Текст книги "Михаил Федорович"

Автор книги: Вячеслав Козляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Означало ли строительство новых городов, что правительство царя Михаила Федоровича полностью переключалось на южное направление внешней политики или цели борьбы с Речью Посполитой по-прежнему оставались неизменными? Ответить на этот вопрос сложно, поскольку результатами оборонительной политики царя Михаила Федоровича воспользовались уже его потомки, которым можно было не опасаться одновременных войн на западе и на юге.

Строительство первых городов – Козлова и Тамбова – показало, что выбранный путь достаточно эффективно помогает «от татар войну отнять». Но до полного строительства второй оборонительной линии – Белгородской черты – еще было далеко, эта работа завершится в царствование Алексея Михайловича. Поэтому правительство царя Михаила Федоровича одновременно занялось досмотром и ремонтом существовавшей засечной черты. В 1635 году в «Дворцовых разрядах» появляется запись о посылке дворян «розных засек досматривать, и делать им же». Воеводы были направлены к Арзамасской, Темниковской и Алатырской засекам организовать там сторожевую службу «для приходу крымских людей» [436]436
  ДР. Т. 2. Стб. 486.


[Закрыть]. Приказ Казанского дворца через казанского воеводу организовал службу на Тетюшской засеке, куда были мобилизованы служить даже монастырские крестьяне. Недавняя практика чрезвычайного военного времени грозила стать постоянной повинностью. По челобитной старцев Тетюшского Покровского монастыря, предлагавших переложить эту службу на ясачных чувашей, живущих «в избыли», в Приказе Казанского дворца был организован целый сыск. В этом территориальном приказе, вообще мало знакомом с деталями засечной службы, выяснилось, что в наказах засечным головам действительно была записана норма «стояти на засеках уездным людям з десяти дворов по человеку». Однако окончательное решение было возложено на воевод, которые должны были выяснить, служили или нет раньше на засеках уездные люди со служилыми людьми [437]437
  Акты исторические и юридические и древние царские грамоты Казанской и других соседственных губерний, собранные Степаном Мельниковым. Казань, 1859. Т. 1. С. 22–24.


[Закрыть].

К чему могло привести промедление с устройством новых городов и капитальным ремонтом засечной черты, показал тяжелый по своим последствиям поход царевича Сафат-Гирея в 1637 году. Поэтому, когда весной 1638 года, в ожидании прихода войска во главе с самим крымским царем, была собрана целая русская армия, ее главному воеводе боярину князю Ивану Борисовичу Черкасскому и воеводам других полков поручили досмотреть и возобновить строительство засек. Текст наказа сохранился в разрядной книге, так называемом «подлиннике» 1637/38 года: «Боярину же и воеводе князю Ивану Борисовичю Черкаскому, бояром и воеводам, которым велено быть по местом, велети у засек, у которых пригоже, осмотрить с рускую сторону в которых местех им, боярам и воеводам, в приход крымского царя и царевичей, и больших воинских людей быть со всеми ратными людьми с конными и с пешими и с нарядом. А, осмотря, велети в тех местах бояром и воеводам устроить остроги, чтоб… ис тех острогов на засеках… государевым делом промышлять безстрашно и надежно». Все засечное дело царь Михаил Федорович «положил на нем, боярине и воеводе на князе Иване Борисовиче». С этой целью к боярину князю И. Б. Черкасскому были посланы «роспись засекам всем» и «чертеж подлинной» [438]438
  ДР. Т. 2. Стб. 560; Разрядная книга 1637/38 года. С. 17.


[Закрыть].

26 марта 1638 года воеводы и головы были посланы также «к тульским, х коширским, к резанским, к лихвинским, х козельским, к веневским засекам». Все засечное дело оставалось в руках боярина князя Ивана Борисовича Черкасского, который из Тулы, в соответствии с выданной ему росписью, командовал, из каких городов высылать на засеки «сошных людей» и кто из служилых людей должен был служить с воеводами и головами. Начальные люди у засек должны были, в свою очередь, извещать главного воеводу войска: «засеки у них по государеву указу совсем ли укреплены, и какие крепости учинены, и на кольких верстах и на саженях». Если находились неукрепленные засеки, то требовалось «наспех» укреплять их, «чтоб засечными крепостьми воинских людей не пропустить и у засек над воинскими людьми поиск учинить» [439]439
  Там же. С. 20.


[Закрыть].

