Текст книги "Месть по закону"

Автор книги: Вячеслав Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Но самое забавное было в том, как СОБР познакомился со Струге. Когда затих визг протекторов джипа и спецы наконец догадались, что происходит не просто что-то неладное на улице – происходит что-то незапланированное в их мероприятии, они подбежали к тому месту, от которого еще мгновение назад кто-то кричал им – «бегом ко мне!» – и склонились над Антоном, который делал попытки встать.

– Мужик, ты кто? – спросил один из них.

– Молодец, – отреагировал уже пришедший в чувство Струге. – Сначала отвечаешь на свой вопрос, а потом – спрашиваешь. Старшего давай сюда, нелогичный ты мой...

Вечер вот-вот обещал перейти в ночь. Несмотря на то что работа в банке кипела, хотя кипеть-то ничему особому уже не приходилось – весь пар вышел из банка вместе с Пастором и Сохой, – и энтузиазму майора не было предела, врач рекомендовала Антону отправляться домой. Он отказался от услуг «Скорой помощи» в качестве такси и решил продолжить путь домой в пешем порядке.

Напоследок Земцов – начальник отдела РУБОПа, которого Струге уважал еще со времен работы в прокуратуре, – попросил, по мере возможности, подойти завтра к нему в кабинет. Именно попросил, прекрасно зная, с кем разговаривает. Он надеялся, что Антон поможет оформить свои показания письменно. Майор – тот был прост и наивен, он прямо стал навязывать Струге необходимость написания заявления о нападении неизвестных. Напиши Антон его – и по всем законам он обязан будет давать письменные показания и ходить на допросы к следователю. А где побои Струге – там и кража общака. Дела объединяются. А сейчас Антон, пользуясь своей независимостью и неприкосновенностью судьи, мог просто пойти домой, а завтра выйти на работу, забыв о происшествии.

– Знаешь что, дорогой, – посоветовал он майору. – Напиши-ка лучше ты заявление в милицию, как у тебя воровской общак украли. Ты же за него отвечал?

А Земцову сказал:

– Разбирайся ты сам в этой бодяге, Саша. Я просто по балде получил, когда стал свидетелем бегства от банка двух мужиков. Все.

Он встал с подножки багажного отделения «рафика», от чего тот покачнулся, как калека, и пошел домой. По пути его остановил милицейский патруль, но, изучив написанное внутри удостоверения и четко разобрав подпись президента страны, милиционеры извинились. Непонятно зачем сообщив Струге о том, что сейчас по всему городу объявлена операция «перехват», сели в машину и уехали. И всю дорогу, пока Антон добирался до дома, мимо него, сверкая проблесковыми маячками, проносились автомобили.

Объектом розыска был джип «Мицубиси Паджеро» бежевого цвета, с государственным номером «А223КВ». В данный момент этот автомобиль находился на платной коммерческой автостоянке неподалеку, и Соха уже заканчивал привинчивать к нему номера «Тойоты», которую пасторовская братва «отмела» у армянина – владельца сети овощных магазинов. За долги.

Ни Струге, ни Пастор с Сохой не разглядели друг друга в темноте у банка, именно поэтому они молча разошлись на освещенном узком тротуаре, коснувшись друг друга плечами, у самого дома Антона...

Существует множество причин, по которым прозвища прилипают к людям. Но, какой бы глупый характер они ни носили, они являются неизменной визитной карточкой тех, кого ими наделили. На воле, как правило, прозвище является либо производным от фамилии, либо определяющим род деятельности. Иногда – по внешним данным. В местах лишения свободы прозвище, как правило, отражает характер, суть своего хозяина. И, если на воле человек с фамилией Крысов практически обречен, то на зоне вольнодумец, решивший сократить его фамилию для более удобного произношения, может ответить за свои лингвистические способности. Для этого Крысову просто нужно быть вхожим в блатной мир и жить «по понятиям». Зона – не воля, там все гораздо сложнее.

