Текст книги "От стен великой столицы до великой стены"

Автор книги: Вячеслав Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Где принимать его изволишь?

– По их обычаю. Под небом. И выеду ему навстречу, – голос прозвучал твердо и предостерегающе, давая так понять: «Тут никакие кривотолки и пересуды неуместны». II уже мягче, снисходительно добавил: «Чванством много ли добьешься? Надо держаться такого порядка, чтобы сделать друзьями тех, кто пребывает на положении гостей, привлекать добровольно тех, кто пребывает на положении врагов. И кто б из соседних правителей к нам ни приехал, почел бы я за долг встречать самолично. Пусть это князь монго или владыка чоухяньский».

* * *

Пригнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, Нурхаци, преисполненный благоговения, вступил в настороженный полумрак тандзы. Никто из живых существ не ждал его сегодня здесь: стояли тут лишь дощечки, запечатлевшие имена прародителей, да изваяния божества гор Голмин ГЛаньин Алинь. Им всем, душам предков и владыке гор, сейчас Нурхаци, потомок тех их, чей род начало взял свое в Голмин Шаньин Алннь, поведает, каким делом заняться ему вскоре предстоит, и, чтоб оно успешно завершилось, попросит их благословения. И чтобы поверили они, что силы не покинули его, что дух воина в нем не угас, исполнит он, как было принято, священный танец.

– Эй-я, эй-я, подбадривал себя Нурхаци (присутствия шаманок с бубнами и барабаном не захотел сегодня), делая усилия, подпрыгивал на месте и рукой с невидимой секирой разил какого-то врага. Танец давался тяжело: надсадно о ребра билось сердце, ноги не слушались. На лбу проступил частый пот. Но показом бессилия своего можно было разгневать духов, и, напрягая голос, Нурхаци возгласами «Эй-я», «Эй-я» подгонял заплетающиеся ноги и взбадривал уставшее сердце.

За десять ли от стен Шэньяна кутули сноровисто раскинули желтый шатер. Внутри его, почти в середине поставили сектефун. Сев на него, Нурхаци ноги спустил, стал ждать, глядя перед собой.

Первым Аоба шел, за ним сопровождавшие его тайджи Цзярхэдай, Байсыгэр. Встав напротив шатра, положили земной поклон. Отделившись от спутников своих, Аоба стал перед Нурхаци на колени и снова кланялся. С земли поднявшись, к Нурхаци подошел, обнял его Нурхаци, с места поднявшись, тоже обнял.

Потом Цзярхэдай и Байсыгэр – каждый исполнил обряд приветствия согласно правилу. Вернувшись на свои места, колени преклоня, справились о здоровье и благополучии государя Нурхаци и всех бэйлэ маньчжурских.

Из них старший бэйлэ, второй бэйлэ и тайджи с Аобой поздоровались. Из слов, понятно, шубы не сошьешь, не оседлать их тоже, и потому настал черед подарков. Подали гости Нурхаци меха куницы, соболью шубу. Верблюда подвели и с пим коня. Верблюд надменно выпятил губу, как будто говорил: «Достоин ль ты, чтоб я возил твой скарб?» А конь мотал упрямо головой, словно возражал кому-то: «Нет, нет. Какой он там ездок!»

«Не вздумал бы он еще плеваться», – с опаской подумал Аоба, глядя, как верблюд раздувает щеки, а вслух жалостливо произнес: – За подарки, хан, не обессудь. Все достояние мое, что было, отняли чахары и халхасы, когда напали на мои кочевья. Больше нечего поднести.

– Правители тех двух уделов, – желчно отозвался Нурхаци, – лишь алкая добычи, приходят. Тебя вот ограбили… – И, уже утешая, заключил: – Ладно не стоит об этом говорить^{167}. Тем более гостей уж ждало угощение. Подарки тут же были им даны: конь под резным седлом, парчовая накидка, чеканный пояс золотой, три шапки с шишаками^{168}.

Ответные дары вызвали восторг среди монголов. Аоба учащенно замигал глазами, тайджи Цзярхэдай негромко зацокал языком, тайджи Байсыгэр медлил захлопнуть полуоткрытый рот.

Не подавая виду, Нурхаци с нисхождением подумал: «Подарки ваши хороши, тут спору нет. Однако они не рукодельны, кроме разве дахи. Верблюд и конь, куницы шкурки не требовали от вас умения резать или чеканить, шить золотыми нитями узоры».

