355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вячеслав Денисов » Месть по закону » Текст книги (страница 6)
Месть по закону
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 19:39

Текст книги "Месть по закону"


Автор книги: Вячеслав Денисов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Через некоторое время, за которое врач не успел даже выкурить сигарету, Пастор, пролистав журнал приема посетителей, выяснил, что час назад в травмопункт с ушибленной раной правой височной области обращался некий Струге Антон Павлович, тридцать шесть лет, безработный, проживает на улице Гоголя, дом пять. Дальше шло пояснение о жене, диагноз...

– Смотри. – Пастор ткнул пальцем в журнал. – Правая височная область.

– Ну, и что? – не понял Соха.

– Я левша. И бил я тому лоху слева.

– Думаешь – он?

Вместо ответа Пастор захлопнул журнал, подошел к доктору и сунул в карман его халата пятьдесят долларов. Так же молча пошел к выходу. Соха в привычном возмущении шевельнул, как рыба, губами и заторопился следом.

– Гоголя, пять, квартира тридцать, – приказал вор, усаживаясь на пассажирское сиденье «марковника». – И быстро.

Глава 7

Всю ночь и часть утра Востриков просидел в колодце, не сомкнув глаз. Он напоминал плюшевого медведя, посаженного заботливыми родителями под елку с подарком в лапах. Когда посреди ночи по колодцу грохотали тяжелые ботинки и слышалась чья-то отрывистая речь, он вспоминал фильм с радисткой Кэт. Разведчицей Катей Козловой, которая так же, как он, сидела в колодце с бесценной ношей на руках. Название фильма он, как ни тужился, вспомнить не мог. Руки, ноги и даже шея Дохлого давно затекли, и он их почти не чувствовал. Востриков приладил ремень к сумке и перебросил ремень через плечо, чтобы – не дай бог! – с сумкой не произошло то же, что и с бутылкой пива. Через час после падения сумки он пересчитал деньги. Если они были не фальшивые, то в сумке находилось восемьсот тысяч самых настоящих американских долларов. От озвучивания этой суммы Вострикову чуть не стало плохо. Курс доллара по отношению к рублю был ему хорошо известен. Ежедневный утренний маршрут его движения по «своей» территории пролегал мимо коммерческого банка, поэтому, когда он вынимал пустые бутылки из урны у входа, перед глазами Миротворца постоянно стояли цифры, горящие рядом с той самой урной. «Отбросив» копейки, не желая мелочиться, Востриков умножил восемьсот тысяч на двадцать девять. Умножал он около часа, до половины второго ночи. Когда же он понял, что в сумке около двадцати трех миллионов рублей, вот тогда ему и стало плохо.

И еще стало страшно. Дохлый не знал, что ему делать с такими деньгами. Первое планирование, на которое ему хватило ума, был подсчет количества дней, которые можно было бы прожить на эти деньги, имея в сутки бутылку водки и пятьдесят рублей на продукты. Получились не дни, а шестьдесят с лишним лет. Постепенно Востриков начал мыслить более практично и приобрел, в уме, конечно, однокомнатную квартиру, машину и дачу. Деньги не убывали. К третьему часу ночи он приобрел в собственность уже четырехкомнатную, две машины и три дачи. Деньги по-прежнему не заканчивались. Он посетил платные курсы водителей, купил огромный джип, вылечился от гастрита и дистрофии за границей, оделся на все сезоны с трехлетним запасом и обставил квартиру мебелью. Проклятые деньги до конца все равно не тратились. На последнем распределении финансов фантазии Миротворца иссякли, и он, поняв, что теперь точно не умрет от холода и голодной смерти, успокоился.

Через десять минут он снова забил тревогу. Где хранить деньги?!

Их можно было закопать в лесополосе, постоянно носить с собой или сдать в банк под проценты. Банкирам Востриков не верил – «кинут». Подумав, добавил: «В банк не пустят». Закопать в лесу – страшно. Вдруг кто-нибудь откопает?! От этой мысли Дохлый съежился и сжал сумку так, что в ней заскрипели пачки банкнот. Носить с собой? До первого милицейского шмона. «Вот суки удивятся!» – в истерике хихикнул Востриков и тут же стал серьезным. Подходило утро, а он еще не придумал способ хранения вечных денег. Когда по колодцу, весело протопав по крышке, прошли в школу ученики, Дохлого озарило.