С бомжем Востриковым все развивалось по стезе, определенной в жизни для многих. С детства он получил прозвище Дохлый за убогие физические данные. Сказывались годы, проведенные в детском доме. Востриков из-за постоянного недоедания и зачаточных признаков дистрофии просто не мог вызывать у воспитанников иного о себе мнения. Детский дом он сразу сменил на колонию для малолеток, украв с городскими бродягами овцу из колхозного стада. Овца была умерщвлена, зажарена и съедена в лесополосе, меж городом и деревней. Через день все «шашлычники» были задержаны местным участковым и препровождены в изолятор. Два года проползли для воспитанника колонии Вострикова как десять строгого режима. Все два года он терпел унижения от всех, кого встречал в колонии. Его били, унижали, а один раз даже выкололи на ягодицах двух голубей. При ходьбе в бане эти голуби двигались, нанося удары клювом в соответствующее место. Понятно, что с такой тату попадать во взрослую зону для Вострикова было бы крайне нежелательно. И он помнил об этом всякий раз, когда воровал банки с соленьями из погребов запасливых граждан. А за своих «сизарей» уже на воле он получил прозвище «Миротворец». Постепенно первое прозвище и второе объединились. Поэтому если где-то речь шла о «Дохлом миротворце», то всем бичам в округе становилось ясно, что кто-то интересуется Востриковым. Но все же чаще его называли Дохлым, потому что так короче и вернее.

Есть он хотел всегда, независимо от того, когда принимал пищу в последний раз. Голод мучил его и перед обедом в знакомой с детства лесополосе и после. Голод терзал его даже тогда, когда он, уже не в силах есть похищенные соленые помидоры с хлебом, найденным на помойке, вставал с листвы и отряхивался. Он съедал в два, а то и в три раза больше, чем «бичующие» по соседству бродяги, но никак не мог насытиться. Голодная травма детства горела во взрослом человеке с неистовой силой. Кражами он занимался исключительно для того, чтобы приобрести на вырученное съестных припасов. Лучше, если в качестве предмета кражи выступали непосредственно съестные припасы.

Самым любимым и доступным способом присвоения чужого имущества были кражи из погребов. В «побирушке» Вострикова, среди запасной пары грязных и рваных носков, пластиковой бутылки с водой и прочего скарба, всегда находилась небольшая пила по металлу. Востриков приходил в ужас от перспективы голодной смерти, когда пила с треском ломалась и приходилось искать новое для нее полотно. Объектом своих преступных деяний бомж выбирал погреба, расположенные рядом с железнодорожными путями. Их здесь были сотни, и не приходилось ломать голову – есть там, в темном холоде что-то, что можно съесть, или нет. Тут не ошибешься. Замок новый, погреб недавно открывали, погреб «действующий» – вот и все признаки того, что внутри скрывается целый гастроном. Выбрав нужный погребок, Дохлый принимал возле него положение «для стрельбы лежа» и ждал приближающегося поезда. В лесу очень хорошо слышны различные звуки, а когда в лесу сотни погребов, то на звук распиливаемого металла может прибежать либо любой из хозяев, либо – все сразу. Сомнений в том, что Миротворец сразу после этого станет Дохлым, у самого Вострикова не было. В голодной стране за кровно выращенный и собранный урожай голову могут отвинтить не задумываясь. Вот поэтому Востриков лежал и ждал поезда. Едва на всю лесополосу раздавался стук и грохот, бомж принимался за работу. Он пилил, как Овод, как электропила зэка на кедровой делянке, как пилорама столяра в учебном классе. Но стихал шум проходящего поезда, и Востриков отдыхал. Хорошо, когда проходили грузовые составы. Электропоезд тянул около сотни вагонов, поэтому работа шла быстро. Хуже – с электричками. Те, как понос после соленых огурцов с найденной на помойке банкой кильки: только приступил, и уже поздно. Добротной петли хватало на три состава либо на семь электричек. В любом случае без банок с заготовками и сумкой картошки Востриков место хищения не покидал. Такие воры в блатном мире именуются не иначе, как «кроты». Их удел – постоянно совершать кражи, что-то подкапывая, подламывая и проникая под землю. Но Вострикову было на это наплевать.