Держа улыбку на лице, Аоба справился: «А то, что подарил хакан сегодня, он завтра не возьмет назад?»

Нурхаци вяло махнул рукой: «Так это мелочь все. Что говорить о ней? Вот если у бэйлэ увидишь одежду или утварь ценную, спроси. Тебе не поскупятся»^{169}.

Встретив Аобу так, Нурхаци повез его в Шэньян. Пошли опять богатые застолья. Не за угощением и подарками пожаловал Аоба. Чувствовал это нутром Нурхаци, однако гостя не пытал: сам скажет. Самолично Аоба говорить не стал. По поручению его Цзярхэдай и Байсыгэр справились у бэйлэ: «Хакан Нурхаци нашему Аобе как-то девицу посулил. Коль это верно, то в жены взять ее готов он»^{170}.

Бэйлэ Нурхаци известили. После раздумий долгих так решил: «Аобе я дам в жены дочь своего племянника тайджи Тулуия, что брата моего Шургаци сын»^{171}.

Ну, раз в родство вступили, то и не стало дело за союзом правителей двух народов под верховенством Нурхаци. Как повелось, прежде чем клятву дать, заклали в жертву Небу белого копя и черного быка – Земле.

Как старший, Нурхаци поклялся первым: «Бесчинства и оскорбления Минов, а также Чахара и Халхи не в силах будучи снести, воззвал я к Небу, чтобы Оно мне помогло».

Горло прочистив, продолжал: «Еще Чахар с Халхой, войска соединив, грабили Аобу-тайджи. Он тоже удостоился помощи Неба. Ныне Аоба-тайджи, озлобясь на Чахар и Халху, к нам прибыл, чтоб сообща обдумать державные дела. И Небо, поскольку мы опасностям подверглись, сделало так, что мы соединились».

Расслабив лицо, не напрягая голоса, Нурхаци говорил: «Если будем в состоянии, прочувствовав желания Неба, свести на нет плутни, сделать правилом дружбу, не питать ненависти, то Небу понравится это. В противном случае, – голос затвердел и стал жестким, – Небо нашлет кару и навлечет на нас беды. Поскольку мы заключили союз, то и потомков наших, сыновей и внуков, если, случится, нарушат его, пусть Небо покарает»^{172}.

– Рожденный Небом Аоба^{173}, – поднял глаза Аоба, – во имя союза с хаканом, который…

Славословия, которые изливал Аоба, именуя его, прошли мимо ушей Нурхаци. «Рожденный Небом Аоба» – эти слова почему-то задели сильно за живое, и Нурхаци, прилагая усилия, чтобы подавить чувство неприязни, подумал: «Тоже еще Небом рожденный…»

– В отношении Чахара и Халхи со времени Чжасакту-хана наши хорчинские бэйлэ, – вещал Аоба, – не имели ни малейшего проступка^{174}. («Ну да!» – усомнился Нурхаци). Желали быть в мире и дружбе, а не получилось.

Нурхаци рассеянно слушал, как Аоба перечислял все нападения, которым подвергались Хорчины со стороны Чахара и Халхи.

– Чахар с Халхой, рать соединив, вознамерились в моих кочевьях убивать и грабить. Однако удостоились помощи Неба, и к тому ж еще благодаря помощи от ха-кана им посчастливилось спастись.

При этих словах Нурхаци почувствовал прилив сил И выпрямился, горделиво выпячивая грудь.

– Если, нарушив договор, с Чахаром и Халкой объединюсь, – вперив глаза вверх и простирая руки, изрекал Аоба, – тогда Небо покарает Аобу.

– Нурхаци мял зубами НИЖНЮЮ губу: «Союз-то он союз, но не слияние в одно, Про Минов-то Аоба ни гу-гу. А коли они МОИ обидчики, так быть должны такими и для Аобы. Так я считаю…»^{175}

В чем поклялись Нурхаци и Аоба, было объявлено потом и всенародно. Для этого собрались на берегу реки Хуньхо. Для Неба были ВСКурены благовония, забит был в жертву скот. После чего Нурхаци повел Аобу свершить приличествующий случаю обряд: трижды колепи преклонить и девять положить земных поклонов. Толпе был оглашен текст совместной клятвы и предан был огню^{176}.