Отдельные наказы, выданные засечным воеводам и сторожам, требовали от них «на засеках досмотрить и описать подлинно, что которые засеки вдоль и поперег, и что на засеках всяких крепостей, и по всей ли засеке лес, и тем лесом мочно ли по всей засеке учинить лесной завал? И нет ли в которой засеке пропаши, и сенных покосов, и всяких полых мест? И что у которой засеки с обеих сторон рек, и колодезей, и озер, и болот, и ржавцов, и топких мест и всяких крепостей?». Объем работ, которые должны были выполнить воеводы на «засечном строенье», был велик. Так, например, один из воевод Тульской засеки Семен Васильевич Щепин-Волынский, посланный к «Заупской» части (за рекой Упой) «в Малиновые вороты», должен был «учинить… на всей засеке середи засечново лесу в черте вдоль на одиннадцати верстах, на семисот на трех саженях завал лесной, а поперек по засеке на дватцати на пяти саженях», то есть устроить непроходимое заграждение из поваленных деревьев длиной около 18 километров и шириной 50 метров. «А велеть в завале лес сечь с одново, и нижние колны (?) у лесу сеченые велеть оставливати на пнях, чтоб засечной завал был крепок и вперед прочен, и татарсково приходу через него не было». Засечному воеводе для этой работы разрешалось мобилизовать «сошных людей», то есть крестьян из ближайших к засеке поместий и вотчин, «не дожидаясь» сбора «даточных людей» на эту службу [440]440
  Там же. С. 133–134, 139; см. также: Буганов В. И.Засечная книга 1638 г. // Записки отдела рукописей ГБЛ. М., 1960. Вып. 23. С. 181–252.


[Закрыть]. Вообще, создается впечатление, что на «валовое дело» по строительству земляных укреплений и засек были мобилизованы все, кто мог. Так, например, сохранилось немало жалоб уездных дворян на то, что их назначают на всякие земляные работы на засеках или в новые города, что плохо сочеталось с дворянскими понятиями о «честности» службы.

Решение чисто военных задач, связанных со строительством оборонительной линии, действительно заставляло правительство царя Михаила Федоровича жертвовать многим во имя этого дела, в том числе социальным покоем. Основная сложность при строительстве новых городов состояла не в том, чтобы их построить, а в том, чтобы найти людей, которые бы стали жить в таких опасных местах и нести тяжелую сторожевую службу. Колонизация юга, как и прежде, шла двумя основными путями. Во-первых, была использована сила государственного принуждения и часть людей попросту «сводилась» из других городов, особенно это касалось служилых «по прибору». Во-вторых, обращались к «вольным и охочим людям», вместо которых нередко в новые города приходили беглые крестьяне и посадские люди. Ни для кого это не было секретом, но из высших соображений правительству приходилось закрывать глаза на такие необычные способы переселения.

Новая граница

Поляновский мир с Речью Посполитой, заключенный в 1634 году, не принес особенной выгоды Московскому государству, за исключением того, что еще на 20 лет русские и поляки забыли о войне друг с другом. Начиная с этого времени, из Москвы в Варшаву и обратно, одно за другим, отправляются посольства с разными поручениями. Договаривались в основном по двум пунктам: о царском титуле и о границах. Но сначала надо было закрыть некоторые страницы Смуты, продолжавшие отрицательно сказываться на отношениях двух стран. В начале 1635 года в Речь Посполитую был отправлен великий посол князь Алексей Михайлович Львов-Ярославский для подтверждения мира, заключенного на реке Поляновке. Он должен был присутствовать на присяге короля Владислава IV, а также привезти в Москву подлинник договора о его избрании на русский престол в 1610 году, заключенный гетманом Станиславом Жолкевским. С договором вышел большой конфуз, поскольку королевские послы не смогли сдержать обещание о возвращении столь важного для московской дипломатии документа. Московским послам понадобилось обратиться к царю Михаилу Федоровичу, принявшему «соломоново» решение и уступившего королю Владиславу IV с условием извещения окрестных государств о пропаже гетманского договора. 23 апреля 1635 года состоялась королевская присяга, подтвержденная письменно, по настоянию московских послов. Все это окончательно убедило подозрительную московскую сторону, что наступило время настоящего мира. Действительно, едва ли не впервые за все время царствования Михаила Федоровича король Владислав IV, передавая грамоту о присяге послу князю А. М. Львову, назвал русского царя своим «братом».

