Текст книги "Михаил Федорович"
Автор книги: Вячеслав Козляков
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
«Желательный елень»
Для описания частной жизни царской семьи в первой половине XVII века в распоряжении историка почти нет никаких данных. Повседневность вообще плохо поддается описанию, если только счастливый биограф не обретет дневников или переписки своего героя. Но здесь явное преимущество у тех, кто изучает жизнь русских людей начиная с петровского времени.
Находясь на троне первые годы, царь Михаил Федорович не имел никакой возможности вести переписку с отцом. Он лишь облегчал, как мог, материальное положение ссыльного отца, задержанного в Речи Посполитой. В 1615 году русский посол Федор Желябужский добился встречи с митрополитом Филаретом, чтобы на словах передать ему послание сына. Правда, сказать многого было нельзя, так как встреча происходила в присутствии враждебно настроенного литовского канцлера Льва Сапеги.
Поэтому в нашем распоряжении лишь грамоты, датированные временем после возвращения патриарха Филарета в Москву. Царь и патриарх обменивались ими, когда кто-нибудь из них оставлял столицу и возникала необходимость совета или ускорения дела: во время поездок Михаила Федоровича на богомолье – в Макарьев-Унженский монастырь (1619), Николо-Угрешский монастырь (1620), Троице-Сергиеву Лавру (1620-е), и патриарха Филарета – в Саввино-Сторожевский, Пафнутьев-Боровский и владимирские монастыри (1630). Обычно послания писали под диктовку дьяки, иногда грамоты готовили по уже установленному образцу, и их текст лишь правился царем или патриархом.
Первые письма царя Михаила Федоровича отцу написаны в конце августа 1619 года, когда он с матерью, «по обещанию» (то есть по обету), отправился в Макарьевский на Унже монастырь и оставил патриарха Филарета управлять в столице. Именно в этих письмах формировался особый стиль в обращении между сыном-царем и отцом-патриархом. Вырабатывая его (ибо никакого прецедента не имелось), Михаил Федорович использует торжественные, высокопарные формулы, которые для лучшего восприятия можно записать подобно стихотворным строфам:
Честнейшему и всесвятейшему о Бозе,
отцу отцем и учителю православных велений,
истинному столпу благочестия,
недремательну оку церковному благолепию,
евангельский проповеди рачителю изрядному и достохвалному,
преж убо по плоти благородному нашему отцу,
ныне ж по превосходящему херувимскаго Владыки
со ангелы равностоятелю и ходатаю
ко всемогущему и вся содержащему,
в Троице славимому Богу нашему,
и Того повеления и человеколюбия на нас проливающу великому господину и государю,
святейшему Филарету Никитичю,
Божьею милостию патриарху Московскому и всеа Русии,
сын ваш, царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии,
равноангильному вашему лицу сердечными очыма и главою,
целуя вашего святительства руку и касаяся стопам вашего преподобия, челом бью [214]214
Письма русских государей… № 7. С. 10. Подлинники писем хранятся в РГАДА (Ф. 142. On. I).
[Закрыть].
Это начало самого первого письма, отправленного царем Михаилом Федоровичем патриарху Филарету 25 августа 1619 года. В дальнейшем в обращениях к патриарху встретятся новые оттенки: «равноангильному жизнию», «вселенскому пастырю», но особенно торжественным выглядит обращение в письме по случаю встречи новолетия 1 сентября 1619 года:
Царь Михаил Федорович называет отца в грамотах «ваше святительство», «драгий отче и государь мой», «святый владыко и государь мой» и просто «государь». Когда он пишет о себе, то не довольствуется сухим «сын ваш», а все время добавляет, как он скучает вдали от отца и как снова стремится воссоединиться с ним «равноангильному вашему лицу сердечными очима и главою, целуя вашего святительства руку и касаяся стопам вашего преподобия, челом бью». В одном из писем царь Михаил Федорович уподобил себя оленю, жаждущему напиться: «желаем бо, святый владыко и государь мой, предобрый твой глас слышати, яко желательный елень напаятися» [216]216
Там же. № 9. С. 11.