* * *

Весь стан в ночи затих. Нурхаци, лежа в своем шатре, слушал полные звуки. Они давали знать о том, что и в сумерках жизнь продолжается. Не спят дозорные: их возгласы время от времени звучат. И вот им вроде вторит птица. Нурхаци, с ложа привстав, весь в слух обратился, пытаясь уловить крик птицы. Он необычен. Но кажется, как будто она резко, отрывисто кричит «Аа-н, Хагай…».

– Хакан… хакан…, – отчетливо уже в ушах звучит подобострастия полный голос Аобы. – Хм, хакан… Это равно «хуанди» никаней. Да, так оно, пожалуй, и есть. Одежду желтую, как минский хуанди, ношу я, как он, пишу «Мы» о себе. Вот только чего, как он, не делал я, так это высоких званий не давал владельцам иноземным. И это я исправлю непременно и немедля. Аоба – тайджи, сделаю его я ханом. – С тем уснул.

* * *

Расселись все, кто зван был к государю на пир. Обилие утвари и яств, наряд Нурхаци самого наглядно говорили, что всех созвал сюда он не ради прощания сАобой.

Пальцами по усам проведя, Нурхаци держать стал речь: «Свершишь зло – Небо покарает, государство погибнет. Сделаешь добро – удостоишься помощи Неба, и государство будет процветать. Словом, распорядитель – в Небе.

Чахарскии хан пошел войной на Аобу-тайджи. Небо помогло Аобе избежать беды и к нам прийти с покорностью. Мы, глядя снизу вверх, восприняли желание Неба и жалуем звания».

На какое-то мгновение Нурхаци умолк. Посмотрел на Аобу, перевел взгляд на сидевших возле него монголов.

«Когда войско чахарское пришло, братья с людьми своими, – губы Нурхаци кривились, – сбежали. Только один Аоба храбро дрался. Поэтому-то звание ему будет «тушэту-хан».

Глядя на сопровождавших Аобу, – у кого-то из них лицо от зависти вытянулось, у кого-то читалось явное смущение, – Нурхаци многозначительно кашлянул и объявил: «Старшему брату его – Тумэню – жалуем звание дайдарханя, младшему брату Бутаци – чжасакту-дулэн, Цзярхэдаю – цин-чжорикту»^{177}.

Земля темнела пятнами кострищ. Еще недавно там пылал огонь, облизывая языком своим освежеванные туши баранов и быков. Великое застолье длилось не один день. Нурхаци поил-кормил хорчинского Аобу.

Застолья долгие, поток словес – все это далось нелегко. Усилия приходилось постоянно прилагать, чтобы сидеть не горбясь, слушать напряженно, чтоб не укрылся тайный смысл сказанного. Самому тоже пришлось немало говорить слов разных. «И вот все это кончилось, – вздохнул Нурхаци облегченно, – шатер походный вон прислужники уж сняли. Ну что ж, пора домой, в столицу».

Волоча ставшие вдруг непослушными ноги, пошел к коню, которого держали под уздцы двое слуг.

На этот раз возвращение домой казалось необычно долгим. Ехал, считай, той же дорогой, которой езживал не раз, но она вроде незаметно вытянулась. Да и места, по которым вновь проезжал, были вроде те и не те… Сопки и долины остались на своем месте, но представлялись взгляду уже в ином, осеннем обличье. Небо и солнце тоже были осенними. Синева небес слиняла, а солнце словно не светило само, а отражало на землю чей-то чужой, не свой свет. Все вокруг затихало, готовясь уходить на покой, чтобы по весне вновь пробудиться к жизни.

Лист клена пурпурно-багровый бросился в глаза. Деревья все стояли вымазанные багрянцем. Кроваво-красная листва и там и тут пятнала землю. «Нет, – подумалось Нурхаци, – то, видно, не солнце спалило эту зелень. То кровь, которой напоена земля с избытком, наружу проступила. Что из того? На крови жизнь наша замешена, считай, со дня рождения. Едва на свет явившись, живое существо кровь отдает свою земле и плоти толику. И чтобы в жизни этой утвердиться, потом еще не раз приходится кровь проливать свою, чужую… Так было… Видно будет так…»

На очередном привале, едва уселся на кошму, на ум пришел Мао Вэньлун. Как будто нарочно поджидал, чтобы в сознании возникнуть и зримо встать перед глазами, упершись кулаками в бока: «Вот я каков!» – «Тьфу! – сплюнул от усталости беззлобно Нурхаци, видение отгоняя. Оно исчезло, а вопрос остался. Занозою засел, покоя не давая.

