Текст книги "Взрывы в Стокгольме"

Автор книги: Якоб Пальме

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

10

Сюндман и Фаландер все больше склонялись к той мысли, что Леннарт Улльсон, как он и утверждал, действительно был невиновен. Его бикфордов шнур, свернутый в моток, был новый и не того типа, что применялся при взрывах. И динамита у него не было. Все его поведение не слишком хорошо согласовалось с образом человека, устроившего три взрыва динамита за последние три недели

Все это означало, что полиция все еще разыскивает настоящего преступника. Сюндман и Фаландер возвращались обратно в полицейский участок по Эстермальмскому району, буквально кишевшему полицией.

«Сколько заведомо ни в чем неповинных людей вынуждены сегодня выносить подозрительные взгляды дотошных полицейских!» – подумал Сюндман. Сколько подъездов было подвергнуто внезапному обыску, стоило только через них пройти человеку, во внешнем облике которого полицейским почудилось вдруг что-то подозрительное. И следить за всеми прохожими было не так-то легко, ведь никто понятия не имел, как, собственно, выглядит преступник. Может быть, вон тот мужчина в спортивном костюме, с рюкзаком и беговыми коньками, как раз он и есть преступник, с динамитом в рюкзаке. Разве не подозрительно, что человек собирается кататься на коньках, хотя весна уже в самом разгаре, думал Сюндман, внимательно разглядывая спортсмена.

А вот навстречу идет молодая дама в розовой блузке, в белой накрахмаленной мини-юбке в складку, в лакированных туфлях и с сумочкой из такого же розового блестящего синтетического материала. Что если у нее в этой розовой пластмассовой сумочке... Или вон идет дама среднего возраста, неизвестно, почему она пытается прикрыть пластмассовый мешочек акционерного общества «Сюстем» американской еженедельной газетой. Вдруг у нее в этом пластмассовом мешочке динамит, а вовсе не алкогольные напитки?

Но нельзя же обыскивать все сумки из одного только подозрения! Пришлось полицейским довольствоваться тем, что в надежде припугнуть преступника они принимали сугубо суровый вид.

Суббота – это великий день всяких приобретений, тот день, когда человек свободен от работы, а магазины открыты. Это день, когда шведский народ может наконец предаваться своему излюбленному занятию: покупать всякую всячину и потом нести ее домой в больших хозяйственных сумках. Среди множества людей, тащивших сумки, один был преступником... У кого-то в сумке лежат не колбаса и помидоры, а динамит и бикфордов шнур...

Как все-таки странно, размышлял Петер Сюндман, что у такого множества людей покупка вещей является, видимо, самым любимым занятием. Люди тащат домой еду, одежду, мебель, лампы, инструмент, разные удивительные приборчики с встроенным электродвигателем. Собственно говоря, все это не что иное как самые настоящие игрушки. Все это не то, что тебе действительно нужно, а только вещи, дающие возможность чем-то себя занять, убить время, поиграть. Ребенок, играющий игрушками, и взрослый, играющий электрическим ножом для открывания консервов,– во многих отношениях одно и то же.

Хотя, в общем-то, дело гораздо серьезнее, думал Сюндман. Когда женщина покупает косметику и модную одежду – это не только игра. Это нечто большее, это жажда любви, жажда уважения, это стремление избавиться от чувства неуверенности, чувства, что тебя все забыли, страха, что все тебя бросили в жестоком большом современном городе. Когда женщина употребляет косметику, она делает это, веря, что тем самым становится более привлекательной, более уверенной в себе, может надеяться на любовь. Однако чаще всего все бывает наоборот. Она создает себе элегантную внешнюю оболочку, другими словами, видимость, изолирующую ее от окружающих. Таким образом, она становится еще более изолированной, еще более чужой всем, потому что возможности человеческих контактов становятся еще меньше – в личном плане – под оболочкой.

То же самое и автомобили, и лодки, и все те машины, что покупает себе мужчина. Это тоже один из способов побороть в себе внутреннюю неуверенность, желание продемонстрировать свою силу, свою власть с помощью автомобилей и лодок, оснащенных мощными моторами. Но уверенность эта мнимая, кажущаяся, она фальшива по своей сути, она лишь случайный пластырь, который только прикрывает, но не излечивает глубочайшую внутреннюю растерянность.