В лесополосе, примыкающей к железной дороге, помимо «действующих» погребов, в которые постоянно наведывались хозяева и он, Востриков, было великое множество полуобваленных, брошенных ям. Эти погреба давно никем не используются и не прельщают никого, начиная от желающих не рыть погреб, а восстановить – обваленные погреба не восстанавливаются, до бомжей, подобных ему, ищущих место для обогрева и пропитания. Это – самое верное место. В одной из таких ям, глубиной более двух метров, и можно оборудовать тайник, который выступит в качестве банка. Ни тебе процентов за «обналичку», ни дефолта, ни замораживания счета в случае неправомерных действий его, Миротворца. Востриков даже мелко захихикал, приятно удивленный такой сообразительностью. Он почему-то забыл, что на решение этой проблемы потратил ночь и часть утра. Вот теперь главное – донести... о-о-йо-о... – Дохлый даже не смог в уме произнести сумму, которую ему нужно перенести в замызганной «побирушке» от колодца до лесополосы.

На выползание из колодца ушло около десяти минут. Почти омертвевшие и оттого непослушные конечности и даже внутренние органы работали в автономном режиме, сами по себе, не желая получать через мозг команды Вострикова. Он, как осьминог, распластался на земле, задвинул крышку люка и еще некоторое время собирал себя в «кучу». Последнее выражение он обычно употреблял, когда проходил мимо милицейского патруля с авоськой ворованной картошки и парой банок разносолов. Этот момент был самым тяжелым в последние дни жизни и деятельности «крота» Вострикова. Голуби с его задницы непременно перелетели бы на крышу ближайшей колонии общего режима, если бы его хоть раз милиционеры застукали с несовместимыми с его социальным положением, заботливо закупоренными банками с помидорами. А потом... Почему кражи из погребов раскрываются очень быстро, но хозяевам ничего не возвращается? Потому что опера – они умные. Кто крадет продукты из погреба? Самый конченый народ – бомжи. Вот на любого из них, при первой же поимке первого же попавшегося, можно «перевесить» около сотни «висящих темняками» на РОВД краж из погребов. Какая бомжу разница, за сколько эпизодов краж он поедет зону топтать – за один или за сто? Статья и срок совершенно одинаковые при любом раскладе. А так, вполне возможно, в кабинете чаем напоят. А если и не напоят, что более вероятно, то сигарет в камеру – точно дадут. Есть ли смысл упрямиться? «Да, Ваша Честь, за этот сезон я «обнес» сто восемь погребов с продуктами». – «Как же вы это смогли все съесть?» – «А у меня ботулизм». – «Что?..» – «Ботулизм. Постоянно есть хочу. Не верите? А пусть секретарь суда просунет в клетку пять килограммов вареной «Докторской» – и к концу чтения приговора посмотрите, что с ней станет...»

Поэтому Востриков всегда сжимался («собирался в кучу») при виде формы цвета «грязный асфальт». Сейчас он нес не пять кило картофеля, а восемьсот «тонн» «зеленых». Поэтому если чем и пахло для Дохлого всю дорогу до лесополосы, то не «Докторской» и пустячным сроком на общаке, а устойчивым пихтовым запахом сибирских просторов. Оставалось только догадываться, что это за деньги и каким путем они добыты. Ежу ясно, что не так, как Дохлому. Но Вострикову повезло и на этот раз. Было воскресенье, что, очевидно, накладывало особый отпечаток на бдительность милиции, поэтому он без потерь проник в лесополосу, выбрал самый зловонный и отвратительный на вид разрушенный погреб и спустился вниз.

Через некоторое время он выбрался наружу, сжимая в руке сотенную купюру. Было уже девять часов утра, а во рту у Дохлого еще не побывало ни одной крошки. Сначала он привычным шагом тронулся в глубину леса, поближе к железной дороге, но потом, спохватившись и вспомнив о деньгах, засеменил своей дистрофичной трусцой в город. Пусть банки не работают – у «менял» всегда можно поменять валюту на рубли и наоборот. Менее чем двадцать девять к одному новоиспеченный брокер Востриков ставить не собирался...