«Как получилось так, – задумчиво грыз ноготь Нурхаци, что этот Мао лишь с небольшим отрядом посмел тревожить мои владения? На что рассчитывал он? Откуда он узнал, что с войском я ушел против монго? Видать, у Миной есть глаза и уши в моем доме. И не иначе, то никани, которые теперь стали подвластны нам. Они, понятно, немало претерпели от моих людей. Война и есть война… Сдается мне, и ныне никаней наши обижают разно. А где обида, там и недовольство. А недовольство на руку кому? Одним только врагам державы нашей».

– Дай чем писать, – оторвавшись о г своих размышлений, сказал слуге. – Тянуть с этим не надо, пока не запамятовал, что только вот отстоялось в голове. В указе нужно записать.

«Ныне, – водила рука, – маньчжуры и. нам подвластные никани – одна семья. Если никаней считать недавно примкнувшими к нам и потому, дав себе волю, грабить ИХ, то это значит причинять вред людям, мне подчинившимся, примкнувшим к нашему государству. Это подобно тому, чтобы подрывать благосостояние соотечественников»^{178}.

Рассеянно глядя по сторонам, Нурхаци расслабленно сидел в седле. Повод он просто держал, а не для того, чтобы дать понять коню, чего он от него хочет. И конь сам выбирал дорогу.

Неторопливый ход коня, равномерное покачивание в седле– все это настраивало на неспешные, дремотные раздумья. И мысли лениво, цепляясь одна за другую, складывались в непрочную, зыбкую цепь…

«Сколько довелось ездить… И если сложить все, что пришлось проехать, то, видно, дорога вытянется до самого края света. По-разному приходилось ездить: и припав к шее коня, стараясь укрыть свою голову от вражеской стрелы, и сидя прямо в седле, горделиво распрямив плечи и выпятив грудь, чтобы уже по одному виду узнавали, что едет победитель. Да, но-разному ездил он верхом… А вот сейчас, хоть и возвращается домой, подгонять коня неохота. Нет желания торопиться. Хотя дома, на мягкой постели, лучше, покойнее, чем сейчас трястись в седле, когда все тело ноет и просит покоя… А все равно рука не поднимается, чтобы подхлестнуть коня и заставить его мчаться вскачь. Тело как будто не свое. Раскисло словно, даже узды конец рука не держит. Да что это со мной? В глазах темно. Крик чуть было не вырвался от страха, что будто валится с седла, но вроде бы прошло. Слабость осталась и дрожью отдает в руках. Для ран целебна горячая вода в Цинхо. О том слыхал не раз. Не только раны на теле, а немочь, говорят, родник тот исцеляет…»^{179}

– Нет, то, видно, не для всех, – сказал себе Нурхаци, когда его после купания в водах родника, обтерев досуха, поддерживая под локти, посадили в повозку. Верхом, почувствовал, уже отъездил… Пересел с коня в возок.

– Повозка трясет, – губы стиснул. – Боль бегает по телу, вверх и вниз. Эй, остановитесь! На лодке лучше поплыву я. Да, вот что еще. Приедет пусть встречать меня супруга.

– Да, – сказал опять себе, – так я зову давно уже одну, хоть баб под крышей у меня в избытке. Супруга же – она одна, была всегда и есть. Она не первая по счету, но ближе всех, – и в прошлое опять сознание устремилось, не видя ничего уж впереди…

«Да, была первая жена. Давным-давно сбежала. Тогда все достояние свое носил, считай, с собой. Ей было того, видно, мало. И улестил ее ехеский Наринь-буру..

Вторая по счету старшая супруга не лучше оказалась. Происхождения подлого была. Зато пришла в мой дом с приданым: сына привела, отцом которого я не был. Ненасытностью своей имя государевой супруги осрамила. Из рухляди, которую мы взяли в Кайюани и Телине, она брала по праву первой супруги, чего только хотела. И на тебе. Была у меня из яшмы точеная чарка в оправе золотой. Пил прежде из нее какой-то никаньскнй начальник. И вот хватился как-то этой чарки, а нет ее. Стали в доме искать – и у нее нашли^{180}. Да если б только эта чарка. Опять же у нее сыскалось и многое другое, чего тайком к себе уволокла.

То вещи все. Куда еще ни шло. Но вот утех стала искать с Дапшанем, сыном моим^{181}. И этого снести уже не смог я. Из дома выгнал своего, как шелудивую собаку. Потом ее собственноручно удавил рожденный ею Мангултай…»^{182}.

