Текст книги "Рассказы о капитане Бурунце"

Автор книги: Яков Волчек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Асфальтовое шоссе-вот самый трудный, самый страшный участок его пути! Тут нет травы, которая тебя прикрывала. Лежишь – словно пирожок на блюде. Рассеянный свет от фар машины, от затухающего костра явственно вырывает шоссе из густой тьмы. Увидят тебя – и крышка.

Он переполз шоссе, тесно прижимаясь животом к асфальту. Теперь уже можно разглядеть, как этот самый Рябой откручивает гайки. Но стрелять еще рано. Один патрон, только один…

Земля, еще недавно такая ровная, мягкая, душистая от запаха трав, сейчас кажется колючей и бугристой. Холодная, злая земля. И пахнет кровью. Впрочем, кровь – это от руки… Ползти невыносимо трудно. Может, у тебя уже все кости переломаны? Почему двигаешься точной дохлый? Костер догорает. Рука с пистолетом дрожит. Ну что ж, тогда подползем еще ближе, ударим наверняка…

Выстрел прозвучал зло и отрывисто. Бурунц даже не взглянул на шофера. Знал, что на этот раз промаха не будет. И резкий стон, донесшийся со стороны шоссе, прозвучал в его сознании, как некий итог: вот было что-то томительное и страшное, а сейчас поставлена точка. Задание выполнено.

Он не заметил, что уже стало светлеть, не понимал, что снова нужно ползти, так как его фигура теперь видна. Шел все дальше в степь на ломких, подгибающихся ногах. Не слышал выстрелов и свиста пуль над головой. Шел и думал: задание выполнено…

Его нашли спустя полчаса. Он лежал под кустом, запрокинув голову. Его осмотрели. Никаких серьезных ран не было. Царапины. Просто очень ослаб. Когда открыл глаза – виновато улыбнулся.

Живой, живой, что ему сделается! – громко выразил общую уверенность майор Габо Симонян.– Живой! – Он сказал это таким тоном, словно иначе и быть не могло.

По степи двигались огоньки. Они были тусклыми, потому что уже совсем рассвело. Это колхозники с факелами ловили бандитов. Те сдавались без борьбы – не было смысла отягощать свою вину бессмысленным сопротивлением.

Бурунцу стало стыдно, что он причинил столько хлопот. Сказал смущенно:

– Я, конечно, извиняюсь, товарищ майор…

– Ладно, ладно,– отозвался Симонян.

Но Бурунцу хотелось до конца все объяснить и все узнать. Он сам не понимает, как и почему упал. А что с Рябым? Насмерть или жив?

– Ранен,– сообщил кто-то.

Оказывается, бандиты искали Бурунца, чтобы рассправиться с ним, когда в степи завиднелись факелы. Колхозники подоспели вовремя. Бросив машину и раненого шофера, бандиты подались кто куда. А тут еще прибыл грузовик с милиционерами. И все быстро кончилось.

Люди шумели кругом, переговаривались, вспоминали, как и что было. Бурунц отошел в сторону. Сейчас людям не до него. Один рассказывал, как он сунул факел в яму, а там – представьте! – бандит сидит. Другой– в милицейской форме-говорил, как они гнали грузовик из районного центра. Боялись, что не поспеют. На предельной скорости гнали. Только успевай баранку поворачивать. Дорога не какая-нибудь – горная дорога! Опасная. Не зевай, шофер! У него, например, и до сих пор еще рука болит…

Бурунц слушал и, как все присутствующие, цокал языком, выражая восхищение отвагой шофера.

Оглянувшись, он приметил на шоссе Норайра. Мальчишка переходил от группы к группе и глазами искал кого-то. «Меня ищет»,– понял Бурунц. Он свистнул, и

Норайр, радостно улыбнувшись, побежал к нему. Бурунц взял его за худенькое плечо:

– Привел, значит, подмогу?

Норайр серьезно подтвердил:

– Привел… Разбудил их…

– А петух где?

Мальчишка опять улыбнулся:

– Потерял. Смешно было бы, чтоб я в такой суматохе о каком-то петухе думал!

– А конь мой?

– Вон стоит, привязан.

– Ну, спасибо тебе,– тепло сказал Бурунц.