[Закрыть]. Упоминание о духовной жажде лучше всего передавало состояние царя во все время поездки. Он еще раз повторил свое сравнение с «желательным еленем» и составил целое рассуждение об отце и сыне: «Обычай есть человеком, дражайший отче государь и владыко наш, егда во уме любезнаго восприимет, тогда от радости в слезы производится. Что же ли в человеческом естестве любезнейши рожшаго и что сладчайши рожденнаго» [217]217
Там же. № 58. С. 60.
[Закрыть].
Царь и его мать посылают патриарху Филарету с дороги маленькие подарки – из Троице-Сергиева монастыря «220 яблок» от царя и «15 калачиков» от великой старицы и инокини Марфы Ивановны. В ответ Филарет Никитич отправляет с кравчим М. М. Салтыковым «часы воротные, боевые». С Волги патриарху отослали рыбу, пойманную государем: «царских трудов рыбные ловитвы… пять осетров, да колушку, да шевригу».
Путешествие в Макариев-Унженский монастырь затянулось, царский кортеж попал на обратной дороге в осеннюю распутицу. В довершение ко всему начались болезни. Великая старица и инокиня Марфа Ивановна почувствовала себя плохо по прибытии в село Великое под Ярославлем 20 октября 1619 года. «Припомянулася мне прежняя болезнь портежная (вероятно, от слова «порча». – В.К.)», как писала она патриарху Филарету, не упоминая, в отличие от сына, о более серьезных симптомах, что «к тому кабы лихоратка». Одновременно заболел патриарх Филарет. «И яз, государь, призрением Божиим понемог, – писал он царю Михаилу Федоровичу, – к моим старым болезнем прикинулась лихорадка и конечно меня утруднила». Понимая, как тяжело будет сыну узнать об одновременной болезни обоих родителей, патриарх стремится утешить его и даже шутит: «А о том благодарю Господа Бога моего Иисуса Христа, что нас обоих посетил болезнью: а вам бы, великому государю, об наших старческих болезнях не кручинитися; то наше старческое веселие, что болезни с радостью терпети». Однако убедить сына в том, что ничего серьезного в его хворях нет, патриарх Филарет не смог. В ответной грамоте 29 октября 1619 года царь Михаил Федорович писал: «Точию малу утеху совнесе нам твоя государская грамота, что ты, государь, писал к нам, что болезни вашей есть мало полехче, и тому мало веры емлем; а чаем того, что ты, государь, пишешь о том, облехчевая нам нашу о тебе, государе отце нашем, плачевную скорбь» [218]218
Там же. № 50–57. С. 54–59.
[Закрыть]. Действительно, болезнь патриарха Филарета напугала царя и его мать, которые не видели своего отца и супруга больше двух месяцев. Великая старица и инокиня Марфа Ивановна даже забыла о собственной болезни: «Сугубо скорбию уязвляюся и в плаче низвождуся и, свою скорбь забыв, и яко не имев, о тебе, свете и государе нашем, конечною скорбию сокрушаюся». Патриарх Филарет сообщил новые подробности о своей болезни, а главное о том, что началось облегчение: «Совершенные легости нет, а от старого от лихоратки есть немного полегче; а камчюгом (подагрой. – В.К.), государь, изнемогаю и выйти ис кельи не могу». Он должен был также попросить сына, чтобы тот успокоил великую старицу Марфу и позаботился о ней, «чтоб она к немощи болезни не прикладывала, с разсужденьем бы о нас скорбела». Когда царь прислал проведать о здоровье своего отца боярина Бориса Михайловича Салтыкова, патриарх Филарет явно растрогался и просил сына: «Молю вас, вселюбезнейшего сына нашего и государя, света очию моею, подпор старости моей, утешение души моей, да не даси себя в кручину о моей немощи» [219]219
Там же. № 61. С. 62.
[Закрыть].
В свою очередь, и царь Михаил Федорович искал у родителей поддержки в болезнях. Во время летнего путешествия в Троице-Сергиев монастырь в 1627 году царь делился с патриархом Филаретом Никитичем: «Болезнь, государь, ногам моим от ездов и тяжеле стало, до воска и из воска в креслах носят». Рядом была мать – инокиня Марфа Ивановна, которая также извещала Филарета о болезни сына, о том, что царь Михаил Федорович «скорбел ножками» [220]220
Там же. № 182–183. С. 141–142.
