Текст книги "Собор (сборник) (СИ)"

Автор книги: Яцек Дукай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

Телесфер махнул рукой, и в воздухе у него над головой из какого-то под-измерения развернулось коричневое облако. Я поправил очки, подошел поближе, прищурился.

Казалось, будто бы облако состояло из сильно спрессованных слоев: попеременно коричневой, желтой и черной папиросной бумаги, к тому же, каждый очередной слой по-своему раскладывал зоны уплотнений и сгущений материи, так что целое представляло что-то вроде случайностного фильтра.

– Вот так это, более-менее, выглядит, – сказал Теле сфер. – Причем, в более крупных Измираидах, например, как раз на Роге, подобную структуру мы находим практически везде ниже определенной глубины. Мы засадили живокрист для логической интерполяции этих макромолекул, но тот умер от голода, так что мы ничего не узнали; не существует естественного пути для появления чего-то подобного, во всяком случае, нам не известны подходящие граничные условия. Это не минерал, но и не какая-либо форма жизни в соответствии с ее определением. Эта штука не проявляет каких-либо свойств по само-репликации. Мы называем это Черной Ватой.

– Постулаты Хоана? – спросил я.

– Совершенно ничего, – ответил Телесфер, присев на одном из прозрачных живокристных блоков, в котором хранилась глыба Ваты, имеющая форму почки. – Нет механизма преобразования энергии, нет какого-либо обобщенного источника питания, это никак не реагирует на каком-либо уровне. И никак не соответствует Машине.

– Хоан постулировал активную резьбу пространства-времени, – буркнул я. – Энергетические затраты должны были стать действительно громадными, но, в связи с этим, данный феномен может быть чем-то иным.

– Что? – Телесфер пожал плечами. – Вне всякого сомнения, это манипулирует гравитацией. Помимо же этого, не зная самого механизма – а ведь мы не имеем о нем ни малейшего понятия, наши пресс-атташе могут говорить все, что угодно, но по-настоящему, ни одна из компаний, которая вложила здесь средства в надежде на этот святой Грааль физики, не продвинулась вперед ни на шаг – следовательно, как я и говорю, не зная механизма, мы даже не можем спекулировать о необходимых для включения в такие манипуляции силах. Предполагаемый Хоаном корректирующий вектор никогда не был таким уж большим, как всем кажется; было бы достаточным умело манипулировать контрольными параметрами системы. Нужны постоянные и длительные приложения подобных, но относительно слабых сил, разве что только вовремя и надлежащим образом нацеленных.

– Действительно, любопытно, – согласился я, поглядывая то на глыбы Черной Ваты, то на рассчитанную на зрелищный эффект имитацию ее молекулярной структуры.

– Дальше. – Телесфер поднялся, прошел мимо нескольких витрин и указал сигарой крупную диораму, представляющую геологическое сечение Измираиды с названием Колос (как следовало из подсвеченной подписи). – Поглядите на вот это, отец. Вот, ага, именно этот слой.

– Хммм?

– Проследим анализ… Ага. И вот такое распределение.

– Гамма-излучение?

– Правильно. – Телесфер склонил голову. – Розворский, самый центр разброса.

– И как давно?

– Это сложно оценить. Здесь невозможно опереться на планетарную геологию и на датировку по временной шкале эпох или солярной шкале.

– Изотопы?

– К сожалению, это дает большой и весьма размытый разброс, ведь мы датируем посредством перевода аналогий, а эта штука просто летит сквозь пустоту. От ста до двенадцати миллионов лет.

– Хо-хо, действительно. Известные взорвавшиеся нейтронные звезды в сфере с диаметром девяноста миллионов световых лет? Matching!

– А чем мы накормим живокрист? – осклабился фиолетовый эльф. – Диаметр Млечного Пути составляет сто тысяч световых лет. Несколько сотен миллиардов звезд. Благодарю покорно!

– Хммм. И вы обнаружили этот след на всех Измираидах?