Антон проснулся, словно опустился с небес на землю. В комнате настойчиво переливался трелью телефон. Что за черт? Струге непонимающе уставился на сервировочный столик у дивана, на себя, одетого, и посмотрел в зеркало в мебельной «стенке». Телефон продолжал настойчиво петь, а Антон никак не мог прийти в себя. Воспоминания о вчерашнем возвращались медленно, словно протекая сквозь игольное ушко. Он мог отчитаться за каждый день из шести лет своего «судейства», но прожитый накануне день был словно засвеченный в проявленной фотопленке кадр. Помогла головная боль. Едва она вошла в голову, не торопясь, со знанием дела, как память сработала на опережение. Разгадав загадку своего дежа-вю, Струге встал с дивана и подошел к телефону. В том, что звонит Пащенко, он не сомневался. Так нагло ждать подхода абонента, будучи уверенным, что тот дома, не вешая после пяти гудков трубки, может только он. А если Струге с женщиной и эти трели раздаются в самый неподходящий момент?! Не волнует. Женщина подождет. А если не женщина, а он сам ждать не может? Не волнует.

Конечно, это звонил Вадим. Он пожурил Струге за долгий сон, напомнил о футболе, поведал о том, что у него всю ночь болел живот, и «забил стрелку» в одиннадцать у входа на стадион. Судя по шумам в трубке, у него работал телевизор, но ни по одной из программ не мог идти фильм, в котором отчетливо для Антона прозвучала бы фраза: «Прокурор, твой гребаный кофе готов, а я пошла, приятно поорать на стадионе». Там была еще и женщина. Была, потому что в момент назначения встречи у стадиона в квартире Пащенко громко хлопнула дверь.

«Вот так, – думал Антон, раздеваясь перед походом в душ. – Одни по ночам любовью занимаются, да по утрам им готовят хоть и «гребаный», но кофе. А я, Моя Честь, на грязных погребах жулье высматриваю. Какой ты судья, Струге? Ты – мент».

Последнее замечание в свою сторону чуть было не испортило настроение Антону. Ему было обидно признаться самому себе не в том, что он продолжает быть следователем, а в том, что он – не судья.

Принимая на тело упругие струи воды, он поймал себя на том, что думает о Земцове и вчерашнем, так позорно закончившемся мероприятии недоумков от милиции. Сколько их, безбашенных, твердоголовых и яйцелобых, сейчас трудится, пытаясь защитить всячески открещивающийся от них Закон? Антон вспоминал уголовные дела, и перед ним всплывали, как на экране компьютера, документы, «подготовленные» такими сотрудниками милиции. Эти документы находились в делах и попадали в суд. И именно на основе этих документов судье Струге нужно было решать человеческую судьбу. Да пусть он будет трижды негодяй, этот преступник! Никто не собирается идти от обратного и утверждать, что он не подонок! Это удел адвокатствующей братии. Но если ты сотрудник уголовного розыска или следствия и решил прекратить преступную жизнь негодяя, то ты работай не для того, чтобы побыстрее заполнить карточку о раскрытии преступления или сдать в суд дело! Понятно, что у вас этот свистящий во все дыры, дебильный во всех своих проявлениях план, но если ты, во-первых, порядочный человек, то ты работай не на план, а на дело! Боишься, что выкинут из органов, как собаку, и со своим образованием и способностями не найдешь пристанища в народном хозяйстве?!

А ты не боишься, Струге?

Да, того самого Струге, который за вашу безграмотную подготовку дела к суду, за обвинительное заключение, написанное рукой не следователя с высшим образованием, а питекантропа, за продиктованный оперуполномоченным текст явки с повинной, за отсутствие в деле доказательной базы вернет дело на дополнительное расследование и напишет представление в следственный отдел – «прошу научить следователя такого-то профессионально заполнять протокол осмотра места происшествия и обязать его писать слово «мелиция» через «и». И тогда ты, уважаемый следователь-опер-начальник, не просто вылетишь из органов, а по статье.

Струге так и делал. Потому что был уверен: если ты что-то делаешь, то делай это по-человечески, для дела, а не для плана. Он знал следственную работу не понаслышке, а потому имел представление о том, каким должно уголовное дело попадать в руки судьи. Он уважал судей, поэтому не смел над ними смеяться, отправляя им «шитые» дела. Именно поэтому он и не позволял никому смеяться над собой сейчас.