Боль накатила снова, и все тело стало корежить. Стиснув зубы, загнал стон, рвавшийся с губ, внутрь, и боль отступила…

– Ага, пришла, – услышав знакомый голос, Нурхаци очнулся от зыбкой, настороженной полудремы. И стало как-то легче на душе, покойно.

Лежа на спине, свободно вытянувшись во весь рост, старался не прислушиваться к тому, что происходит внутри его тела.

– Где мы уже? – Нурхаци открыл глаза.

– В Айцзипу^{183}.

– Шэньян близко, – Нурхаци облизнул пересохшие губы. Закружилась голова. От озноба захолодело все тело до самих внутренностей. Потом бросило в я;ар. Хотел что-то сказать, но не смог открыть рта. Губами пошевелил, но слова не смогли родиться… Подбородок заострился, глаза застыли…

* * *

Входя в приземистое, с большими окнами строение битхей ямуня, бакши Дахай вздохнул негромко: «Сюда уже он больше не пошлет вестовщика… И ему отсюда не понесут бумагу для прочтения».

Ни на кого не глядя, Дахай прошел к себе. С усилием поднял кисть и принялся медленно выводить: «11-го числа 6-го года государствования Абкай Фулинга его величество на драконовой колеснице вознесся в небо^{184}.

Того же года в день… – начертал Дахай, – государыня принесла себя в жертву». Кисть в сторону отложив, Дахай задумался. «Когда это случилось, день точно надо указать. Она покончила с собой вроде на стыке дня и ночи. Но как это достоверно узнать? При ней тогда уж не было никого; И как оно все обстояло, но видел и не слышал сам. Сказали мне четыре бэйлэ: «Пиши, как говорим тебе».

Как рассказали, было так. Она сама не торопилась из жизни этой уходить. «А что ж ей было спешить? – размышлял наедине теперь Дахай. – Годами еще не так стара: тридцать семь лет ей было. Хвори не знала. Да и сыновьям могла опорой быть надежной: ведь государыня она. И потому-то, – догадка осенила, – они, четыре бэйлэ, видать, ее боялись. Опасались, что станет прочить на место государя кого-нибудь из сыновей своих». Подумав это, Дахай испуганно огляделся по сторонам, хоть и не произнес этой мысли вслух.

Взмахнув руками, отгоняя ее, как злого шершня, бакши вернулся к рассказанному четырьмя бэйлэ.

Да, так вот как дело обстояло, говорят. Едва государя похоронили, явились к пей четыре бэйлэ: Дайшань, Амин, Маигултай и Хунтайджи. Они по крови не родные ей, а сыновья и племянник покойного государя. И говорят: «Еще при жизни он сказал, чтоб ты служила ему в «Царстве Мертвых». Та, поняв, что к чему, стала противиться. «Я, – отвечала бэйлэ, – с ним была, когда он умирал. И ничего такого не слыхала!» – «Зато слыхали мы», – пошли на нее стеной четыре бэйлэ. – И воля государя для нас свята». И государыня смирилась.

В тот день, как было принято, она надела праздничные одежды, жемчуга.

«И хоть они в чести, – Дахай опять отвлекся, – а жемчуга не очень нравятся мне. Они – как… блики Млечного пути, светят холодно, тепла в них нет. Наверное, от воды, в которой рождаются».

Пришли проститься с нею домочадцы. Она сидела молча, слез было не видать. Одна потом оставшись, с собой покончила.

«При жизни ей другие женщины завидовали сильно, – подумалось Дахаю. – Жемчужным ожерельям, одежде из парчи никаньекой, гребням нефритовым и золотым. А так же ли одолевала зависть к ее участи при виде одежды и украшений, которые она надела в последний раз в этой жизни?»

Дахай зажал лицо руками. С места вскочив, подошел к Окну. Смотрел на ровное пятно промасленной бумаги. Стремясь отвлечься от видений, пытался угадать, какого Цвета сейчас небо. Но тут раздался в двери стук. Откуда-то пришла бумага. «А, послание от хорчинского тайджи. Соболезнование выражает маньчжурскому народу и бэйлэ по случаю кончины государя».

– И Чжакравартин, царь Чжамбудвина, владыка четырех стран и семи драгоценностей, – прочитал Дахай. «И он переходит за черту определенных ему лет… – все сотворенное должно разрушиться, и все, получившее начало, должно иметь конец. Так и покойный Маньчжурский Хан, из ничего родивший величие, соединивший под своей властью большие и малые области, прыжками тигра пробегавший свои и чужие владения, – и он должен был иметь предел, положенный ему самим Небом. Но кто во время жизни был так силен, тот не умрет и по смерти»^{185}.