Впрочем, дипломатический язык, как известно, лукав. Московские послы, не знавшие латыни и потому не понимавшие смысл происходившего во время королевской присяги, вызывали снисходительную улыбку литовского канцлера Альбрехта-Станислава Радзивилла и польских сенаторов. Чтобы как-то образовать «москву», им показали театральный спектакль – «потеху» на библейскую тему о Юдифи и Олоферне. Но послы Московского государства не имели склонности к таким развлечениям, и представление им не понравилось.

Московским послам предстояло выполнить еще одно деликатное поручение, опять связанное со старыми обидами. В Речи Посполитой помнили свой триумф в годы Смуты, когда на сейме 1611 года гетман Станислав Жолкевский «продемонстрировал» сверженного с престола русского царя Василия Шуйского. Увезенный против своей воли в Речь Посполитую, царь Василий Шуйский умер там в 1612 году, и теперь у послов было тайное поручение возвратить царские останки на родину, а вместе с ними тела брата князя Дмитрия Ивановича Шуйского и его жены [441]441
  Цветаев Д. В.Царь В. И. Шуйский и места погребения его в Польше. Варшава, 1901.


[Закрыть]. Для исполнения этого трудного дела послам были выделены значительные суммы денег, но им удалось ограничиться одними «поминками» польскому канцлеру Якубу Жадику и другим панам-рады. Как далеко прошли две страны к миру за короткое время, показывает участие в этом деле Александра Госевского, того самого начальника польского гарнизона в Москве в 1611–1612 годах. Сообщая послу князю А. М. Львову о королевском решении отдать тела бывшего русского царя и его брата, он не преминул вспомнить прошлое и заметил, что король Сигизмунд III ни за какие бы «палаты» золота не отдал бы москвичам «ни одной кости».

«10 июня с утра в Кремле московском загудел реут, и народ повалил к Дорогомилову навстречу телу царя Василия» – так со сдержанным драматизмом написал С. М. Соловьев об этом событии [442]442
  Соловьев С. М.История России… С. 175.


[Закрыть]. Царь Михаил Федорович, бывший стольник царя Василия Шуйского, встречал траурную процессию у Успенского собора в Кремле вместе с Боярской думой, все члены которой были в подобающем случаю «смирном платье», то есть в траурных одеждах. На следующий день, 11 июня 1635 года, тело царя Василия Шуйского с подобающими почестями погребли в царской усыпальнице в Архангельском соборе в Кремле. Старое поражение Смуты, прошедшее очищение трауром, стало победой новой династии.

Оставались еще рутинные, но неприятные проблемы пограничных «задоров». В отличие от царя Михаила Федоровича и короля Владислава IV, их подданным было не так легко «перестроиться» на мирный лад. Продолжались обидные «описки» в пограничных листах; то в царском титуле писали «державца», вместо «самодержца», то с явным умыслом ошибались в имени – «Михаил Филаретович», «Федор Михайлович». Все это сходило с рук, хотя русские власти справедливо обращали внимание на то, что они разослали всем своим воеводам пограничных городов образец написания титула короля Владислава IV. На этом недружественном фоне сложнее решались технические вопросы межевания земель, так как по-прежнему ни одна сторона ничего не готова была уступать другой и всеми средствами пыталась удержать то, что было захвачено в Смуту, или «приписать» новые земли к своей территории.

В польских архивах сохранилась межевальная запись, которую удалось составить межевым судьям стольнику и алатырскому наместнику Григорию Гавриловичу Пушкину, Григорию Андреевичу Алябьеву и дьяку Первому Неронову 10 октября (20-го – по новому стилю, принятому в Речи Посполитой) 1637 года [443]443
  Главный архив древних актов в Варшаве. Архив Радзивиллов. Отдел 1. № 8190.


[Закрыть]. В ней содержится упоминание о первом съезде о межевании в 1634 году дворянина и курмышского наместника князя Романа Петровича Пожарского с подстолием Мстиславского воеводства Хриштофом Тихоновичем Тихоновецким. Согласно Поляновскому мирному договору, они должны были размежевать земли «меж царского величества города Брянского уезду» и «меж королевского величества города Рославля и иных городов». Однако тогда межевые судьи «за некоторыми мерами разъезжались, межевого дела не делав нисколько». Известно, что дальше последовала посылка в Речь Посполитую Юрия Телепнева с жалобою на межевых судей, не желавших очищать русские земли от поселившихся там людей. Кроме того, опять возникли обидные дела по поводу умалений царского титула, для чего в феврале 1637 года с дипломатической миссией в Речь Посполитую ездил князь Семен Иванович Шаховской [444]444
  Соловьев С. М.История России… С. 177–179.


