Текст книги "От стен великой столицы до великой стены"

Автор книги: Вячеслав Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Мнений противных не высказал никто, – продолжил Сунь. – Теперь вам изложу свои суждения.

– Поскольку с Нурхаци, восточным дикарем, мы, сыновья Срединной, справиться пока бессильны, то надо употребить против него оружие дикарей же, рыжеволосых. Их корабли сейчас бросают якоря на юге Поднебесной. Больше того, рыжеволосые в самой столице появились. Которые священники из них, так те хотят, чтоб вера их нашла сторонников у нас. Их учения и бог их, Есу, нам вовсе ни к чему, у нас своих божеств в избытке. А вот познания полезные у них заимствовать совсем не грех. Но очень даже кстати.

– Что есть у нас, и нет чего у Нурхаци – так это пушки. Свои у нас давно уж были. Они годятся лишь Для самоубийства. Ведь как сказал один из проверяющих Военную палату, когда его спросил я, почему не показывают стрельбу из пушек? Начальник крепости ему-де объяснил: «Палить из них опасно. Они убить ведь могут, кто около стоит».

– Совсем иное дело – западные пушки. И потому нахожу нужным и крайне своевременным, чтобы на этот раз не просто люди Сюй Гуанци, а государевы послы поехали в Аомэнь за пушками и за прислугой к ним.

Хоть нелегко признаться было в том, а деться было некуда. Рыжеволосые варвары могли делать такие орудия, из Жерл которых, как из пасти дракона, с грохотом вылетал огонь, а с ним и ядра, способные крушить камень. К тому же тот, кто стрелял из этих пушек, сам вроде оставался жив и невредим. «Ну коли так, – решили члены Военной палаты (хоть не было и в том единодушия), – то стоит одобрить предложения, которые представил Ли Цзицзао». – «А в случае чего, кой-кто сказал себе, – первым одобрил не я, а наш начальник. Ему перечить было как?»

* * *

Тонкий палец бороздил, не оставляя следа, большой лист карты. Он скользил по ней неуверенно, останавливался, словно путник на развилке неведомых дорог, и снова чертил невидимые линии. «Хоть сколько ни гляди, – вздохнув, подумал про себя капитан-генерал Макао дон Франсишку Маскареньяш граф Санта-Крус, – а не узнаешь ничего, где эти чертовы голландцы, и ждать когда, их нападения. Гадалки вот, глядя на карты, говорят, что будет дальняя дорога, что ждать нам скоро беды или богатства. И вроде бы, рассказывали мне, сбывались эти предсказания. Но если это только так, не обошлось тут без нечистой силы. Тьфу!» – сплюнул дон Франсишку и в карту вновь уставился.

– Его преосвященство падре Габриелль да Матуш изволило пожаловать к Вам, – прервал занятие губернатора секретарь.

От изучения карты оторвавшись, дон Франсишку поднялся из-за стола, приблизился к священнику степенно, в полупоклоне голову склонил: «Благословите, святой отец».

Падре Габрнелль вытянул руку со сложенными в щепоть кончиками пальцев. Не спеша, сотворил крестное знамение. Дон Франсишку, вспомнив увлечение падре Габриелля– собирание бабочек, подумал: «Вот, наверное, так же, не спеша, он этими же пальцами накалывает их на булавки». Почтительно усаживая нежданного гостя и не испытывая от его прихода особой радости, губернатор почувствовал себя как-то неуютно, скованно. Как будто падре осенил его не крестным знамением, а положил на нем невидимые отметины, которые отозвались в теле. «Что за наваждение?! – садясь напротив, одернул себя дон Франсишку, вопрошающе глядя на гостя. – Что привело ко мне падре, ректора колледжа иезуитов?»^{147}

Гость явно не спешил причину излагать прихода своего. Сначала он сказал, его-де погода не очень балует, поэтому-то, видно, кости в ногах ломит и от постоянных прогулок пришлось отказаться.

– Да, Да, – сочувственно поддакивал губернатор, думая при этом про себя: «Зачем же тогда ты пожаловал сюда, невзирая на ломоту?» И, чтобы как-то оживить разговор и перевести на более близкую гостю тему, заметил: «В доме у нас только-то и разговоров, что о воскресной мессе, которую служило Его преосвященство епископ».