[Закрыть]. Все это немногие крупицы обычных человеческих отношений, которые сохранила переписка царской семьи. Хотя и они* при внимательном прочтении могут пролить какой-то свет не только на частную жизнь, но и на обстоятельства совместного правления царя Михаила Федоровича и его отца.
Два правителя
Переписка двух «великих государей» носила официальный характер и составлялась при участии дьяков. Немало места отведено в ней решению неотложных государственных дел. Сам характер этих дел, которые всегда сообщали царю во время его ежегодных отлучек из Москвы, весьма показателен. Прежде всего они были связаны с проблемами на самых острых внешнеполитических направлениях – крымском и литовском.
31 августа 1619 года в Москве были получены отписки о крымских делах от посланника Абросима Лодыженского. В русско-крымских отношениях назревал кризис, так как крымский царь, раздраженный заключением Деулинского перемирия, нарушавшего существовавшие договоренности между Московским государством и Крымом, стал готовиться к походу на своих врагов в Литву через русские земли. Дело можно было уладить с помощью «поминков», но их не привезли в положенный срок, чем поставили Московское государство под угрозу татарского набега. Сначала с полученными в Москве грамотами ознакомились патриарх и Боярская дума. «И я, государь, отец твой и богомолец, – писал патриарх Филарет царю Михаилу Федоровичу, – те отписки чел и бояром чести велел». Затем патриарх спрашивал государева совета: «А о крымском, государь, деле как вы, великий государь, укажете?»
Между прочим, переписка царя и патриарха дает возможность проверить распространенные взгляды о «безвольном царе», находившемся в полном подчинении у своего родителя. Кто же в итоге принимал решения по вопросам, действительно жизненным для Русского государства? Быть может, патриарх, задавая свой вопрос, всего лишь следовал этикету, а царь только одобрял его решения? Именно так должно было бы быть, если правы те, кто говорит о слабом царе Михаиле Федоровиче, так и не вышедшем из власти своего отца.
Действительно, патриарх Филарет очень настойчив в крымском деле: «А мне, государь, кажетца, чтоб крымским послом и гонцом сказать, что вы, великий государь, с братом своим, з государем их царем в дружбе и братстве стоишь крепко, и посланника с поминки и з запросом посылаешь и их всех отпускаешь вскоре». Однако несколько слов могут насторожить скептика. Во-первых, употребление патриархом слова «кажетца», не слишком подходящего к какому-либо распоряжению. Во-вторых, патриарх Филарет вполне допускал, что его совет может быть не принят, и просил тогда сохранить его в тайне: «А будет, государь, наперед в Крым гонцов не отпущати, и того б, государь, и не объявляти, что от нас писано» [221]221
Там же. № 14. С. 14.
[Закрыть]. А что же царь Михаил Федорович? Он пишет патриарху Филарету в ответном письме 3 сентября 1619 года: «И яз, государь, вашего святительства грамоту вразумел и Обросима Лодыженского отписки слушел и бояром чести велел». Дальше, по обычной практике Боярской думы, на обороте этих документов писали распоряжение со слов царя и отсылали в приказ по ведомственной принадлежности: «И те отписки посланы от нас в Посолской приказ, и указ на них подписан». В указе царя Михаила Федоровича, в целом последовавшего совету патриарха Филарета и доверившего ему последующую переписку, содержатся некоторые нюансы, которые царь не мог почерпнуть из письма отца. Царь Михаил Федорович заботится, чтобы грамоты были отправлены, «примерясь к прежнему», и чтобы уверения в дружбе, кроме крымского царя, получили его ближайшие военачальники и советники – калга и нурадын.