[Закрыть].

В 1636/37 году съезды межевых судей возобновились. Русскую сторону представляли Григорий Гаврилович Пушкин и Григорий Андреевич Алябьев, а польскую комиссию возглавляли Хриштоф Тихоновецкий и Я. Каменский. Поначалу «для того, что застало зимнее время, межевать было не мочно». Поэтому межевые судьи договорились съехаться в более удобное время 20 июня 1637 года «меж царского величества города Брянского уезду Вороницкой волости села Кошкина и меж королевского величества города Рословского уезду слободы Горловы на речке на Воронице и меж тех городов земли розмежевать на обе стороны вправду по сыску старожильцев». За несколько месяцев отношения между Московским государством и Речью Посполитой заметно потеплели, а в разгар межевых дел на границе, в июле 1637 года, в Москву приехали польские посланники с дружественным поручением известить царя Михаила Федоровича о намерении короля Владислава IV вступить в брак с Цецилиею Ренатою. В итоге к 10 октября (20-го – по новому стилю) 1637 года с помощью старожильцев граница была установлена между Брянском и Комарицкой волостью, с одной стороны, и Рославлем, Кричевом, Стародубом, Почепом и Трубчевском – с другой. «На обе стороны» были расписаны «земли и реки и озера и всякие угодья». Межевание было подкреплено разметкой рубежа специальными межевыми гранями «на знатных деревьях», а также другими «признаками». Одним из способов обозначения границы стало закапывание разных предметов в определенных заметных местах. Например, где-то в верховьях малоприметной речки Лошенки, на границе Смоленской, Брянской и Рославской земель, до сих пор могут находиться курганы, внутри которых межевые судьи в 1637 году насыпали уголье и железную руду, а также положили большой камень и сковороду. После того как граница была установлена, местным жителям указывалось: «…через рубеж не осваивать и не вступатись, не допускать никаких насильств в отношении друг друга и следить за тем, чтобы никто не владел угодьями „через рубеж“».

Это была лишь одна из станций на трудной дороге к установлению границ, устраивавших Московское государство и Речь Посполитую. Продолжался спор о литовских городах, селах и слободах, поставленных в Путивльской земле. Никак не удавалось достичь окончательного согласия в употреблении титулов. Стали проявляться злоупотребления отдельными статьями Поляновского договора со стороны литовских купцов, приезжавших в Москву в свите гонцов Речи Посполитой для тайной торговли вином и табаком. У польского короля Владислава IV был свой счет к царю Михаилу Федоровичу, связанный с тем, что запорожские казаки, воевавшие с королем, уходили и селились на Русской земле, где в украинных городах и на границе Дикого поля шло активное строительство оборонительной черты. В мирных условиях весь этот комплекс вопросов потребовал бы созыва земского собора, однако с осени 1637 года, после похода крымского царевича Сафат-Гирея, наступили чрезвычайные времена. Почти все главные члены Боярской думы были отправлены из Москвы на полковую службу. Поэтому царь Михаил Федорович поручил боярину князю Ивану Борисовичу Черкасскому прежде всего собрать письменные «мнения» бояр о всех проблемах русско-польских отношений, разослав им 16 июня 1638 года докладную выписку из статейного списка послов «в Литву» окольничего Степана Матвеевича Проестева и дьяка Гаврилы Леонтьева и ответного письма панов-рады [445]445
  См. ее текст: ДР. Т. 2. Прил. Стб. 877–932.


[Закрыть]. В ответ, как и на соборах, царь Михаил Федорович получил больше верноподданнических заверений, чем советов. Интересно, что бояре, не привыкшие к новому для них способу выражения своих мнений, почти все отговаривались, подобно Ивану Петровичу Шереметеву: «Как государю угодно, так и сделает, теперь о таком великом государственном деле, не при государских очах будучи, и без своей братьи мыслить больше того не уметь, а за государскую честь должно нам всем умереть». Но некоторые бояре высказывали свои предложения, например известный своими заслугами князь Дмитрий Михайлович Пожарский, хотя и его смущала необходимость выступать от своего имени. «Мне, князь Иван Борисович, – обращался он к боярину князю И. Б. Черкасскому, – одному как свою мысль отписать? Прежде всего нужно оберегать государское именованье; о гонцах и купцах написано в утвержденных грамотах, а про межеванье и про писцов его государская воля, как ему, государю, годно и как вы, бояре, приговорите; а хорошо, если б межевое дело Бог привел к концу, чтоб ему государю было годно и бескручинно и всем бы православным христианам быть в покое и тишине» [446]446
  Цит. по: Соловьев С. М.История России… С. 183–184.