Все это просто какое-то безумие, продолжал про себя Сюндман. Пищевая промышленность и рекламные бюро совместными усилиями создают фальшивое представление об особом виде игрушек, которые якобы помогут в проблемах, волнующих человека. Мы называем наше общество обществом изобилия, но на самом деле это изобилие игрушек, изобилие, пытающееся скрыть, что множество людей в глубине души одиноки, изолированы друг от друга, находятся в постоянном страхе и лишены всяких контактов.

Вера в разрешение волнующих человека проблем с помощью материальных благ, игрушек распространилась, словно новая религия, подумал Сюндман. Он только не додумал эту мысль до конца, не додумал, что универсальные магазины являются храмами этой новой религии. В таком случае ему бы следовало пойти в один из больших универсальных магазинов в центре Стокгольма, в Пуб, Оленс, НК, чтобы попытаться разыскать преступника там. Но он этого не сделал. А задним умом мы все очень крепки.

НК – это самый роскошный и самый дорогой из всех универсальных магазинов для самых богатых людей. Дирекция НК каждую неделю выбирает несколько видов товаров, к которым в данный момент желательно привлечь особое внимание покупателей и заставить их раскошелиться. «Импульсная ситуация». Прежде всего, товары подобного рода раскладываются в большом просторном холле, при самом входе: направляясь к эскалаторам, здесь непременно проходят все посетители универмага.

В эту неделю холл у главного входа использовался для продажи тех видов продовольственных товаров, в которых сырье сначала превращается в порошок, а затем преобразуется в однообразную, ровную массу. Иными словами, здесь торговали соками, супами, кремами, мороженым. Недалеко от входа стояла гигантская пластмассовая чаша, заполненная густой, вязкой красной массой, продающейся под названием мягкого мороженого.

Всем посетителям предоставлялась возможность попробовать это мягкое мороженое, его подавали желающим на крошечной прозрачной пластмассовой тарелочке. Подобное нововведение пользовалось у посетителей большой популярностью, и множество людей толпилось вокруг чаши, пробовали массу, смакуя и обсуждая друг с другом вкус нового мороженого.

– Неплохо,– заметила дама среднего возраста с белокурыми волосами в крутых завитушках.– Есть в нем что-то особенное, что-то своеобразное, как мне кажется. В самом деле, очень оригинальный аромат, главное, совершенно новый. И потом оно мягкое и нежное. Надо, пожалуй, купить. Куплю и угощу сегодня свое семейство вечером, за обедом.

– Но на вкус оно слишком терпкое,– отозвалась другая.– Могло бы быть помягче, понежнее, вообще не таким твердым.

– Чудо! Блеск,– сказал мальчик лет восьми, пробрался вперед и попросил у продавщицы добавки.

– Добавки я тебе дам,– сказала продавщица, усталая женщина лет тридцати восьми, с темными волосами, несколько угрюмым лицом и легким пушком на верхней губе.– Но больше не проси,– продолжала она.– Мы даем только попробовать, а если ты хочешь еще, купи себе пакетик вон у того прилавка.

Мальчик поспешно забрал свою вторую порцию. Уселся на желто-коричневую плетеную сумку и стал наслаждаться.

– Это сумка не наша,– сказала дама среднего возраста, мама мальчика.– Не имей привычки садиться на чужие сумки.

Мальчик встал.

– Чья это сумка? – обратилась мамаша к окружающим. Никто не отозвался. Она подняла сумку вверх, но владельца, видимо, поблизости не оказалось. Вдруг она услышала из сумки какой-то странный шипящий звук.

– Что это, в сумке зверек, что ли, какой? – спросила женщина. Она приподняла крышку чуть-чуть, только чтобы заглянуть внутрь. Но никакого зверька там не было. Она приоткрыла крышку побольше. Из длинной, свернутой в спираль трубки просачивался дымок. Трубка заканчивалась толстым коричневым цилиндром из картона.

Внезапно она поняла, что это такое.