Слабая улыбка едва тронула губы и затаилась в уголках рта: «По правде говоря, причиной тут не сама служба, а присутствие на ней китайцев двух. Благоговение, с которым они вступили в зал, и поведение все их во время службы, шедшая из глубин души набожность привлекли всеобщее внимание».

– Приятно воочию видеть успехи нашей католической церкви. Её учение находит все большее число последователей и среди этих язычников-китайцев.

– Мы, – бесцветные глаза, казавшиеся до этого сонными, оживились, и зрачки буравчиками кольнули лицо губернатора, – приумножим свои успехи, если и Вы проявите большое участие. Ведь перед толпой диких язычников, надеюсь понял ты, сын мой, крест и меч – одно.

– Власти Макао со вниманием относились и относятся к делам нашей католической церкви.

– У нас нет оснований для упреков. И, думаю не будет. А потому Вам следует принять этих китайцев, что были на мессе.

Губернатор недоумевающе посмотрел на падре Габриелля: «Но раз дело идет о новообращенцах, то, видно, это больше по вашей части, преподобный отец».

– Я настоятельно прошу Вас принять этих китайцев. Зовут их Михаил Чаи и Павел Сун.

Слова эти прозвучали негромко, в них не было слышно требовательной ноты, но взгляд, которым их сопроводил падре Габриелль, не оставил у дона Франсишку сомнений, что просьбу нужно выполнить.

Почтительно проводя падре до двери, губернатор плюхнулся в кресло. Придвинул было к себе карту, но из головы не шел только что состоявшийся разговор.

– Постой, постой, – оторвавшись от карты, дон Франсишку подпер подбородок кулаком, – ведь до меня ещё, как говорили мне, какие-то китайцы были. Ну да, конечно. Тогда им дали две пушки. И вот опять приехали, чтоб клянчить что-то, не иначе. Ну, эти желторожие! Им только дай подачку. Раз только дашь– еще придут не раз. «Нам не хватило», – скажут. Но как было не дать? Ведь с ними приходится считаться поневоле: в Макао, на их земле, без спроса наши люди поселились. Конечно, это так. Но для меня важней всего сейчас голландцы. Чего замыслили они? Ждать нынче нападения их иль нет?

* * *

Проснувшись рано поутру и обдумывая в постели день предстоящий, губернатор заслышал какой-то шум. Он шел, видно, из внутреннего дворика дома и беспрепятственно проникал в комнату через прикрытое жалюзи окно. Ступая босыми ногами по устилавшим пол цыновкам, губернатор посмотрел наружу. На дворе распоряжался Жозе, губернаторский домоуправитель. Голосом и жестами он показывал нескольким китайцам, куда нести коробки и свертки, которые громоздились посредине Двора. «А, – сразу смекнул губернатор, – это подарки от китайского начальства, приславшего этих двух, которых должен я принять». Окинув оценивающим взглядом, много ли подарков, губернатор удовлетворенно хмыкнул и пошел заниматься утренним туалетом.

Дон Франсишку Маскареньяш не был новичком в делах восточных. Прежде чем попасть в Макао, он занимал пост вице-короля Индии^{148}, вернее владений португальской короны на Индостане. За время службы в заморских территориях у него сложилось убеждение, что здесь, как нигде, важен внешний вид: степенная осанка, полный набор регалий, приличествующих рангу. С первого взгляда должно быть видно: перед вами представитель страны, достойной уважения!

И для приема китайцев губернатор, невзирая на духоту, вырядился в полную форму капитан-генерала. Поверх рубашки со стоячим воротником и жилета одел кирасу, с шеи на грудь спустил на ленте шелковый крест орденский. Опоясался палашом с витою рукоятью. Темно-малиновые по колено штаны, украшенные у сгиба такого же цвета зубчатыми помпонами, в обтяжку облегали бедра и ягодицы. Светлые чулки и остроносые башмаки с пряжками дополняли наряд губернатора Макао. Он величаво восседал за столом, поглаживая стоявший рядом железный шлем с прорезями на лицевой части. Двое слуг-метисов, стоя по бокам, размахивали опахалами.