ГЛОССАРИЙ

Айжин (маньчж.) – золото

Аймань, аймак (маньч. – монг.) – родоплеменное объединение

Алинь (маньчж.) – гора

Амбань (маньчж.) – вельможа, сановник

Амун (корейск.) – казенные здания, в которых помещаются правительственные учреждения и живут высшие административные лица (начальники уездов, губернаторы)

Аомэнь – одно из общеупотребительных китайских названий для Макао. Последнее представляет собой производное от «Амао» или «Амангао» на южнокптайском (кантонском) диалекте

Аргал (монг.) – сухой навоз

Байшин (монг.) – город, укрепленное поселение

Бакши (маньчж.) – ученый человек, учитель, грамотей

Башня Пубённу и беседка Ренгванджён – одни из красивейших архитектурных сооружений в Пхеньяне.

Белый Логос – «Байляньцзяо» («Учение Белого Лотоса»), тайное общество. Возникнув в первых веках н. э. как секта буддийского толка, с XI в. оно стало приобретать черты политической организации

Бин бу (кит.) – Военная палата

Бнра (маньчж.) – река средней величины

Бптекшн (маньчж.) – писарь, письмоводитель

Битхей ямунь (маньчж.) – Письменный приказ

Бишкур (монг.) – труба

Бо (кит.) – дворянский титул, условно соответствует барону

Болсон куриль (монг.) – пережженная жертвенная мука

Буре (монг.) – огромная труба, которую несут двое лам

Бэйлэ (монг., маньчж.) – князь

В 14-м году правления минского Хун У – в 1381 году

В 10-м году правления Небом благословенного – в 1625 году

Вакэ (корейск.) – японцы (презрит.)

Ван – титул правителя Кореи

Ваньличанчэн (кит.) – «Стена длиною в 10 тысяч ли», Великая Китайская стена

«Веление неба» – начало годов правления «Веление неба» – 1616 год

Великая страна (корейск.) – Китай

Вера Есу – христианство

Ворота красные – в средневековой Корее почетные ворота красного цвета, устанавливались перед домами особо отличившихся государственных или военных деятелей, добродетельных жен, почтительных сыновей и т. д.

Второй бэйлэ – Амин, племянник Нурхаци

Вэйху (маньчж.) – лодка, сделанная из одного дерева

Вэном (корейск.) – японцы (презрит.)

Вэньхуадяиь (кит.) – Павильон литературных сокровищ

«Ганджур» – собрание буддийских канонических книг

Геген (монг.) – духовный владыка

Гин – дзинь (кит.) – мера веса в 596, 816 г.

«…глаза однако не закрыл.» – По китайскому поверью покойный оставил незавершенным важное дело.

Год желтоватой свиньи – 1599 год

Голмин шаньин алинь (маньчж.), Чан бай шань (кит.), Пектусан (корейск.) – Длинные белые горы

Горчичный стебель (корейск.) – выражение, обозначающее ничего не стоящую, никчемную вещь

Государево вино – вино, приготовленное особым способом для дворцовых нужд

Гуза, гуса (маньчж.) – знамя, корпус

Гуаньди (кит.) – бог войны

Дайфу («великий муж») – почтительно «врач»

Дань (кит.) – мера объема, 1 дань = 103,5 л

Дарга (монг.) – начальник

Дасюэши (кит.) – канцлер

Даха (маньчж.) – шуба

Гин – маньчжурская передача китайской меры веса «цзинь»

Дацзы (кит.) – «татары», собирательное понятие для некитайских народов северо-восточных окраин Азии, сопредельных с империей Мин

Джаан (монг.) – слон

Джаргуци, цзаргучи (монг., маньчж.) – судья

Домномби (маньчж.) – кланяются, приложа руки к ягодицам

Дуду (кит.) – предводитель. Наивысшее звание, которое правительство Китая во времена правления Мин давало чжурчжэньским старейшинам

Дуду-цяньши (кит.) – звание, которое давал минский двор чжурчжэньским старшинам

«Дун и бао цзянь» – «Курс медицины корейского врача Сюй-цзюня». В Китае переиздавался при Минах