– Взорвемся, взорвемся, сейчас все взорвемся! – закричала она и в паническом ужасе устремилась вперед, таща за собой мальчика.

Все окружающие услышали ее крик, все увидели дымок и бросились бежать, натыкаясь на других, падая, топча друг друга и взывая о помощи. Старый господин с палкой упал, попытался подняться, но его опять сбили с ног, и он ползком старался пробраться к выходу.

Продавщица, торговавшая мягким мороженым, тоже заглянула в сумку. Схватила динамитный патрон и попыталась оторвать его от бикфордова шнура. Однако ей это не удалось. Преступник учел свои ошибки после первых неудач. Оставалось всего несколько секунд. Она с размаху бросила динамит в чашу с мороженым и побежала следом за другими.

Через пять секунд раздался взрыв. Чаша с мороженым вспучилась и разлетелась. Тех, кто находился поблизости, отбросило взрывной волной, но никто особенно не пострадал, потому что мороженое смягчило силу взрыва.

Обо всем, что случилось в магазине, Фаландер рассказал Марии Энерюд, когда они встретились у нее на квартире в этот субботний вечер.

– Ну, это было здорово,– сказал он.– Жалко, что там не было тебя. В жизни не видел столько мороженого! У одной старухи комок мороженого оказался на голове, оно так и стекало красными ручейками прямо по лицу. А она сидит и молчит, и только смотрит прямо перед собой, и не двигается. Какой-то господин с усами все облизывался, ему мороженое попало в бороду. А мальчик, лет, наверно, восьми, бегал с маленькой пластмассовой тарелочкой во всей этой кутерьме и суматохе и соскребал мороженое, где мог. Вот уж он был доволен!.. Мамаша его кричит: «Осторожно, осторожно, а вдруг это опасно!», а он на нее ноль внимания. Хорошо, что продавщица оказалась такой находчивой, вовремя вмешалась, никто не пострадал,– заключил Фаландер.– Но уж сколько народу перемазалось этим мороженым! Я и сейчас еще чувствую вишневый запах, тяжелый такой, сладковатый. У одной женщины лежал толстый слой мороженого, знаешь, где? На грудях. Выглядело... гм... очень соблазнительно.

– Ах ты! – сказала Мария.– Значит, тебе нравятся женщины, у которых груди покрыты мороженым?

– Не знаю,– сказал Фаландер.– Никогда не пробовал...

11

– Ну вот, кое-как собрал вашу сумочку,– сказал Петер Зарубин, техник-криминалист, когда собралось все начальство, занимавшееся розыском преступника.

Было утро понедельника, начало новой недели, а следы «субботнего взрывальщика» все еще не найдены. Настроение полицейских было весьма и весьма невеселое. Мало того, что преступнику удалось обмануть бдительность большой группы сторожевой охраны, так он оказался еще и достаточно нагл, чтобы проделать все в самом центре города, в большом универсальном магазине.

Тот, кто устраивал взрывы, смотрел, вероятно, на все это как на игру, в которой он сейчас праздновал новую победу.

К сожалению, он почти не оставил следов. Вот разве сумка, в которой находился динамит, могла бы, возможно, помочь делу.

Сумка представляла собой плоскую коробку, у которой вся верхняя сторона служила крышкой. Величиной она была примерно с обычный портфель. Крышка оказалась заклеенной прозрачным тейпом, кое-где не хватало кусочков.

– Коробка была вся насквозь пропитана вишневым мороженым,– сказал Зарубин.– Мороженое мы осторожненько смыли, а жидкость пропустили через мелкоячеистое сито, чтобы посмотреть, не найдется ли там каких-нибудь твердых частиц.

– Ну и как?

– Вот, нашли несколько кусочков пластмассы от пакета, в котором лежал заряд. А потом, посмотрите, мы обнаружили несколько маленьких крошек сыра.

– Какого сорта сыр?

– Швейцарский. Швейцарский сыр из Австрии.

– Это ты точно можешь сказать, несмотря на то, что кусочек такой крошечный?

– Там оказалась еще и крошка от сырной корки.

– А нам это может как-нибудь помочь?

