Текст книги "Странники"

Автор книги: Вячеслав Шишков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

21. СВИДАНИЕ ДРУЗЕЙ

Поезд мчится все дальше, дальше, к югу, в Крым. В вагоне: возмужавший Филька – он рабочий крупного совхоза, с ним – комсомолка Наташа: у нее сейчас Каникулы, рабфак закрыт; еще Емельян схимников и бывший культурник Денис, давно получивший по праву заслуженное им досрочное освобождение.

Все они говорливы, задорно веселы; в особенности – жизнерадостная, восторженная Наташа. За эти два года город совершенно переделал ее: начитанна, остра, зубаста.

Филька немножко дичится ее, говорит подумавши, с оглядкой, а ежели ляпнет корявое, невпопад, словцо, Наташа живо подымает парня на смех, но тут же успокоит:

– Ничего, Филя. Раньше и я такая же дурочка была. А, впрочем, ты чрезвычайно милый

Емельян Схимников ведет себя солидно, сдержанно. Он все-таки человек семейный; его жена Паша Воробьева, осталась на фабрике,

Денис выскакивает на каждой станции, вслушивается, всматривается, пишет в памятную книжку. Между делом и веселостью выдумывает себе псевдоним для будущей литературной работы. Кажется, он решил остановиться на псевдониме «Иосиф Культурный» – звучно и связано корнями с прошлым.

Наташа хохочет, издевается над ним;

– При чем тут – Иосиф, раз вы Денис? – дразнит его своим взглядом. – Лучше: Петр Неженатый.

– Ха-ха! А когда женюсь?

– Тогда будете подписываться: Денис Наташин.

И под лязг колес оба гремят смехом. Филька начинает дуться: ему хочется лягнуть Дениса ногой, а Наташу как можно больнее ущипнуть.

– Я непрочь бы так подписываться, – говорит Денис, охорашивая свои длинные волосы, – но я быть «Наташиным» не собираюсь.

Тогда лицо девушки вытягивается, а помрачневший было Филька молча торжествует.

Миновав несколько туннелей, поезд, наконец, подкатывает к Севастополю. Четверо спутников выходят на шумливый многолюдный перрон.

– Не разевайте рты! Держитесь вместе! – хлопотливо командует Денис.

Из-под колес их вагона выскакивает беспризорник и, встряхивая клочьями длинных рукавов, бежит за Емельяном.

– Дядя, дай копейку! Дядя, дай копейку! Дядя, дай копейку! – непрерывно надоедает он, как шмель.

Емельян, бросив чемодан, хватает его за плечо и в изумлении кричит:

– Ты? Клоп-Циклоп?!

– А ты кто?

– Не узнал?

– Амелька, ты? Ба! Филька… В Крым винтите.

– В Крым, в Крым… – захлебывается Филька.

Одноглазый Клоп-Циклоп растерян, поражен опрятным видом бывших оборванцев. Он такой же, маленький, щуплый, как и два года тому назад. Худое бесщекое лицо неимоверно грязно, темно, как сама земля, волосы дыбом – как щетина. На острых плечах лохмотья грязной кофты.

– Дурак! Невежа! – отечески кричит на него Емельян. – Зачем ты, чертов хвост, из детского-то дома упорол?

– А ты зачем? – нелепо вопрошает Клоп-Циклоп. – Слышь, дай гарочку.

Емельян сует ему в зубы папироску, говорит:

– Ну, последний раз… Хочешь человеком быть, как мы?

– Хочу.

Емельян посоветовался с Денисом, с Филькой и сказал Циклопу:

– Шагай за мной. Довольно гопничать… На толкучем рынке он купил для отрепыша сапоги, штаны, картуз, рубаху, куртку,

– Вот тебе кусок мыла. Иди сейчас же в баню или к морю, вымойся, как не надо лучше, и приходи через два часа, где автомобили Крым-курсо. Там получишь одежу. Месяц будешь жить с нами, кататься, осматривать. Через месяц – в город, пристрою тебя на завод. Согласен?

Клоп-Циклоп зжружился от радости волчком и благодарно упал Емельяну в ноги.

Опять все четверо вместе: наскоро попили чайку в кофейной, наскоро осмотрели город и в назначенное расписанием время были в Крым-курсо. Чисто вымывшийся Клоп-Циклоп припрыжку подбежал к Емельяну и сказал:

– Вот видишь, какие ноги стали, три раза мыл, башку четыре. Ну давай…

Емельян передал ему сверток вещей. Клоп-Циклоп зашел за уголок, живо переоделся. Преобразившийся, он был неузнаваем. Все четверо, глядя на него, любовно улыбались.

