Текст книги "Иные песни"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

I
Джурджа

Садара, Ассадра Аль-Кубра: рай, пустыня, рай незавершенный. На борту «Восстающего», во время двухдневного перелета к Ам-Шази, господин Бербелек начал вести дневник джурджи. Писал по-вистульски. В полдень 10 Квинтилиса, когда воздушная свинья уже приближалась к восточным склонам гор Тибести, Иероним записал: «Если какую заслугу и должно вспоминать Иллее Жестокой, то – именно создание Золотых Королевств». День назад они летели над садарскими возвышенностями, двести, триста пусов над полями золотой травы, этой «пшеницы бедняков», тень воздушной свиньи скользила по ним, точно рука бога, что ласково оглаживает лоснящуюся шерсть. От горизонта до горизонта, сколько видел глаз, только волнующиеся на горячем ветру золотые нивы. Их даже никто не возделывает, это сорняк, таким его выморфировали текнитесы флоры Иллеи: чтобы выжил даже в пустыне, чтобы превращал каменные склоны в цветущие луга.

Гауэр Шебрек, утверждавший, что получил образование софистеса в Кумской академии, не преминул похвалиться своим знанием.

– Еще до времен Эгипта и фараонов здесь существовали царства и большие города, теперь забытые, уничтоженные ветром и песком. Был се рай землепашцев и скотоводов: плодороднейшие земли, наилучший климат; первые сады человеков, можно сказать. Но изменилась форма мира, и вся эта часть Африки преобразилась в бесплодную пустыню. Люди бежали на восток, к Нилу, и так возникла Первая Империя. Кратиста Иллея лет триста посвятила, чтобы обратить оный процесс вспять и даровать этой земле животворную морфу. Возможно, будь ей даны еще триста лет, мы бы увидали здесь истинный возвращенный рай.

Шулима посоветовала ему иронично:

– Эмигрируй на Луну, на ее морфинг у нее было больше пятисот лет.

Гауэр Шебрек пожал плечами.

– Может, я бы и решился, будь это возможно. А пока почитываю перед сном Элькинга.

После полудня 10 Квинтилиса, а был это Dies Mercurii, господин Бербелек зашел в кабину эстле Амитаче, чтобы оговорить до прибытия в Ам-Шази наем полукровки и дикарей; Амитаче с самого начала говорила, что лучше предоставить это ей, она уже однажды их нанимала. Сказать по-правде, была здесь единственным человеком с опытом джурджи. Однако на самом деле Иероним надеялся в вынужденной интимности тесной кабины аэростата воссоздать Форму из ночи Исиды.

Шулима лишила его всех иллюзий: игнорировала намеки, не отвечала на улыбки, не позволяла ни малейшего послабления морфы; к тому же в середине разговора призвала Завию и больше ее не отсылала. Господин Бербелек должен был ощущать гнев отвергнутого (и гнев был бы желанен), но вышел от Амитаче в настроении лишь слегка меланхолическом. Этого следовало ожидать, говорил он себе; богини дают, богини забирают. Я ведь все же отправился в джурджу – и нет уже необходимости искушать меня и подкупать.

На балконе свиньи он застал Алитэ и эстле Клавдию Веронию, дочь эстлоса Марка и эстле Юстины Верониев, первыми обратившимися к Ихмету Зайдару; отправился с ними также и единокровный брат эстле Юстины, молодой эстлос Тобиас Ливий. Веронии обитали в Александрии едва полгода, переехав из Рима, и в них еще отчетлива была морфа кратистоса Сикстуса. Ливий же, лишь порой посещавший Александрию, остался римлянином до мозга костей.

Алитэ и Клавдия сидели на краю борта, высунувши ноги наружу, сквозь ячейки сети безопасности. Склонившись вперед, почти повиснув на сетке, они глядели вниз меж босыми стопами, еще и беспрерывно болтали ими вперед-назад, в идеально совпадающем ритме. Обе в очень схожих свободных шальварах, в белых шляпках, сдвинутых на затылок, и тем отчетливей для господина Бербелека была разница их форм. Алитэ – уже наполовину эгиптянка, с кожей цвета темного меда, с длинными темными волосами, худыми бедрами и высокой грудью, тонким носом. Клавдия Верония крепче держится родной морфы: светлая кожа, фигура полнее, плечи шире, лицо округлей. Но ведь Клавдия наверняка не ходила через день к наилучшему текнитесу сомы, чтобы подвергнуться морфингу, укрепляющему антос Навуходоносора, как делала это Алитэ – без сомнения, по совету Шулимы. Иерониму продолжало казаться, что это лишь деталь хитрого плана Шулимы, чтобы связать Алитэ с аресом Моншебом. Он не мог отыскать здесь мотива, но в тот момент мог вговорить в себя наисильнейшее коварство со стороны эстле Амитаче. С Марией тоже так начиналось…