– Вот именно, что нет, отче. Только на четырех самых крупных и на Свистке.

– А Черную Вату? Какая тут связь?

– Черная Вата имеется повсюду; тут больше, там меньше.

– Интерполяция траектории системы.

– С Вектором Хоана…? – рассмеялся Телесфер. – Как?

– Ну… так. – Я смешался, потому что во всем этом забыл, что попытки были прекращены сразу же после Хоана, подобная механика включает только макродетерминистские системы, в которых не выступает не-анализируемый модерирующий фактор. – Впрочем, достаточно было бы пары проходов над Мадлен. Да и какой может быть максимальная скорость Измираидов в межсистемном вакууме? Если рассуждать здраво. Если бы этот гамма-всплеск пришел из такого далека, он оставил бы аналогичные следы повсюду в округе. А здесь, – я указал на диораму, – вижу, что припекло чертовски сильно. Лизонне была бы сейчас стерильной планетой, мионная печь, жизни – ноль. Следовательно, нет, он должен был достать их на приличном расстоянии. Следовательно, достаточно давно. Или кто-то здесь верит в межгалактические путешествия? Не думаю. Ergo, ищем вдоль направления. Можно было бы даже вывести весьма приблизительное уравнение, имеется зависимость…

– Замечательно, превосходно, – кивал головой Телесфер, – но что это нам даст? Даже если бы мы, в конце концов, однозначно идентифицировали нейтронную звезду – источник. Раз уж расстояние было настолько большим, что не припекло ни Лизонне, ни Землю, все равно, это дистанция, многократно превосходящая радиус действия наших черепашьих корабликов. Загадка заключается здесь, в Измираидах. – Телесфер топнул ногой, указал сигарой в пол. – И здесь же мы должны найти ответ. А сколько у нас есть времени? Два месяца, потом Мадлен, потом один черт знает что.

– Не в моих силах…

– Может, нет, а может – и да. Как отец может это знать, раз не попробовал? Да, это правда, я согласен: они прислали вас сюда исключительно из бюрократической скрупулезности. Церковь – это учреждение, как и всякое другое, времени на окостенение у нее было достаточно много. Но это не меняет сути дела.

– Вы не понимаете, господин Телесфер! – Признаюсь, он смог вызвать у меня раздражение. – Все это не имеет ни малейшего значения для постановления о предполагаемых чудесах Измира Преда! Даже если бы мы выкопали здесь целехонький НЛО, полный мумифицированных зеленых человечков. Это не имеет никакого значения!

Эльф выдул серию дымных колечек.

– Быть может – так, быть может – нет. Как отец может это знать?