А Земцова жаль. Жаль по-хорошему. У него идиот подчиненный, а спросят обязательно с Земцова. Он никогда не подставлял на «разборах полетов» у начальника своих людей, через это и страдал. И седел Александр Степанович Земцов быстрее всех в управлении. Потому что больше всех работал, меньше всех ошибался и прикрывал собой дебилов, наподобие вчерашнего майора. Да, до такого нужно додуматься – привезти в банк воровской общак, отключить сигнализацию и сидеть, ожидая вторжения... Когда речь идет об общаке, тут нужно быть готовым ко всему, но только не к войне! Вор ради спасения общака сделает все от него зависящее! Он за общак задницу разорвет и себе, и окружающим! А майор бросает где-то в кабинете кейс с долларами и держит на мушке вход. Ну, не идиот ли?! Как жаль Земцова. Судя по разговору, он был не в курсе «спецоперации», но отчитываться за ее проведение будет сам. Таков уж опер «по жизни» Саша Земцов. Поэтому и седеет быстрее всех...

Антон вышел из душа и надел спортивный костюм. На душе после морального самоистязания стало гораздо легче. После шести лет в должности федерального судьи он научился лишаться многого. Удовольствий, доступных многим, но непозволительным, с точки зрения гимназистки Смольного. Поступкам, на которые раньше был способен – просто так, ради шутки. Он даже пиво под «Чемпионат мира по футболу-2000» покупал с вечера, когда на улице было темно и его никто не мог увидеть с пакетом, наполненным бутылками. Ну и что, что он в отпуске? Он – судья, черт побери...

Опять звонок. На табло АОН высветились сплошные прочерки. Звонили с таксофона. Кто может звонить ему с таксофона?

– Слушаю.

– Я знаю, кто ты и чем зарабатываешь на жизнь. Но и ты уже наверняка знаешь, чьи у тебя деньги. Возьми себе десять «штук» за синяк и верни оставшееся. Предлагаю не усложнять друг другу жизнь. Я перезвоню через час.

Гудки.

Вы смотрели по телевизору рекламу мороженого «Фишка» и шоколадных батончиков «Шок»? Нет, Антон не испугался. Он был просто изумлен до такой степени, что молча просушил волосы полотенцем, налил себе полстакана коньяка и спокойно выпил. И лишь после этого, закинув в рот толстый кусок карбонада, с набитым ртом произнес:

– Пастор прое...л общак.

Он уже почему-то не стыдился этих слов. Не стыдился, потому что сейчас он находился в том положении, когда любой нормальный человек просто-напросто может не только испугаться, а впасть в панику. Антон сидел с влажными, взъерошенными после полотенца волосами и, глядя на себя в зеркале, жевал мясо.

Что происходит?

Его целенаправленно и весьма технично «грузят». О сумме речи в разговоре не шло, но Струге и без подсказки догадался, что кто-то просит его «вернуть» восемьсот тысяч долларов. Тут не нужно быть провидцем. «Возьми десять «штук» за синяк». Синяк Антон получил в тот момент, когда Пастор с подручным пытался скрыться со своим общаком. Пастор знает, что Антон – судья. Это тоже понятно из его слов. Так же совершенно понятно, что квартира сейчас под наблюдением, если не сказать проще – в осаде. Телефонная коробка находится в подъезде, этажом выше, поэтому вполне вероятно, что и телефон под «контролем».

«Вышли на меня они через травмопункт, – размышлял Антон. Пытаясь сосредоточиться, он понимал, что ситуация совершенно дикая – федерального судью, заведомо зная, чем это может впоследствии икнуться, «конкретно грузят на бабки». – Черт!.. Все ясно и понятно, кроме главного – почему он решил, что общак у меня?!»

Антон пытался, словно перематывая кинопленку в замедленном режиме, воспроизвести события от того момента, как Пастор с подельником выбежали из банка, до той секунды, как он получил удар и потерял способность ориентироваться. Он хорошо запомнил, как подсел под руку впереди бегущего и, пользуясь центробежной силой движения его тела, ударил его локтем в грудь. Даже не в грудь, а скорее под ребра... Он хорошо помнил хрюкающий звук пораженного противника. То, как он отлетел в сторону после удара, Антон видеть не мог, потому что разворачивался ко второму бегущему, но грохот металла говорил о том, что тело с силой отлетело от него и ударилось о машину.