– В Стокгольме, вероятно, не так уж много магазинов, которые торгуют таким сыром. Я, например, в жизни не пробовал швейцарского сыра из Австрии. И всегда думал, что швейцарский сыр получаем прямиком из Швейцарии.

– Одну группу розыска мы направим по этому сыру. Еще что-нибудь нашел?

– Вот здесь крышка починена, посмотри. Починка произведена с помощью обрывка электрического провода слаботочного типа. Тип этот самый обычный, его, например, почти всегда применяют телевизионщики, когда тянут внутреннюю проводку.

– Ага. Это уже может кое-что дать.

– Хорошо бы нам найти тот кусок провода, от которого он оторван, тогда бы мы сличили поверхности излома и могли бы доказать, что они от одного куска. Он именно оторван, а не отрезан, так что сделать это как раз не трудно.

– Остается только найти другой конец провода...

– Да, но это уже ваша забота. Такая работка для группы розыска, а не для нас, технарей.

– Это точно,– сказал Гординг.

Обсудив положение дел, они разделили весь состав полицейских на группы. Тот факт, что лица, рожденные за пределами Швеции, проживают во многих квартирах домов, где имелась опасность подвергнуться взрыву, по-прежнему являлся важным направлением в розыске. Швейцарский сыр из Австрии стал другой линией, по которой тоже можно было вести розыск. Вопрос был только в том, сумеют ли они что-нибудь отыскать до следующей субботы – до следующего взрыва.

12

Имя женщины, которая могла бы помочь полиции распутать клубок, указал Стэн Тэрнквист.

– Она жила в этой квартире до меня,– сказал Тэрнквист.– А я въехал в ее квартиру пять лет назад, когда она поселилась в каком-то частном пансионате для престарелых в Тэбю, под Стокгольмом.

– Она иностранка? – спросил Петер Сюндман.

– Да, по-шведски она говорила прекрасно, только не совсем правильно. Чувствовалось все-таки, что не шведка.

– Здесь она жила долго?

– По-моему, довольно долго. Да вы сами, наверно, можете с ней поговорить.

– А сколько ей лет?

– Было семьдесят, когда отсюда переехала. Значит, сейчас ей должно быть лет семьдесят пять.

– Вы думаете, она еще жива?

– Пять лет назад она была бодра и здорова. Да вы позвоните в этот пансионат и побеседуйте с ней сами.

Сюндман так и сделал. Он поговорил с директрисой; его будут ждать, сказала директриса, пусть приезжает. Госпожа Хейманн наверняка обрадуется, что с ней хотят поговорить. Редко кто ею интересуется. И такой визит, разумеется, доставит ей удовольствие. Голова у нее по-прежнему работает отменно, нет сомнений, что она сможет чем-нибудь помочь.

Пансионат для престарелых оказался большой двухэтажной деревянной виллой, выкрашенной в желтый цвет. Ее окружала просторная лужайка, спускавшаяся к небольшому озерцу. Лужайка вся заросла березами и яблонями. Лед на озере только-только начал оттаивать. Узкая тропинка к дому аккуратно посыпана песком, но на улице никого. Из трубы кольцами вился дымок. Дом казался ухоженным и уютным.

К двойным коричневым дверям вела каменная лестница. Над дверями – деревянная табличка с аккуратно выведенным названием виллы «Березовый дом». На звонок Сюндмана двери отворила молодая женщина в голубом форменном платье с белым передником. Ботинки и пальто она предложила оставить в гардеробе.

– Для посетителей у нас есть шлепанцы разных размеров,– сказала она ему,– чтобы облегчить нам уборку.

Сюндмана провели в кабинет директрисы.

– Я говорила с госпожой Хейманн,– сказала директриса.– Она готова вас принять. Правда, она не особенно хорошо слышит, так что говорите с ней пояснее и помедленнее. Не обязательно громко, главное, медленно и отчетливо. Может быть, для начала я вам могу чем-нибудь помочь?

– Нет, я лучше побеседую прямо с госпожой Хейманн,– сказал Сюндман.