Он сел рядом с Алитэ, слева, просунув ноги в сплетения сети. Сразу же почувствовал, как сапоги соскальзывают со стоп. Впечатление было абсурдным, сапоги – прекрасно подогнанные воденбургские югры с высокими голенищами – просто не могли соскользнуть; но все же он навалился на ликот, только глазам и поверив.

Африка с большой скоростью скользила под ними, ветер ерошил волосы, теребил шляпки девушек, свистел в такелаже «Восстающего», трепетали штанины шальвар и полы кируфы Иеронима. Летели исключительно благодаря пневматону и большим ветрякам аэростата, наперекор сопротивляющимся, неподвижным массам горячего воздуха, никакой из воздушных потоков их не нес. Земля была едва в сотне пусов под товарными мачтами «Восстающего». Встань на их пути какое-то взгорье или исключительно высокое дерево, и они могли бы рассчитывать лишь на рефлексы капитана свиньи. Но плоскогорье было ровным, как стол: все тот же морфинг Иллеи Жестокой, который оживил и заставил извергаться вулканы Тибести, выровнял почву вокруг гор на расстоянии тысячи стадиев. Даже в частоте появлявшихся посадок акаций, каобловых деревьев и пальм, в расположении ручьев и рек мстилась некая неестественная регулярность, вытравленное в керосе стремление к порядку – кратиста Иллея, по всему, должна быть особой методичной, необычайно толково организованной.

Под свиньей промелькнуло и несколько селений: скопления круглых домиков, обычно скрытых между деревьями, с несколькими утлыми нитками дыма, встающими прямо в ослепительно-синее небо. Дикари поднимали черные лица, проводили взглядами проплывающий аэростат. Алитэ и Клавдия махали им, но те, скорее всего, их не видели, ослепленные Солнцем.

«Восстающий» напугал несколько стад диких зверей: антилоп, газелей, даже маленькое стадо элефантов и одичалых оглаков. Чаще им встречались стада под присмотром негрских пастырей, огромные массы домашнего скота, сотни, тысячи голов. Ховолы, тапалопы, мамуле, акапасы, хумии, трисли – всё морфа Иллеи и ее текнитесов. Эти, в свою очередь, почти не реагировали на пролетающий аэростат.

Господин Бербелек глубоко вдохнул воздух золотой саванны, наслаждаясь запахом дикого антоса. С седьмого века ПУР, с момента изгнания Иллеи, в Золотых Королевствах не было кратистоса настолько сильного, чтобы объять своей аурой их все. Большая часть их все еще оставалась под влиянием бессознательных кратистосов, нередко – племенных шаманов, живущих на окраинах Королевств – в селах, подобных тем, над которыми «Восстающий» как раз пролетал. Так или иначе, а была это уже дикая Африка, оторванная от форм цивилизации. Люди здесь пили кровь, спаривались с тварями, жгли живьем детей, вырезали в приступах необъяснимого исступления целые города, поддавались морфам безымянных божеств из начала времен; люди – и нелюди, существа еще более далекие от совершенства.

– Там! – крикнула Клавдия, указывая на точку по носу свиньи, на линии горизонта, под расплескавшимся на половину небосклона Солнцем, на фоне монументальных гор. Оттуда били яркие отсветы, вставала из-за окоема звезда горячего сияния.

– Ам-Шази, – констатировала Алитэ. – Подлетаем. Думаете, она и вправду золотая?

– Нужно было слушать господина Шебрека, колодезь всяческой мудрости, – сказал Иероним, поневоле повышая голос, чтобы его услышали за свистом ветра. – Это иллеум, глина, возникшая из смешения пыли, выброшенной вулканами Тибести. Из нее выжигают прочную керамику, используют для изготовления черепицы. А может, и для кирпичей, не знаю, поглядим. На солнце и вправду сверкает, будто золото.