Хуже дело было с ночлегом. Летом и ранней осенью можно было спокойно спать при углях костра в той же лесополосе. А что делать в более суровые периоды года? Были еще чердаки и подвалы, но из-за подонков-террористов на все эти «общежития» милиция и жители понавесили амбарные замки, которые пилить под шум проезжающего трамвая не станешь. Востриков нашел простой выход. С наступлением холодов он приподнимал крышку одного из люков теплотрассы, спускался вниз и устраивался между водой и небом. Влажно, зато тепло и безопасно. Никто из «коллег» не украдет носки и самое главное – пилу.

Холода уже наступили.

В тот момент, когда судья Струге направлялся после пикника домой, а джип Пастора еще не замер за оградой дома у банка, на этом месте появился Дохлый. Это место, за муниципальным банком, он нашел случайно, зайдя в темноту, чтобы оправиться. Голодная смерть в эту ночь ему не грозила, более того, он всем организмом предвкушал шикарный ужин под шум канализации под крышкой люка. Сегодняшняя кража принесла ему нежданный куш в виде четырех бутылок пива и огромной соленой горбуши. Кто-то, очевидно тайком от жены, решил вечерком сходить в погреб за картошечкой, а заодно и попить пивка под рыбку, под пересвист проспавших отлет сородичей птиц. Днем пивко загрузил в холодок, а вечером... Вечером его будет пить Дохлый. Так всегда. Если где-то убудет, то где-то обязательно прибудет. Закон физики. Или – химии? Не важно. Закон есть закон.

Востриков приподнял крышку люка, вполголоса матерясь и покряхтывая – гастрит порождает изжогу, а изжога – маты, и спустился вниз. До воды оставалось еще около метра, срез люка – в метре над головой – общероссийский стандарт жилого помещения Вострикова и иже с ним. Потерев руки, он, долго не раздумывая, принялся разворачивать рыбу. Крышку он решил не закрывать, так как ночь предстояла, судя по его верным приметам, теплая.

Первая бутылка пива «Толстяк», которого Дохлый за всю свою сознательную жизнь ни разу не пробовал, «ушла» как-то незаметно. Пустая посудина плюхнулась вниз, обрызгав водой ноги бомжа. На эту мелочь не стоило обращать внимания, все оно, внимание, было уделено рыбе, которая почему-то исчезала быстрее пива. Дохлый почти вслух посетовал на то, что, мол, «вот уже скоро пятьдесят, а пива пить, из-за политики государства, так и не научился». Несомненно, в том, что Востриков не научился пить пиво, виновно было правительство страны, его глава и все фракции в Государственной думе.

Вдруг Дохлый заволновался – над головой проехала машина. Ему стало понятно, что место для ночлега он выбрал не самое удачное – посреди дороги. А кто тут разберет, в темноте, – где проезжая часть, а где – глубина двора?! Тем более что бутылки, позвякивая, торопили и запах рыбы, струящийся из сумки, волновал. Разве тут сразу сориентируешься? Однажды Дохлый в подобной же ситуации, поутру, едва не оставил свою фотокарточку на бампере проезжавшей мимо «Газели», поэтому в его душу забралась тревога. Но, поразмыслив, что лучшего места все равно сейчас уже не найти, он смирился с положением. «Просто после ужина нужно закрыть крышку, иначе ночью...» – Дохлый решил не думать, что будет в этом случае.

Он напрочь выключился от всех процессов, происходящих вне колодца. Этому помогал шум бурлящей внизу воды. Его волновали лишь оставшиеся три бутылки пива и лежащая на коленях рыбина. Спустя полчаса, когда с горбушей было покончено, а пиво еще оставалось, на его голову что-то рухнуло. От неожиданности и ужаса Дохлый хрюкнул, как боров, выронил бутылку и обмяк. Он себя уже видел в доме инвалидов, сосущего через соломину жидкую манную кашу, в гипсе и на утке. Но, к его изумлению, время шло, а боль не наступала. Еще через мгновение бродяга понял, что на его голове лежит не колесо машины, а сумка. Он пошевелился, и сумка сползла вниз, на колени.