– Тогда, может быть, вам будет удобнее поговорить с ней в нашей читальне, вот здесь, рядом. Сейчас там как раз никого нет.

Читальня оказалась маленькой комнатой с рядами книжных полок по стенам. Сюндман обратил внимание на большую старомодную хрустальную люстру, пожалуй, слишком большую для такой маленькой комнатки. Директриса заметила его заинтересованный взгляд и сказала:

– Сначала у нас было их две, в столовой. Но одна упала и разбилась, нам не захотелось, чтобы в столовой было две разных люстры. Вот мы ее сюда и приспособили.

Несмотря на свой возраст, госпожа Хейманн свободно передвигалась сама. В ее живых глазах светился ум, и она с любопытством смотрела на Сюндмана.

– Добрый день,– сказал Сюндман.

– Здравствуйте, молодой человек,– ответила она.– Правда, что вы полицейский?

– Да, а что?

– И вы хотите со мной поговорить?

– Да.

– И вам не стыдно?

– Почему же мне должно быть стыдно?

– И верно, вы ведь совсем молоды. Сколько вам?

– Тридцать шесть.

– А когда вы начали службу в полиции?

– В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом.

– Да, тогда вы, действительно, ни при чем. Не могу вас и обвинять. Вы не знаете человека по имени Улофссон из полиции в Хельсингборге?

– Нет.

– Хотя, правда, сейчас он уже тоже на пенсии.

– Нет, но почему же все-таки мне должно быть стыдно?

– Из-за всего того, что сделали вы, полицейские.

– Мы только стараемся выполнить то, что нам приказано.

– Так-то оно так. Это вы делаете. Вы, как и все другие. Говорите: делаем, что приказано. А сами вы никогда не думаете?

– Думаем, конечно.

– А жизнь скольких невинных людей вы загубили!

– Разве это не дерзко с вашей стороны – так говорить? Невиновных мы не трогаем.

– Не трогаете! А мой муж? Вы не чувствуете себя ответственным за то, что с ним случилось?

– А что случилось с вашим мужем?

– Он погиб. В концлагере, в Германии. В тысяча девятьсот сорок третьем.

– Очень сожалею.

– Я уже с этим смирилась. Это было так давно.

– И все же я сожалею. Но какое это имеет отношение ко мне?

– Это вы его убили!

– Я?!

– Вы, полицейские. Улофссон из Хельсингборга.

– А что он такого сделал, этот Улофссон из Хельсингборга?

– Мы бежали в Швецию. Мой муж сразу же явился в полицию. А Улофссон поехал с ним в Данию и передал там его в руки немцев. Больше я мужа не видела.

– Когда это произошло?

– В тысяча девятьсот сороковом.

– Мне тогда было всего шесть лет.

– Да, разумеется. Вы были ребенком. Вы не виноваты в том, что делали ваши отцы. Но я-то все помню. Я помню все и никогда не забуду.

Сюндман не знал, что ответить. Все, что сейчас приходило в голову, звучало бы глупо. Ему на самом деле было стыдно. Каким-то образом он почувствовал себя виноватым в том, что Улофссон сделал тридцать лет назад. Во всяком случае госпожа Хейманн заставила его это так воспринять. Он решил переменить тему. Рассказал госпоже Хейманн кратко о взрывах.

– Теперь уж прошло двадцать пять лет,– сказала она.– Кажется, будто кто-то опять разворошил старые страхи. Трудно этому поверить. Ведь все давным-давно уже забыто, почти все умерли, только я одна и осталась со своими воспоминаниями здесь, в этом захолустном пансионате.

– Так что вы не уверены, было ли в прошлом такое, что имеет какое-то отношение к теперешним взрывам?

– Не знаю,– сказала она.– Переживаний было много. Людьми тогда владели сильные чувства... Так было в то время. Эти чувства могут вдруг оказаться живыми и теперь. Не все умерли. Вы не знаете, сколько лет человеку, который устраивает взрывы?

– Нет, о нем мы абсолютно ничего не знаем. Может быть, разные предположения только, что у него есть сад и недавно он вносил удобрения. И потом, он любит швейцарский сыр.

– Сад. Швейцарский сыр. Нет, мне это ничего не говорит.