А вот дальше...

Дальше – звон, малиновые шторы, постепенно меняющие цвет до бледно-бирюзового, шум и отрывисто мерцающие в открытых глазах маленькие фонарики – потеря ориентации.

– Черт!..

«Я был уверен, что они уехали с сумкой! А сейчас получается, что сумка осталась на месте? Тогда почему ее не нашли собровцы, которые перепахали каждый квадратный дюйм площади от забора до банка?»

Мысль о том, что его решили «подгрузить» за нападение у банка, Антон отмел сразу, как несостоявшуюся версию. Конечно, его можно за это наказать, по воровским меркам, наверное, можно. Но тогда бы сказали: «Слышь, олень, за то, что не в свои дела пятачину засовываешь, заплати-ка пятерочку баксов – и мы в расчете; а если «фээсбу» за нами «запасешь» – это твое дело. Получишь лишнюю дыру в голове». Беспредел, конечно, но такая «предъява» выглядела бы более натурально, нежели та, которая прозвучала по телефону. Звонивший твердо уверен в том, что судья Струге Антон Павлович завладел воровским общаком и сейчас, пересчитывая купюры на диване, строит планы о рациональном вложении капитала.

Что делать?

Антон не волновался. Он прекрасно отдавал себе отчет, что ему никто не поверит, начни он объяснять ситуацию так, как есть на самом деле. Слишком велика мотивация у того, кто звонил, чтобы вернуть общак. Если деньги потеряны при стычке... Если их нет в милиции – а такие, как Пастор, вряд ли будут страдать от недостатка информации о делах внутри УВД – наверняка уже прозондировали тему... И если резонно предположить, что сумка не умеет сама по себе летать и выбирать место для посадки... То единственное, что может прийти в голову Пастору, – деньги у Струге. А у кого еще? Если бы Антон не носил фамилию Струге, то он тоже бы сказал: «Деньги – у Струге». Может быть, именно поэтому он и не волновался, расчесываясь в ванной, потому что все для него было словно написано на листе бумаги.

Но в вопросе выработки версий он пошел дальше Пастора. Первой и основной он бы выбрал версию милицейского «кидняка». Менты договорились с судьей устроить цирк с неохраняемым кейсом, и в момент его похищения деньги исчезают. Менты кричат, что доллары у Пастора, который их обхитрил. На такой позор можно пойти, зная, что утешением станет доля из восьмисот тысяч. Но Пастор тоже не пальцем деланный! Наверняка все продумал. И это тоже. Но версия у него при «рецензии» не прошла.

Почему?

Потому что он, так же, как и Антон, уверен, что общак он вынес из банка не по плану хитрой милиции, а вопреки плану ее умственно «недоделанных» представителей.

Ну, что же. Обычное воскресное утро. Намечается приятный во всех отношениях денек. Только, кажется, «рыбхоз» сегодня останется без поддержки Антона.

Струге накинул куртку и вышел на лоджию. Сейчас они по нему стрелять все равно не станут. Час еще не прошел, разговор не состоялся. Антон поднес огонек зажигалки к сигарете и окинул двор взглядом. На стоянке у дома, наискосок, словно упавший с неба, да так и оставленный, стоял «Фольксваген» чернильного цвета. Из обоих окон струился легкий дымок – ребята курили. Позвонить Земцову? Пусть со своей пятнистой братвой подъедет да расшугает этих курильщиков? И на сколько этого испуга хватит? На час. А потом судмедэксперт Боря Медунов будет выковыривать из головы безвременно почившего Струге расплющенную пулю. Да и испугать-то Земцов никого не успеет – телефон наверняка на «прослушке». От этих ребят всего можно ожидать. Через минуту после звонка «Фольксваген» не торопясь отъедет, оставив на месте стоянки пару дымящихся чинариков...

Думай, Струге, думай.

Антон метнул окурок в голубя у «Фольксвагена» и вернулся в комнату. Подошел к домофону и нажал кнопку. Пролетом ниже стоял, привалившись к стене, какой-то «бык» в кожаной куртке.

Какой-то... Не какой-то, а – Пастора «бык»!