– Мы ведь там остановимся ненадолго, да? Если уж идем через Золотые Королевства…

– На несколько дней, вероятно, пока все не организуем и не выберем путь. В Садаре есть шесть или семь таких городов, возможно, зацепимся за Ам-Туур, если двинемся прямо на запад. Все зависит от того, какой путь окажется наиболее обещающим: нужно расспросить, собрать информацию среди местных охотников, подкупить шаманов… Может, нам удастся войти поглубже в Сколиодои.

– Знакомый моего отца, – вмешалась Клавдия, – застрелил за Сухой летающую змею.

– Змею? – нахмурилась Алитэ. – Это как? Она была с крыльями? Так вот летала?

– Длинная, как эта свинья. Он показывал мне снятую кожу, та висит на стене его зала, скручена в спираль. Пришлось ее прибить, не то взлетела бы, сама собой.

– Надеюсь, что и мне удастся поохотиться на что-то подобное. На змею, или дракона, или на гидру; там ведь может быть все, верно? И привезти такой трофей домой.

– Не бойся, в Воденбурге любой какоморф произведет впечатление, – сказал господин Бербелек.

– В Воденбурге? – Алитэ обернулась к отцу, явно пойманная врасплох. – После джурджи мы возвращаемся в Неургию?

– Таков был план, – господин Бербелек осторожно подбирал слова. – Александрия, Иберия и на зиму в Воденбург. А ты какой дом имела в виду? Дворец эстле Лотте?

– Ты мог бы купить какое-нибудь имение. Я ведь знаю, у тебя там дела, большие деньги, все говорят, с тем эстлосом Ануджабаром, нет нужды возвращаться в Воденбург, эстлос Ньютэ ведь точно… Что? Отчего нет?

– Ты и вправду хотела бы поселиться в Александрии?

– Авель тоже, спроси его.

– Какая-то конкретная причина?

Девушка надула губки.

– Воденбург отвратителен.

Клавдия насмешливо фыркнула.

Господин Бербелек грустно покивал.

– А на самом деле?

Алитэ пожала плечами. Видел, как эмоции – одна за другой – движутся по ее лицу, будто тучи по небу, одна темнее другой. Надутая, сгорбленная, с закушенной нижней губой, Алитэ сбежала в детские формы; сделалась ребенком.

Отец надел ей на голову шляпку, пригладил волосы.

– Подумаем, подумаем.

Алитэ тотчас просияла; он ничего не мог поделать – пришлось улыбаться, хотелось улыбаться.

Он обнял ее правой рукой.

– Если скажешь мне правду, – произнес, все еще улыбаясь.

Девушка моментально надулась снова. Клавдия опять захихикала. Алитэ показала ей язык.

Демонстративно отвернувшись от них двоих, уперла голову в тугой канат, свесила руку сквозь сетку. Снова всматривалась в землю под ногами.

Иероним встал, отряхнул шальвары и кируфу.

– Если Шулима останется, то и ты останешься.

Господин Бербелек остановился, не завершив движения. Ухватившись за ликотовые веревки, склонился к дочери.

– Что ты сказала?

Алитэ болтала босыми ногами над блестящим серебром озера, с коего как раз снялись напуганные птицы, щебечущий вихрь красных, желтых и голубых перьев.

– Ничего.

* * *

– Как-как? Повтори.

– Ксевра. Не делай такого лица, ездят на ней точно так, как на коне или зебре. Да ее из зебры и выморфировали. Очень популярна во вторых и первых кругах. Предлагаю взять тридцать штук.

Зверь был шести пусов в холке, сильные, массивные ноги, шея чуть длиннее и куда гибче, чем у лошади (но сама голова, несомненно, лошадиная), и длинный густой хвост. Короткая шерсть симметрично складывалась на боках ксевры в разноцветные узоры, не бело-черные полосы, но какие-то бабочки, сложные орнаменты, желтые, бирюзовые, пурпурные, даже зеленые. Каприз текнитеса, полагал господин Бербелек; точно как Абраксас Гекун, кому тысячу лет назад удалось, наконец, вывести домашнюю зебру, безо всякой разумной причины он притянул ее к форме с огненно-красными глазами – просто таков был Великий Абраксас.