Когда все уселись в автобусе, Емельян сказал Циклопу:

– Ну, артист, залазь. Садись рядом с товарищем шофером. Ну!

Шофер задудил в рожок:

– Готово?

– Нет, нет!..

В этот миг Клоп-Циклоп вихрем бросился бежать в проулок.

Первые пять верст уныло молчали. Емельян, злясь, кусал ногти. Домовитый Филька в уме прикидывал зряшный Амелькин расход на оборванца: «Эх, жаль…»

Да и местность была неинтересная: скучные, серо-зеленые холмы, унылые степи, пропыленные поселочки. Но быстрая езда вскоре вывела друзей из мрачных размышлений. Мчались кипарисы, стада овец, минуты, версты.

Кто-то сказал:

– Сейчас Байдарские ворота.

И вдруг из надоевшей волнистой мути автомобиль взлетел на гору и внезапно вырвался в бескрайный голубой простор. И все двадцать человек в един голос ахнули:

– Ур-ра-а! Крым, море!

– Какая красота!

Автобус остановился. Пассажиры высыпали поразмяться. Четверо друзей совершенно растерялись. Они чувствовали себя слепорожденными, которые вдруг прозрели и впервые увидали жизнь. Они стояли, взяв друг друга под руки, и, казалось, перестали от волнения дышать,

Дул легковейный ветерок; блистало спускавшееся к горизонту солнце; шелковая гладь голубого неба уходила в неведомую даль. Все небо, весь необозримый мир были густо насыщены ярким светом. Свет, высь, простор неотразимо манили подпрыгнуть, взмахнуть крыльями, лететь. А под ногами – вправо и влево – белела змеистая дорога, извивно виляя меж кудрявыми купами садов, огибая щеголявшие белизной дворцы. Внизу, в полугоре, на игрушечной площадке, вознесясь над кручами серых скал, пестрела игрушечная церковь.

– Филька, вот Крым… – едва выдохнул Емельян.

– Да, Амелька, Крым…

У Фильки и Амельки кривились губы. Амелька вынул платок и посморкался.

– Плачешь? – спросил простодушно Филька.

– Ничего подобного – И Амелька круто отвернулся.

Призывный раздался гудок. Помчались дальше.. Кружилась голова. Восторги сменялись восторгами. Глаза, ум, сердце, распаляясь, млели, уставали.

* * *

Четверо устроились в Судаке, в немецкой колонии. Первую неделю блаженно переживали все виденное: Алупка, Ай-Петри, Ялта. Емельян отправил вот уже третье письмо на имя Парасковьи Схимниковой, бывшей Воробьевой. Филька целый день пыхтел, сверяя записи расхода с оставшейся наличностью… «Фу, черт. Двугривенного не хватает, просчитался». Наташа окорачивала юбку, пришивала к купальному костюму бантик.

Для любознательного Дениса Судак был неистощимой книгой древности: Византия, половцы, генуэзцы, турки, татары. Он со всех сторон зарисовал башни и стены Генуэзской крепости и, когда подробно изучил ее, повел туда своих товарищей. Филька с разинутым ртом слушал рассказ Дениса о прекрасной греческой царевне, полюбившей простого пастуха и не пожелавшей выйти замуж за полководца при царе Митридате – Диофанта.

– Отец запер ее в эту самую башню. Крестовый замок, и влюбленная в пастуха царевна бросилась со скалы в море. С тех пор башня называется Кыз-Куле, то есть – Девичья.

– Глупенькая, – рассудительно сказал Филька. – Хоть и жалко ее, а дура. Я б на ее месте вышел за полководца.

– Да она ж пастуха любила! – воскликнули в один голос Наташа с Денисом и переглянулись.

– А что ей мог дать пастух?! – задетый за живое, вскричал Филька. – Ни ударного пайка у него, ничего. Да, наверно, и в профсоюз не вписан. Хуже кустаря-одиночки.

Тогда дружно захохотали все трое. Денис сказал:

– Перепутал эпохи, товарищ.

Потом погладил ослика, пасшегося на откосе внутри крепостных стен, и кивнул в сторону развалин:

– А вот полюбуйтесь… Эта работа доброго старого времени. Потемкин… ну, тот, который при Катерине был, корсеты ей затягивал, сиятельный дурак… он умудрился разобрать часть драгоценнейших башен и выстроить из исторических камней казарму. Вот их развалины. Варварство это или нет, спрошу вас всех в упор? – рисуясь перед Наташей, он сбросил и опять надел пенсне.