Вместе пошли по шоссе, останавливаясь то тут, то там и слушая рассказы очевидцев о событиях минувшей ночи. Подошли к машине. Около нее под охраной милиционеров стояли бандиты. Трое. Руки за спиной связаны. Четвертый, раненый, лежал в кабине. Пятого пока еще не нашли.

Какой-то из задержанных – лет тридцати, в хорошем коричневом костюме, светловолосый, с рыжими бровями – встрепенулся и зорко уставился на Бурунца.

– Значит, вот этот?-спросил он густым баритоном у охранявшего группу милиционера.– Один этот? Дай-ка полюбуюсь как следует! Запомнить хотелось бы…

Бурунц смотрел на него в упор.

– Давай и я полюбуюсь,– спокойно произнес он.– Может, тоже запомню… Вдруг пригодится!

Домой он попал, когда было уже совсем светло. Но Аспрам спала. Задернутые занавески создавали в комнате полумрак. Тихий домашний уют… Как будто и не было этой трудной ночи…

Аспрам сонно спросила:

– Ну, что еще за срочность такая?

– Начальник проезжал по шоссе,– нехотя объяснил Бурунц.

Утром сама все узнает. Разговоров в деревне теперь хватит на целый месяц.

– Посреди ночи? – возмутилась Аспрам.– И что же, велел встречать?

Бурунц снимал сапоги. Ему было не до разговоров.

Аспрам зевнула.

– Гоняют по такой темноте… Не считаются с людьми… Уехал?

– Спи, пожалуйста!

– Тревожат работников без надобности… Я бы на твоем месте, Степа, когда-нибудь так прямо и высказала…

Бурунц пообещал:

– В следующий раз выскажу…

И в комнате наступила тишина.

3. Исчезнувшая ферма

1

Увязая в сырой земле, ходит по кругу костлявая серая лошадь. Копыта ступают по краям ямы, наполненной жидкой глиной. К хомуту привязана толстая жердь – другой конец ее прибит к мешалке с двумя лопастями. Вращается по кругу жердь, крутится мешалка, и глина в яме хлюпает и вздыхает, словно тесто в квашне. А на лоїїіади сидит низкорослый, щуплый паренек.

«Он не должен сидеть на лошади!-думает председатель колхоза Шмавон Галустян. Грузно переставляя свои подкованные сапоги, председатель пробирается по свежему снегу в верхний край села.– В такую погоду коня нужно водить на поводке, нужно беречь коня!»

Но Галустяна это не касается. Лошадь принадлежит кирпичному заводу. Сделаешь замечание – и, чего доброго, на дерзость нарвешься. И все-таки, проходя мимо, он не может утерпеть. Угрюмо и чуть слышно приказывает: «Долой с коня!» – и заворачивает в кузницу. Он никогда не кричит, если сердится. Он кричит, только когда ему весело. А сердитого – он это хорошо знает – его всегда услышат, как бы тихо ни говорил.

Норайр кубарем валится на землю, погружается до щиколоток в мокрую глину. Долго смотрит вслед председателю.

– А вы тут кто такой? – с запозданием шипит он.

Потом льет в яму воду из грязного ведра. Он злится. Много тут председателей ходит, приезжают со своими арбами из соседних сел, требуют черепицу. Но власти им не дано. Какое дело этому человеку до заводского коня?

Норайр сегодня устал. Было совсем еще темно, когда он вывел из конюшни серую лошадь и принялся месить глину. То и дело подъезжали колхозные подводы; он помогал возчикам нагружать кирпичи, таскал вместе с рабочими глину в цех. В конце концов мокрые ноги нестерпимо заныли, он разрешил себе отдых – влез на коня. Значит, когда он отдыхает, людям видно, а когда работает – не видит никто.

Подобрав поводок, он с виноватым видом сует в зубы коню кусок хлеба с солью. Норайр не умеет долго грустить.

– Потянем, потянем, серенький! – кричит он.-

Вперед, вперед, лошадиная сила!

Они ходят и ходят по кругу. А снег все гуще ложится на шапку Норайра, на спину серой лошади.

2

В верхнем конце села возле новенького колхозного птичника Шмавон Галустян встретил ехавшего верхом участкового уполномоченного Бурунца.

Капитан придержал коня.

– Зима, что ли? – Вместо приветствия он наклонился в седле.

Председатель огляделся. Над селом нависла сизая туча, спускается все ниже и ниже-только что не ложится на черепичные крыши, да, кажется, все-таки ляжет, накроет мокрым одеялом дворы и дома, людей, кур и собак.