– Остальные и багаж поедут если не в фургонах, то на верблюдах и хумиях, но нам нужны скакуны для охоты, – сказала Шулима, одной рукой похлопывая ксевру по шее, а второй – отгоняя от лица толстых заржей. – Очень хорошо выдерживают какоморфию.

– Раз ты так говоришь, эстле, – кивнул эстлос Ап Рек. В отличие от Иеронима, он выбрался на базар Ам-Шазы в эгипетских сандалиях и теперь ежеминутно останавливался, чтобы отереть ноги от очередных комьев навоза, в которые вступал. При том продолжал сохранять стоическое спокойствие, как и надлежит старому придворному.

Пока Завия платила, а Шулима обговаривала с седым негром последние условия, господин Бербелек осматривался на людном торжище в поисках Алитэ и Клавдии, те несколькими минутами ранее отошли в сопровождении двух Верониевых дулосов. Зайдар, Зенон и Авель, а также Тобиас Ливий вообще не пошли с остальными охотниками на рынок, выбрав завтрак у римского посла, как оказалось, старого друга Ливия. Веронии же отправились на осмотр руин Лабиринта Иллеи, а Гауэр Шебрек исчез из госпициума еще на рассвете.

Когда по другую сторону от загонов с ксеврами, за площадкой торговца рабами возник шум, господин Бербелек сразу подумал об Алитэ – и это была совершенно уместная мысль. Он ринулся сквозь толпу, толкаясь и хлеща по ногам и спинам людей тростниковой риктой, все сильнее нервничая из-за охватившей толпу морфы возбуждения.

Алитэ и Клавдию он нашел живыми и здоровыми, девушки громко спорили с негрским шорником с племенным морфингом, что растягивал его губы и уши до монструозных размеров; сие, надо заметить, никак не улучшало его произношение. Говорил он на каком-то местном диалекте, девушки – по-гречески, зрители перекрикивались на пахлави и дюжине прочих языков, а бедный Попугай пытался все это переводить. И всякий, ясное дело, помогал выражать свою правоту, энергично размахивая руками.

Господин Бербелек троекратно ударил риктой по одному из выложенных на прилавке седел, трласккк, трласккк, трласккк!

– Тишина!

Негры, конечно, не поняли этого слова, но сразу же замолчали.

Господин Бербелек провел риктой в воздухе широкий полукруг. Зеваки отступили на пару шагов. Он повернулся к ним спиной.

– В чем дело? – спросил он у Алитэ.

Дочь смотрела испуганно. Только через миг он понял, что держит рикту приподнятой, будто для очередного удара, и опустил руку.

– В чем дело? – повторил он.

– Кто-то хотел нас обокрасть, – быстро сказала Клавдия.

– Кто?

– Он удрал. Невольники побежали за ним.

– Надеюсь, они хоть деньги оставили.

Алитэ показала кошель. Платят всегда слуги и дулосы, аристократы не пачкают своих рук мамоной. Обычай, удобный также в таких вот ситуациях: если грабитель кого и должен обеспокоить, пусть беспокоит подневольного.

– Ув-увидел эстле Лятек, – вмешался Попугай, кланяясь перед Иеронимом, – и пришел спро-росить, я где найду эстле Амита-ац. Эстле Лятек по-по-попросила, чтобы переводил при торге. И я ув-увидел того мужчину, он стоял там за во-возом и следил за нами. Указа-за-зал на него купцу, чтобы тот сказа-зал, его ли это человек. Н-но мужчина натянул ка-капюшон и отошел. Я крикнул «вор!», и он по-побежал. Не-невольники побежали за ним.

Попугай был тем полудиким переводчиком Шулимы. Он заикался, только разговаривая на цивилизованных языках; вторая, дикая половина его морфы была куда крепче.

– Если он понял, что именно ты кричишь, то в его бегстве нет ничего странного, – пробурчал господин Бербелек. – А что он говорит? – кивнул на шорника. – Может, это и вправду был его человек?

– Го-говорит, что нет.

– Понятно, теперь не признается, даже будь это его сын, – господин Бербелек повернулся к девушкам. – А вы что тут, собственно, собирались покупать? Берите быстрее, возьмем за полцены. Седла у нас уже есть.