– А что тогда случилось, тридцать лет назад?

– Да так, ничего особенного. Ничего интересного, во всяком случае для тех, кого это не касалось. А для нас было важно. Для нас шла речь о жизни и смерти. Хотя шведы так этого и не поняли. Они только и делали, что болтали о своем нейтралитете, а потом вообще взяли и разрешили немецким войскам передвигаться по Швеции. Бог ты мой, с немцами у них были самые распрекрасные отношения, а моего мужа они отослали обратно, к концлагерям и газовым камерам.

– Как вы попали в Швецию?

– Обычным путем. Через Данию.

– Неужели немцы разрешили вам так просто уехать?

– Они? Они поставили в наш паспорт особую отметку и сказали, что нам нельзя выезжать из Ганновера.

– Но вы выехали.

– Нам стало страшно. Вам даже не понять, как нам было страшно. В любой момент нас могли «реквизировать», как выражались нацисты. Мы уехали с фальшивыми удостоверениями. Стали дельцами из Бремена, должны были вести деловые переговоры со шведами о закупке партии мясорубок. Мы говорили, что в Германии ощущается недостаток в мясорубках, поскольку промышленные предприятия перешли на выпуск военной продукции. Мы говорили, что они делают снаряды для пушек вместо мясорубок. Нам поверили. Мясорубки – это такое будничное понятие, оно уводит мысли в сторону от политических ассоциаций.

– Значит, вы и ваш муж проехали через всю Германию и Данию в качестве деловых людей, занятых только импортом мясорубок?

– Вот именно. Эти дни мне никогда не забыть. Было пасмурно и туман, осень, и в купе у нас с самого начала уселись два немецких офицера. Пили они, пожалуй, слишком много и ужасно бахвалились своими победами. А мы только сидели и улыбались и поддакивали, хотя в душе у нас все кипело, до того мы их ненавидели.

– Чем же они хвастались?

– Один побывал в Париже и все распространялся насчет французских девочек. Мол, такие они нежные, и всегда готовы отдаться, и так нами восхищаются, нашей силой и нашими успехами, говорил он. А французские мужчины позабыты давно. Не удивительно, что некоторые французы так на нас сердятся. Они нас просто-напросто ревнуют, только и всего. Еще бы им не ревновать, мы во всех отношениях выше их! «И в Бельгии все совершенно то же самое,– говорил второй.– Все девушки говорят по-немецки как настоящие немки»,– говорил он.

– Неужели они не стеснялись говорить все это в присутствии женщины? – спросил Сюндман.

– Я была переодета в мужской костюм,– ответила госпожа Хейманн.– Нам казалось, что двоим мужчинам легче будет проделать это путешествие. В деловой поездке это как-то естественнее.

– Я понимаю,– сказал Сюндман.

– Вам этого по-настоящему никогда не понять,– сказала госпожа Хейманн.– Одни-одинешеньки...  продолжительное путешествие... в поезде... через всю страну. За окнами туман... Сердце колотится, как только таможенники берутся за паспорт.

– Но в конце концов вам все-таки удалось перебраться в Швецию.

– Удалось-то удалось. Но мой муж пошел сразу же и заявил о себе в полицию. Не надо было этого делать, ох, не надо.

– А что, собственно, произошло?

– Его сразу же арестовали. И через неделю отправили обратно к немцам. Я как-то ездила, давно уже, смотрела его заявление... просьбу разрешить ему проживание в Швеции. И какая там резолюция стоит? «Отказать» – вот какая, без всякой мотивировки. А внизу чья-то подпись, неразборчивая, и потом еще круглая печать министерства внутренних дел.

– А как случилось, что вы не поехали с вашим мужем в Германию?

– Я убежала и спряталась, когда услышала, что его арестовали.

– Но как же вы могли проживать тогда в Швеции? Вас не разыскивали?

– У меня были друзья. Амелия Петерсен. Она мне все устроила.

– Кто эта Амелия Петерсен?

– А вот это вам бы надо знать. Ей же принадлежали все три дома, в которых произошли взрывы.