При появлении китайцев, которых ввел секретарь, дон Франсишку не встал, лишь кивнул головой в знак приветствия. Но когда переводчик сказал, что прибывшие из Пекина посланцы справляются о здоровье короля поднялся и в свою очередь через переводчика осведомился о здоровье правителя Китая. Выслушав ответ, что он пребывает в полном здравии, выразил словами и видом своим величайшее удовлетворение.

Приветствия закончились, и губернатор великодушным Кестом пригласил садиться. Учтиво благодаря и одинаково улыбаясь, китайцы сели возле поставленного для них столика на низких ножках. Неслышно ступая босыми ногами, слуги подали гостям чай. Губернатор продолжал восседать за своим монументальным столом, занимая место в центре. Рядом расположились секретарь, переводчик, и на самом краю притулился эскривао.

Глядя на физиономии китайцев, носивших имена Михаил и Павел, исповедующих одну и ту же веру, что он, губернатор в душе никак не соглашался отнести этих «эстранжейраду» к числу приобщенных к благам христианской цивилизации. Он не мог отделаться от мысли, то эти апостолические имена столь же неестественны ля носящих их, как искусственная улыбка, прилипшая их губам.

– Так вас прислал Ваш государь? – губернатор стал подводить разговор к цели приезда китайцев.

– Да-да, – С неизменными улыбками отозвались те.

– Не скрою, – любезно продолжал дон Франсишку, – для меня лично и для всех моих соотечественников это большая честь. И нам приятно будет оказать любезность Вас пославшим.

– Им надобна помощь от Вас, – мгновенно произнес Павел.

– Соседи добрые на выручку всегда приходят друг другу, – ушел от прямого ответа губернатор.

– Нам нужно, что бы вы нам дали орудия огненного боя, – уточнил Михаил с улыбкой, но голос его звучал требовательно и жестко.

– Мм, – задумчиво произнес губернатор, а про себя подумал: «Им палец в рот не клади, а то по локоть руку отхватят».

Не скрывая, что ему неудобно и тяжело в плотной одежде, да еще с этими наплечьями, и так рассчитывая дать понять посланцам китайского двора, что собственно ради них он так и вырядился, губернатор вытер платком взмокшее лицо. Слабо улыбнувшись, словно прося снисхождения, засунул два пальца за тугой воротник, чтобы легче было дышать.

Вздохнув с видимым облегчением заговорил: «Просьба эта для меня, признаться, несколько неожиданна. Помочь готов конечно, я. Но тут, в Макао, я совсем недавно. Мне нужно доподлинно узнать, что, где и как, чем располагаем сами. Мне думается, что время пока терпит, чтоб вам дать ответ. У вас, наверное, еще дела к святым отцам есть, и потому, вас отпуская, – губернатор встал, – я с вами вовсе на прощаюсь».

* * *

Дон Франсишку опустил подзорную трубу. Сколько ни прикладывай её хоть к правому, хоть к левому глазу, все равно ничего не видать, кроме моря и неба, которые сливаются где-то там. Голландцев, слава богу, пока не видно. Но что-то запропастился и Жоао Соариш Виваш со своим «Сан Ильдефонсо». Он-то, Жоао Соариш Виваш, и должен разведать, где обретаются голландцы и каковы их силы. А тут ещё эти китайцы… И их ходатаи. Падре Габриелль опять приходил и весьма настойчиво советовал не отказать в помощи китайскому правителю. Да не один падре прожужжал все уши: «Нельзя, чтоб два посланца китайского двора уехали с пустыми руками». И эти главари дэжэрэдатос, что окопались в Сенадо да Камара.

С тем же докучают. Не дай бог, пугают, если обидим отказом правителя Китая. Китайцам стоит только прекратить продавать нам продукты, и наш город погиб. Ведь неоткуда нам будет получить провизию. Все это верно, все это так, соглашался губернатор, а если пушки отдадим китайцам, защищаться от голландцев как? Ведь нам они враги Доныне. Нагрянуть могут в миг любой.