Царь Михаил Федорович отсылал и прямые просьбы-распоряжения патриарху Филарету, например, когда до него дошло челобитье стрельцов, сидевших в московской осаде в 1618 году, относительно задержки им в выдаче денег за службу. Патриарх, получив царское письмо, обратился к производившему выдачу денег князю Ивану Никитичу Одоевскому и подробно выяснил причину неуплаты денег. Оказалось, что в Новую четверть с момента отъезда царя на богомолье не поступило никаких сборов, а все, что имелось, распределили по приказанию патриарха «на нужные розходы, без которых быти нельзя». Получалось, что сам патриарх косвенным образом повинен в задержке выплат стрельцам. К грамоте патриарха Филарета приложена роспись всех расходов, сделанных в Новой четверти с 24 августа по 15 сентября 1619 года. Было показано, что деньги в основном пошли на жалованье ратным людям, отправлявшимся на службу в Вязьму, а также городовым воеводам. Патриарх обещал, что стрельцы обязательно получат деньги из новых доходов, и заступался за боярина княза Ивана Никитича Одоевского: «А князь Иван, государь, Никитич о твоем государеве деле радеет».
В той же грамоте патриарх рассказывает о сделанных им распоряжениях по коллективным челобитным дворян разоренных Путивля, Чернигова, Рославля, Почепа, Торопца, Холма и Ржевы Пустой, также искавших свои деньги (15 тысяч рублей), о которых было «помечено». Но патриарх Филарет «велел отказывати до вашего царского приходу», хотя и сам писал царю, что «не дати, государь, тем городом твоего государева жалованья никакими мерами нельзя». Пришлось патриарху решать вопрос о сохранении поместий новгородских дворян и детей боярских, получивших в возмещение земли в центре государства. Их отправляли на службу в Великий Новгород, и патриарх обнадежил их тем, что данные им новые поместья пока останутся за ними. В грамоте царю Михаилу Федоровичу патриарх Филарет подчеркивал, что он велел «подписать» их челобитную «по прежнему вашему государеву указу». Более того, он сам бил челом за новгородских дворян: «А я вам, великому государю, о том, Бога моля, челом бью» [222]222
Там же. № 25. С. 34–35.
[Закрыть]. Конечно, в этом случае новгородские дворяне должны были посчитать своим благодетелем патриарха Филарета, а не царя Михаила Федоровича, хотя очевидно, что все распоряжения делались с его ведома.
Конечно, эти примеры, датированные 1619 годом, немного говорят о менявшейся с течением лет системе высшего управления. Но и из них видно, что с самого начала не было диктата патриарха Филарета, самовольного его вмешательства в царские указы. Даже в тех случаях, когда патриарх Филарет оказывался единственным советчиком и информатором государя, все равно требовался государев указ. Рассказывая о том, как встречали царский поезд, возвращавшийся с богомолья, «при дяде твоем» царе Федоре Ивановиче, патриарх Филарет все-таки спрашивал сына: «А ныне, как вы, великий государь, укажете?» [223]223
Там же. № 49. С. 54.
[Закрыть]
То, как обсуждаются дела в переписке, показывает, что патриарх был для царя Михаила Федоровича первым советником и самым большим авторитетом. Царь мог поручить ему любые дела и быть уверенным в том, что они будут выполнены так, как это делалось бы по его собственному распоряжению. Роль патриарха Филарета в этом смысле действительно была исключительной. Со временем Боярская дума все больше становилась исполнительницей решений, принятых совместно двумя великим государями. По той же переписке заметно, что если обмен отписками во время первых путешествий царя подразумевал знакомство с ними членов Боярской думы, остававшихся в Москве и ездивших на богомолье с царем, то впоследствии ее обсуждение уже не требовалось. Патриарх, получив отписки «с мест», в Москве слушал их, запечатывал и отсылал царю. Точно так же царь самостоятельно издавал указы. В некоторых делах это могло означать дополнительные распоряжения Боярской думе, в других – поручение патриарху Филарету решить все по своему усмотрению: «о том о всем, как ты, государь, укажешь» [224]224
Там же. № 231. С. 180–181; № 259. С. 203; № 267. С. 209; № 282. С. 222; № 337. С. 263.
[Закрыть].