Она лежала перед ним, черная в темноте, с оборванным плечевым ремнем. «Сейчас ее будут искать, найдут меня, изобьют или убьют», – оракул Востриков сидел в колодце, отсвечивая мертвой белизной своего лица. Его охватил страх. Еще через минуту, когда он услышал неподалеку возбужденные голоса, он решился на страшное. Высунув голову из колодца, он осторожно подтянул к себе крышку и, действуя руками и головой, поставил ее на место. Два часа он сидел, слушая самого себя и шум воды.

Когда он решился открыть сумку, то ожидал увидеть там все, что угодно. Лучшим подарком в так хорошо начавшийся день для него была бы бутылка водки и что-нибудь поесть. Он потянул «молнию» и распахнул сумку...

Глава 6

Пастор сидел в магазине одного из торговцев мягкой мебелью, глубоко утонув в кресле. Час назад Соха нашел торговца на квартире, поднял с постели и заставил снять магазин с охраны. Скрываться Пастору было больше негде – на любой из квартир своих людей его могла ждать засада. А магазин – объект неприметный. Какой ненормальный будет его искать здесь?

Торговец был до утра оставлен в магазине – кто знает, какие мысли ему придут по приезде домой? Вдруг рука потянется к телефону, чтобы в одночасье разрешить проблему избавления от тяготящей «крыши» Пастора? Продавец терпел все это время, потому что в Тернове «снять крышу» можно только одним способом – поменять ее на другую. Платишь «отступные» – и перебирайся в другое «здание». Но куда можно перебраться от Пастора, если в Тернове все проблемы «распедаливает» сам Пастор? А сейчас можно было одним разом стряхнуть ненавистное иго, так как торговец уже понял предмет беседы местных бандитов и сложившуюся ситуацию. Но все его мысли были прочтены вором, поэтому торговец был определен в своем же помещении в отдельную комнату. Для того чтобы он не скучал, двухметровый верзила-телохранитель Пастора – Соня – привез из ближайшей «конторы» проститутку, коньяк и сумку провианта. Телефон из комнаты был унесен, но хозяин магазина и без этого не стал бы испытывать судьбу. Не потому, что девка была хороша, а потому что это был бы его последний телефонный разговор.

Перед Пастором, посреди мебельного зала, стояли восемь его людей. События вчерашнего вечера говорили о том, что они развиваются по непонятной стезе. О ней не думал ни он, Пастор, ни, по его мнению, милиционеры. Какой-то хрен вырвал сумку с общаком из рук Сохи и лишил и тех, и других спокойно жить на этом свете. А может, он мент? И общак снова у РУБОПа? Тогда почему не было слышно криков – «Стой, милиция!» да «Стой, стрелять буду!». Тогда кто же этот «народный дружинник» с зычным голосом, имеющий привычку совать свой нос не в свои дела? Это и предстояло выяснить тем, кто сейчас молча пережевывал жвачку, покуривал или потягивал из банки бескалорийный «пепси», стоя перед Пастором. Это были его люди, проверенные временем и различными изощренными «подставами», на которые только был способен Пастор. Экзамен они выдержали, и уже несколько лет каждый из них верой и правдой служил «хозяину», ни на секунду не забывая о том, кому обязан своим положением и достатком.

– Даю направления работы. – Пастор, потирая ушибленный при прорыве к джипу кулак, поморщился. – Первое. Узнать через «своих», вернулся ли мусорам общак. Второе. Проверить все поликлиники района, где находится муниципальный банк, на предмет обращения лохов с внезапно заболевшей головой. Особенно проверить поликлиники, где обслуживаются менты. У них в городе свои «лепилы». Третье. Пока темно, дождаться отъезда от банка мусоров и прошмонать всю округу. Кто-то что-то все равно, мне кажется, должен был видеть или слышать. Все.