Антон усмехнулся и стал ходить по квартире.

«Думай, думай... Думай хотя бы о том, как выйти из квартиры. Все остальное придет само собой, как по накатанной колее».

Глава 8

Антон сел на диван и посмотрел на телефон.

«А может, я подгоняюсь и он не прослушивается? Зачем тогда «бык» на площадке? Чтобы я не смог позвонить от соседей. Все правильно, молодцы, ребята. Но проверить ваши способности не мешает».

Струге снял трубку с телефона и набрал домашний номер своего секретаря в суде. Алла, как видно, встала давно, потому что в комнате урчал, затихая, пылесос – Струге помешал комнатной уборке.

– По воскресеньям грех убираться, – наставительно произнес Антон.

– Ой, Антон Павлович! – удивленно воскликнула девушка. – Что случилось?

Действительно, что-то должно было случиться, если Струге впервые за четыре года совместной работы позвонил ей домой в выходные.

– Ничего особенного. Я просто хотел тебя попросить об одной услуге. Для этого тебе даже не придется выходить из дома. Выполнишь?

– Конечно, – не раздумывая, произнесла она. Струге обожали все секретари, но он достался почему-то именно ей. Это судьи считают, что им выдают секретарш. Секретари считают наоборот. Если кто-то не верит, то пусть зайдет в первый попавшийся райсуд и поговорит с тем и с другим. Разница будет пугающей и обескураживающей, так как необходимо будет некоторое время, чтобы понять – кто здесь за главного?

– Вот и ладушки, – совсем уже по-отечески брякнул Антон, несмотря на то что разница в их возрасте составляла всего девять лет. – Тогда позвони, пожалуйста, в аэропорт и узнай – можно ли заказать на сегодня, на вечер, билет до Цюриха.

– Куда?..

– До Цюриха. Цюрих – это город такой в Швейцарии. Там очень много банков, синего снега и шоколада «Альпен Голд».

– Я позвоню... – обескураженно пролепетала Алла. – Обязательно перезвоню.

– Спасибо, – поблагодарил Струге и повесил трубку.

Не сводя глаз с часов, он ждал.

Звонок был предугаданным, поэтому прозвенел ровно через сорок секунд. Однако, несмотря на надежду на ошибку в рассуждениях, он все же прозвенел, и Антон вздрогнул.

– Слушаю.

– Антон Павлович, – заговорил знакомый с утра голос, – местные авиалинии не выполняют международные рейсы.

– Я знаю, – спокойно ответил Струге. – Из нашего аэропорта можно перелететь только через границу области. Что-нибудь еще?

На другом конце провода некоторое время висела тишина, потом – вздох, и:

– Где деньги, Антон Павлович?

– Я вспоминаю, куда могла улететь ваша сумка. Пока ничего не получается. Нужно было не бить меня по голове. Кстати, как вас зовут? А то как-то неудобно вас Пастором величать.

– Сергей Борисович. Но мне кажется, это не так важно. Ваша бесцеремонность меня не обидит. Так где деньги? Десять тысяч долларов – это слишком щедрое извинение от такого человека, как я. Но меня волнует не это, а известная вам сумма. Я бы понял вас, если бы на вас не вышел. Тут без вопросов можно было присвоить все. Но ведь я на вас вышел! А в этом случае самым разумным было бы вернуть мне деньги и получить за это заслуженное вознаграждение. Или я не правильно рассуждаю?

– Сергей Борисович, а вам известна аббревиатура – «Ф-С-Б»?

– Антон Павлович, а вам известна аббревиатура – «Т-Т»?

– Вы мне угрожаете? – спросил Струге.

– Подскажите другой способ заставить вас отдать мне деньги.

– А почему вы решили, что сумка у меня? Вы ведь сумку ищете, не правда ли? Но вы уехали, а все это время я был на глазах у трех десятков людей из правоохранительных органов. Как я мог уйти с деньгами?

– Но куда тогда могла деваться сумка?!

Антон понял, что Пастор не настолько уверен в своей правоте, как он ожидал.

– Значит – она у меня?! – в тон собеседнику повторил Струге. – Вы с ума сошли? Я судья, а не вор. Свои понятия вы чтите, а чужие вам признавать «западло«?