* * *

Логический живокрист Астрономического Центра перестал разрастаться и наконец зацвел. Мадлен катапультирует Измираиды за пределы гравитационного колодца Леви: именно таким образом замкнулись уравнения. Таким образом, в течение трех недель мы обязаны все эвакуироваться с Рога. Никто и никогда не увидит уже Собора, никто и никогда уже не встанет в его тени, после ухода Мадлен он уже никогда не будет отбрасывать тени. Никогда – во всяком случае, не в период, охватываемый нашей, человеческой меркой. Сегодня я сидел у могилы Измира, под сферой внутри соборной биостазы. Могила находится между двумя рядами скамей, перед алтарем, из-за которого светит дарохранительница. Скамьи тянутся до самого лабиринта выхода, каждая длиной метров в двадцать – учитывая стоячие места, здесь поместилось бы более четырех тысяч прихожан. Воистину, Собор. Конечно же, в свете канонического права собором он не является, но Угерцо именно так назвал проект, и никто, кто хоть раз увидел строение, не называет его иначе, а именно Собором. Изнутри (и это звучит абсурдно) он выглядит еще большим. Свет здесь расходится из-под полусферы, в соответствии с направлениями взглядов, и теней вообще не видать; по сути же, их здесь полно, достаточно выйти за пределы защитного купола. Интерьер Собора не пуст – если говорить по правде, уже скорее, чем об интерьере, следовало бы называть это его внутренностями. Подняв голову, что означает: откинув ее назад до горизонтали, видишь, что там, где в настоящих, нормальных соборах на десятки кубических метров распространяется монументальная пустота (этот многократный диез в архитектурной партитуре), в Соборе надлежащее ей место занимает хаотически разросшийся живокристный камень: выгнутыми кишками, лохматыми легкими, вот тут густой, а вон там – редкой сеткой жил – распростирающийся от одной стенки-скелета до другой стенки-скелета, от увенчанного крестом гребня, до чуть ли не самой поверхности полусферы. Здесь ничто ничему не служит, и висящие в верхних светотенях глыбы не имеют никакого прикладного применения; проектировщики инициирующих зерен даже приблизительно не определяли архитектуры интерьеров, в первый живокрист вошли лишь самые базовые входные данные, развилки граничных условий и несколько начальных этапов преобразований. Именно так алгоритмизируется оригинальность, механизируется спонтанное искусство и завораживается в формах взаимодействие с холодным астероидом. Угерцо заплатил, Угерцо получил. Даже катафалк предполагаемого святого, стилизованный под надгробный барельеф крестоносцев (одна нога Измира опирается на щиколотку другой ноги), представляет собой органическую часть Собора; он вырос из пола, прикрывая ромбоидальную могилу, в которой захоронили Измира спасшиеся члены экипажа «Стрельца».

Помню, что про историю старого буксира R-L я узнал во время похода в Громе (сколько же это лет, Боже…). Мы спустились с Мурабиков и как раз разбили лагерь в небольшой котловине, полностью погруженной в тени Четвертого Мурабике; нам было нужно несколько дней, чтобы отвыкнуть от кислородных масок, жилы еще горели, а мозг генерировал летучие галлюцинации. Мы сидели в палатках, кто-то включил телевизор, и тогда-то я услышал про «Стрельца». Спасательная операция уже шла, все оценивали шансы; буксир шел по дикой гиперболе, боковой взрыв снес его чуть выше плоскости эклиптики, все предлагаемые курсы перехвата требовали от спасателей дорогостоящего активного маневрирования, сами по себе топливные лимиты исключили девяносто процентов кораблей. Скоростной рамочный живокрист родил общее решение, указывающее на Лизоннский Операционный Корабль «Феллини», и этот вот «Феллини», без единого живого члена экипажа на борту, за то с огромными запасами кислорода, воды и пищи мчался теперь по принудительному курсу при постоянном ускорении 4,6 g. Только все сговорилось против «Стрельца». С той, буквально, каплей топлива, которой осталась у них после начального взрыва, они не были способны на какое-либо радикальное изменение курса, направляясь defacto к Леви, спадая в тесные гравитационные объятия звезды, дополнительно теряя маневренность. Проведенные до этого расчеты ясно указывали, что – в результате невозможности залатать их силами утечки из буксира – они последовательно теряют из замкнутой системы столько кислорода, что задохнутся еще до прибытия «Феллини». Lastbutnotleast^[8] – магнитосфера Леви начинала уже изгибаться и выпирать, предвещая скорую солнечную бурю, а бури на Леви бывали смертельными даже для работающих на орбите Лизонне; по сигналу тревоги все прятались в толстостенных укрытиях. «Стрелец» же, предназначенный для работы в паре с более крупными судами и только в редких случаях берущий на борт людей (например, в таких, как этот, случаях: когда он служил временным челноком), таким укрытием не располагал. Воистину, нагромождение катаклизмов было поразительным: они наслаивались над несчастными членами экипажа буксира словно черно-синие тучи, каждая из которых была смертельной. В своей палатке мы присматривались к лицам четырех путников, направлявшихся к смерти – трех мужчин и одной женщины, инженеров Ротшильда-Ляруса, потным и грязным; с семиминутным опозданием добирались до нас их отупевшие от неустанного испуга взгляды, посредством большого экрана мы заглядывали в мрачные внутренности корабля смерти, «Летучего Голландца» вакуума, не по-христиански жаждающие аутентичности их страданий.