Увидев, как похожие на монументы подчиненные двинулись к выходу из магазина, над дверью которого висела праздничная вывеска «Поздравляем с покупкой! Вы обязательно вернетесь сюда еще!», он выдавил:

– Нет, не все...

Сказал он очень тихо, но этого было достаточно, чтобы строй остановился и развернулся на сто восемьдесят градусов.

– Если кого-то из вас я увижу под «шмалью» или «ваксой» – хоть под пивом, даже если у кого-то будут просто красные «бебики», не говорите, что устали или снимали стресс. Задавлю.

Братва с уважением посмотрела на мощную фигуру Пастора и, понимающе промолчав, вышла. Этот парень мог в один момент сделать человека состоятельным, почитаемым в блатном мире, но мог и в одну секунду решить его жизнь в обратную сторону. Пастор – не Фермер или Тимур. Он не сделает западло, если ты этого не заслуживаешь. Он думает, что он – справедливый. На этих простых на первый взгляд постулатах и держался незыблемый авторитет Пастора.

Дождавшись, когда за покинувшими магазин закроется дверь и Соха защелкнет на ней замок, вор поинтересовался:

– Ты точно не запомнил этого лоха?

– Бля буду, Пастор, ты что меня, как замороженного, пытаешь? Я же уже говорил – темно было! Ты же сам там был! Ты его запомнил? Между прочим, ты ему в бубен ударил, а не я.

– Да, я ему бил. А он – тебе! И сумку он у тебя вырвал, а не у меня!

– Че, опять, в натуре, все сначала начинается? – возмутился Соха. – Ну, не отдал же я ему, в самом-то деле! Я что, специально ремень порвал да сумку ему кинул? Застрели меня, может, полегчает!

– Голос. Голос убери, – посоветовал Пастор, чувствуя, что Соха прав и все претензии к нему – безосновательны. Нужно было самому сумку держать. В конце концов, он за общак ответственность несет, а не Соха. Случись сейчас разборки – крайним оказался бы именно Пастор... – А то, ишь, моду взяли, голос повышать. Трубадуры хреновы...

Соха прекрасно понимал, что Пастор ершится попусту, по привычке, поэтому, не желая для себя губительных последствий, промолчал. Открой сейчас рот – будет то же, что и с тем лохом. Вдруг его осенило:

– Пастор, а ты его, того... Не замочил?

– Заткнись ты! – оборвал его вор. – Мой прямой левый неприятен, но не настолько. Делом лучше займись... Кстати, насчет дела! На-ка «трубу», набери номер «моего» человека. Я ему через дырки в трубке в глаза посмотрю. Хотя стоп. Рано.

Мозг вора работал, как компьютер, включая и отключая опции, поэтому Соха, как управляемый робот, перемещался по магазину, то беря в руки предметы, то снова опуская на место. Его дело – выполнять, а шефу – командовать. Главное, без инициатив. Одна инициатива уже была, и Соху спас только тот счастливый случай, что он оказался прав с милицейской засадой. Пастор был на свободе благодаря именно ему, Сохе. Но благодаря именно ему и сумка с общаком исчезла в темноте. Поэтому в данной ситуации, когда вор считал положение общака по важности впереди своей свободы, лучше молчать и выполнять указания. Но было одно обстоятельство, которое тревожило Соху. Уже не он один намекал Пастору, что вместо «войны с ветряными мельницами» было бы для всех лучше, если бы он, Пастор, дал указание «приопустить» несколько крупных барыжнических фирм с целью восполнения и возврата общака. Но тот уперся, как як, и сдвинуть его убеждения было невозможно. Пастору нужен был именно «тот» общак. Тот, что, по его мнению, находился у «мусоров». Пальцем у виска, понятно, никто вертеть не собирался, даже оставшись наедине с самим собой, но мысли всех были именно об этом.

Внезапно раздалась трель сотового телефона Пастора. Соха видел, как резко среагировал на звонок босс, и от его внимания не ускользнуло то, какое пренебрежение застыло на лице вора, когда тот понял, с кем разговаривает.