Об этом Сюндман понятия не имел. Не могло быть случайностью, что все три дома, пострадавшие от взрывов, принадлежали одному человеку. Ведь дома находились в разных местах, на большом расстоянии друг от друга. «Как же полиция не догадалась об этом раньше? – подумал он.– Кто-то прошляпил. Может быть, даже я сам».

– Два дома принадлежат сейчас какому-то акционерному обществу «Недвижимая собственность Линнеус». А третий находится в собственности города Стокгольма. Это видно по документам в нашем деле,– сказал он.

– Да, но Амелия Петерсен как раз и является владелицей акций этого общества «Линнеус». Город их, наверно, только что приобрел.

– В чем же заключалась помощь, которую вам оказывала во время войны Амелия Петерсен? Вы ведь тогда скрывались от полиции? – продолжал Сюндман.

– Сначала помогла мне с жильем, а потом устроила фальшивое удостоверение личности, пока все немного не утряслось.

– А жилье она вам устроила в одном из своих домов?

– Конечно, а как же? Она это сделала не только для меня одной, для очень многих. Поэтому в этих домах и живет сейчас так много иностранцев, еще с того времени.

– Для очень многих... Значит, импорт людей она организовала в больших размерах?

– Нет, не то чтобы в больших. Но она лично спасла человек, может быть, пять, прямо перед носом у шведской полиции. Она была чудесным человеком, эта фрекен Петерсен. Чего я никак не могу сказать о полицейских...

– Вы думаете, полиция знала, что с ними случится, если их отправят обратно в Германию?

– Конечно, знала, знала прекрасно. Хотя все делали вид, что понятия об этом не имеют. Тогда шла большая игра, можно было делать вид, что ничего не знаешь, и давать людям умирать. Блестящая страница в славной истории Швеции! Мне бы, пожалуй, не следовало так говорить. Я ведь не шведка. Я благодарна, что мне дали возможность остаться здесь, что нашлись люди, которые были так доброжелательны, помогли мне.

– А эту фрекен Петерсен, как бы мне ее разыскать?

– Она уже умерла. В прошлом году.

– Кому же переданы права на акционерное общество «Недвижимая собственность Линнеус»?

– Не знаю. Была у нее сестра, младше ее, вероятнее всего, ей.

– А сестра тоже помогала ей в устройстве немецких беженцев?

– Вот этого я не знаю. Вполне возможно, но я ее с этой стороны не знаю. Сестра значительно моложе ее... Подождите... когда все это происходило, ей, наверное, было лет двадцать пять.

– Вы знаете имена беженцев, кому тогда оказывалась помощь?

– Нет, не помню, конечно. И не представляю, кто бы мог знать. Но в тех домах жило довольно много народу. Многие прибывали во время войны или после нее, уже в качестве легальных беженцев. Не всем отказывали. Тех, у кого в Швеции были близкие родственники, обычно оставляли. И многих из легальных беженцев фрекен Петерсен тоже оставляла у себя в доме.

– Теперь я должен вернуться к той проблеме, которая меня больше всего интересует в данный момент. К человеку, устраивающему взрывы. Какое он может иметь отношение ко всему тому, что вы мне только что рассказали?

– Не имею ни малейшего представления. Сама не могу понять. Я-то думала, что все уже давным-давно позабыто...

Сюндман поехал в дом полиции и доложил обо всем комиссару  Бенгтссону.

– Ты напал на ложный след,– сказал Бенгтссон и начал медленно, методично почесывать ухо.– И потом, она все страшно преувеличила, в особенности то, что говорила о полиции.

– Ты не знаешь этого Улофссона из Хельсингборга?

– Нет.

– Слушай, ты на себя не похож,– сказал Сюндман.– Так скуп на слова и вообще... суровый.

– Нет, не в этом дело.

– Но что-то здесь не так.

– Все так. Но не может же человек устраивать целую серию взрывов из-за того, что произошло тридцать лет назад и давным-давно забыто!

– Ты сегодня агрессивный.– Сюндман посмотрел Бенгтссону прямо в глаза.– Ты знаешь, мы все тебя ценим и восхищаемся тобой. Ты очень дельный и знающий полицейский работник, и потом ты прямой и честный человек, и я горжусь тем, что с тобой работаю. Ты знаешь, что мы твои друзья и тебя понимаем.