– Те кнуты, – указала Алитэ.

– Рукаты, – поправила Клавдия.

– Те рукаты.

– Но они для пастухов скота, в джурдже не пригодятся.

– Что, я не могу просто купить себе такой? – возмутилась Алитэ. – Я видела, как ими стреляют, громче кераунетов. Научусь.

Господин Бербелек только махнул рукою.

– Эстле! Э-эстле! – Попугай припал к Шулиме, как раз появившейся вместе с Завией. – У-уговорил их, уже ждут! Во-во-возле во-водопоев. Пойдемте! Эстле!

На всякий случай они оставили Антона у прилавка шорника, пока дулосы Верониев не возвратятся из погони – скорее всего, ни с чем; остальные двинулись к южным воротам рынка. Вышли на широкий, песчаный Скотный Тракт. Городской водопой находился ниже Ам-Шазы, где текущая с гор река замедляла бег и широко разливалась по золотым пастбищам Садары. К счастью, в этот момент стад по Тракту не перегоняли, только с десяток мамулий влачились обочиной, лениво погоняемые одиноким негрским ребенком.

Чем ближе к водопою, тем больше заржей в воздухе. Эти насекомые, выморфированные в далеком прошлом из навозных мух неизвестно кем и для чего, оставались истинной чумой Африки. Даже антос Иллеи не сумел их изгнать; или они возвратились уже после ее изгнания, распространившись ранее на всю Землю. Господин Бербелек отмахивался от них руками и риктой; наконец просто зашнуровал кируфу, набросил на голову капюшон и зажал левой рукой белую ткань, оставив лишь отверстие для глаз. Другие поступили сходным образом, насколько позволяла одежда. Женщины отгоняли заржей, размахивая шляпками. Заржи были толстыми, черными, раза в три крупнее мух. Согласно легенде, они вылупились из яиц, отложенных в трупе убитого в Первой Войне Кратистосов кратистоса Верцинготерикса Глиноеда. И сейчас господин Бербелек готов был поверить в эту сказочную некроморфию. Они миновали труп ховола, скрытого под заржами, смрад и глухое жужжание насекомых вызывали головную боль.

Племя называлось Н’Зуи, и его Форма включала длинные худые конечности, черную лоснящуюся, точно искупанный в жиру уголь, кожу и почти безволосые высокие черепа со странными углублениями надо лбом. Подле водопоя, сидя на корточках в полукруге на невытоптанном клочке травы при повороте Тракта, под одинокой ратакацией, их ждали пятеро воинов Н’Зуи, один постарше и четверо молодых.

Поднялись, когда белые подошли к дереву. Попугай быстро заговорил на диалекте племени. Старик был шаманом, а воин с поясом из кожи мантикоры – вторым сыном вождя, он будет вести переговоры. Имя его было Н’Те, что значило Тот, Кто Отгрызает. Он широко оскалился, глядя на Попугая.

– Спра-рашивает, кто ваш во-вождь.

– Шулима ведь уже вела с ними… – начал господин Бербелек, но заканчивать смысла не было, форма установилась без его участия, Попугай, переводя вопрос, глядел на него, остальные тоже непроизвольно посмотрели на Иеронима, и Тот, Кто Отгрызает, безошибочно прочел это, встав напротив господина Бербелека. Остальные отступили на шаг. Иероним знал, что нет смысла противиться морфе ситуации, наверняка она была лишь следствием происшествия на рынке. Он все еще держал в руке рикту, достаточно было просто ее приподнять.

Господин Бербелек откинул капюшон, открывая лицо. Хлопнул риктой по бедру. Шаман завыл, укусил ладонь и ткнул окровавленными пальцами в сторону господина Бербелека. Н’Те оскалился еще шире. Указал на землю между собой и господином Бербелеком. Они присели на пятки, Попугай сбоку. Начались переговоры.

