этом не сомневался с первого дня войны, – отрезал Скворецкий. – Но вот вы…

– А что я? У меня тоже голова на плечах имеется. И, смею думать, неплохая. Меня она, во всяком случае, устраивает, причем не только как предмет, на который напяливают шляпу или фуражку.

– Охотно верю, – согласился Скворецкий. – Не так часто встречаются люди, которых не устраивала бы их собственная голова. Но насчет вашего заявления о скором поражении немцев…

– Послушайте, майор, за кого вы меня принимаете? За нациста? Напрасно. Да, я офицер германской армии. Кстати, тоже майор. Немец, но не гитлеровец. Особым поклонником фюрера я никогда не был. Мое отношение к Гитлеру окончательно сложилось еще в канун войны, когда нацисты замахнулись на Бломберга и других наших крупных генералов, многих из которых, кстати, я знавал лично.

– Занятно, – заметил Скворецкий. – Вас послушать, так вы чуть ли не враг Гитлера. Антифашист! Что-то не вяжется это с вашими делами, господин Попов или как вас там.

– Гражданин майор! – с пафосом воскликнул «Зеро». – Я – солдат. Разведчик. И я – немец! Долг перед родиной…

– Бросьте, – резко оборвал Скворецкий. – Какой вы к черту солдат! Вы – тайный убийца, шпион, вот вы кто. А туда же – «родина»! У таких, как вы, нет родины. Сегодня вы работаете на немцев, завтра, заплати они больше, будете работать на американцев, англичан, на черта, дьявола… Тоже мне разведчик!

– Ваше право, гражданин майор, ваше право, – спокойно возразил «Зеро». – Мы многое понимаем по-разному. Как же, однако, насчет моего предложения?

– А вот как! Зарубите себе на носу, что ни в какие сделки, ни в какие соглашения вступать с вами я не буду. Рассказывайте, и все, а суд решит вашу участь. Правда – и это я обязан вам сказать, – суд учтет ваше поведение на следствии, вашу правдивость. Это все, что я могу обещать.

«Зеро» глубоко задумался, потом тряхнул головой и сказал:

– Ладно. Рискну. Отступать некуда. Пишите. Я – не Попов. И не Гераськин. Моя фамилия – Беккенбауэр. Франц Иоганн Беккенбауэр. Я – офицер германского вермахта, майор. Состою в кадрах германской армии с 1916 года. Вы говорите, я не солдат, не разведчик. Вы заблуждаетесь. Почти всю свою сознательную жизнь я отдал разведке, и если мы с вами кое в чем расходимся, – что ж! Это дело взглядов, методов. Но, повторяю, особым поклонником Адольфа Гитлера я никогда не был, можете мне верить, хотя одно время мне и казалось, что он ведет Германию к мировому величию. Однако война против вас – это глупость. Безумие. Я знаю Россию. Еще великий Бисмарк…

– Знаете что, Беккенбауэр, – перебил Скворецкий, – обойдемся без Бисмарка. Вы считали войну, навязанную нам фашистами, безумием, были противником Гитлера, а сами… Бросьте!

– Как хотите, господин майор, но я говорю чистую правду.

– «Правду»! Вы только полюбуйтесь на него!

– Да, да, правду. Если хотите знать, то в своих сообщениях до войны я делал все, что было в моих силах, чтобы предотвратить роковой шаг.

– Слушая вас, господин Беккенбауэр, можно подумать, что, будучи германским шпионом, вы чуть ли не защищали наши интересы, интересы Советского Союза. Полноте!

– Нет, зачем же? Я действовал в интересах Германии и именно поэтому правдиво освещал ваши успехи, мощь вашей армии. Даже чуть не поплатился за это. Мои донесения оказались неугодными руководству абвера. И – повыше. А когда война все же началась, я действовал как солдат, как немец…

– Как самый оголтелый гитлеровец, как бандит с большой дороги, – вставил Кирилл Петрович. – Не будем, однако, терять время попусту, убедить вас мы ни в чем не убедим, да, говоря по совести, и не собираемся. Рассказывайте о своих преступлениях.

– Преступлениях? – усмехнулся Беккенбауэр. – Пусть, по-вашему, будет так. Но что именно вы хотели бы знать в первую очередь? С чего начать? Мне много о чем есть рассказать.

– Вот и давайте с самого начала: как вы очутились в нашей стране, когда, с какой целью, под каким прикрытием. По порядку.

– Очутился? Я не очутился в вашей стране, я здесь родился. Это и предопределило мою судьбу. Слушайте…

По словам Беккенбауэра, его отец еще в девяностые годы прошлого столетия был рекомендован одному русскому вельможе, крупному помещику, в качестве управляющего имением. Имение это, насчитывавшее тысячи десятин земли и сотни голов скота, было расположено на юге России. Сам владелец поместья бывал здесь редко, и управляющий фактически являлся полновластным хозяином отданных ему в руки земель, творил на них суд и расправу. Владелец, постоянно проживавший в Петербурге, требовал одного: регулярной высылки всех доходов. Денег, денег и денег. Это требование Беккенбауэр-старший выполнял неукоснительно, не забывая, впрочем, и себя.