– А что ж, вот и молодец, – запыхтев, сказал Филька и собрал лоб в морщины. – Да будь эта крепость возле нашего совхоза, я б ее вею раскатал коровам на хлевы. Только зря торчит. Ни жить в ней, ничего…

Денис демонстративно отвернулся и притоптал ногой окурок. Емельян дружески нахлобучил Фильке кепку по самый нос.

– Эх, ты, голова два уха. Еще у тебя башка не с того боку затесана… Ведь это история, а ты – совхоз! Кирпичи для совхоза можно сделать…

Наташа же, наморщив хорошенький носик, сказала нараспев:

– А все-таки ты, Филя, необычайно милый Освобождая из-под кепки глаза, Филька, вздохнув, упрекнул Наташу:

– «Милый», «милый»… А сама ни туда, ни сюда Только дразнишь.

Очень много купались – юноши вместе, Наташа в сторонке. В купанье Филька побил рекорд: в один из жарких дней бултыхался в море восемнадцать раз. Весь посинел, и стало сбиваться сердце.

Хозяйственный Филька бродил по бахчам, виноградникам, садам, собирал семена цветов, растений, решил взять с собой «в Русь» несколько виноградных лоз, чтоб все это взрастить потом в своем совхозе. Разговаривал с садовниками, все вынюхивал, записывал. А вот этот маленький кипарисик он обязательно выроет, свезет в родную деревню и посадит на могиле своих родителей.

Емельян Схимников побывал в Никитском саду, в лесничестве. Там получил нужные ему сведения о возможности эксплуатации буковых лесов. Деловую поездку в административный центр Крыма, в Симферополь, он отложил на конец командировки.

Часто гуляли по окрестностям. Свели знакомство с рыбаками. Возле рыбацкой избушки, притулившейся к серым скалам, жил молодой орленок-кондор. Рыбаки вынули его из гнезда с неприступных скал и дали ему кличку: «Алешка».

– Вот видите скалу, она называется Сокол, – говорил молодой рыбак. – Обрыв стеной прямо в море. В ней полверсты вышины. Снизу к гнезду никак не влезть. Наш товарищ спускался на веревке сверху, двадцать сажен спускался, бывший матрос. А двое стояли над обрывом с ружьями, отстреливались от орлов. Эти орлы могут крыльями сшибить человека в пропасть. Вот они какие птички!

– Ведь он вырастет, улетит.

– Куда он может улететь? Полетает да опять к нам. Он не умеет добычу добывать, а мы его мясом кормим.

Путешествовали в Голубую бухту, всех очаровавшую. Дорога шла то над морем, в скалах, то по высокой равнине, поросшей горным сорняком. Четверо разделились на две пары, Денис шел впереди с Наташей. Они теперь частенько уединялись. В Наташе, незаметно для нее самой, нарастала потребность жить и чувствовать по-новому, – в ней зрела женщина. По ночам она испытывала особое, пугавшее девушку, томление: кружилась голова и беспричинно ныло сердце. То она считала себя несчастной, оторвавшейся от родной почвы, то ее всю охватывала горячечная дрожь; она стыдливо смежала глаза, и одно было желание: увидеть во сне Дениса.

Но сам Денис, хотя и сдавался понемногу, однако все еще продолжал «витать в заоблачных высотах». Вспоминая плененного орленка, прошлую свою жизнь и знакомые ему приключения Фильки и Амельки, когда все четверо уселись у теплых морских вод, Денис многодумно прищурил свои калмыцкие глаза, сказал:

– Знаете, ребята? У меня назрела великолепная идея. Кончено! Пишу роман из жизни вот таких типов, как мы. А что! Пороху не хватит? Ого! Лоб расшибу, а напишу. Вот возьму двадцать пять Филек и Амелек, а то и сто. Возьму преступный мир, – он у меня вот где! – стукнул загоревшийся Денис по высокому лбу. – Да… Ведь кто мы такие? Погибшие, окончательно потерянные для жизни… Факт? – Факт! Мы для общества были как чирей на сиденье, извини, Наташа. А между тем – что ж, мы – не люди теперь? Что ж, мы – хлам, отбросы, утиль-сырье? Нет, мы настоящие. Жизнь втоптала нас в грязь, а мы взяли да, как трава, и вылезли… На-ка тебе фигу, жизнь!