* * *

Рука, державшая подзорную трубу, слегка дрожала, и оттого последняя смещалась, а глаз терял показавшееся судно. Расставив шире ноги и твердо упершись ими так, словно он стоял на палубе корабля, дон Франсишку перехватил подзорную трубу еще левой рукой и чуть ли не вдавил ее в глазницу. Корабль приближался, хотя и медленно, как казалось губернатору. Гораздо медленнее, чем ему хотелось. «Этот чертов ветер, – бормотал дон Франсишку, – совсем некстати выдохся, куда-то вроде вовсе подевался. Воздух из продырявленного бурдюка с большей силой выходит, чем дует он сейчас». И, словно обидевшись от такого сравнения, ветер налетел откуда-то с озорным посвистом и сорвал с головы губернатора шляпу. Пока тот ловил ее, скача за ней вприпрыжку, и снова нахлобучил для верности до самых глаз, судно подвинулось заметно. Как человек, дорогой утомленный, пред домом близким принимает бодрый вид, так и нау при виде гавани задрало нос тупой, и на надутых туго парусах крест белый с красной каймой стал ясно виден. А когда судно развернулось бортом, при помощи подзорной трубы можно было прочесть и его название – «Сан-Ильдефонсо».

– Известно ль о голландцах что? – спросил губернатор капитана нау Жоао Соариш Виваша^{149}, едва ступил на берег тот. «Мы были в Нагасаки, – следовал ответ. – Прошли оттуда вдоль побережья Китая. Голландцы нам помехи не чинили. Насколько нам разведать удалось, У них сейчас в китайских водах нет большого флота».

* * *

– Ну коли так, – рассудил дон Франсишку, – то мы помочь китайскому государю, пожалуй, сможем. Хотя язычник он, но недруга его… Как там их? А, дада, или дацзы, язычники вдвойне. Да и Макао-то лежит во чьих владениях? Китайского государя. И потому уж нужно ладить с ним. Теперь позвать надо этих китайцев, а то уж, видно, заждались, – Выйдя из своей комнаты, вошел в соседнее помещение, где над бумагами склонился секретарь. «Педро, – обратился к нему дон Франсишку, – завтра поутру пусть придут ко мне эти два китайца, что посланы из Пекина».

* * *

– Довольны Вы пребыванием у нас? – любезно осведомился губернатор, встречая Михаила Чана с Павлом Суном. – Недостатка не испытывали ни в чем?

– Нет, нет, – отозвались те. – За все премного благодарны.

– Я очень рад, что вы довольны оказанным приемом. Но Вас, наверное, с нетерпеньем ждут, кто Вас послал, и потому пора продолжить прежний разговор и, – дон Франсишку сделал многозначительную паузу, – прийти к решению, удобному для всех.

Оба китайца дружно обнажили зубы в широкой улыбке.

– Как говорили на словах и как написано в письме Военной палаты, что привезли с собой, вам нужно оружие огненного боя, – в голосе губернатора зазвучала озабоченность. – Что можем дать и сколько? Как мне известно стало днями, пушки есть у вас. Давали мы, то было, правда, до меня. Потом ведь в ваших водах затонуло английское судно. И сняли вы с него как-никак 30 пушек.

Оба китайца восприняли слова внешне невозмутимо. А подумали одновременно одинаково: «Святые отцы даром времени не теряют. Вынюхивают, что и где у нас».

– Боюсь, – чуть ли не извиняясь, продолжал дон Франсишку, – что пушек дать не сможем вам сейчас. Вот новые когда сюда доставят, тогда вернемся к этому опять.

– Наш государь обидится на вас, коли вернемся мы ни с чем, – негромко, но весомо отозвался Михаил Чан.

– Зачем же сразу так? – замахал руками губернатор. – Ведь в письме, – поднял бумагу, – речь шла о том, чтоб вместе с пушками прислали мы людей, которые искусны в обращении с ними. Таких согласен я послать. Больше того, дадим также людей с оружием огненного боя. Оно не то, что пушки, – послабее. Это мушкет, ну, вроде ружья. Всех мушкетеров, что поедут к вам на помощь, будет числом сто. Возглавит их, – сделал жест, представляя вставшего изо стола средних лет человека с щетинистыми, как у кота, усами и редкой бородкой на узком, изуродованном шрамом лице, – капитан Лорензу ди Лис Вегльу^{150}.

При звуках своего имени капитан слегка кивнул головой, как будто подтверждая: «Да, это я». Быстрым, но внимательным взглядом окинул китайцев и слегка снисходительно ухмыльнулся, словно говоря: «Прошу любить и жаловать!»