– Как сажа бела. Подшиваются...

– ...

– А ты за меня не волнуйся. Ты свою честь береги. Это не вы мне время дали. Это я себе время отмерял. И за все в оконцовке отвечу.

– ...

– Ты со мной так не разговаривай. А то я сейчас не в том состоянии, чтобы это слушать. Могу и нехорошего много наговорить. За что? А за твой бизнес с китайцами. Может, ты уже в триаду вступил? Нет? А мне по хер, что ты говоришь. Не вижу нужды раньше двадцать первого числа с тобой разговаривать. Даже по телефону.

Пастор отключил связь и с размаху бросил телефон через весь зал. Мягкой мебели в торговом зале стояло так много, что телефон, пролетев с десяток метров, еще раз пять подпрыгивал то на флоке, то на велюре, то на коже. Он так и не упал на пол, оставшись лежать на одном из предметов гостиной. Соха, вздохнув, некоторое время сидел, закинув ногу на ногу, потом вздохнул и отправился, не включая свет, на поиски трубки.

– «Волыну» еще метни, бумажник, цепь сними – тоже захерачь ее подальше... На фига она нужна? – недовольно бормотал он, шагая по мебели в ботинках в поисках телефона.

– Слушай, Соха. Если рассуждать так, как ты с банком, то, обращая внимание на то, что сейчас суббота, во-первых, и ночь, во-вторых, то зачем проверять поликлиники? Они же не работают. Больной с разбитой головой куда пойдет?

– В ближайший травмопункт. Пастор, ты не обижайся, но я после того, как братва вышла, дал им команду проверять не поликлиники, а травмопункты и приемные отделения.

– Вот сука самодеятельная! – без злобы воскликнул Пастор. – А где в том районе ближайший к банку травмопункт?

– Сразу за углом. Мне там по малолетке голову зашивали.

– Когда зашили – ничего там не оставили? – Пастор уже встал, проверяя магазин в «беретте».

Глядя на эти манипуляции, Соха взмолился:

– Пастор, ну зачем тебе-то туда идти?! Пацаны все пробацают как надо и доложат!

– Почему – «мне»? Нам. Оставь Соню, пусть он эту сладкую парочку покараулит, а мы с тобой уже идем. Кстати, забери у Сони ключи от «марковника»...

Врач был прав. Минутное хорошее самочувствие – это после льда. После ходьбы состояние ухудшается, начинает ныть правый глаз и болеть голова. Все это было предсказано женщиной еще там, около банка. Поэтому врач и хотела отвезти Антона домой на машине. Получив отказ, она вручила Струге две таблетки цитрамона, извинилась за отсутствие лекарств и посоветовала утром обратиться к врачу. Будет лучше, сказала она, если Антон Павлович вызовет врача на дом.

Но врач Антону понадобился гораздо раньше – еще до прихода домой. Все, что было нужно и о чем он не догадался в суматохе расспросить доктора там, около машины, это какие нужно купить лекарства и как их принимать. Поскольку у него не язва или инсульт, то стационар ему поможет так же, как и отдых дома до понедельника. Нужно просто купить хороших лекарств, которых сейчас в ночных аптеках столько, что голова идет кругом и без ушиба. Нужна консультация. И только.

Антон встал с постели и начал одеваться. К черту – «врача на дом»! У них там и без него дел хватает – ножевые, сердечные, роженицы. А он, здоровый мужик, будет врача на дом вызывать? Он вышел из дома, повернул под углом в сорок пять градусов от направления движения к банку и, потирая ушибленную височную область, пошел в сторону травмопункта.

Было такое впечатление, словно там ждали именно его. Дежурный хирург, выйдя из тамбура, пошел выбрасывать на улицу сигарету. Открыв дверь, он столкнулся лицом к лицу со Струге, который промолвил:

– Добрый вечер!

– Проходите, пожалуйста, – пропустил Антона врач и метнул окурок в урну. – Что у вас?

Разговор продолжился уже в приемной.