– Не ко времени это,– председатель морщится,– строительство не кончено…

Они не торопясь говорят о погоде, уважительно выслушивая друг друга. Неужели всерьез непогода? Ведь в горах свой календарь. Налетит нежданная туча, пометет, посыплет снегом, задует ветер сразу со всех сторон – и готова зима. Может, всего день постоит и уйдет бесследно, а то придавит село холодом и снегом на все четыре месяца.

– Далеко собрался? – интересуется Галустян.

– В райцентр, начальство вызывает…

– Этот твой подшефный,– Г алустян недовольно разглядывает свои сапоги,– которого ты из Доврикенда к нам переселил… работник знаменитый… Ты за ним все-таки поглядывай!

– А что?

– Хулиган, лодырь! – сердито кривится председатель.– Дисциплину не понимает. Как ему только на заводе лошадь доверили!

Бурунц неопределенно обещает:

– Присмотрю.

И посылает коня вперед.

3

Норайр считал, что его увезли из родного села, как кота в мешке. Он так и сказал Бурунцу.

Случилось это две недели назад. Капитан приехал в Доврикенд под вечер. Поговорил с кем нужно в колхозе, потом уединился с Маро. Норайру было просто смешно, что участковый уполномоченный беседует о важном деле не с ним, а с его матерью, которая давно уже ничего в доме не решает.

Бурунц вышел из комнаты, коротко приказал:

– Собирайся.

За его спиной стояла заплаканная Маро и давно забытым голосом-ласковым и в то же время виноватым – подтвердила:

– Да-да, собирайся, сынок…

Желая оборвать ее, Норайр, как всегда, засвистел. Мать вздрогнула, умолкла. Но, взглянув на Бурунца, ободрилась:

– Надо ехать, надо…

Норайр с вызовом спросил у участкового:

– Куда собираться? Повезут птичку в клетку, что ли?

Он отлично знал, что Бурунц приехал с чем-то хорошим. Наглость проявилась больше по привычке. Даже немного испугался – сойдет ли это ему с рук? Но Бу-руиц пропустил мимо ушей его слова. Он принялся объяснять Маро, что нужно дать мальчишке в дорогу.

– Две – три пары белья,– терпеливо перечислял он,– если есть, конечно… Кружку, ложку, тарелку… Несколько полотенец, если есть… Зубную щетку, если есть…

– Куда меня везут? – с тревогой спросил Норайр.

– Со мной,– скупо объяснил участковый.

Потом, отвязывая во дворе коня, капитан разговорился:

– Со мной, в мое село. Поживи несколько там, где тебя никто с плохой стороны не знает. Начнешь работать. Кирпичный завод у нас есть. Зарплату дадут. Вечерняя школа есть для молодежи.

– А может, я не хочу? – печально сощурился Норайр.

– Захочешь.

Они вдвоем качались в седле, на широкой спине гнедого коня. Норайр сидел впереди. Дорога под звездами выступала чуть приметно. Норайр вздрагивал, когда опоясанная ремнями грудь капитана прислонялась на поворотах к его спине. Он слышал запах этих ремней. Так надежно чувствовать себя под их защитой! Ему были приятны случайные прикосновения, но он отодвигался. Вдруг еще капитан посчитает, что он занежничал…

Норайр думал, что по дороге они будут интересно и хорошо разговаривать. Лишь бы только участковый уполномоченный не начал объяснять, как нужно жить в чужом селе, как себя вести. Делай то-то й то-то, не делай того-то… Сколько раз уже ему внушали это!

Он припадал к теплой лошадиной шее и терпеливо ждал. Вот сейчас капитан скажет: «Жить будешь у меня…» Потом скажет еще: «Вместо сына…»

Капитан всю дорогу молчал. Только когда среди гор показались огоньки, предупредил:

– Квартировать тебе придется не у меня – в другом месте. По службе не положено.

Норайр беспечно сплюнул:

– А я и не рассчитывал.

4

Хотя майор Габо Симонян был занят, секретарша, улыбнувшись, позволила Бурунцу, по старому знакомству, пройти в кабинет.

– Третьи сутки майор не спит,– шепнула она,– в операции участвовал…

Сначала Бурунц решил, что попал на совещание. Только присмотревшись, понял: тут происходит что-то другое.