* * *

– Чертям заморским не место в Поднебесной, – так написал в своем докладе трону Шэн Цюэ, едва он заступил на пост помощника всесильной палаты обрядов. – Этих отцов, что распространяют «западную веру», и наших, кто принял ее учение, всех одинаково надо жизни лишить.

Но тут вмешался старый недруг – Сюй Гуанци. Он на ноги поднял своих приятелей, что вес имели при дворе. у Шэна нашли немало прегрешений. Ему пришлось уйти в отставку и жить в Ханчжоу на положении частного лица. Осмысливая на досуге наставления Кунцзы, Шэн все больше укреплялся в убеждении, что только заповеди великого учителя отвечают духовному складу сыновей Срединной. А те – не подлинные дети Поднебесной, что, поддавшись уговорам «отцов», перенимают чужую веру. Так Рассуждая, Шэн утверждался в убеждении, что час его еще придет, и он тогда воздаст Сюй Гуанци с его дружками за козни их. И вот дождался Шэн, когда пришла бумага в дом, которая его обыденному житью-бытью положила конец. В столицу надлежало отбыть, чтоб там запять пост дасюэши.

– Сюй преуспел изрядно тут, – Шэн заключил, едва лишь носом потянул, какие ветры дуют во дворце. – Ну, раз уже от имени государя взываем мы к чертям заморским, чтоб помогли они нам управиться с Нурхаци, то они и станут верховодить при дворе. А те все, блюдет кто свято заветы наших мудрецов, что с ними будет? Ну нет, – зубами скрипнул Шэн, – этим чертям заморским, которых почитают за отцов Сюй преподобный и иже с ним, я покажу, не будь я Шэн.

От слов, которые он изрекал на заседаниях сановных, какими доклады заполнял, сомнения у многих зародились «Действительно, а стоит ли на помощь уповать рыжеволосых из Аомэня? Ведь шелковичный червь как управляется с листом тутовым? С края начнет и так без шума, неприметно сжирает весь листок. А эти рыжеволосые? Сейчас они прижились самовольно в Аомэне, а вот теперь еще солдат их с пушками зовем в столицу. Пустим их сюда, потом уйдут ли сами, имея эти пушки? Как бы не вышло так, что, рассчитывая при помощи западных варваров одолеть восточных дикарей, сами будем способствовать тому, что первые воцарятся в Поднебесной…» И опасения эти взяли верх.

– Наш государь премного благодарен вам, – с такими словами поехали в Аомэнь посланцы из Пекина, – за согласие прислать пушки и прислугу. Но, не желая утруждать их тяготами пути, обременять расходами посылающих, наш государь освобождает вас от обещания дать своих людей.

Послание отвезли в Аомэнь. И лишь тогда начальник Военной палаты дасюэши Сунь Чэнцзун прослышал краем уха об отказе воспользоваться услугами рыжеволосых. Он было кинулся к государю в надежде уговорить того решение отменить. Не тут-то было! Не допустили Даже на порог! «А государь велел мне передать, – цедил сквозь зубы Вэй Чжунсянь, – что Вас принять не может он. Делами важными обременен чрезмерно». И так пошел восвояси когда-то любимейший наставник нынешнего государя, пока еще начальник Военной палаты и дасюэши Супь Чэнцзун.

– Служба, считай, закончена, – так расценил (и словно в воду глядел) Сунь Чэнцзун неудачную попытку встретиться с императором. – Раз Вэй Чжунсянь за дело взялся, так до конца его он доведет.

– Ну ладно, – Сунь продолжил рассуждения. – Потеряно не все еще, однако. Раз из Аомэня звать особо рыжеволосых не дозволено, поручим западные пушки отливать и научить, как с ними обращаться, чертей заморских, что обретаются в столице. И надо спешить! Время не ждет: пока еще я власть имею, а черти заморские не вывелись в Бэйцзине.

– Поможем, сможем чем, – отозвались падре Лонгобардо и Мануэль Диас^{151}. – А пушки сами отливать У нас большой знаток Шалль Адам^{152}. Он этим и займется.

С рвением взялись за дело столичные отцы-иезуиты. Доверие старались оправдать, притом расчет имели – больше доверия к себе заполучить у пекинского двора.