Последняя формула отнюдь не свидетельствует, что царь Михаил Федорович безвольно отдал свою власть патриарху Филарету. Можно привести еще один яркий пример, убеждающий, что за этими словами стояло прежде всего взаимное доверие. Когда в мае 1630 года патриарх Филарет возвращался с богомолья из Владимира, царь Михаил Федорович, заботясь о здоровье отца, советовал ему возвратиться в Москву позднее Троицына дня, «потому что день торжественной великой, а тебе, государю, служити невозможно, в дороге порострясло в возку, а не служити от людей будет осудно». Поэтому царь приглашал патриарха Филарета приехать на праздник и «отслушоть литоргеи» в село Тайнинское, а уж на следующий день въехать в Москву, впрочем, отдавая все на усмотрение отца: «и в том твоя, великого государя отца нашего и богомольца, воля, как ты, государь, изволишь, так и добро» [225]225
Там же. № 351. С. 274.
[Закрыть]. Патриарх Филарет с благодарностью последовал царскому совету.
Напомним, что царь Михаил Федорович еще в 1621 году с полной убежденностью выговорил зарвавшемуся местнику, что «честь» государя и патриарха «неразделна». Это было его глубокое убеждение, которому он следовал с тех пор, как по возвращении патриарха семья воссоединилась. Без участия патриарха и без его благословения более ничего в царском дворце не происходило. При общем стремлении возвратиться к порядкам, «как при прежних государях бывало», Филарет Никитич лучше всех мог рассказать сыну о царствовании его «дяди» Федора Ивановича. Царю легко было согласиться с тем, что предлагал отец, еще и потому, что патриарх Филарет всегда соблюдал этикет во взаимоотношениях царя и патриарха, а не просто отца и сына. Не стоит забывать, что именно в 1619–1633 годах дела в Московском государстве наконец-то пошли хорошо, и в этом нельзя было не увидеть положительные результаты правления двух «великих государей». Как не вспомнить еще раз слова самого царя: «Что же ли в человеческом естестве любезнейши рожшаго и что сладчайши рожденнаго»? Это простое и даже простодушное убеждение было, видимо, достаточно действенным. Оно может объяснить феномен власти в Московском государстве при царе Михаиле Федоровиче лучше, чем самые изощренные исследовательские конструкции.
Глава восьмая
Один год царя Михаила Федоровича
134-й год, май – август. – 135-й год, осень. – 135-й год, зима. – 135-й год, весна
До сих пор в этой книге автор пытался придерживаться канонов традиционного биографического жанра и следовать классической русской историографии в освещении эпохи царя Михаила Федоровича. Связать мозаику жизни 1620-х годов в единую картину очень сложно, если не невозможно. Поэтому историкам неизбежно приходится выделять что-то главное, жертвуя второстепенным, обыденным. Изначально читатель исторических трудов принимает такую традицию повествования, отдавая предпочтение широким обобщениям, ярким сенсациям и интересным подробностям из жизни знаменитых людей. Сейчас же автору хочется попробовать отвлечься от описаний и трактовок и предложить читателю самому погрузиться в источники той эпохи. Благодаря сохранившимся «Записным книгам Московского стола» Разрядного приказа, у нас появляется уникальная возможность изучить делопроизводственную кухню важнейшего ведомства по управлению государством с помощью первичных документов, еще не рассредоточенных по отдельным архивным делам [226]226
См.: Новохатко О. В.Записные книги Московского стола Разрядного приказа XVII века. М., 2001.
[Закрыть]. Это, конечно, государственная рутина, и утешить искателя сенсаций и авантюрных приключений в исторических трудах будет нечем. Но что можно рассказать о жизни без знания ее рутинной стороны?