– Вот, – пожаловался Антон, показывая распухшую ссадину чуть выше левого виска. – По голове получил.

– От кого? – поинтересовался врач, тщательно вымывая руки под струей воды.

– От жены, – схитрил Струге, зная, что подобные сообщения сразу же отправляются в милицию. От жены – не отправят, если ничего серьезного. А его фамилия в журнале регистрации информации районного отдела внутренних дел явно будет лишней. Решив не тянуть время и поскорее покинуть нелюбимое с детства учреждение, Струге попросил: – Доктор, пропишите лекарство, чтобы – раз, и все прошло.

– Тогда вам к палачу, молодой человек. Или – дровосеку...

Как и ставил предварительный диагноз врач «Скорой», ничего серьезного. Обещания, что сие повреждение заживет до свадьбы, рецепт, рекомендующий приобрести пироцетам, пиркофен и новопассит, запись в журнале – и Антон снова вышел на прохладный воздух. До ближайшей аптеки – сто метров. Почесав затылок, Струге подумал, опустил рецепт в карман и направился к ближайшему ночному магазину. «Чекушка» коньяка «Дербент» – вот что ему сейчас было нужно для того, чтобы успокоиться, снять головную боль и обдумать все произошедшее. В том, что этот случай уже не оставит его в покое, Антон был уверен.

Полиэтиленовый пакет, а за ним и холодильник пополнились, помимо коньяка, одним лимоном, двухсотграммовым кусочком карбонада, банкой шпрот, булкой хлеба и литровой бутылкой «Спрайта». «Кэмела» в магазине не оказалось, поэтому Антон купил две пачки в киоске, рядом с домом.

После развода Антон полностью отдался работе. Он очень мало времени уделял как питанию, так и своему быту. В квартире был порядок, но простыни в шкафу лежали вместе с футболками, холодильник был пуст при тщательно вытертой от пыли мебели и устойчивом запахе «Фаренгейта». Все это говорило человеку, впервые попавшему в квартиру Струге, что здесь живет чистоплотный, но одинокий мужчина.

Порезав на доске карбонад, хлеб и лимон, Антон отнес все это вместе с доской в комнату, оставив на столе нож. Потом, вспомнив почему-то жену, вернулся и убрал нож в стол. Та считала, что нож на столе – это к несчастью.

«К несчастью, несчастью... – думал Антон. – Интересно, куда я ввязался и чем это грозит в последующем?»

После второй рюмки он почувствовал, как к нему возвращается способность рационально мыслить. Сейчас был выходной у судьи, и в Струге снова просыпался следователь.

А стоит заниматься этим, будучи наделенным полномочиями для другого? Уже почти встав и начав одеваться, куда – он даже еще не знал, Антон заставил себя успокоиться и отбросить прочь стремление искать.

«Нет, Струге, ты еще не судья. Что ты будешь делать, если тебе на стол попадет отписанное для рассмотрения и вынесения приговора уголовное дело по этому самому общаку? Ты даже не вправе вне суда производить какие-либо действия, связанные с установлением законности и вины. Судья должен изолировать себя от подобного, чтобы уверенно и независимо чувствовать себя председательствующим на процессе».

Все существо Антона металось от одного к другому. Он только сейчас, спустя шесть лет, понял, насколько он не судья. Насколько он не судья...