И принимая от мирных с виду воинов ордена Иисуса творения их мозгов и рук, Сунь Чэнцзун по праву крестного отца давал названия им такие: «Летающий гром», «Дикий зверь, извергающий огонь», «Убийца лошадей», «Гусиный клюв», «Семь глаз», «Пушка, стреляющая за тысячу ли», «Огненное колесо», «Девять драконов».

И этих до поры до времени безмолвных чудищ десятки быков тянули в Нинюань. Неведомо то было Нурхаци: глаз и ушей так далеко он не имел своих.

Когда уже его разъезды вокруг Нинюани гарцевали, на стенах крепостных безмолвие царило. Пушки заморские пока ничем себя не выдали, укрытые от глаз чужих надежно. Поставить их на городские стены опять же надоумил дошлый Шалль^{153}.

* * *

О том, что начальник Нинюани Юань Чунхуань ему для встречи приготовил, Нурхаци не узнал и от китайцев, которые были взяты в плен во время продвижения его войска.

Тех пленных Нурхаци отправил с письмом в крепость. Сдаваться предложил. «Попробуй-ка взять сам», – ответил Юань Чунхуань.

– Ну, коли так, то будем сами брать, – потер л: адони Нурхаци, – не в первый раз. Ведь доводилось нам уже овладевать побольше этой крепостями.

А как начать сподручней это дело, решали на совете. Видом своим, кто на нее глядел, та крепостца весьма насторожила. Вроде как еж, свернулся что клубком и иглы выставил, или орех в колючей скорлупе. Ворота на запоре. И не манили сколь, никто из них не вылезал, чтобы сразиться. А равно перебежчиков не объявлялось. Все это настораживало очень. И на одном сходились все, кто на совете у Нурхаци был, что с ходу лезть не стоит, надо попробовать взять исподволь ее.

В заплоте, сбитом из бревен, что ограждал шатер государя, Нурхаци не хватало места. Вроде того, как необъезженному коню в загоне. Снедало нетерпение услышать: «Подкоп удачно подвели. Только скажи– и тотчас мы рванем!»

Скорым шагом Нурхаци навстречу устремился к джалани-эджэню Сеугенто. Он возглавлял работы по подкопу.

– Землица не того, – виновато растянул в кривой улыбке рот Сеугень. – Никак по поддается. Промерзла сильно и глубоко^{154}. Лопаты ломаются. Вроде как ногти, когда пальцами камень выворотить норовишь. А топором ее рубить? Так это сколько времени уйдет… Потом еще такая незадача: стены у крепости больно толсты и крепки^{155}. Их подорвать удастся вряд ли.

– Ну коли так, попробуем взойти на стены. И пусть уже тогда никани пеняют на себя.

* * *

С утра небо безмятежно голубело. Ни облачка не было на нем. II в лучах солнца оно светилось, как бок чаши из бледно-синего фарфора. Быстро устремился ввысь и бесследно где-то исчез там дымок курений, сожженных на алтаре Неба. Пристально глядя, как истаял без следа дым, Нурхаци удовлетворенно подумал: «Небу, видно, угодны наши жертвоприношения». Послюнявив указательный палец, поднял его кверху. И ветер, хотя и посвежел, дул в нужную сторону. Он не отнесет в сторону стрелы моих лучников, не помешает моим воинам намертво приставите к стенам «лестницы на небо».

И вот маньчжуры пошли на приступ Нинюани.

Откуда-то такие звуки донеслись, как будто прокатились раскаты грома. Подобие молний понеслось со стен Нинюани, и они окутались клубами черного дыма. Откуда было быть грому и молниям при ясном небе? И снова огонь и дым. Выбрасывая их, пушки откатывались назад то ли от натуги, то ли содрогаясь от вида того, что они творили.

Как будто смерч, несущий гибель волнами налетал на маньчжурскую рать. Бессильной оказалась та Сдержать удары. Ведь как бывало прежде? Передние, от стрел и копий задних заслонив своими щитами и телами в латах, помогали тем, кто сзади с лестницами шел и к стенам крепостным мог приближаться. Тогда судьба сражения и была предрешена. Вмиг обрастали стены «лестницами до небес», и по ним лихо, как белки по ветвям, взбегали маньчжуры. И тут уж – только держись! Рукопашной с этими дацзы люди Поднебесной не выдерживали.