– Какие у вас могут быть понятия?! – возмутился Пастор. – Какие понятия могут быть у мусора?! У него могут быть представления, а не понятия! В общем, так. Машину из-под окна я убираю. Телефон «освободить» не обещаю, потому что вы мне все равно не поверите. Но это ваше дело. Мне «палево» лишнее тоже ни к чему. Только запомните, Антон Павлович, я и не надеялся сегодня услышать от вас что-то вразумительное, поэтому с сегодняшнего дня вы будете постоянно чувствовать мое дыхание. Я знаю, на что иду. Если через шесть дней я не верну то, что не принадлежит ни вам, ни даже мне, то моя участь будет решена и без вашего участия. Я знаю, сумка, точнее, то, что в ней находилось до нашей встречи, – у вас. И будет лучше, если вы не секретаршам будете звонить да меня на тупость «пробивать», а как следует продумаете мое предложение. Оно чересчур щедрое. Через шесть дней, перед тем, как мне уже нечего будет делать в этом городе, я заберу вас с собой. До свидания.

– Совет на прощание. Проработайте другие версии. И просьба – «быка» с лестницы тоже уберите.

– «Бык» не мой. В милицию позвоните – машина-то уедет, а «бык» куда денется? А у меня не так много людей, чтобы ими разбрасываться. До встречи.

Антон положил трубку и пинком распахнул входную дверь. Снизу, с лестничного пролета, на него, сморщив узкий лоб, посмотрел молодой парень.

– Ты кто такой?! – взревел уязвленный Струге.

– Светку жду... Из двадцать восьмой. – Парень был напуган.

В соседней квартире проживала дочь хозяина – семнадцатилетняя Светлана Волынчук.

– А чего уже полчаса на площадке торчишь?! – продолжал наседать Антон.

– Ее мамка не отпускает со мной гулять...

– Ну и иди тогда с глаз долой!

– Я и так специально с глаз ушел... Как вы меня увидели-то?..

Антон вздохнул и прикрыл дверь. В маленькой бутылочке еще оставалось около пятидесяти граммов коньяка. Он выпил и положил в рот ломтик лимона. Морщась от нестерпимой кислоты, он снова тихо произнес:

– Светку он ждет...

И добавил:

– Думай, Струге, думай...

До встречи с Пащенко оставалось сорок минут. Если выйти из дома сейчас, то можно успеть.

Первыми серьезными товарно-финансовыми отношениями, в которые вступил Востриков на рынке города, стали покупка однокомнатной квартиры в центре Тернова, приобретение хорошей одежды на ярмарке в ЦУМе и помывка за семь рублей в общественной бане. Собственно говоря, все было наоборот и началось с бани, в которую Дохлый зашел, сжимая в одной руке огромный пакет с новым строгим костюмом, рубашкой, ботинками и кожаной курткой, а в другой – незабвенную «побирушку». Кассир бани долго выясняла у Вострикова, какие он имеет кожные заболевания и не желает ли он помыться в луже, которых на улице, слава богу, скопилось больше, чем нужно. Оскорбленный Миротворец потряс в воздухе пачкой сотенных купюр, призывая к себе всеобщее уважение и объясняя придирчивой банщице, что он на даче рубил капусту, поэтому приехал «во всем старом». Его запустили, и он в течение трех часов мылся, оттирал вековые засалины на спине, груди и крыльях голубей, брился, парился на полке, лежа думая о том, что жизнь коротка и прожить ее нужно так, чтобы не было потом обидно за бесцельно прожитые годы. Это он помнил из уроков в колонии для малолеток, но решил принять к сведению почему-то именно тогда, когда на него упала сумка с чужими деньгами. Помывшись, он вышел в раздевалку и лицезрел себя, чистого. Из зеркала на него по-сайгачьи глупо смотрела медицинская спринцовка, перевернутая вверх ногами, – раздутый живот, тощая грудь и маленькая, как у дрозда, голова.

«Ничего, – успокоил себя Востриков, – отъедимся и форсу наберем быстро».