Майор сидел за столом, точно гора. Он и на улице выглядел рослым и толстым, а в этом маленьком опрятном кабинешке казался несуразно огромным. На стульях у стены сидели лейтенант Катарьян – он работал в районном отделе – и незнакомый Бурунцу молоденький милиционер. К окну прижался какой-то парень в черном пиджаке. Бурунца удивило его испуганное лицо.

– Бежал? – отдуваясь, спрашивал майор Симонян.

Потирая красным кулаком левый глаз, он другим, правым глазом, неотрывно смотрел на милиционера.

– Так точно! – Милиционер привстал, вытянулся.– Когда проходили мимо базара, он бросился в побег.

– Бежал? – еще раз спросил Симонян и, приоткрыв левый глаз, который, видимо, у него побаливал, мутно взглянул на парня в черном пиджаке.

Тот дернулся, промолчал.

Майор снова грузно повернулся в другую сторону. Кресло под ним скрипнуло.

– В чем пойман?

Милиционер еще раз вскочил:

– Магазинная кража. На сопротивление потерпевшей гражданки угрожал кулаком. Ударить не успел, увидев мое присутствие. После чего пытался в побег…

Начальник опять со скрипом повернулся к окну.

Он накалялся медленно (Бурунц хорошо знал эту его привычку), зато в гневе мог перейти через край. Надо было его как-то отвлечь.

– Товарищ майор,– осторожно позвал Бурунц.

Тяжелый кулак начальника опустился на стекло, покрывающее стол. Он побагровел, толстые пальцы с трудом расстегнули верхнюю пуговицу кителя.

– Кулаком угрожал? Против женщины?

Вор торопливо кивнул и проглотил слюну.

– И уже не первый раз… Приводили тебя сюда по подозрению, я ведь помню! Предупреждали тебя… Я же говорю, с рецидивистами нечего цацкаться!

Бурунц много лет знал Габо Симоняна. Когда-то майор работал забойщиком на медных рудниках. Отслужил свой срок в армии. Во время войны они были с Бурунцем в одной части. Вне службы говорили друг другу «ты». Даже сами уголовники, которых майор не щадил, называли его человеком справедливым.

Габо Симонян встал. Кресло откатилось в сторону. Ритмично переступая с ноги на ногу и пыхтя при этом, майор долго смотрел на задержанного. Шагнул вперед. Пудовый кулак повис в воздухе.

Удара не было. Но парень в черном пиджаке охнул и, заслонив лицо рукой, привалился к стене.

Наступила тишина. Майор медленно опустился в кресло, с недоумением посмотрел на свой все еще сжатый кулак, стыдливо спрятал его под стол.

Глубоко вздохнул.

– Ничего не было,– тихо произнес он.

Встретившись с ним глазами, лейтенант Катарьян облегченно закивал:

– Ничего не было, товарищ майор!

Габо Симонян перевел взгляд на милиционера.

– Ничего особого не было, товарищ начальник,-тихо и не очень готовно отозвался молоденький милиционер и опустил голову.

Майор посмотрел на парня в черном пиджаке. Тот торопливо выставил вперед руки, крикнул срывающимся голосом:

– Совершенно ничего не было!

– Нет,– с сожалением проговорил Бурунц, когда тяжелый взгляд начальника остановился на его лице.– Что-то такое все же было, товарищ майор.

Габо Симонян помолчал.

– Всем выйти,– приказал он наконец.

Потом добавил:

– Капитану Бурунцу остаться.

Предупредив секретаршу, чтобы она некоторое время никому не давала ключ, майор спустил с предохранителя английский замок и вернулся к столу.

Бурунц готовился к продолжению неприятного разговора. Но Габо Симонян молча пошарил на. столе, открыл папку, порылся в ней и осторожно вытащил какой-то листок. Он аккуратно подогнул полоску внизу и, не говоря ни слова, передал бумагу Бурунцу.

По естественному человеческому любопытству, Бурунц первым делом посмотрел вниз и сразу понял, что спрятана подпись. Начальник не хотел, чтобы он знал, кем написана бумага.