– Я боюсь не тебя,– сказал Бенгтссон,– а себя самого.

– Себя самого?

– Мне до сих пор казалось, что я все, все позабыл. А теперь вдруг опять все вылезает на белый свет.

– Что вылезает на белый свет? О чем ты?

– Мне было тогда столько же лет, сколько тебе теперь,– сказал Бенгтссон.– Мне, собственно, не было до этого дела, в то время я работал в отделе краж со взломом. Но один раз меня включили в группу, когда делали большую облаву.

– Вот как! Облаву... Где же это?

– На Риддаргатан, 35. В том доме, где произошел первый взрыв динамита.

– И ты говоришь об этом только теперь?

– Я же сказал, что все абсолютно забыл. И только теперь вспомнил.

– И что же это была за облава?

– Мы искали нелегальных беженцев.

– Нашли кого-нибудь?

– Нашли троих.

– Что с ними потом случилось?

– Они были интернированы в концлагерь в Энчепинге.

– Их отослали обратно в Германию?

– Нет, это было уже в конце войны.

– И все-таки тебя мучает чувство вины?

– Да.

– Меня тоже. И хотя мне было тогда всего шесть лет, чувствовал я себя очень неважно, когда госпожа Хейманн рассказывала о том времени. Никак не мог заставить себя слушать о том, что случилось. Все время хотелось прервать разговор. Я просто принуждал себя вести допрос.

– Ты хоть знаешь, о чем идет речь? – спросил Бенгтссон.

– Да, конечно, я же слышал, что она сказала.

– Но ты знаешь, сколько их тогда было?

– Нет.

– Их тогда было несколько тысяч,– сказал Бенгтссон.– Несколько тысяч, и мы выслали их обратно в Германию, прямо в газовые камеры.

– Я об этом даже не подозревал.

– Об этом обычно не говорят. Ни в каком учебнике истории ты этого не найдешь. Потому что то время не украшает славную историю Швеции. Это как раз та глава, о которой все хотят забыть. Все те, по чьей вине все произошло.

– Но один человек об этом не забыл. Тот, кто устраивает взрывы.

– Да, тот, кто устраивает взрывы, не забыл... Хотелось бы мне знать, что это за тип,– сказал Бенгтссон, машинально оттягивая воротничок рубашки, как будто он сдавливал ему шею.

Сюндман посмотрел на Бенгтссона, подумал немного, потом произнес:

– Если он устраивает взрывы в тех домах, он должен быть настроен против этих домов, против тех людей, что там живут. Так что скорее всего это какой-нибудь нацист или что-нибудь вроде того.

– Послушай, на неразорвавшемся патроне из дома на Карлавеген был, кажется, нарисован шведский флаг?

– Да, а что?

– Ничего, просто еще одно подтверждение, что это националист или что-нибудь в этом духе, не так ли?

– Ну?

– Тогда это дело переходит в компетенцию службы безопасности.

– Ты что же, хочешь от него избавиться? Переложить ответственность на них?

– Нет, не совсем так. Правда, не без этого, у меня такая мысль мелькнула. Но это так важно, тем более что замешана сама полиция. Нет, мне нужно поговорить с Гордингом.

– Но, может быть, дело зашло в тупик? Может ведь случиться, что все эти взрывы не имеют ни малейшего отношения к тому, что произошло тридцать лет назад.

– Почему же?

– Потому, что хочется все забыть.

– А тут вдруг прошлое опять подымает голову и начинает устраивать взрывы динамита. И вынуждает нас вспоминать о вещах, которые нам так хотелось бы забыть.

– Ты молод и ни в чем не виноват,– сказал Бенгтссон.– Тогда ты ни в чем не участвовал. Ты имеешь право сидеть себе спокойно и обвинять нас, во всем виноватых. Тебе этого не понять, возможно, ты и сам бы так поступил на нашем месте. Только, мне кажется, не совсем справедливо: тебя тогда не было, а ты нас обвиняешь.