Здесь, в русском поместье, в 1897 году, и родился Франц Иоганн Беккенбауэр, будущий «Зеро», здесь прошло его детство. Когда ему исполнилось восемь лет, родители отдали его в немецкую гимназию, находившуюся в ближайшем крупном городе. В гимназии, как и в семье, Беккенбауэра-младшего воспитывали в чисто немецком духе, в духе преданности Германии, кайзеру. Значительную роль в этом играла мать Франца, происходившая из старинного прусского рода. Кем был его отец на самом деле, «Зеро» не знает, но предполагает, что не только управляющим имением.

– Кем же? Шпионом? – уточнил Горюнов.

Беккенбауэр пожал плечами:

– Разведчиком, вы хотите сказать? Возможно.

– Почему так неопределенно, Беккенбауэр? Вы уж не скромничайте.

– Я и не скромничаю, но точно мне ничего не известно. Во всяком случае, когда наша семья вернулась на родину, в Германию, – это произошло в 1914 году, незадолго до начала первой мировой войны, – отец сразу надел военный мундир с погонами майора. А еще год спустя, в 1915 году, в самый разгар войны, он определил меня в офицерское училище. Сам он вскоре ушел на фронт и в том же, 1915 году погиб.

Надо сказать, продолжал «Зеро», что среди знакомых Беккенбауэра-старшего преобладали, как оказалось по возвращении в Германию, военные, со многими из которых познакомился и молодой Беккенбауэр, в том числе и с будущим главнокомандующим сухопутными войсками Германии генерал-полковником фон Фричем, опороченным и изгнанным Гитлером и его кликой из армии в 1938 году.

В офицерском училище Беккенбауэр-младший пробыл недолго. Где-то наверху учли его особые качества – знание России, превосходное владение русским языком, – и судьба будущего «Зеро» была решена. Он был переведен в специальную школу, готовившую разведчиков, а в 1918 году направлен в Россию.

– Стоп, – поднял руку Скворецкий. – Направлены в Россию? Как? В каком обличье?

– Я «вернулся» на «родину» под видом освободившегося из плена в связи с окончанием войны русского солдата.

– И сразу стали Поповым?

– Да, я был снабжен документами на имя рядового Ивана Степановича Попова. Так началась моя новая жизнь в новом обличье. Как я жил, чем занимался все эти годы, без малого четверть века, рассказывать долго: всякое было. Работал на заводе, учился, пошел в армию, сначала вольнонаемным, в военторг, потом в кадры, интендантом. Этого я и добивался…

– Хорошо, – прервал «Зеро» Кирилл Петрович. – Вашей так называемой «трудовой деятельностью» мы займемся в другой раз, а сейчас рассказывайте о шпионской работе.

– Но разведывательной работы до последних лет я почти не вел, – возразил Беккенбауэр.

– Не вели? Вы хотите сказать, что вас заслали в Советскую Россию в шпионских целях еще в 1918 году, а вы долгие годы сидели и бездействовали? Так вас надо понимать?

– Не совсем так. Видите ли, я был направлен в Россию с дальним прицелом.

– То есть? – спросил Горюнов.

– Моя основная работа должна была начаться в военное время, только со вступлением Германии в войну.

– Какую еще войну? Или командование германской армии, милитаристские круги Германии планировали новую войну против России еще в 1918 году, когда не кончилась первая мировая война?

– Этого я не знаю, – пожал плечами «Зеро». – Это вне моей компетенции. Полагаю, никто тогда войны не планировал, но готовым нужно было быть ко всему. Этим и определялись поставленные передо мной задачи.

– А вы, значит, – настаивал Виктор, – так-таки ничего до начала войны и не делали? В качестве шпиона я имею в виду.

– Разведчика, – невзирая на пренебрежительный жест Горюнова, педантично повторил «Зеро». – Нет, почему ничего не делал? Кое-что делал.

– Уточните, – потребовал Скворецкий.

– Как я уже докладывал, я периодически составлял обзорные донесения и пересылал их по начальству. Правда, начал я этим заниматься не сразу, лишь с тридцатых годов, когда устроился в Красной Армии.

– Ну еще бы, куда уж там сразу! Вам же нужно было «акклиматизироваться». Так, что ли?

– Конечно, и на акклиматизацию требовалось время, но главное, это те задачи, которые передо мною были поставлены.

– Это мы уже слышали. Потрудитесь сказать, каким путем вы пересылали ваши шпионские донесения? – спросил Скворецкий.

– У меня была связь с одним из сотрудников германского посольства в Москве. Через него же я получал деньги и инструкции. Кроме того, после 1931 года я трижды бывал в Германии и лично докладывал руководству военной разведки добытые мною сведения и свои соображения.

– Бывали в Германии? Каким образом?

– Нелегально, конечно. Делалось это так…

– Минутку, – остановил арестованного Скворецкий. – К вашей довоенной шпионской работе мы еще вернемся, как и к поездкам в Германию, сейчас нас прежде всего интересует вопрос о последних двух годах, годах войны. К этому и переходите. Только одно: когда вы были в Германии в последний раз?