Уже предчувствуя неприятность, Бурунц пробежал глазами строчки, аккуратно напечатанные на машинке. Районному отделу милиции сообщалось – правда, в очень сдержанных выражениях,– что участковый уполномоченный Бурунц, расследуя в Доврикенде дело о пропавшей козе, уличил вора – проживающего в этом селе рецидивиста Норайра, но по каким-то причинам не захотел довести расследование до конца. Он самолично освободил преступника от наказания. О том, что Бурунц именно простил преступника, громко и без стеснения повсюду говорит мать Норайра, Маро. Поссорившись с соседкой, она даже заявила: «Теперь уж я вам не поддамся, у меня за спиной – вся районная милиция во главе с капитаном!» Кроме того, недавно раскрыл себя и Норайр, перевезенный капитаном Бурунцем при очень странных обстоятельствах из села Доврикенд в село Урулик, где постоянно живет, как всем известно, сам участковый уполномоченный. Норайр, приехав на день домой, заходил к владельцу пропавшей козы Амо Вартаняну и уговаривал его молчать.

Указанные факты,– говорилось в заявлении,– наводят на мысль, что участковый уполномоченный повел себя с преступником незаконно, недостойно и, возможно, даже вступил с ним в неподобающую сделку.

– Ну, я прочитал,– сказал Бурунц, все еще держа бумагу в руке. Ему очень хотелось отогнуть полоску и увидеть, кем это написано.

– Прочитал? – Майор спрятал бумагу, аккуратно наколов ее на железки скоросшивателя.– Вот по этому поводу мы тебя и вызвали.

Бурунц усмехнулся.

– Вероятно, это вы от кузнеца Саядяна получили. Он у меня в Доврикенде бригадмильцем состоит.

– Кто писал – неважно. Ты должен дать объяснение.

– Кое-что тут верно,– медленно выговорил Бурунц,– хотя есть и брехня…

Майор закрыл глаза. Теперь было видно, какое у него усталое лицо.

– У нас имеется твой рапорт, что тебе тогда не удалось раскрыть преступление.

– Такой рапорт у вас есть,– осторожно подтвердил Бурунц.– Вообще в тот раз я допустил нарушение. Пошел к подозреваемому без понятых. Я ведь сначала хотел только поговорить, а потом увлекся, затеял обыск…

Начальник слушал не перебивая.

– Ты понимаешь,– нахмурился он,– что нераскрытым осталось преступление не только у тебя на участке, но и во всем нашем районе? И одним нераскрытым преступлением больше во всей республике?

– Так,– наклонил голову Бурунц.– И зато, возможно, больше одним возвращенным к жизни человеком.

Габо Симонян грозно уставился на него:

– А ты кто такой? Прокурор? Или судья? Твое это дело – решать судьбу подозреваемого? Ты работник милиции, ты обязан лишь только раскрывать преступления на своем участке. Все до одного! Понимаешь? Вот это именно и имеет огромное воспитательное значение…– Он не хотел слушать возражений. Резко спросил:-Ты суду, что ли, не доверяешь?

Бурунц долго молчал, только с укором смотрел на начальника.

– Как могу не доверять? Но ведь суд имел бы дело с рецидивистом. А вы сами сказали: с рецидивистами нечего цацкаться. И правильно. И суд мог бы не найти смягчающих мотивов… А мне показалось, что мальчишка– совсем ведь еще мальчишка! – может подняться…

– Стой! – непреклонно прервал майор.– Я опрашиваю: твое это дело?

Бурунц тихо сказал:

– Нет, если так ставить вопрос – не мое.

– Перед милицией выдвинуты задачи. И важнейшая – сто процентов раскрываемости преступлений. Чтобы у преступных элементов было сознание неотвратимости наказания в нашем социалистическом обществе. Ты что, не слыхал разве о принципе неотвратимости наказания?

– Слышал,– кивнул Бурунц.– Как я мог не слышать, товарищ майор! Я и слышал, и читал…

– Так что же будет,– все больше распалялся начальник,– если каждый участковый начнет самовольно решать судьбу обвиняемых?

– Плохо будет,– глядя ему прямо в глаза, признал Бурунц.

Майор постучал пальцами по настольному стеклу.

– А ты, опытный работник, разве не знаешь, что от самовольства только один шаг до прямого беззакония? Точное исполнение долга – больше от нас ничего не требуется.

Такие слова после того, что несколько минут назад произошло тут же, в этом кабинете, показались Бурунцу недопустимыми. Он поднял голову и испытующе посмотрел на Симоняна. Взгляды их встретились. И, хотя Бурунц ничего не сказал, начальник понял его. Снова, как несколько минут назад, лицо его стало наливаться кровью.