Представим себе, как все это происходило. В Кремле, в Разрядном приказе, сидит дьяк, которому поручено ведение записных книг. Столов Разрядного приказа несколько – Московский, Владимирский, Новгородский, Белгородский, Севский, Приказной, Поместный, Денежный. В каждом или управляют территориально подведомственными городами, или ведут определенного рода дела, например, о доходах и расходах. Из них Московский стол стоит по праву на первом месте, в нем собраны дела о людях «московского списка», то есть о членах Государева двора. По аналогии существует Московский судный приказ, в котором судят не жителей Москвы – они ведомы в Земском приказе, – а бояр, окольничих, стольников, стряпчих и московских дворян. Повсюду ведутся «записные книги», это текущий архив поступающих царских указов или документов за каждый год. Судя по тому, что в книгах несколько почерков, ведавший ими дьяк приказывал подьячим переписывать документы и записывать сведения о важных распоряжениях. Когда документы хранились в сундуках и коробьях, а не на архивных полках, подшитые в дела, описанные и пронумерованные, найти нужную справку бывало сложно. В этом случае все зависело от памяти и опытности дьяка, «сидевшего» в приказе. Легче было запомнить дату указа и затем справиться в отдельной «записной» книге, куда они были переписаны по мере их поступления. Кроме того, эти источники использовались впоследствии для составления разрядных книг и других приказных документов. Так складывался комплекс «Записных книг Московского стола», сохранившийся, к сожалению, с большими лакунами.
Все источники такого типа, составленные до известного майского пожара 1626 года, сгорели. В разрядных книгах сохранилась запись об этом пожаре, названном впоследствии М. Н. Тихомировым «катастрофой для наших приказных дел» [227]227
Тихомиров М. Н.Приказное делопроизводство в XVII веке // Российское государство XV–XVII веков. М., 1973. С. 350.
[Закрыть]. Пожар произошел в отсутствие царя Михаила Федоровича, уехавшего из Москвы на богомолье в Троице-Сергиев монастырь 26 апреля. Патриарх Филарет Никитич, чей двор тоже располагался в Кремле, «выехал за город в Новинской монастырь» [228]228
ДР. Т. 1. Стб. 824.
[Закрыть]. Можно сказать, что им повезло, поскольку существовала реальная угроза гибели царской семьи вместе с патриархом. «И мая в 3-й день, на Препловленьев день, в середу, в десятом часу дни, на Москве в Китае (Китай-городе. – В.К.) загорелся двор Ивановы жены Третьякова, – говорится в разрядных книгах, – и учал в то время быти ветр великой к Кремлю городу, и от ветру занялися в Китае церкви и многие дворы и в рядех лавки, и учал в Китае пожар быти великой». Дальше пламя, затронув храм Василия Блаженного, перебросилось в Кремль: «и от того болшого пожару у Покрова святей Богородицы на рву, на всех церквах занялися верхи, и во Фроловской башне учало гореть, и на Кремле городовая кровля, и от того в Кремле городе монастыри и всяких чинов людей дворы почали гореть, и многие церкви Божьи в Китае и в Кремле городе погорели со всем церковным строеньем опричь болших соборов». От пожара пострадали даже постройки на дворах царя и патриарха, не говоря уже о приказах, лишившихся своих архивов: «и на государеве цареве и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии и отца его государева великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича московского и всеа Русии дворех деревяные хоромы погорели, и в полатех во многих горело, и во многих приказех многие государевы дела и многая государева казна погорела» [229]229
КР. Т. 1. Стб. 1259–1260. В другой редакции разрядных книг то же известие выглядит следующим образом: «Того же году мая в 3 день, на Преполовеньев день, Божиим посещением, пожар был на Москве болшой, а выгорели два города Кремль да Китай, и хоромы царские, и весь двор государев, и патриархов двор, и монастыри и приказы погорели, и казны государевой погорело безчисленно множество». ДР. Т. 1. Стб. 823–824.
[Закрыть]. Так образовалась своеобразная точка отсчета в истории русских архивов. Конечно, полностью архивы не исчезли, что-то удалось восстановить позднее, благодаря целенаправленным усилиям по сбору и реконструкции документов, но в основном всю работу приходилось начинать заново.
За интересующее нас время «соправления» царя и патриарха имеется только одна книга за 7134 год (или 134-й, как писали в делопроизводственной практике того времени), то есть за 1626–1627 годы, начатая сразу же после пожара [230]230
РИБ. Т. 9. СПб., 1884. С. 385–524.
[Закрыть]. Отдельные выписки из книг следующих годов были сделаны Г.-Ф. Миллером в XVIII веке, а сами подлинники были утрачены уже в другом печально знаменитом пожаре – 1812 года, за исключением записных книг 1633/34 года и начала 1640-х годов. Текст «записных книг» представляет собой своеобразную повседневную летопись делопроизводства Разрядного приказа. Попытаемся выделить те записи, которые непосредственно касаются указов и решений, принятых царем Михаилом Федоровичем.
134-й год, май-август
9 мая 1626 года «были у государя у руки» Иван Васильевич Волынский и Семен Васильевич Усов, «а были они на Воронеже в воеводах» (здесь и далее, в случае указания точной даты, цитируются записные книги Московского стола). Можно представить себе чувства царя, возвратившегося в сожженную Москву. По известию «дворцовых разрядов», царь вернулся в столицу «того ж дни», когда произошел пожар, то есть 3 мая. Побывав у патриарха, остававшегося в Новинском монастыре, Михаил Федорович пошел в село Покровское «в третьем часу ночи». Дворцовые разряды сообщают также, что в селе Покровском царь Михаил Федорович оставался, «покамест в Москве полаты государевы и патриарховы очистили, и до тех мест государь жил и с царицею, и с матерью великою старицею инокою Марфою Ивановною, в селе Покровском, а государь патриарх жил в Новинском монастыре» [231]231
ДР. Т. 1. Стб. 824.
[Закрыть].
Вернемся к воронежским воеводам. На 9 мая приходится большой праздник – память святого Николая Чудотворца, «Никола вешний». В этот день обычного приема в царском дворце быть не могло. Однако не принять приехавших воевод тоже было нельзя, это могло быть истолковано ими как наказание или опала. Царь должен был отправлять и встречать городовых воевод, давая им личную аудиенцию. Когда в опалу попали боярин Борис Михайлович Салтыков и окольничий Михаил Михайлович Салтыков, отосланные на воеводство в Самару и Чебоксары, то в разрядных книгах записали, что они «посланы из деревень, государских очей не видали» [232]232
Там же. Стб. 845–846.
[Закрыть].
Следующие майские записи 1626 года говорят о назначении по государеву указу воеводою в Казань боярина Василия Петровича Морозова, о посылке нового воеводы в Ржеву Владимирову, взамен умершего. Тогда же были сделаны распоряжения об отпуске некоторых членов Государева двора на две недели, на месяц или «до болших вестей». 27 мая дьяками в Великий Новгород назначили ярославского дворянина Григория Михайловича Волкова и подьячего Рахманина Болдырева, пожалованного в новый чин «за крымскую службу». 28 мая сменили писца «заретцкой стороны» Московского уезда, назначив на это место Федора Федоровича Пушкина, так как прежний писец умер, а книги его сгорели в Поместном приказе.
В июне снова встречаются записи о назначении «по государеву указу» воевод в города Арзамас, Суздаль, Переславль-Рязанский, в Брянск (на место умершего Александра Михайловича Нагого). Всего в Московском государстве назначались воеводы примерно в 140–150 больших и малых городов; каждые два-три года они менялись, поэтому-то так часто в записных книгах можно встретить упоминания об их службе.
Записные книги содержат сведения также о перемещениях служилых людей в московских приказах, назначения в которые также требовали участия царя. Так, 26 июня новый судья Иван Нелюбов Огарев был назначен в Холопий приказ, на место Андрея Ивановича Баскакова, просившего отпустить его со службы. Запись об этом войдет и в разрядные книги, которые также упомянут об отставке Андрея Ивановича Баскакова «по его челобитью» [233]233
Ср. КР. Т. 1. Стб. 1262.
[Закрыть]. Еще царь Михаил Федорович назначал сыщиков, которых затем отсылали в соответствующие приказы. Например, 28 июня к Разбойному приказу были приписаны князь Никита Петрович Барятинский и Борис Бутиков, которых затем отправили в Вологду «для государева дела». Одновременно в Казанский приказ был послан Иван Матвеевич Бутурлин, «для сыску про бояр и воевод про Семена Головина да про Перфирья Секирина», но по каким-то причинам 1 июля это решение было изменено и в Казань разбираться с воеводским делом был отослан князь Алексей Григорьевич Долгорукий.