Но тут никак не удавалось пробиться к стенам. Раз за разом осаждающие бросались было на крепость, норовя скорей упереться концами лестниц в стены, но, не успевая добежать до них, падали, щедро устилая землю телами. И так два дня. На утро третьего Нурхаци справился: «Потери каковы у нас?» – «Двое начальников и ратников простых с полтыщи»^{156}.

Ноготь большого пальца покусав, куда-то вниз глядя, Нурхаци буркнул: «Довольно…» А город, недоступный для него, тем желаннее казался, тянул к себе и не давал сказать: «Пора отсюда уходить совсем». И в то же время сознавал Нурхаци, что бессильна его рать перед этими орудиями огненного боя. А ярость от бессилия своего покоя не давала. И выхода она искала в чем-то и сразу не могла найти. И оттого метался Нурхаци, места себе не находя. Злорадствуя, никани станут говорить: «Поддали здорово ему. Сбежал, поджавши хвост он, без оглядки…» Но что б такое предпринять?

Довольная ухмылка растянула рот: «Попомните еще меня…» Лазутчики разведали: на острове Цзюсхуадао, что южнее Нинюани, хлебный припас для войска минского хранится.

– Займешься этим ты, – приказал Нурхаци Унагэ. – Возьмешь с собой монго восьмизнаменных и маньчжуров тоже^{157}.

Служивых минских воины Унагэ в плен не брали: рубили или кололи. Суда китайские пожгли вместо с зерном, которым были загружены.

Злорадно щерился Нурхаци, слушая доклад Унагэ: «Сейчас никани довольно скалят зубы: осаду-де отбили. Но ликовать недолго вам придется. Жрать скоро будет нечего».

Спокойнее стало как-то на душе от сознания того, что вроде рассчитался за неудачу под Нинюанью. Не просто отступился, а показал еще, что в состоянии досадить изрядно. «Ну, а испытывать врага еще пока не стоит».

Повел Нурхаци рать свою обратно. Покидая вражеские пределы, еще оставил память о себе: в китайском военном поселении Ютуньвэй, что на пути попалось, не встретил ни души. О былом присутствии людей напоминали полные закрома зерна. «Сжечь все»^{158}, – махнул рукой Нурхаци и тронул повод коня.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В Шэньян прибыв, Нурхаци укрылся за стенами дворца. Домашних тоже сторонился. Покоев своих почти не покидал. Ушел в себя: жизнь отравила горечь поражения. И что-то жгло во рту, как будто держал он за щекой чеснок лесной. Неудовлетворенность самим собой, душу растравляя, заставила еще обиды вспомнить, какие были, а какие только показались. И как случается нередко, сосед – источник множества обид. Монгоские князья в соседях были тоже. От них обид немало претерпел. «Ведь уговор с халхаскими бэйлэ был, клятвою скрепленный: коли быть в мире с Минами, то вместе, коль воевать, так тоже сообща. Бэйлэ ж пяти племен монго нарушили договоренность. Тайно вступали в мирные сношения с Минами. Убивали наших воинов и головы их слали Минам, в ответ награды получая. Неоднократно грабили наших послов^{159}. А ждать чего теперь от них, когда прослышат о неудаче моей под Нинюанью? Ну нет, – выпрямился всем телом, – я покажу всем вам, что надобно со мной считаться».

Вновь опустел считай, Шэньян. Со всеми сыновьями и прочими вельможами Нурхаци пошел походом на монголов. До Ляо кучно шли. А переправившись, Нурхаци вперед пустил летучие отряды выискивать монгольские кочевья. Сам с главным войском шел сзади ночью. И утром вот одним рать, поделив на восемь частей, пустил вперед. Войско Нурхаци с боем прошло бариньские владения, добычу взяло здесь и устремилось к Шира-Муруи. Здесь отличился третий бэйлэ, добычу большую взяли его люди.

Пора было сделать передышку, и ставку Нурхаци разбил на реке Хухунь. По случаю успешного начала забито было восемь быков и в жертву Неба принесены были знамена^{160}.