Дунчан (кит.) – Тайный приказ

Дэжэрэдатос (португальск.) – ссыльные преступники пли каторжники

Ён-ван (корейск.) – бог дождя и ветра

Есу – в китайской передаче «Иисус Христос»

Ехе (маньчж.) – выделенная мягкая пенька

Желтая вера – ламаизм, одно из направлений в буддийской вере

Западное учение, «Си цзяо» (кит.) – католичество

Запретный город – часть китайской столицы, где проживал император

Иллёнджу (корейск.) – однолетнее вино, считалось самым лучшим вином в Корее. Закапывалось в землю на год. Вынималось после холодов в пятой луне

Илха (маньчж.) – золотая бляха на шапке и шляпе сзади, на ней вырезаются цветы

Ильбонсарам (корейск.) – японец

Ильмун-хан (маньчж.) – владыка царства мертвых

Инь (кит.) – женское начало природы

Иньсам (корейск.) – женьшень

Иргень (маньчж.) – простолюдин, простонародье

Исиум (корейск.) – морской змей

Иочин, ёчин (корейск.) – чжурчжэни

Каджа (корейск.) – воинский чин

Камса (корейск.) – титул правителя провинции

Кан (маньчж.) – лежанка с подогревом

Карунь (маньчж.) – форпост

Кванчхальса (корейск.) – чиновное звание

Киру (маньчж.) – флажок или значок, который воины втыкали за спину

Кнут – «…но лишь кнут» – Последнее выражение означало дружественные связи, осуществляемые посредством езды друг к другу

Кун (корейск.) – принц

Кун-цзы, Конфуций – древнекитайский мыслитель

Курма, курумо (маньчж.) – короткий верхний кафтан

Кутуль (маньчж.) – слуга

Лаоцзы – древнекитайский мыслитель (VI в. до н. э.)

Ли (кит.) – мера длины; 1 ли =0,576 м

Ли Мадоу – китайская передача фамилии и имени миссионера Риччи Маттео

Лунхуцзянцзюнь – воевода, подобный по храбрости своей дракону и тигру

Лю Бан (кит.) – бог плотницкого дела

Лян (кит.) – мера веса; 1 лян =37,3 г

Ляодунский цзунбингуань – главнокомандующий войсками области Ляодун

Маньсуй (маньчж.) – парча, на которой сплошь одни золотые драконы

Маоляньский караул – этим понятием Д китайских источниках минского периода обозначалась территория племени долго (дуиъо)

Мафа (маньчж.) – старший родоначальник, дед, предводитель

Медзига (маньчж.) – вестовщик

Монго (маньчж.) – монгол

Мудури (маньчж.) – чудовище, оборотень… Мудури описан в маньчжурском словаре так: имеет оленьи рога, бычьи уши, верблюжью голову, круглые глаза, змеиную шею, большое брюхо, рыбью чешую, бобровые лапы, ястребиные пазнокти, корпус его спереди толст и кругл, а к хвосту клином. Он может быть вдруг видим и вдруг невидим, может делаться великим и малым, долгим и коротким, …преображаться он может во многие различные виды, коих описать невозможно

Нау (португальск.) – «большое судно», карака, вооруженное купеческое судно; позднее этим термином стали обозначать большие военные корабли

Нахань (маньчж.) – нары, сложенные из кирпича; лежанка

Никань (маньчж.) – Китай, китаец

Нингута бэйлэ (маньчж.) – шесть владельных князей.

Ногаджок – имя «Нурхаци» в корейской передаче

Нюйчжэнь (кит.) – чжурчжэни

Нюру (маньчж.) – воинская единица, условно соответствовала роте

Октан (корейск.) – самые приближенные правители Кореи

Олбо – короткое платьице, одевается сверх другого платья только для верховой езды

Орхода (маньчж.) – «царь-трава», женьшень

Пёнса (корейск.) – командующий войсками

Пин Сюцзи – китайская передача имени и фамилии Хидэеси Тоётоми (1536–1598), японского полководца и государственного деятеля

Поднебесная – одно из названий Китая

Пукамса (корейск.) – правитель провинции

Сектефун (маньчж.) – сидение для сановных лиц. Делалось из хлопка, наподобие квадратного тюфяка. Подразделялись на виды согласно рангу и званию. Знатные чиновные лица возили с собой и на них садились