Вряд ли кто-нибудь из знавших Дохлого в лицо узнал в человеке, одетом в кожаную куртку, прежнего бомжа. Еще там, пряча под листву сумку с воровским общаком, Востриков дал себе слово «не прос...ть деньги, а использовать для восстановления личности». Этот лейтмотив звучал в нем все время. Поскольку идти в баню с суммой, которую он планировал потратить на жилье, было бы по крайней мере глупо, он вернулся за деньгами в лесополосу, заодно и проведя разведку – не пытается ли кто обезжирить его, счастливого. Поскольку никто даже не мог предполагать, что в яме, в которую и глядеть-то нельзя, не зажав нос, находятся восемьсот тысяч долларов, к ней никто и не подходил. Проверившись, как Мата Хари в концертном зале – крутанувшись пару раз около ямы, Востриков вынул из сумки тридцать тысяч и направился в агентство недвижимости «Твой дом», которое присмотрел еще утром.

Удобный вариант подвернулся быстро, потому что Вострикову, ошалевшему от неожиданно привалившего фарта, все варианты были удачными. Однокомнатная квартира в центре города обошлась в двадцать три тысячи плюс расходы на уплату процентов чайкам-риэлторам. Когда он остался один в своей квартире, к нему пришло чувство тихого помешательства. Он ходил по комнате, заглядывал в туалет, проверял рукой – на прочность – раковину в ванной. Несколько раз спустил воду в унитазе, слушая шум воды, как божественную музыку.

К вечеру в его квартире работало сразу несколько бригад рабочих – одни собирали «стенку», другие устанавливали мягкую мебель, третьи возились на кухне, свинчивая кухонный уголок. Дохлый балдел на глазах. Уже под конец рабочего дня он заказал бронированную дверь, и ее устанавливали до поздней ночи – Востриков пообещал щедрые чаевые. Пришлось их отдать. Из изъятых в яме тридцати тысяч еще оставалось столько, что Миротворец, лежа в ботинках на велюровом диване, тихо застонал. Пролежав в истоме несколько минут, он подскочил и вынул из кармана пиджака блокнот. На следующий день намечалась покупка телевизора и...

Дохлый задумался. Он представления не имел, что еще должно быть в квартире. Решив завтра поутру сходить к соседям познакомиться и высмотреть весь интерьер, он закурил сигарету, да так и уснул, в ботинках, костюме и блокнотом в руке...

Утром он обнаружит прожженные тлеющей сигаретой брюки, подол костюма и, главное – дыру в диване, в которую легко можно было засунуть его, птичью, голову. Но это уже не могло испортить настроения проснувшегося, теперь уже не бомжа, а жильца квартиры номер семьдесят четыре дома сто три по улице Маркса. Подумаешь, диван прожег. Отдадим в детский дом, себе новый купим.

Но сейчас он крепко спал, держа в дрожащих пальцах зажженную сигарету...

Слухи о «суперкраже» Пастора, естественно, не могли миновать Тимура. Он узнал об этом поздно ночью от «своего» человека в команде Пастора, и, как подтверждение, было сообщение от знакомого «гаишника» на дороге, когда Тимур утром в воскресенье ехал в бассейн. Инспектор разговорился и поведал угостившего его банкой пива Тимура, что они (милиция) «полночи гоняли какого-то бандюка с деньгами». Инспектор был свято уверен в том, что Тимур – крупный бизнесмен, занимающийся продажей кузбасского угля, поэтому и принимал от него иногда пиво, иногда – бутылку хорошей водки, а иногда и деньги. В сознании инспектора отложился тот факт, что раз ты богат, то богат незаслуженно – «попал в струю», а значит, нет ничего страшного в том, что он примет от набоба презент. Выяснить, брал бы инспектор подаяния, узнав об истинном роде деятельности Тимура, или нет, не представлялось возможным, так как мент никогда не узнает, кто такой Тимур. Он так и звал его – «Тимур», будучи уверенным, что это имя. На самом деле это было не имя, а прозвище, данное Владимиру Лякину еще пятнадцать лет назад, на «строгаче». Свое погоняло он получил за коварство поступков, изощренный ум и умение в нужный момент «продать» ненужного человека. Все, чего он достиг, зарабатывалось им кровью, хитростью и умением перешагнуть через все, даже через тело умирающего бывшего друга. У Тимура не было друзей, у него были временные компаньоны, с которыми он общался до тех пор, пока видел в них необходимость. Поэтому многие сторонились его, справедливо полагая, что лучше вообще ни с кем не иметь дел, нежели их иметь с Владимиром Лякиным.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю