Текст книги "Месть по закону"
Автор книги: Вячеслав Денисов
Жанр:
Криминальные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Этот тридцатипятилетний мужик, не раз бывавший под наркоманскими ножами и «стволами», заперся у себя в кабинете, пил из горла дешевую водку, предназначенную для осведомителей, и горько плакал. Он рыдал, как ребенок, проклиная все, чем занимался до этого момента. Через четыре часа он вышел из своего кабинета, зашел к начальнику и положил ему на стол рапорт об увольнении. Сверху он вывалил пистолет, удостоверение и ключи от сейфа. Долго смотрел в глаза своему начальнику, после чего промолвил:
– А пошло это все на х...
И ушел домой.
В одиннадцать вечера в отдел позвонила сходящая с ума жена Волчкова и сообщила, что видит в окно лежащего у подъезда мужа. Тот пошел выносить мусор и не вернулся. Причину такой задержки она и видит сейчас в окне.
Но Волчков и здесь подсуропил Артемову. Получив в грудь две пули, он выжил. Выжил, наверное, лишь для того, чтобы назвать имя Артемова. Антон хорошо помнил, как были подняты на ноги все опера города. Но оказалось это пустыми хлопотами. Проколовшись раз, прокалываться вторично осторожный наркоделец не собирался. Волчков уже встал на ноги с больничной койки, когда Артемова, совершенно случайно, планово проверяя один из адресов, задержал участковый уполномоченный. Простой молодой парень, младший лейтенант, для которого оперативная работа – урман дремучий. На удивление всем, Артемов оказался не из тех, кто может умело бодаться с опытными сыскарями. Те раскололи негодяя за два часа. И вытянули все, что можно вытянуть из наркодилера. А опера по линии «тяжких»... Ох, как они умеют тянуть... И за наркоту, и за стрельбу по коллеге, и за жисть босяцкую в городе Тернове...
Все бы ничего, да рука теперь у Андрея Волчкова не движется. В локте ее пулей Артемов перебил. И курить бывший сыщик бросил. Из-за второй пули половину левого легкого вырезали. А так все нормально. Живет. Но уже никогда не будет носить оружие и удостоверение опера. Так распорядилась судьба. Физических калек на службе в органах внутренних дел не оставляют. Предложили бумажки в кадрах перекладывать. Да только посерел Андрей лицом и ушел от начальника ГУВД.
Закончилось следствие, передали дело в суд. И отписал Заруцкий его не кому-то, а Струге. А тот воспринял это как эпизод работы. Служебный момент. Потому что знал – поступит по закону. Учтет все доказательства, оценит их и здраво рассудит. И если следователь, ведший дело, окажется натуральным уродом, то судья может Артемова и оправдать. Если не будет никаких доказательств, то так и будет. С героином все понятно. Тут срок у Темы уже есть. И немалый. Но с ментом-то как быть? Будут заседания, будет и пища, решил Струге. Но все-таки не выдержал. Уж слишком широкий штат осведомителей в свое время был у следователя прокуратуры Струге...
Зашел он к Поборникову в тот момент, когда он был один. Наклонился над столом и прошептал. Прошептал так тихо, что сам себя едва слышал:
– Что же ты, сука, делаешь?
– Ты о чем, Антон Павлович?! – вскипел Поборников, бывший юрист мясокомбината.
– О тех десяти тысячах долларов, что тебе за Артемова передали. Что же ты делаешь, судья?..
И вот сейчас – Пащенко. Знают, через кого обратиться. Но в отличие от них Вадим знает, что сейчас лучше ему рассказать правду, нежели Струге узнает об этом потом. А в том, что Струге узнает, прокурор не сомневался. Может, это и называется дружбой?
Подходя к дому, Антон передернул плечами. Он и сам уже стал путаться в понятиях. Дружба, игра, закон... Все перемешано, как навоз с соломой, которым обмазывают стены загона. Маленького крепкого помещения с едва видимыми оконцами, где держат скот. Чтобы не разбежался. Интересно, что на самом деле есть закон? Уверенность в том, что скот нужно держать в стойле, или закон – это тот самый, перемешанный с соломой, навоз?
Странно, что задуматься об этом пришлось лишь сейчас...
«Фольксвагена» перед подъездом Антона не было, зато у соседнего, словно фиговый листок на причинном месте, сиял перламутровой зеленью «BMW» пятой серии.
«Смена караула, – решил Антон, – вот и верь после этого слову вора».
Он почувствовал, как внутри его начинает закипать гнев. Они, эти засранцы, что, совсем нюх потеряли?! Или не понимают, с кем в игрушки играют?! Струге, зная свой характер и ведя с ним бесполезную затяжную войну, был уверен в том, что если не успокоится сейчас, то не успокоится вовсе. Пройдя мимо иномарки, он спокойно вошел в подъезд и, поднимаясь пешком по лестнице, осаживал себя бессмысленными фразами: «Спокойно, не нужно ни на что обращать внимания», «не стоит опускаться до криминальных разборок» и что-то еще. Не дойдя до своего этажа двух пролетов, он почувствовал, что взорвался и вместе с осколками его спокойствия улетают куда-то вдаль трезвый расчет и судейская степенность.
«Меня что, совсем ни за кого не считают?! Обалдели, жулики-разбойники?! А если я играть начну?»
Спохватившись, вспомнив, кто он есть такой, он тут же отогнал от себя мысли, которые мог позволить себе шесть лет назад. Вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь и с силой ее захлопнул. Швырнув куртку в шкаф-прихожую, он потянул носом воздух.
Что-то было не так...
Глава 10
Специальный корреспондент «Нью-Джерси таймс» в Тернове Майкл Приттман был одним из тех журналистов, которые на завтрак, обед и ужин любят подавать горячее. Такие, как он, любители «шока по-ихнему» делятся на две категории. Первые фотографируют из засад, сквозь зашторенные окна, оргазм суперзвезд, выдавая его впоследствии на передовицах своего издания за половую несостоятельность, или выступают в роли оракулов-гинекологов, сообщая широкому кругу читателей о чьей-то беременности. Как правило, героини подобных статей именно из них узнают, что им следует ждать ребенка.
Майкл Приттман относился ко второй категории. Он и его коллеги вели беспощадно-просветительную борьбу с безграмотностью граждан США и Тернова относительно криминогенной обстановки в городе и России в целом. Умение в банальном бытовом убийстве видеть руку «русской Никиты«, а в краже бутылки кагора из супермаркета – «звено загадочной цепи хищений, прокатившейся по тихому, забытому богом городу Тернову» часто оборачивалось для Майкла судебными заседаниями. Россия – это не Америка. В этой «забытой богом стране» шокировать можно только тинейджера новым сортом «Дью». А остальной народ в шоке прибывает уже последние десять лет – как минимум. За фуфло здесь могут просто от нечего делать морду набить и деньги отобрать. Так уже не раз случалось с Приттманом.
После последнего отнятия двухсот двадцати долларов США он прибежал в первый попавшийся райотдел милиции и, показывая рукой на дверь, закричал дежурному: «Он там! Он там!» Дежурный по райотделу вяло потягивал американский «Бонд» российского производства и смотрел сквозь поцарапанное оргстекло на Приттмана. Майкл призывал службу «911» к действию до тех пор, пока к нему не подошел сержант и не рявкнул:
– Че орешь, чурка раздолбанный?!
– Господин капитан! – «Чурка» кинулся к дежурному. – У меня есть отобрать деньги на улице! Двести доллар!
– Я не понял. – Дежурный повернулся к помощнику-сержанту. – У него есть двести долларов или их нужно у кого-то отобрать на улице?
– Иди сюда, нерусь! – приказал сержант. – Говори, что стряслось?
Приттман ожидал, что сейчас будут подняты на ноги все патрули, привлечены все детективы, кто не был еще внедрен в мафию, и оцеплен весь район. Так, во всяком случае, было бы в Нью-Джерси. Вместо этого сорокапятилетний капитан вздохнул, вытянул из ящика стола какой-то бланк и вооружился шариковой ручкой, перемотанной изоляционной лентой. Приттман не понимал, как можно заполнять бланк заявления о грабеже, если преступники сидят на лавке в ста метрах от райотдела. В перерывах между ответами на вопросы Майкл призывал стражей порядка к благоразумию и действиям, однако, пока не был заполнен протокол и у журналиста не отобрали объяснение, капитан сидел, а сержант смотрел по телевизору «Бэтмен возвращается». Подписывая протокол, Майкл, уже смирившийся с тем, что двести двадцать долларов безвозвратно потеряны, пробегал глазами написанное и по ходу чтения придумывал разгромную статью о деградированной российской милиции.
– Тут неверно записано! – ткнул он пальцем в текст. – Тут записано – «Они мне сказали: «Отдай деньги!»
– Ну, – непонятно для Приттмана произнес капитан.
– Уот – «ну»?! Они не говорить этого!
– А что они говорить? – осведомился капитан.
– Они вообще ничего не говорить! Они окружиль меня в тесный кольцо! Я отдал им деньги и часы!
– Я не понял, – поморщился капитан. – Они у вас ничего не требовали, а вы им отдали деньги и личные вещи?
– Они хотел убить меня! – Майкл даже покраснел от тупости капитана. – Они меня убить!
– Они это обещали? – Дежурный с двадцатилетним милицейским стажем действовал в рамках ныне действующего российского уголовного законодательства.
– Я догадаться это!
Может, в Америке это и квалифицируется как «грабеж», но в России, если тебя, ни слова не говоря, просто остановили, а ты в благодарность за это отдаешь ценности – это вообще никак не квалифицируется. Капитан вздохнул и, не желая напрягать возрождающиеся в последнее время российско-американские отношения, потянулся к радиостанции.
Через десять минут патруль ввел в дежурное помещение четверых молодцев, и Приттман, радостно тыча во всех четверых, уверял капитана: «Он! Он!»
– Больной какой-то, – буркнул, выкладывая на стол дежурного доллары и часы, восемнадцатилетний парубок. – Мы к нему подошли закурить попросить, а он часы сорвал с руки, баксы вытащил, отдал и убежал. Хотели вернуть – не догнали. Бегает, падла, как олень...
Еще бы. Майкл Приттман был первым в колледже на дистанции четыреста метров.
С тех пор Майкл был более осторожен как с уличной шпаной, так и с милицией. По его мнению, ни от одних, ни от других толку не было. А после суда, на который его вызвали в качестве ответчика за клевету, «выразившуюся в публикации недостоверных данных на страницах местного издания», Майкл насупился еще и на судебную власть. Судебный процесс вел некто Струге, который задавал каверзные вопросы, а в промежутках между этим сидел, как истукан, даже не глядя на выступающих. Майкл пытался уловить хотя бы одно движение судьи, за которое можно было зацепиться и потом обвинить суд в предвзятости к иностранным гражданам и коррумпированности. Но закончилось тем, что даже его, Приттмана, адвокат в конце процесса сдулся, как шарик, и вынужден был признать, что они не правы. Самое обидно для Майкла было то, что ему самому это было известно с самого начала. Пришлось выплатить две тысячи долларов за моральный ущерб и четыреста рублей госпошлины. У Приттмана был свой счет в России, и он им воспользовался. Если бы пришлось платить «Нью-Джерси», то следующая бессрочная командировка Приттмана была бы в Ирак.
Майкл затаил обиду, выжидая момент. Он чуть не подпрыгнул от радости, когда услышал по местным «Новостям», что правоохранительные органы сумели задержать крупного преступного авторитета вместе с «кассой». На следующий день он встретился с одним из сотрудников милиции и выяснил, что в этом деле свидетелем проходит некто Струге. Это русскому человеку трудно запомнить такую фамилию, а американцу – раз плюнуть. Эту фамилию он хорошо помнил не только из-за ее нерусскоязычного происхождения. Майкл Приттман каждой клеткой своего организма почувствовал, что вскоре в Нью-Джерси получат сенсационный материал. Статья будет называться – «Судейская джига вокруг воровского общака». Да, это будет в самый раз. Обещанный огромный гонорар от Мэла Боско – главного редактора и, как следствие, поездка с Салли во Флориду ему уже обеспечены.
Что-то было не так.
Антон еще раз потянул носом воздух. Едва заметно, но все же чувствовался запах, который трудно спутать с чем-либо еще. В комнате витал аромат сигариллы. Антон знал этот запах. Пащенко иногда любил побаловаться этими тоненькими сигарами с пластмассовым мундштуком. Они продавались в узких жестяных портсигарах. И Струге готов был поклясться, что в его квартире побывал прокурор, если бы не расстался с ним десять минут назад.
Дверь в комнату была прикрыта – так он ее оставил, уходя из дома. Антон напрягся. Присутствие чужих ощущалось настолько явственно, что казалось – толкни он дверь, и пред его взором предстанут все, кто здесь побывал. Антон в ожидании этого так и сделал. В квартире никого не было. Зато саму комнату невозможно было узнать. Такой «порядок» может навести только артиллерийский снаряд. Все вещи были выброшены из шкафа и «стенки», и, если судить по их внешнему виду, по ним довольно длительное время ходили в обуви. Диван разрезан, и из него торчали клочки поролона. Такие же клочки валялись по всей комнате. Линолеум был оторван от уголка и задран. Поскольку его в целом состоянии было задирать проблематично, «колорлон» разрезали на полосы. От увиденного Антон оцепенел.
Кражу можно было смело исключать. Все ценные вещи, включая золотой перстень с черным камнем, который ему подарила перед самой смертью мать и который он не надевал вот уже шесть лет, валялись среди вещей. Кто-то искал тайник. Если отталкиваться выводами от событий последних дней, искали тайник с восемьюстами тысячами американских долларов.
Антон откинул ногой валявшийся перед растерзанным диваном свой кожаный пиджак, сел, от чего заныли вывернутые из привычных мест пружины, и закурил.
Вот тебе и неприкосновенность, и независимость судьи, о которой так четко и ясно говорится в Законе о статусе судей! От кого неприкосновенность?! От милиционеров?! Конечно! Если задержат на дороге за превышение скорости – не имеют права задерживать и досматривать автомобиль! Еще что? Не имеют права задерживать и арестовывать за совершенные правонарушения и преступления! Только с санкции Генерального прокурора!
«А на кой черт мне эта неприкосновенность, гарантирующая защиту от правоохранительных органов?! Зачем она мне нужна, если я – СУДЬЯ?! Зачем мне нужна неприкосновенность от милиции, если каждая сука, желающая покопаться в моем чистом и грязном белье, может сделать это совершенно беспрепятственно?! Какая моя независимость?! В чем она может заключаться, если утверждают судей депутаты, которые частенько судятся этими же самыми судьями за попрание чужих интересов?! Как я могу быть независим, объективно рассматривая в суде дело одного из них, если знаю, что через год или два он будет в составе их Совета меня утверждать?! А кто сейчас депутаты?! Половина из них – бутлеггеры, бывшие пивники, прорабы да спортсмены! Мать твою, вот и весь депутатский корпус!..»
Ситуация перехлестнула нормы дозволенного, как перелившийся из чашки чай. Струге сидел на изувеченном диване собственной искалеченной квартиры, прекрасно осознавая тот факт, что его обгадили с головы до ног. Не Антона Струге, а – федерального судью Антона Павловича Струге. Об него, шутя и совершенно безбоязненно, вытерли ноги. Не найдя общака, сегодняшние гости запросто могут встретить его на улице, набить морду и дать напоследок пинка под зад. Послезавтра его просто увезут в какой-нибудь подвал, посадят на цепь и будут волтузить, как собаку, периодически выспрашивая местонахождение денег.
Что, может, попросить у ФСБ защиты? Но это не Голливуд. У дверей твоей квартиры, Антон, никто сидеть не будет. Сделать официальное заявление? А где у тебя доказательства причастности конкретных лиц?
– Кстати, о конкретных лицах... – Антон встал с дивана и направился к телевизионной тумбе. – Раскурочили или нет?..
Нет, маленький экран видеодомофона был цел, а значит, цела была и кассета с видеозаписью. Распахнув тумбу, незваные гости увидели просто маленький телевизор, который интереса для них представлять не мог. Если бы они знали, что это за маленький телевизор...
Он был соединен с «глазком» камеры над входной дверью и одновременно – с видеомагнитофоном, стоящим на тумбе. Обычный видеомагнитофон. Снаружи. Изнутри – нет. Он срабатывал на запись всякий раз, когда в дверь раздавался звонок. Запись шла десять секунд, после чего он автоматически отключался. Подарок Пащенко в день утверждения Антона на неограниченный срок. После той самой, «бутлеггеро-спортивной» сессии народных избранников.
Струге нажал на кнопку перемотки и воспроизведения. Первым высветилось лицо соседа напротив – наверное, приходил извиняться за свою непутевую дочь Светку или получить консультацию. Работал он юристом в автопарке, и дел у него было невпроворот. Антон уже сотню раз объяснял незадачливому юристу, что он не имеет права давать консультации любого характера, если они носят юридический характер, но сосед, казалось, этого не понимал или считал, что Струге прикалывается – как это соседу можно отказать? Тогда Антон шел на хитрость – советовал соседу как следует ознакомиться с той или иной статьей Гражданского кодекса. Этого хватало, и сосед с благодарностью приглашал Антона на пиво. Тот с не меньшей благодарностью отказывался.
А вот, очевидно, те, кто патологически ненавидит домашний уют и порядок в квартирах. На экране монитора, который квартирные изуверы приняли за сломанный, а потому – стоящий в тумбе телевизор, высветились три физиономии, глаза на которых тупо смотрели в обшивку двери. Стоящий первым еще раз нажал на звонок. Запись начала новый отсчет. Тот же взгляд, не подозревающий о наличии видеоглазка.
«– ...Никого нет. Значит, он один был в квартире».
Антону оставалось только подивиться проницательности гостей.
«– ...Открывай, Филателист...»
Конец записи.
Выводы из увиденного и услышанного? Первый. Вандалов было как минимум трое, и их лица пригодны для последующего опознания и идентификации. Второй. Один из них имеет кличку Филателист. Не так уж часто встречающаяся в преступной среде кличка.
Антон вынул кассету, вставил в магнитофон другую, сел на диван и стал ладонями растирать лицо. То, что произошло за истекшие сутки, разломало весь остов им же выстроенного привычного образа жизни. В его судьбу вмешались другие. Вмешались дерзко, грубо, не задумываясь о последствиях и не боясь ничего. Это были те, для кого совершенно не существует никаких норм морали и нравственности, чувства самосохранения и признания устоев общества, в котором они существуют. О ком идет речь? Кто попадает под такое определение? Антон вынужден был признать, что он сейчас размышляет о животных.
В эти мгновения в нем еще жил человек, отправляющий правосудие, совершенно беспристрастный и бесчувственный...
Только Закон, и ничего больше...
Но ему предложен сейчас другой вариант сосуществования. Тот, по которому живут те, кому чужды нормы морали, чувство самосохранения и кто не признает никаких законов, кроме ими же установленных.
Антон дотянулся до телефона. Впервые за все время работы судьей он тревожил в выходной день и секретаря суда, и его председателя.
– Прошу прощения за звонок, Николай Сергеевич, – твердым голосом поприветствовал начальника Струге. – Но без нужды я вас бы не беспокоил. У меня внештатная ситуация. Если вы еще не в курсе...
– В курсе, в курсе, Антон Павлович, – мягко перебил его председатель. – Что же там такое произошло? Надеюсь, ничего серьезного?
– А говорите, что в курсе! – усмехнулся одними губами Антон. – Ничего серьезного – в этом вы правы. Но неделю мне придется поболеть. Я сейчас собираюсь в поликлинику.
– Сотрясения нет? А как же завтрашний процесс по делу Артемова и Саитгалина? Опять откладывать?
– Шесть раз его откладывали не по моей вине. Думаю, что один раз можно отложить и по моей инициативе. Тем более что это связано со здоровьем. И тем более что придется отложить не только этот процесс, а еще несколько. А адвокаты Артемова и Саитгалина будут только рады.
– Надеюсь, вы никуда не собираетесь уезжать в течение этой недели? Если куда-то отправитесь – я должен знать, где вас искать.
– А разве я говорил, что мне нужна неделя?.. Кажется, нет. – Антон был удивлен.
– Но вы ведь не собираетесь отсутствовать дольше?
Острый слух Струге мгновенно уловил ложные нотки в голосе Заруцкого. Что-то неприятное, вязкое и потому пугающее перемешалось в этой простой на первый взгляд фразе: «Я должен знать, где вас искать...»
«А зачем меня искать, если я не потерялся?» – где чувства бессильны, вступает в действие логика. Струге был из тех, кто в минуты сомнений имеет привычку перепроверяться. Срабатывает «автомат» – чувство самосохранения.
– Если меня не будет дома, то я либо в больнице, либо у знакомого психотерапевта. Улица Волжская, дом семь, квартира двадцать четыре. Вы запишите, я сейчас повторю.
Антон произнес последнюю фразу, организовывая «проверку» в «проверке». Называя первый пришедший на ум адрес в Центральном районе, он очень хорошо слышал в телефонной трубке шорох бумаги. А ответ Заруцкого затянулся на ту долю секунды, чтобы Антон понял – председатель стал писать адрес с того момента, как Струге его назвал. Тем не менее Антон услышал:
– Зачем мне записывать? Если будете уезжать – просто позвоните.
– Если я управлюсь со своим недугом быстро, то сразу выйду. В любом случае я буду стремиться к этому.
Разговор окончен. А вместе с ним окончено все, что шесть лет связывало его убеждениями по рукам и ногам, то, что раньше тяготило, а потом выработалось в устойчивую привычку.
Первое, что сделал, поднявшись с дивана, Антон, – разгреб ворох одежды и вытащил из-под него плечики с висящей на них мантией. Когда она находилась в его квартире, она всегда висела, расправленная, на комнатной двери. В пятницу он взял ее, чтобы привести в порядок на следующую неделю – почистить и погладить. Он так и сделал вечером, но сейчас она была растоптана и смята. Антон отнес ее в ванную и повторил пятничное мероприятие. После этого повесил ее не на дверь, а в шкаф. Держа рукой дверцу, он смотрел на нее, словно боясь сделать первый шаг и ошибиться.
Струге с грохотом захлопнул дверцу.
Все!..
И принялся за уборку.
Он развешивал вещи в шкаф, чистил, драил, мыл мебель, пол. Когда с этим было покончено, он собрал в кучу вещи, внешний вид которых можно было восстановить, лишь выстирав, и снес в ванную. Они с трудом поместились в стиральной машине. Корзины для грязного белья Струге не имел.
Свою беспечную спортивную одежду он сменил на джинсы, кроссовки и короткую кожаную куртку. Уже выходя из дома, он вернулся и надел на палец подарок матери – золотой, с вкраплением черного камня, перстень.
Что-то было не так. Что-то перевернулось. Судья Антон Павлович Струге исчез, как мантия за дверцей шкафа.