Сенадо да Камара (португальск.) – муниципалитет или городской совет

Сёнса (корейск.) – буддийский монах

Си Уяо – католичество

Силтан – высокий, подобный мачте столб, ставили его перед храмами и кумирнями

Соджонвон (корейск.) – Письменный приказ

Солхо (маньчж.) – кореец

Сор (монг., маньчж.) – жертвенное сооружение

Сорин (маньчж.) – престол, «дощечка» вроде киота, на ней пишут имена покойных, ставятся в честь покойных в храмах

Срединная, Срединное, Срединная равнина – одно из названий Китая

Ссаном (корейск.) – презрительное название простонародья

Страна Вэ (корейск.) – Япония

Страна Утренней Свежести – одно из названий Кореи

Суаиь (маньчж.) – в китайской передаче «сувань»

Суксуху-бира (маньчж.) – в китайской передаче «Сук-сухухэ»

Суочхон (корейск.) – управление крепостей южной части Кореи

Сын Неба – титул императора Китая

Сюньфу– гражданский губернатор

Сяньчжан (кит.) – начальник уезда

Тайхэдянь – Павильон высшей гармонии

Тандзы, танзе (маньчж.) – Храм прародителям

Тарии– формула заклинаний

Теплый камень, что в Канвондо – по рассказам, в уезде Сам-циок провинции Канвондо был теплый камень, над которым воздвигли павильон. В самое холодное время в павильоне было так тепло, что не нужно было разводить огня

Товансу (корейск.), даюаньшуай (кит.) – высшее воинское звание, условно соответствующее генералиссимусу

Тосынджи (корейск.) – чиновник, передающий приказы вана

Третитй бэйлэ – Мангултай, пятый по счету сын Нурхаци

Тунши (кит.) – переводчик, толмач

Укшин (маньчж.) – нанцирник

Ула (маньчж.) – большая река

Усан (корейск.) – министр правой руки

Учение даосов – даосизм, религиозно-мистическое учение

Учение Кун-цзы в переложении новом – неоконфуцианство

Учение Фо – буддизм

Ханин (корейск.) – китаец

Ханьлиныоань (кит.) – Палата ученых

Хоу Цзинь – Позднее Золотое

Хуанди (кит.) – «Желтый владыка», официальный итул, который носили правители Китая

Хэшан – монах, буддийский монах

Хятад (монг.) – Китай

Ханин (корейск.) – китаец

Хэдон (корейск.) – букв. «Страна, расположенная восточнее Китайского моря», одно из поэтических названий ореи

Цаган cap (монг.) – букв, «белый месяц», начало нового года по лунному календарю, Новый год

Цзунбин (кит.) – воинское звание

Цзин по цюаньшу – Полный курс китайской медицины автора XVI в. Чжан Цзебина

Цзяньцзюнь (кит.) – воевода

Цзяньчжоу – под таким названием у китайцев было известно родовое владение Нурхаци

Цзяюй – китайский классический канон

Цюй Юань – сановник царства Чу. По навету был отстранен от должности. Не вынеся обиды, утопился в реке Мило

Чала-эчжэнь (маньчж.) – воинское звание, командир полка

Чаосянь (кит.), Чаосоп (корейск.) – букв. «Страна утренней свежести», одно из названий Кореи

Чунцзы – рисовые комки в кукурузных листьях

Чжунцзюнь – воинское звание

Чжунюань (кит.) – Срединная равнина, образное название Китая

Чернокостные – простолюдины

Четвертый бэйлэ – Хунтайджи, восьмой по счету сын Нурхаци

Чэсан (корейск.) – первый министр

Чяндэ (корейск.) – легкая открытая постройка в центре расположения войск, в которой находился главный военачальник

«Шатыр» (чатыр) – по монгольски «шахматы». Слово это является искаженным индийским названием «чатыр-ранга», т. е. четыре ряда строя, или члена. Под четырьмя членами в Индии подразумевалось строение армии, которая состояла из слонов, копей, колесниц и пехоты. Нойон – в монгольских шахматах соответствовал королю, собака – ферзю, верблюд – слону, цырик – пешке, конь – коню, телега – ладье в европейских шахматах

Юцзи (кит.), юги (маньчж.) – воинское звание

Юэ Фэй, Ио Фэй – герой борьбы китайского государства Южное Суп с чжуржэньским государством Цзинь в XII в.

Япбан (корейск.) – дворянин

INFO

К 0504000000-253/042 (02)-87 *8-86–НП

Кузнецов В. С. От стен Новой столицы до Великой стены. – Новосибирск: Наука, 1987.

Вячеслав Семенович Кузнецов