– Мой вопрос ты давай не затрагивай! – Глаза его округлились от гнева.– Вот сейчас мы с тобой кончим, и я о своем поступке сообщу куда следует.– Он тяжело дышал. – В парторганизацию сообщу. Пусть меня осудят!– Стукнул согнутым пальцем по столу.– Ты о своем вопросе говори!

Встал, прошелся по кабинету, потом грустно пожаловался:

– Очень я, Степан, нервный стал в последнее время… Старею, что ли?

Бурунц угрюмо выдавил:

– О своем вопросе – я виноват.

– Напишешь объяснение. Останься здесь до завтра.

– Есть, напишу.

Габо Симонян опять пробежал глазами бумажку.

– Там указано про твои недостойные побуждения, Зная тебя, в недостойные побуждения не верю.

– Спасибо, товарищ начальник!

– Подожди… То, что я лично не верю, не имеет в данном случае значения. Так что придется тебе и это объяснить.

– Слушаюсь.

Майор открыл дверь и крикнул секретарше:

– Лейтенанта Катарьяна!

Они молчали, пока не пришел лейтенант.

– Сегодня выехать в Доврикенд,– сухо обратился Майор к Катарьяну.– Произведете расследование по известному вам вопросу капитана Бурунца. Дело о пропавшей козе. Из Доврикенда, не задерживаясь,– в Уру-лик. Возьмете показание от этого самого Норайра, который в настоящее время работает на кирпичном завог де. Выехать сегодня! – опять подчеркнул он.

Лейтенант удалился, не взглянув на Бурунца.

– Вы тоже свободны,– распорядился майор.

Но участковый уполномоченный успел дойти только до дверей. Голос майора остановил его:

– Знаю тебя давно, Степан Бурунц. Верю, что ты человек чистый… И только поэтому вот что скажу: если

Катарьян засидится в Доврикенде, то может получиться, что ты раньше, чем он, увидишься с Норайром… Правда, я приказал Катарьяну не задерживаться. Но все бывает.

Бурунц молча ждал.

– Если Норайр даст показание, что ты действительно замял его дело, то будет плохо… По существу, может, ты и не виноват. Но трудно нам будет…

Бурунц вытянулся по форме:

– Товарищ начальник, прошу разрешения остаться в районном центре до конца расследования. Домой не выезжать – не видеться с Норайром…

Майор буркнул:

– Прошу не умничать!

– Потому что,– упрямо продолжил Бурунц,– вы же знаете, что если я выручил этого мальчишку…– Он волновался и говорил бессвязно.– А теперь буду с первых шагов внушать ему, чтоб он хитрил…

– Ладно, иди,– сухо приказал майор.

5

Утром Степан Бурунц принес начальнику рапорт. Молча положил бумагу на стол.

Майор, не глядя, отодвинул рапорт в сторону. Сегодня, видно, ему удалось выспаться, и он выглядел много свежее, чем вчера.

– Ты мне ничего не давал,– со значением проговорил он,– я еще никаких твоих произведений не читал. Пока что эту бумагу возьми…

Он ждал, пока Бурунц с трудом поднимал тонкий листок, прилипший к настольному стеклу.

– Не стоит от тебя скрывать, Степан, что час назад из Доврикенда звонил лейтенант Катарьян. Потерпевший– как там его? – этот Амо Вартанян… не подтверждает он свое заявление о пропаже козы! Наоборот* объясняет, что эту самую козу полюбовно уступил Норайру за небольшую сумму, то есть продал. Ну, за получившуюся тут путаницу он вину принимает на себя. Лейтенанту Катарьяну, в связи с новыми выяснившимися обстоятельствами, я предложил вернуться. Ты тоже можешь ехать домой. Раз такое дело, объяснений я у тебя требовать не стану.– Широко улыбнулся.– Счастье твое, что этот Амо Вартанян, видать, добрый человек – не захотел портить жизнь ни тебе, ни твоему Норайру!

Бурунц вертел в руках исписанный с обеих сторон листок. Полночи он просидел, составляя рапорт. Теперь, оказывается, эта бумажка не нужна никому.

Стараясь укрыть от взглядов начальника свое пылающее лицо, он тихо попрощался. Во дворе оседлал коня, поднес к теплым губам гнедого заранее припасенный кусок хлеба. Можно было ехать домой.