Вся планета советовалась над тем, как их спасти (кстати: громадный успех в средствах массовой информации), и первый совет был такой: для защиты от солнечной бури воспользоваться находящимися по курсу астероидами. Была нащупана целая группа таковых, идущая по орбите, требующая относительно небольшого замедления хода «Стрельца». Такой подход в любом отношении был верным: с проблемами необходимо справляться поочередно, начиная с самой серьезной. И так вот буксир дождался астероидов, и сел на одном из них в том месте, где – как и предполагалось – можно было бы гарантировать максимальную безопасность во время бури. Особо настроения это никому не поправило, поскольку со всей точностью уже было вычислено запоздание «Феллини», и все – во главе с четверкой из «Стрельца» – знали, что столь шустрое укрытие перед гневом Леви лишь оттянуло их экзекуцию, всего лишь на сто восемь часов. Буря грохотала в радиоприемниках – а они там, с каждой минутой, все ближе и ближе были от смерти. «Феллини» прибудет к кораблю с трупами. Живокрист чуть ли не сразу расцвел решением, очевидным для большинства обитателей Лизонне и без расчетов: чего не хватит для четверых, будет достаточным для троих. Они там, в «Стрельце», знали это с самого начала, достаточно было заглянуть им в глаза. Решение следовало принять немедленно, после чего перейти на минимальную потребность в энергии, то есть, спать… Они знали прекрасно, считали часы и минуты, правление R-L вынудил проведение непрерывной трансляции именно по той причине, чтобы путем постоянного контроля предотвратить покушения на убийство или самосуд. Эффект был таков, что несчастные, в основном, понуро молчали и лишь глядели исподлобья то один на другого, то на экраны. На Лизонне принимались ставки относительно дальнейшего развития событий: выживут или нет, кто конкретно, что их убьет, кто кого убьет, кто сломается первым и т. д. Им удалось сесть на астероиде: кто-то заработал бешеные деньги. Солнечная буря их не убила: пара человек обеднела. Измир Преду вышел из буксира на поверхность астероида и разгерметизировал свой скафандр. Что же, были и такие, которые ставили именно на это.

«Феллини» спас оставшуюся троицу. Прежде чем пересесть в корабль, они похоронили Измира в холодном, черном камне планетоида. В своей предсмертной записи, сделанной уже после выхода из шлюза, Измир просил похоронить его на этом космическом булыжнике. Тогда же он прощался с семьей и приятелями, и вручал свою душу Богу. Впоследствии, психологи анализировали всякую дрожь его голоса, каждую задержку дыхания, любую, даже самую банальную формулировку – был он вменяемым или не был, победило ли всеобщее давление, или же он принял решение вполне осознанно? Уже раньше репортеры прослеживали в обратной последовательности жизнеописания всей четверки – теперь были вытащены наверх самые ранние воспоминания семьи Измира о его детстве. Проблема заключалась в том, что это был совершенно обычный человек. Если даже учитывать, в каком контексте его теперь вспоминали – все равно, в этих искусственно порожденных ретроспекция он представал особой, ничем особенно из среднего уровня не выделяющейся. Работником он был хорошим, но его личное дело от благодарностей не лопалось. Он был практикующим католиком, только опрашиваемым вот так, сходу, сложно было найти примеры, демонстрирующие его религиозность. Преступлений или нарушений за ним никаких не числилось (в противном случае, лизонская полиция о каких-то, но знала бы). Доказательств предыдущих психических отклонений тоже не находилось. Так что же? Кем был Измир Преду, и как, собственно, назвать его поступок. Останки инженера остались на астероиде, и таким-то образом в речах комментаторов она была окрещена «Измираидой». «Стрелец» и «Феллини» провели там достаточно времени, чтобы собрать достаточно данных про рой, которых бы хватило для анализа в Астрономическом Центре; дело в том, что Ротшильд-Лярус потребовал расчета средств возврата своего буксира, для чего был нужен точный прогноз движения Измираиды, который – принимая во внимание близость звезды и хаотичную структуру роя – для бортовых компьютеров не был до конца очевидным. Но логический живокрист Центра, вопреки ожиданиям, из одного-единственного кустика, несмотря на вроде бы несложную систему уравнений, разросся на десятки метров и требовал дальнейших сведений о сопровождающих Измираиду астероидах. Это был вовсе даже и не рой, никакая ни подвижная свалка, оставшаяся после разбитого более крупного объекта – оказалось, что движется он по принудительной кривой, а взаимное положение входящих в него астероидов очень часто менялось вопреки воздействиям гравитационного поля Леви. Все указывало на наличие между модулями комплекса астероидов жесткой связи неизвестного характера. Первым ясно выразил это доктор Хоан из Центра, обессмертив тем самым свое имя; правда, все предположения, касающиеся природы этой связи, сводились к общим словам об экзотической материи или экзотической технологии (читай: Чужих; журналисты это обожали), хотя ни «Стрелец», ни «Феллини» не зарегистрировали там каких-либо феноменов известных воздействий. Тем более, интерес к Измираидам (название быстро распространилось на весь рой) возрос, так что судьба экспедиции туда была предрешена.

И такая экспедиция состоялась после очередного возврата комплекса (хотя возвращение, принимая во внимание Вектор Хоана, вовсе не был столь очевидным). Среди спонсоров предприятия были: правительство Лизонне, R-L, и CFG NASA. Это отразилось на подборе членов экипажа «Лаоса»: сказать, что подбор был рациональным – означало бы врать в глаза. В состав экипажа, среди прочих, вошел племянник вице-президента R-L, Стефана Угерцо; этот племянник был астрофизиком-любителем, но как раз умирал от меркулоза, и дядя перед смертью хотел сделать ему приятное. Тот же самый Коттер Угерцо является непосредственным источником всей аферы со святостью Измира. На третью неделю после прибытия на Измираиды он объявил всем, будто бы Измир Преду выслушал его молитвы и выпросил, чтобы болезнь отступила. Коттер, якобы, каждую ночь по корабельному времени отправлялся к могиле Измира (компьютер «Лаоса» подтвердил его выходы). И, якобы, он выздоровел в течение трех суток (диагностический автомат «Лаоса» подтвердил значительную поправку его здоровья). Еще до того, как «Лаос» возвратился на Лизонне, с осчастливленным и переполненным чувством миссии Коттером на борту, и еще до того, как специалисты подтвердили вести о чудесной ремиссии болезни (а они, в конце концов, подтвердили; Коттер же выздоровел полностью) – еще до того, как прошло пару месяцев, в орбитальных портах Лизонне уже развернулась мощная промышленность космических паломничеств. Святой Измир с Астероидов! Помню, что епископа чуть кондрашка не хватила. Естественно, в Ватикан был направлен запрос, но, тем временем, мы остались здесь сами, замкнутые в пузыре нашего горизонта событий. Я присутствовал при этом и знаю, с какой осторожностью принимались решения. Первой – практически инстинктивной – реакцией всегда была одна и та же: «Мы удерживаемся от комментариев, проблема требует подробных и свободных от нажима ожиданий исследований». Решение принять легко, труднее от него потом отказаться; в случае Церкви – это практически невозможно. В результате, мы принципиально исходим из позиции адвоката дьявола, и это верно. Мы ждем, но вот мир нас не ждет – и не успели мы оглянуться, как на Роге вырос оплаченный Стефаном Угерцо Собор.

* * *

Нам всем уже известны координаты точки, после которой возврата нет.

Если это и не был прощальный банкет, то, во всяком случае, нечто близкое ему по настроению.

Прием организовали совместно: филиал NASA на Измираидах и Матабозза. Столы с напитками поставили под аркадами административного здания NASA, которое в настоящий момент было практически пустым.

Многие здесь крутят носом в отношении вась-вась Матабоззы с контролерами. Вазойфемгус схватил меня у входа и тут же просветил.

– Они уже знают, что потеряли ее, – заурчал он над краем стакана, жестом головы указывая на стоящих неподалеку спорщиков. – Минимизируют потери.

Вазойфемгус работает на Space Investments Ltd., парадное подразделение Ротшильда-Ляруса.

– Рубах как-то никто на себе не рвет, – заметил я.

– Это было бы проявлением весьма плохого вкуса, – усмехнулся Вазойфемгус. – Но если бы вы знали… Просто, отец не вращается в этих кругах…

– Черт, даже здесь имеются «круги». Сколько нас здесь осталось? Человек двести?

– Что-то около того.

– И нужно еще вращаться. Ну, и что говорят? Во всяком случае, надеюсь, они перестали ожидать чудесного вмешательства со стороны Церкви…?

Вазойфемгус послал мне изумленный взгляд.

– Не знаю, с чего это вам пришло в голову, ведь серьезно ничего подобного никто и не ожидал.

– По-видимому, я и вправду вращаюсь не в тех кругах.

По сути своей, в течение двух недель моего пребывания на Роге эти «круги» включали только паломников и людей, которые сталкивались с ними в течение всех этих лет.

Количество проведенных интервью уже превысило четыре десятка.

Тогда, глянув за левое плечо Вазойфемгуса, среди участников этих поминок я увидел одного паломника, с которым до нынешнего дня мне не дано было переговорить, но о котором я слышал так много от своих собеседников. Он подпирал белую стену и прихлебывал густую жидкость из высокого стакана. Весь он был серый – обвисший свитер, грязные штаны, даже его кожа в неярком свете тоже была нездорово серой. Звали его Газма, и на Роге он пребывал уже более трех лет. Он утверждал, что ему явился Сатана, еще он заявлял, будто бы Бог излечил его возле гробницы Измира от тяжелой шизофрении; еще он твердил, будто бы ему предназначено умереть на Измираидах.

Когда я подошел и спросил (меня он узнал, я видел это в его глазах) – он стал отпираться.

– Нет, нет, нет. Отец не спрашивать, отец давать покой.

Я склонился к нему. Он был ниже меня, а казался еще ниже, когда стоял сгорбившись под стенкой; я наклонялся, глядел ему в глаза, психически насиловал, не знаю, что на меня нашло, оскорбительная беззащитность некоторых людей способна спровоцировать и святого, а Газма как раз представлял собой именно такой феномен виктимологии^[9].

– Он живой, – шепнул он, бросая взгляды по сторонам. Отец был в Соборе…? Отец видел…?

– Почему ты не улетел? – спросил я. (Понятно, что всю историю я знал превосходно.)

– Не мог, – простонал тот. – Не могу, не могу, не могу, он держит меня в кулаке. Как только я пытаюсь…

Я же знал, что он пытался, по крайней мере, дважды. Тогда отзывалась его шизофрения, или чем там он на самом деле страдал, и органически он просто не мог покинуть Рог (начиналась какая-то эпилептическая трясучка), тогда он, как можно скорее возвращался на поверхность Измираиды, в Собор, к могиле Измира. Миртон рассказывал, что заставал его там, спящего у подножия живокристного катафалка. Очень часто Газма заставал Миртона врасплох, когда неожиданно возникал откуда-то из внутренностей Собора, на последних глотках воздуха добираясь до внутреннего биостаза; но тут же, пополнив запасы скафандра, он снова исчезал – безумный пилигрим в царстве теней – Миртон даже страдал легким неврозом на этом фоне. – Сейчас, всякий раз, когда служу мессу, всякий раз, как подхожу к алтарю, – признался он мне, – я невольно заглядываю в темноту и пялюсь на этот бессмысленный хаос живокриста в уверенности, что он, Газма, уставился в ответ на меня, этими своими хамелеоньими глазами, откуда-то оттуда, с высоты, из диких каменных зарослей, такой же, как они: неподвижный, скрюченный.