Господин Бербелек потребовал сто восемьдесят воинов: носильщиков, погонщиков зверей, следопытов и охотников – для работы по лагерю и для битвы, если возникнет необходимость; от трех до пяти месяцев. Н’Те потребовал по одной золотой драхме для каждого воина за каждый месяц. Бюджет джурджи такое позволял, но первое предложение, понятно, никогда не следует принимать. Через четверть часа торговли даже Попугай сделался лишним, господин Бербелек и негр объяснялись, поднимая вверх выпрямленные пальцы, рисуя на земле черточки и тряся головами. В конце договорились на полторы драхмы на трех мужчин. Сплюнули и растоптали слюну.

Господин Бербелек поднялся, распрямил спину. Он остался в одиночестве, даже Шулима отошла. Попугай оговаривал с Н’Те подробности.

– Кто их поведет? – спросил Иероним. – Хочу, чтобы был тот, кто непосредственно отвечает за воинов.

– Он.

– Кто?

Попугай указал на Н’Те. Тот, Который Отгрызает, кивнул, будто поняв его слова. Значение имело лишь то, что он все еще не поднимался, все еще сидел на пятках, смотрел вверх. Господин Бербелек поднял рикту. Негр хлопнул в ладоши, раз и второй. Мне приходилось принимать и более сомнительные присяги, подумал Иероним. И отвернулся к городу.

Алитэ и Клавдия давно потеряли интерес к переговорам. Они перешли на другую сторону Тракта, играли рукатами, тщетно пытаясь высечь из бича эффектный щелчок. За этим приглядывали, время от времени взрываясь смехом, Антон и два дулоса Верониев – пока Клавдия случайно не хлестнула одного из них. Затем, гоняясь друг за другом с криками и смехом, девушки потеряли шляпки, измазали юбки. Над ними, фоном, поднимался на юго-восточных склонах Седла Эбы золотой город, распускающаяся в вечернем полумраке Ам-Шаза, все еще купающаяся в лучах солнца, что пряталось за горами Тибести – террасы над террасами, на них – тесно, безо всякого плана, хаотично: двухэтажные квадратные здания, со стенами и крышами, ослеплявшими в эту пору золотым блеском. На вершине зиккурата святыни Ньяд зажегся огонь, жрец как раз съел сердце нынешней жертвы. В окнах сотен домов загорались огни. Дети-пастухи гнали скот от водопоя в загоны и обратно. Нагие и полунагие негрийки самых разных морф возвращались от верхних источников, разнося по городу кувшины и тыквы с водой, их голоса плыли по течению реки, невнятное щебетание полудюжины диалектов. Алитэ пробежала мимо Иеронима за хохочущим Антоном, размахивая рукатой; игра все еще продолжалась. Даже заржей будто бы стало поменьше. Солнце спряталось за кривую линию гор, и тень медленно проливалась на Ам-Шазу, будто холодная кровь из разорванной артерии богини Дня. Меланхолическое предчувствие стиснуло сердце господина Бербелека: сцена слишком прекрасна, слишком спокойна, слишком много здесь беспечных и теплых цветов. Именно такие моменты позже мы вспоминаем, жалея, что они утрачены бесповоротно.

* * *

На всякую большую охоту благоразумно брать с собой медика, тем более на джурджу, и Ихмет еще в Александрии нанял одного из самых опытных, старого аксумейца негрской морфы, демиургоса тела Мбулу Когтя. Мбуле якобы было за сто, но выглядел он куда как бойким старичком, и одно это свидетельствовало о силе его Формы. Необъяснимым образом он уже в первый день сдружился с девушками. Во время полета на свинье развлекал их, вскрывая себе пуриническим ножом руку, ногу, стопу и объясняя внутреннее устройство человека; они кривились в отвращении и притворно отворачивали лица, но все же смотрели, увлеченные, и даже – после – хихикали, когда старик быстро заращивал раны. Говорил он на плебейском греческом. Среди участников джурджи был единственным мужчиной ниже господина Бербелека ростом.

И именно Коготь – не Зайдар, не Попугай, не Шулима и не Ливий, а именно старый медик – принес информацию, позволившую выбрать путь.

– Марабратта, здесь. – Он клюнул кривым пальцем черно-белую карту. – Потом пятьсот стадиев вдоль Сухой и на юг. За границей Сколиодои, конечно, но видно с вершин деревьев. Он клянется, что это город.

– Город в Кривых Землях?

– Да.

– Построенный – кем?

Мбула приложил ладонь ко лбу: в низших кругах такое соответствовало пожатию плечами.