Но вот странно: он не чувствовал никакого облегчения от того, что дело Норайра заканчивалось благополучно. Или есть тут что неправильное? Оглаживая ладонью крутые бока лошади, он все спрашивал себя: почему в этом деле, прежде казавшемся ему таким ясным, появилось вдруг что-то нечистое?

– Едешь, Бурунц? – крикнул, проходя по двору, знакомый лейтенант Христ Осипян – уполномоченный соседнего участка.– А меня вот только вызвали для накачки…

– Да, еду,– мягко улыбнулся Бурунц.

Но все не ехал. Все стоял у забора и думал. Но он не любил решать дела наспех и потому присел на крылечко и не торопясь выкурил самокрутку.

Потом снова поднялся на второй этаж и стал дожидаться, когда освободится секретарша. Передал ей рапорт. Пусть дело идет своим ходом. После того как она зарегистрировала бумагу под соответствующим номером, Бурунц с виноватым видом приоткрыл дверь в кабинет начальника.

– Что-то такое там все же было, товарищ майор…– Он конфузливо улыбался.– Есть там моя вина, есть и моя правда…– Еще на секунду или на две задержался в дверях: -Только не хочется, товарищ начальник, чтоб моя служба зависела от доброты Амо Вартаняна…

Через пять минут гнедой конь нес его по шоссе, ведущему из районного центра домой, в Урулик.

6

В первые дни Норайр никого и ничего на заводе не замечал. Он целиком был поглощен своей работой. Да и кого замечать? Стоят у столов люди, формуют черепицу. А столы длинные, похожи на те, которые обычно видишь на базарах в маленьких городах. Норайр держался особняком. Пока что ему больше всего хотелось подружиться с серым конем. Заведующий производством сказал: «Главная твоя задача-освоить коня».

Но как-то утром на завод пришел разъяренный Шмавон Галустян. Надо строить, надвигается зима, а завод плохо отпускает колхозу материалы. Из конторки навстречу председателю вышел заведующий производством – пожилой невзрачный мужчина в старой шинели.

– Почему не даете мне черепицу?

– А мы увеличили производство,– охотно пояснил мужчина в шинели.– Теперь завалим вас выше потребности, лишь успевай арбы подгонять.

Галустян потоптался около длинного стола. Гнев его нарастал.

– На кирпичном заводе известные брехуны,– проговорил он,– любят здесь успокаивать да обманывать…

Ему не ответили.

– На моей земле завод поставили, моей глиной пользуетесь, мою воду берете и меня же обходите!

– Кто посмеет! – усмехнулся заведующий.– И не такой ты мужчина, товарищ Галустян, чтоб тебя обойти. Ты сам кого хочешь к ногтю прижмешь.

Председатель колхоза махнул кулаком и пошел, сдерживая гнев, в дальний край помещения. Там возилась с глиной худенькая девочка в темном платке.

Норайру было интересно, чем все это кончится. Он уже наготовил глину на полсмены и сейчас неотступно ходил за председателем.

Девчонка в первую минуту Норайру не понравилась. Белобрысенькая, курносенькая… Видно, из молокан. В Урулике армяне, молокане, курды – все жили рядом. Тоже, работница! То мало возьмет глины и торопится – добавляет, добавляет, прямо как наперсточком меряет. То вдруг переложит – и сама застынет, разинув рот.

Галустян вырвал у нее формовочную машинку, сбросил со щитка в кадушку несколько уродливых черепиц. Сам принялся набивать форму глиной:

– Видно, председатели колхозов должны приходить сюда за вас черепицу делать!

Белобрысая девушка стояла возле кадушки, поджав губы, высоко вскинув голову, смотрела на Галустяна злыми немигающими глазами.

– Вот давно бы так! – насмешливо крикнул заведующий производством.– Теперь-то у нас дело двинется!

Тут прибежал запыхавшийся посыльный из колхозной конторы и сообщил, что председателя зовут к телефону.

– Председатель не может,– очень серьезно сказал заведующий,– председатель занят.

– Райисполком требует!

– А вы скажите райисполкому, что председатель колхоза делает черепицу.

Девушка, у которой Галустян отнял формовочную машинку, вцепилась в его рукав и звонко потребовала:

– Вы, товарищ председатель, уйдите! Если плохо работаю, так вы бы узнали сперва, что я только еще третий день…

«Значит, вместе со мной поступила»,– отметил Норайр.