– Люди помогли, внушили, воспитали, – прервал Емельян, пересыпая из горсти в горсть горячий песок.

– Верно, люди… Партия. Ну, а мы сами-то разве ничего не стоим? Разве огонь в нас не горел? А бессонные ночи, а раздумья, от которых трещала голова?.. Мы валялись в земле сырой рудой, а стали чугун и сталь… Снова родились… Рождение человека… Ого! Нет, нет, напишу… Кровь из зубов, а напишу!

Денис пыхтел и отдувался, как после добросовестной горячей драки.

– Вали, вали, – поддержал его Емельян Схимников, нехотя снимая рубаху. – Материальчик есть. Эй, черт, жаль – ожоги мои нельзя солнцу показывать, – палит.

Наташа молча собирала разноцветные ракушки.

– Сидите, я уйду купаться, – сказала она вставая.

В это время вышли из зарослей кустарника трое: бритый гололобый мужчина в сетчатом нательнике, дама в кудерышках; с ними черноголовый мальчик в матроске, в руках – корзина, за плечами удочка. Они тоже расположились у воды, саженях в полутораста от наших приятелей.

Мальчик быстро разделся, остался в черных трусиках и с разбегу кинулся в море.

– Это ж Павлик! – проговорил зоркий Емельян и торопливо стал надевать рубаху. – Честное слово, он… Вошкин.

Филька вскочил на ноги.

– А вот глядите, как дельфины плавают, – долетел издали звонкий голос мальчишки, и, показывая зад, маленький пловец стал колесом кувыркаться в море. – Изобретение приема, во!..

– Он, он… Идем!..

Подбежав, Филька и Амелька поздоровались с Марколавной и Емельяном Кузьмичом, кричали:

– Павлик! Здравствуй, Павлик! Это мы. Инженер Вошкин отфыркнулся, как морж, и, не обращая внимания на подошедших, лег на спину:

– Глядите! Опыт с удельным весом. А почему бабы тонут? Потому что весят больше вытесняемой воды… Факт… Возражения не принимаются.

Счастливая Марколавна, то и дело облизывая сухие губы, радостно и торопливо рассказывала Амельке, что Павлик совершенно исправился и в городе старается вести себя как взрослый, но проказник, каких мало. А они приехали сюда пять дней тому назад, живут у караульного винных складов, перешедших в казну от князя Голицына. Павлик заставляет караульного делать «утреннюю зарядку» А тому семьдесят два года. Однако кряхтит и в угоду Павлику приседает, выбрасывает руки-ноги… Вообще потеха Павлик говорил старику: «Через недельку я тебя, дедушка, омоложу; я читал – зубы вырастут, волосы почернеют, борода отсохнет; будешь молоденький и – вроде меня – весь бритый». Старик помирает со смеху… Вообще очень, очень забавный мальчишонка…

– Павлик! – закричала она, приставив ладони ко рту – Плыви: тебя ждут. Это неделикатно.

– Почему – меня ждут! Может быть, я их жду. Алле, алле!..

Однако он выскочил, весь, как арабчонок, черный, ноги в кровь исцарапаны, – схватил рубаху, оделся и только тогда подошел к широко улыбавшимся приятелям

– Гутэнтах… Бонжур! Здесь босиком, а в городе у меня новые штиблеты и пальто коричневое. Сзади – хлястик.

– Ого, да ты вырос! – похлопал Амелька его по плечу. – Совсем большой. – Ах, ты, забавник, ах, ты, Вошкин Инженер. Ну, а помнишь про волшебный зуб морской собаки? А помнишь, как про Крым рассказывал, как в пещере у Крым-Гирея был?

– Теперь врать строго воспрещается. Врать – время терять. Во всем утилизация. А вы утреннюю зарядку делаете? – Мальчик держался неестественно напыщенно, старался казаться умным, взрослым, но в черных живых глазах дрожали восторг встречи и неостывшие воспоминания о прошлых днях. – Ну, как поживаете? – задал он вопрос официальным тоном и чихнул – Как ваша установка на будущее?

Амелька хихикнул и спросил:

– Ну, а Крым-то нравится ли тебе?

– Не вполне оправдал мое доверие, – проговорил Инженер Вошкин. Он заложил руки назад и задумчиво посматривал вдаль на голубую пелену ласкового моря.

– Почему ж так? – вновь спросил Амелька, едва сдерживая в себе рвавшийся наружу смех.

– Да уж так… Я думал: Крым – что-нибудь особенное, а это – полуостров.

Тогда взорвался общий хохот.