Прослышав, видно, про маньчжур успехи, в ставку Нурхаци явились люди халхаского бариньского бэйлэ Гурбуши, Табунак-Лабан с братом меньшим Дэргэлом^{161}. «Спаси и приюти», – упали на колени оба. «У нас в обычае такого не было еще, чтоб гнать от себя, кто к нам с покорностью пришел», – изобразив лицом ласку, ответил Нурхаци, довольно топорща усы. И этот день был радостен для многих. Пленных людей и захваченный скот Нурхаци соблагоизволил раздавать в награду военачальникам и ратникам простым^{162}. Пусть видят и прибывшие монго, что государь Нурхаци не скупится на щедроты тем, кто рвение служить ему являет.

Награды дух победителей еще выше подняли. Вокруг костров походных песни зазвучали, им вторил топот ног; хлебнув хмельного, в пляс пошли.

Недолгим было ликование в ставке Нурхаци. Вести тревожные пришли: Мао Вэньлун напал на почтовую станцию Аньшань^{163}. Узнав про то, Нурхаци ночью ж, не дождавшись рассвета, пустился наутек в стены Шэньяна^{164}.

Отсиживаясь в них, тревогой был снедаем: «Вот это, видно, никани воспряли духом после неудачи моей под Нинюанью. С чего бы это вдруг этот Мао вновь голову поднял?»

С известием об отступлении Мао от Аныиани спокойней вроде стало на душе. Но ненадолго: Мао напал на крепость Сарху. Нурхаци затрясло: «Он оборотень что ли, этот Мао? Доселе сладу нет с ним».

– Из-под Сарху Мао бежал. Цзунбингуань Бадули прогнал его. Двести с лишним никаней наши положили^{165},– доложили Нурхаци.

– А голова где Мао самого? – воззрился Нурхаци на бэйлэ Дайшаня.

Глаза тот молча опустил.

– Опять бежал, – устало протянул Нурхаци. – Сдается мне, он нам еще хлопот доставит.

В разгаре было лето. Июньский зной с полудня нависал над Шэньяном жаркой удушливой кошмой. Истома одолевала Нурхаци, тянуло полежать, закрыв глаза, отдаться дремоте. Сызмальства не знавшее покоя тело, видать, изрядно поизносилось и просило отдыха от жесткого седла, от лежания на земле, от сырости которой не спасали ни брошенная на нее охапка ветвей, ни шкура. Да и душа, и голова тоже устали от постоянных забот и тревог, тягость которых, случалось, скрашивали радости, не избавляя от них вконец.

Перед взором мысленным беззвучно проплывали видения дней былых. Что было давно, не задерживалось долго, исчезало, не оставляя глубокого следа. Как мелкая рябь на воде, едва лишь стихнет ветер. А что случилось совсем недавно, то задерживалось в сознании дольше и не уходило, лишало сна. «Вот замаячил перед глазами Табунан-Лабан. Из зычной глотки льется лести поток. Тщится уверить, – тут дрема полностью слетела и сжались желваки у скул, – что предан мне душой и телом. Когда заговорил о том? Где раньше был? – Припухлость желвака сошла, щеки обмякли – А делать нечего. Кроме владетелей монго, какие б ни были они, кто будет союзниками мне против никаней?»

– Ну вот, опять несет вроде кого-то, – заслыша шаря, Нурхаци с кряхтением приподнялся на лежанке и сел, ноги опустив.

– Аоба хочет лично свидеться с тобой, – выпалил появившийся на пороге старший бэйлэ Дайшань.

Не вставая с места, Нурхаци по-гусиному вытянул шею: «Аоба, говоришь?»

– Он самый, хорчинский тайджи. Он через нарочных своих известил, что выехал уже. Посыльные его объявились на наших крайних карунях.

– Аоба – глава, бэйлэ чужой страны, – прикинул вслух Нурхаци. – Предводитель. И потому, – уже затвердевшим голосом, – встречать его поедут третий и четвертый бэйлэ, а также тайджи^{166}.

– Не слишком ли много чести для Аобы? – подумал про себя Дайшань, выжидающе глядя на отца: «Чего еще сказать изволит?»

И словно угадав мысли сына, Нурхаци сердито засопел: «Есть ли еще чего сказать?»