– Ну а на самом деле…? – допытывался я у Газмы. – Что же это было?

– Что?

– Мы должны договориться о том, чтобы поговорить серьезно. Ты же не имеешь ничего против? – Мне не хотелось пропустить столь существенного свидетеля.

– Конечно, конечно…

К этому моменту мне было уже совершенно не интересно, что способен мне сказать Газда. Отвращение к нему, отвращение к себе, противоположные векторы отпихнули нас, я вернулся к внешним столам.

Здесь меня поймал Телесфер. Магдалина Кляйнерт лениво жевала какие-то экзотические плоды, она лишь подмигнула, обозначив, что заметила меня. Весьма часто меня поражает искусственность всех этих унаследованных за сотни лет проявлений этикета, ведь мозговик видит и слышит глазами и ушами носительницы.

– Когда улетаете, отец?

– У меня еще нет подтверждения.

– Как там ваш отчет?

– А какое это имеет значение? Потенциальные расходы растут уже чуть ли не экспоненциально. Признайся, ведь на самом деле ты никогда не верил во вмешательство Церкви. Тогда зачем была вся эта комедия?

– А как считаете вы? Я с вами шутил?

– Все, что ты мне рассказал и показал – это правда; я проверил. Черная Вата, гамма-излучение. Вот только эта готовность корпораций к участию в расходах предприятия, как оказывается… Что-то здесь не сходится, господин Телесфер.

– Вы же знаете, отец, корпорации бывают разные.

Я бы глянул ему прямо в глаза, но никак не мог. Магдалина все-так же вгрызалась в сочный плод; я поднял глаза к небу, то есть, к разбавленному внутренним свечением стазиса ужасному космосу. Мне показалось, будто бы я понял – и теперь переваривал это новое знание.

– Вы искали прикрытия, – буркнул я. – Очевидной имитации. Но кто гарантировал средства?

– Снова «мы», какие еще «мы»?

– Воскресные заговорщики. Не до конца уверенные, но, тем не менее, с сильной мотивацией. В игру должны входить какие-то некоммерческие ценности, иначе… Мммм, что вы на это, господин Телесфер?

Тот рассмеялся через динамик.

– Разве Церковь опирается на коммерческих ценностях?

– Потому вам и казалось, что здесь найдете союзника?

– Ошибочно.

– Ошибочно.

– Для Церкви важна только святость Измира.

– Именно.

– Церковь не интересуют Божьи Дети из-под чужих солнц.

– Ухх! Пожалейте, господин Телесфер!

– Ну?

– Эта сенсация уже устарела, были изданы две энциклики, мы давно уже ассимилировали такую возможность.

– А уверенность? Справитесь ли вы еще и с ней?

– Быть может, спустимся на землю?

– Вот я топаю. Это земля. И отец знает, что в ней.

– Факты, господин Телесфер. Еще ничего не было доказано.

– Именно потому…

– Кто? Вы? Ну, кто же конкретно? Несколько ученых?

– Потому что мы уверовали, Лавон.

– Во что, в Вату?

Мозговик ничего не ответил, зато отозвалась Кляйнерт.

– Он сильно принял все это к сердцу. – Она меланхолично улыбнулась. – Жаль мне его. Бедняжка уже видел свое имя в энциклопедиях.

Я передаю эту беседу столь подробно, поскольку предполагаю, что Телесфер был здесь совершенно откровенен, во всяком случае, настолько, насколько это вообще возможно. Если бы я мог тогда видеть его лицо, то понял бы все. Мне так кажется.