Судья – это не просто должность в структуре власти. Судья – это образ жизни. Стиль поведения, отличный от других. Судья не имеет права на ошибку в личной жизни, не имеет права быть заложником обстоятельств или своих собственных чувств. Не имеет права, потому что через эту призму вины ему придется смотреть на других, сравнивая их с собой. И тогда непонятно, как может поступить он, глядя на этих людей, с которыми его разделяет решетка. Судье недаром вручают мантию. В ней нет ничего особенного, что выделяло бы судью на фоне остальных смертных, – она черная и бесформенная, как саван приговора. Но в этом и заключается ее гениальный смысл. Этим одеянием, закрывающим все тело, судья накрывает свои чувства, эмоции, предубеждения. Он не имеет права выпустить поверх мантии даже нательный крест. Потому что вера – это тоже убеждение, это зависимость, это – чувства. Судья закрывает всю свою страсть и метания мантией, как пожарный закрывает кошмой пылающий огонь. В суде нет места эмоциям. Здесь правит Закон. А Закон – это судья. Но будь проклят тот судья, который вслух скажет: «Закон – это Я». Потому что сам Закон говорит: «Я – это человек в мантии». Хотя он отдан в руки судье, а не наоборот, в суде правит Закон, а не Судья. И горе тому судье, который не желает в это верить, и горе тем, кто верит в него, стоящего с приговором в руках, глядя сквозь частые ячейки решетки или из зала суда...

Ни есть, ни пить больше не хотелось. Антон был рад, что вовремя остановил себя и перешагнул через привычку из прошлого. Может, после пережитого, или свою роль сыграли две рюмки коньяка, только ему смертельно захотелось спать. Уснуть прямо здесь, на неразобранном диване, не раздеваясь. Антону казалось, что такой сон будет самым крепким и спокойным. Сон, где он сможет позабыть обо всем. Главное теперь – не делать резких движений, а просто положить голову на подушку и осторожно, не спугивая блаженной дремоты, положить ноги на диван. Он так и сделал и уже через пять минут, под звук мерно гудевшего холодильника, уснул, провалившись в пустоту...

Пастор и Соха подъехали к травмопункту на вытянутом и блестящем новой эмалью, словно новая ванна, «MARK-2» телохранителя. Пастор заглушил двигатель и кивнул на вход головой:

– И сколько здесь «лепил» сейчас?

– Я что, главврач? Доктор да медсестра, наверное. На случай крушения поезда к ним, наверное, подмога прибывает.

Пастор посмотрел на Соху, как на тяжелобольного.

– Спасибо. Я без тебя вряд ли догадался бы, что они делают в случае крушения поезда. Ладно, пошли.

Радушного приема, как в случае со Струге, им оказано не было. Но его никто и не ожидал. Пастор с подручным миновали приемную и бесцеремонно вошли в комнату отдыха. Врач сидел за столом и что-то писал. Пастор плохо разбирался в служебном документообороте и отчетности, но «лепила» в Горном точно в такой же книге списывал использованные препараты. Учет и контроль при социализме...

– Доктор, поговорить нужно.

– Вы из органов внутренних дел? – Тот положил ручку и недружелюбно, что было вызвано нахальным вторжением, посмотрел на вошедших.

– Мы все с вами появились из органов внутренних дел, — заметил Пастор. – Но мы не из милиции.

– Тогда выйдите в приемную и ждите. Я через минуту выйду. Где больной?

– Это мы и хотели выяснить, – вставил Соха. – Док, оторвись на секунду, очень нужно. Времени на разговоры нет.

– Вы не поняли меня. Я сказал – выйдите и ждите. Здесь не частная лавочка! – Врач был рассержен, как водитель автобуса, которому пассажир советует, как правильно ехать по маршруту.

– Нет, это ты не понял, – процедил Пастор и схватил врача за шиворот.

От мощного удара на столешнице раскололось стекло и упал на пол канцелярский набор. Ручки, карандаши и скрепки, жалобно что-то прошептав, разбежались по углам маленькой комнаты. Из разбитого лба врача осторожной струйкой сбегала на нос кровь.

– Доктор, не заставляй меня ломать тобой мебель, – продолжал цедить Пастор. – Все, что мне нужно знать, – это кто к тебе в ближайшее время обращался за помощью или советом по поводу разбитой головы. Говори – и мы уйдем. И забудь об этой клятве. Как ее... Гиппократа.

Без всякого сомнения, врач был порядочным человеком, но приходит момент, когда у некоторых порядочных людей страх выдавливает из сознания все остальные качества. Чувство самосохранения у врачей, пожалуй, развито на подсознательном уровне, ибо о том, как легко умереть, они знают лучше, чем все остальные.