Другие часто встречающиеся записи посвящены переменам в статусе служилых людей, их назначениям в стольники, дворяне, жильцы. Например, 25 июня в записных книгах Московского стола отметили «пожалованье в житье» Назария Никитича Коротнева и братьев Артемия и Герасима Степановичей Боборыкиных, «будет они у розбору не были», то есть если они раньше не были поверстаны в службу с «городом» в уездных детях боярских. 28 июня «в московский список» был пожалован князь Федор Петрович Збарецкий.
В июньских записях содержатся сведения о переписке Разрядного приказа с воеводами Украйного разряда: большого полка в Туле, передового полка в Дедилове, сторожевого полка в Крапивне, прибылого полка в Мценске, а также полков в Рязани, Михайлове и Пронске. Отметим, что назначения на эту службу как раз считались «государевым и земским делом» [234]234
Ср., напр., наказ воеводе Большого полка в Туле стольнику князю Ю. П. Буйносову с товарищами в марте 1626 года. КР. Т. 1. Стб. 1182.
[Закрыть]. 27 июня «по государеву указу» посланы грамоты: «Будет вестей не будет и приходу воинских людей на Украйну не чает, и им велено дворян и детей боярских украйных городов первых половин отпустить по домом июля с 1 числа, а в полкех велено быть июля с 1 числа дворяном и детем боярским украйных городов других половин до осени и до отпуску, будет вестей не будет». Суть этого распоряжения – в рутинной смене служилых людей в поместной коннице, охранявшей южные рубежи государства от татарских набегов.
5–6 июля царю Михаилу Федоровичу пришлось решать проблемы, возникшие с намерением отставных запорожских казаков поставить новое городище «для селитбы» на реке Псел в Путивльском уезде. Царь не мог принимать подданных чужого государства и тем более давать им основывать новые поселения на границе. Но тут речь шла о запорожских казаках – черкасах, имевших собственную организацию и служивших тем, кто платил за их службу. Решение, принятое царем, вполне соответствовало его отнюдь не воинственному характеру и стремлению решать споры миром. К этому новому городищу были посланы головы с детьми боярскими из Путивля, Чернигова, Курска и с казаками. Им был дан наказ: «тех литовских людей с государевы земли сослать без бою и без задору».
7 июля государь «пожаловал»: отпустил на богомолье Илью и Богдана Милославских с братьями Иваном Большим и Иваном Меньшим Апухтиными. Их путь лежал вместе с думным дьяком Иваном Тарасьевичем Грамотиным в Макарьев-Унженский монастырь. Отпуск царем на богомолье служилых людей по их челобитным был обычным делом. Самое интересное в этой записи то, что речь идет об обители Макария Унженского, куда ходил на богомолье сам царь в 1619 году, и то, что эта запись зафиксировала тесные, возможно, родственные взаимоотношения известного дьяка Ивана Грамотина с семьей будущих царских родственников Милославских.
С 12 июля, дня ангела царя Михаила Федоровича, в «Записные книги» (как и в разрядные книги) возвращаются сведения о «столах» у государя. В источнике указывается дата праздничного «стола», чему он посвящен и кто присутствовал на званом обеде. В 1626 году свое тридцатилетие царь Михаил Федорович отмечал вместе с отцом патриархом Филаретом и «властями», то есть с архиереями и настоятелями монастырей. Из членов Боярской думы присутствовали бояре князь Иван Борисович Черкасский, Михаил Борисович Шеин, князь Григорий Петрович Ромодановский, окольничий Федор Леонтьевич Бутурлин, а также думные дьяки Иван Грамотин и Федор Лихачев. Из дворян первым, как всегда, указан князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский, муж царской сестры Татьяны Федоровны, а кроме того, многие первостепенные дворяне: Трубецкие, Шереметевы, Сицкие, Буйносовы-Ростовские. Сразу вслед за ними на очень почетном месте назван царский тесть – Лукьян Степанович Стрешнев. Чести присутствовать во Дворце «в государев ангел» удостоились также сибирские воеводы князь Михаил Борисович Долгорукий, князь Федор Андреевич Козловский и другие, вернувшиеся в Москву со службы в Тюмени, Березове, Нерымском остроге. Интересно, что сначала были перечислены имена первых воевод, а затем – вторых. Даже здесь надо было строго соблюдать местническую очередность.