* * *

Видна Мадлен. И даже из внутренности Собора, изнутри его биостаза – в средину проникают лучи сочного пурпура. Я уже полчаса ждал Газму. Снял скафандр и положил его на первой скамье, рядом со шлемом. Помолился, Газмы все еще не было. Я непроизвольно поднял голову и стал присматриваться к спутавшимся внутренностям Собора. Чувство не было столь сильным, как рассказывал об этом Миртон, но и я чуть ли не каждую десятую мысль направлял к лабиринтам высоких теней с уверенностью в том, будто бы кто-то, Газма, присматривается ко мне оттуда. Я подошел к самой границе биосферы, чтобы приглядеться к живокристному камню поближе. Резьба была чрезвычайно сложной, один узор переходил в другой, геометрия сопряженных фигур уводила жадный взгляд куда-то за круг света. Конечно, это не была резьба, как таковая, никто ведь не отесывал и не обрабатывал камни Рога. Зачатая из первых зерен форма разгрызла холодный грунт астероида и начала развиваться далее волной нано-преобразований, пока, частица за частицей, тут не был возведен памятник благодарности Угерцы. Но сколько может быть заключено в первоначальных алгоритмах зерен, в архитектурных кодах живокриста? Это лицо – а это было лицо, никаких сомнений – это лицо, и этот вот силуэт, и вон тот каменный мениск, и навес пустоглазых черепов, и вон тот хоровод на кишке выше, на протянутой наискось через внутренности собора струне мрака, хоровод худых фигур, dansemacabre^[10] нечеловеческих скелетов, ведь все это никак не могло очутиться в коде инициирующих зерен; в точной мере их емкость мне не известна, только кажется неправдоподобным, чтобы проектировщики вписали в них будущее положение каждой пылинки измираидских минералов; эргодическая живопластика заключается вовсе не в этом, широкое поле деятельности необходимо оставить и хаосу. Выходит, если это не рука проектировщиков, не их артистизм – чей тогда? Кто выполнял резьбу? Кто придал изящество хрупким ангелам, кровожадность – башкам сталагмитовых демонов, иллюзию текучести волнообразным заломам внутренней кожи Собора. Кто осуществил произведение искусства? Нужно будет побольше почитать о нанородящих технологиях.

Я вскарабкался на спинку скамьи, с нее – на костяной выступ одного из кривых ребер Собора. Здесь, посреди главного нефа, из-под поверхности камня, словно через толстую, искажающую черты пленку, выглядывают, пробиваются – натуральных размеров головы. Тени мягко стекают по лбам и щекам; я провел ладонью, кончиками пальцев; холодные, очень холодные, кожа трескается. Я отдернул руку, опасаясь, что еще примерзнет – вот скандал был бы. Слишком резко, слишком! – это же Измираиды, притяжение минимальное, легенький толчок выбрасывает вверх на несколько метров. Я полетел по плоской дуге, грохнулся спиной в защитный барьер биосферы, чуточку амортизировало; теперь меня снова отбросило к могиле Измира. Я еще успел схватиться за одну из скамей, меня развернуло в воздухе, теперь я врезался в пол левым плечом, голова стукнула о камень; сейчас об этом говорится легко, но тогда я был уверен, самое малое, в сотрясении мозга. Не то, чтобы отняло зрение, но боль доминировала над всеми чувствами, заслонила весь свет. Мигая, я ощупал голову. Липко. Только через какое-то время увидел, что пальцы покрыты красным. Волосы клеились кровью. Пошатываясь, я потащился в сторону скафандра. Натянул его, надел шлем, уселся и включил диагностический блок. Микро зонды вошли в меня. Кость не треснула, но кожа рассечена. Крупные кровеносные сосуды не повреждены, так что потеря крови небольшая. Я ждал, пока не пройдет головокружение. От Газмы, до сих пор, ни слуха, ни духа. И черт с ним, ведь это же явный безумец, как я мог предполагать, что он придет вовремя, что вообще придет. Уух, запекло, когда скафандр склеивал рану. Успокаивающие средства начали действовать. Я вернулся в гостиницу Хонцля.

* * *

Запишу, как звучали их сообщения.

Вазойфемгус, который сидел в погрузочном модуле рядом со мной, говорит, что я с самого начала потел, нервничал и хотел выйти назад. Когда объявили старт, я, якобы, бегом бросился к шлюзу.