– Может, вы хотели меня поучить, но так не учат!

Галустян с удивлением взглянул на работницу, бросил машинку и пошел к выходу. Все засмеялись.

– Это ты здорово его отбрила! – похвалил Норайр.

Девушка старательно набивала форму. Ей было лет шестнадцать – семнадцать. Норайру понравилось, что, возясь с глиной, она все-таки выглядит такой чистенькой. Сделает несколько черепиц и аккуратно сполоснет руки в кадушке с водой. Из-под темного платка смешно выставлялся вздернутый носик.

– Тебя как звать-то? – спросила она.

– Норайр.

– Дуся,– сухо отрекомендовалась девушка.

Разговор, по-видимому, был исчерпан. Норайр потоптался еще немного у ее стола и поплелся на свое место. Она пошла за ним и, стоя в дверях, внимательно смотрела, как он водит по кругу лошадь.

– Вот, Норик,– задорно подмигнула ему,– главное наше дело – не теряться!

Теперь Норайр стал в свободные минуты часто забегать в цех. Он быстро узнал о ней все и о себе рассказал кое-что.

– Мою жизнь описать – это годы понадобятся,– сурово объяснил он.

А ее жизнь была совсем простая. Осталась сиротой, посоветовали добрые люди поехать в город. Определилась домработницей. Не обижали.

Старый армянин-профессор занимался с ней по русскому языку и по арифметике. Приходя домой, не спрашивал: «Что ела?»

Спрашивал: «Сколько прочитала?»

– Но только, Норик,– восклицала она,– нельзя ведь до старости чужие тарелки мыть! Так и жизнь пройдет – не заметишь.

И когда она узнала, что в родном селе открылась вечерняя школа для молодежи, то все бросила и уехала домой. Жила у каких-то дальних родственников. А учиться поступила в шестой класс…

Норайр теперь приносил ей в цех глину. На заводе полагалось, чтобы каждый обслуживал себя сам. Но, едва Дуся поднимала ведро, являлся Норайр и молча отнимал его. Он следил и за тем, чтобы в кадушке у нее всегда была свежая вода.

Однажды он зазевался. Вместо него глину Дусе принес работавший с ней по соседству рослый двадцатилетний Ваник.

– Не бери! – сердито потребовал Норайр.

– Разве я стану с ним связываться? Очень он мне нужен,?– готовно отозвалась Дуся.– Пусть даже и не старается…

Но глину у Ваника все-таки брала. И раз, войдя в цех, Норайр увидел, как девушка перемигивается со своим соседом.

Да ведь он долговязый, а я вон какая малень-

кая,– успокаивала она Норайра,– я же с ним дружбу не заведу.

Прошло еще несколько дней, и Дуся сообщила с довольной улыбкой:

– Он очень глупый… Все допытывается, можно ли, чтоб он мне купил на платье. Дурак настоящий!

– Чего на платье? – не понял Норайр.

– Ну, материялу…

Норайр дико взглянул на нее и больше не стал разговаривать. Ушел месить глину. Через полчаса он вызвал Ваника из цеха. Сказал как-то странно: «Там тебя люди спрашивают». Дуся высунулась в окно и с беспокойством увидела, что оба они топчутся у ямы. Долговязый Ваник опасливо переступает ногами возле самого края. Щуплый Норайр, загораживая проход, внушает ему что-то. Вернувшись в цех, Ваник, фыркая и отворачиваясь от Дуси,. потащил свою кадушку на другое место. Он пристроился теперь работать в противоположном конце помещения.

Потом Норайр вызвал к яме и Дусю. Спросил не глядя:

– Какую ты материю хочешь?

Она всплеснула руками:

– Да что ты, Норик, миленький! Взбесились вы оба? Ничего мне не надо. Да разве я взяла бы? Да на что мне?!

В воскресенье, встретив ее возле колхозного клуба, он сунул ей в руки сверток – три метра цветастого штапеля.

О Ванике больше разговора не было.

Никогда еще Норайр не жил так, как сейчас. Никогда еще у него не было так мало времени. Дуся затащила его в клуб. Они танцевали. Больше никто не мог пригласить ее. Норайр только скрипел зубами, если другие парни приближались к ней. И этого было достаточно: она с удовольствием всем отказывала.