– В Сколиодои живут люди? – удивился эстлос Ап Рек.

– По определению, если живут там, то – не люди, – пробормотал Гауэр Шебрек.

Зайдар склонился над картой.

– Марабратта… Катамуш… Абу-Ти… Знаешь эти земли?

– Зна-аю. Н-но за Марабраттой никогда не бывал.

– А кто бывал?

– Н-не знаю. Ни-никто.

– Ну а этот твой вольноотпущенник? – Нимрод обратился к медику. – Он-то как там оказался? Пойдет с нами проводником? Золото на руки и все такое. А?

– Нет. Ни за что. Полгода потел песком и сплевывал грязью, едва-едва вернул себе форму, все еще срет камнями, и из него сыплется ржавчина.

– Бесполезны свидетельства глаз и ушей человека с душой варвара, – пробормотал господин Бербелек. Оглядел веранду госпициума. – Все? Вот и славно. Третий день в Ам-Шазе, теряем время. Каково решение? Марабратта? Да? Ну так и все. Ихмет, Марабратта. Попугай, беги к Н’Те: завтра на рассвете за водопоем. Упаковаться, оплатить, лечь пораньше. Да, эстле?

Юстина Верония зажгла махорник от дрожащего пламени свечи.

– Хотела бы узнать, – сказала она, выпустив изо рта темный дым, – кто и когда сделал тебя стратегосом этой джурджи, эстлос.

Господин Бербелек подошел к ней, вынул из ее пальцев махорник, затянулся. Марк Вероний сидел по другую сторону от жены, Иероним глядел ему в глаза, когда стряхивал пепел на глиняный пол веранды.

– Ты, эстле, – ответил он, не отводя взгляда от старшего мужчины. – Прямо сейчас.

– Что опять… – возмутилась Юстина, вскакивая.

Господин Бербелек удержал ее, положив руку на плечо. Снова села. Он склонился над ней; эстлос Марк теперь был с ним глаза в глаза, за эстле Юстиной.

– Хочешь ли, чтобы я вас вел? – спросил тихо.

Она пыталась найти поддержку у остальных, но не смогла даже отвести взгляд, лицо господина Бербелека находилось слишком близко. Не было в нем угрозы, не было издевки, он не усмехался, смотрел на Верониев спокойно, почти дружески. Женщина не могла сказать «нет».

Кивнула.

Он отдал ей махорник.

Когда возвращался к столу с картами, заметил Авеля. Сын стоял в дверях, что вели на веранду, скрытый в тени. Подсматривает за мной, подумалось Иерониму. Это хорошо или плохо? Ведь Авель именно этого и хотел: унаследовать морфу. И действительно ли эта зависимость не действует в обе стороны? Ведь зачем бы мне эта чисто театральная власть? Я же не хочу вести джурджу. Но я знал, льстил себя надеждой, что он станет смотреть… А это именно так и прорастает, кормит само себя, проклевывается незаметно из банальнейших вещей: движение тела, быстрое слово, мгновенная реакция, рикта вверх, приказ из моих уст, и вот уже они смотрят на меня, ждут следующего приказа, и вот уже ведут себя как велит морфа ситуации, Попугай, тот шорник, а если они – то и Н’Те, а если он – то и эстле Юстина, а если она – то – то – то – такова твоя жизнь, стратегос Иероним Бербелек.

– Мы делаем не то, что хотим, – но лишь то, что сообразно нашей природе, – пробормотал он по-вистульски.

– Что? – Зайдар поднял взгляд от карты.

– Ничего, ничего. Ты посчитал, сколько дней?

Позже, когда над Ам-Шазой взошел розовый полумесяц, а на веранде остались лишь господин Бербелек, Тобиас Ливий и Мбула Коготь, втроем курящие в глиняных трубках местную разновидность гердонского зелья и попивающие так называемое «горькое золото», алкоголь, перегнанный из золотых садарских трав, да весьма скверное пиво тедж, – снова появился Авель. Иероним без слов подал ему кубок. Авель сел под стену, сохраняя дистанцию. Эстлос Ливий развлекал господина Бербелека историями, услышанными от римского посла: о все большем числе джурдж, проходящих сквозь Королевства (только что одна отправилась из Ам-Шазы на юг); об ужасных трофеях, привозимых охотниками из Кривых Земель – тех, что здесь, вне антосов цивилизованных кратистосов, сохраняют многое из своей истинной, невозможной Формы; о непереводимых рассказах диких пришлецов из первого круга, которые заражают паникой целые племена; о софистесах из Эгипта, Вавилона, Сидона, Трита, Аксума, даже из Гердона и Земель Отвернутых, что стекаются сюда исследовать Форму Сколиодои; об атмосферных феноменах, что время от времени вырываются из Кривых Земель и вторгаются в южные окраины Королевств: облака огня в небе, молнии, бредущие пустыней на тысячепусовых лапах, дожди, от которых все живое расседается, как взошедшая квашня… Господин Бербелек выпытывал Мбулу о городе Сколиодои. Вольноотпущенник, похоже, был не слишком-то словоохотлив, Коготь мог повторить лишь несколько фраз о «черных пирамидах» и «каменных деревьях сияния». Наконец, Ливий уснул, уронив голову на стол, сраженный «горьким золотом». Медик отбуксировал его в кровать.

Авель задержал отца еще ненадолго.

– Позволил бы ты мне хоть раз…

– Что?

– Я хотел бы сам повести одну охоту. Проверить, в силах ли я…

Господин Бербелек покачал головой.

– Но почему? – возмутился Авель.

– Не так, не так, – вздохнул Иероним. – Будь ты в силах – не спрашивал бы позволения.

– А! Глупые афоризмы! Зачем бы мне с тобой ссориться и спорить перед людьми, если я могу попросту спросить?

– Но позволь я ее повести, – господин Бербелек выцедил это «позволь», как несъедобную требуху, – и тогда – на самом деле – поведешь ее ты или я? – Он хлопнул сына по плечу, усмехнулся криво. – Подглядываешь? Подглядывай. Спрашивал ли позволения я? И полагаешь, эстле Верония и вправду смогла бы мне что-то запретить?

* * *

Первая ксевра господина Бербелека звалась Избавлением (фиолетовое пламя по бокам, шея в спиралях сочной зелени), ксевра вторая, заводная – Сытостью (красные зигзаги, белая грудь). Все животные помечены пироморфингом на варваризованном греческом. Избавление была прекрасно сложена, слушалась легчайших движений бедер, постоянно оглядывалась, уголком глаза контролируя поведение наездника. Торговец в Ам-Шазе божился, что охотники смогут даже стрелять с седла. Нимрод Зайдар проверил это, как только они покинули город, отъехав на приличное расстояние от каравана, чтобы кераунетный гром не вызвал панику у людей и зверей.

В караван входили восемь фургонов, запряженных четверками ховолов, а еще три дюжины хумиев, на них придется переложить более тяжелую поклажу, когда джурджа доберется до мест, для фургонов непроходимых. В конце же, в Кривых Землях, нести груз придется носильщикам Н’Зуи. Зайдар, Попугай и Н’Те так проложили путь, чтобы обойти джунгли и пустыни. До самой Марабратты дорога пролегала саванной, баобабовыми лесами Садары, по краю скалистой хамады. Направление на запад, на юго-запад.

Первый день был днем установления ритуалов. Сто восемьдесят негров стояли под Ам-Шазой, каждый с кожаным узелком за спиной, треугольным щитом из ликотовой коры и буйволовой кожи и тремя куррои, кривыми дротиками-копьями из костей хумиев, слегка походящими на гарпуны. Связанные вместе, зазубринами наружу, они делались рвущей плоть дубинкой, курротэ; метаемые отдельно, пронзали насквозь газель. Господин Бербелек не сумел сдержать ироническую улыбку. Ибо это было войско, его войско – начало и конец любого стратегоса. Негры ждали, усевшись на пятки, в полутьме рассветного часа, красная грива Солнца едва-едва выглядывала из-за горизонта. Н’Те поднялся, указал на Иеронима своими куррои и крикнул. Господин Бербелек подъехал ближе, стянул с головы капюшон кируфы. Попугай вместе с остальными остался позади, за возами и животными; но теперь дело было не в значении слов, значение было неважно. Иероним подъезжал с востока, чтобы Солнце было за спиной. Поднявшись в стременах, указал риктой на Н’Зуи и вперед, на запад.