[Закрыть].

После этих советов царь Михаил Федорович отправил в Речь Посполитую гонца с новым предложением о том, как решить пограничный спор. Речь шла о том, чтобы измерить и поделить пополам спорные земли. Однако польская сторона на это опять не согласилась. Простые решения только кажутся самыми очевидными, а на самом деле редко достигают своей цели. Прорыв произошел позднее, когда в Речь Посполитую приехали «великие послы» боярин и суздальский наместник князь Алексей Михайлович Львов-Ярославский, думный дворянин и алатырский наместник Григорий Гаврилович Пушкин и дьяк Михаил Волошенинов. 18 сентября 1644 года им наконец-то удалось составить договорную запись (ее подлинник также сохранился в Польше), решавшую проблемы, остававшиеся камнем преткновения в отношениях двух государств даже десять лет спустя после заключения между ними мирного договора [447]447
  Главный архив древних актов в Варшаве. Архив Радзивиллов. Отдел 1. № 8209. См. также: РГАДА. Ф. 79. Сношения России с Польшей. Оп. 2. Д. 43, 50, 52, 55; Оп. 3. Д. 68–70.


[Закрыть].

Во-первых, московские послы договорились «о их обоих великих государей о чести и о титлах, как им обоим великим государем меж себя свои государские именованья и титлы с обе стороны описывати и всего Московского государства людем, так же и всей Речи Посполитой коруны полские и великого княжества литовского писати и держати во веки». Во-вторых, предметом договора было «размежеванье земель». Оба эти вопроса не решались один без другого. Польская сторона понимала, что таким образом она может добиться для себя хоть каких-то уступок.

Посольство князя Алексея Михайловича Львова дало согласие на то, чтобы писать в титуле короля Речи Посполитой «наияснейший», несмотря на то, что этой части королевского именования не было в Поляновском мирном договоре и других документах. Обе стороны согласились на изменения в титулатуре и употребление краткого именования титулов в порубежных отсылках без подробного перечисления подвластных земель и городов, «чтоб вперед меж обоими великими государи нашими братцкая дружба и любовь множилась, а меж бы их великих государств покой и тишина была». По второму пункту о межевании послы согласились отставить уже достигнутые договоренности и провести новую границу «меж царского величества Брянского уезда Комаритцкия волости и города Путивля, и меж королевского величества коруны полские городов Новагородка Северского, Чернигова и Черкас».

Согласно этому новому межеванию «в царского величества сторону» отходило село Лешковичи (Олешковичи) с деревнями Комарицкой волости. Еще одним важным приобретением царя Михаила Федоровича за согласие послов на титул «наияснейшего» для короля Речи Посполитой стало возвращение города Трубчевска «с нарядом, и с людми, и с волостми, и со крестьяны». Кроме того, послы договорились о том, чтобы в сторону Московского государства «отмежевать городища, а именно Недригайловское, Городетцкое, Каменное, Ахтырское, Ольшанское, на которых было полские и литовские люди вновь поселились, так же села и деревни за рекою Клевенью, которые к Путивлю отошли, уступили». После этого важно было не только организовать передел территории, но и расселить подданных. Поэтому послы договорились, что в Московское государство с литовской территории возвратятся только «руские люди Московского народу», которые «там живут». Польских и литовских подданных следовало отпускать из переданных поселений «безо всякие хитрости и зацепки от царского величества людей». С другой стороны, и Речь Посполитая брала на себя обязательство, чтобы оставлять передаваемые «городища и деревни… не жгучи и не пустота». Окончательно спорные вопросы должны были разрешить межевые судьи, съезд которых назначался на 14 июня 1645 года.

Территориальные потери на путивльском рубеже Речь Посполитая компенсировала на невельской границе, о которой также договорился князь Алексей Михайлович Львов. Речь шла о разделе волостей между Великими Луками, Ржевой Пустой и Заволочьем со стороны Московского государства и Велижем, Усвятом, Невелем со стороны Речи Посполитой. В обмен на Вязовский стан к Невелю были уступлены дополнительные земли «как те волости в землях и в угодьях изстари были».

Посольство князя Алексея Михайловича Львова, оформившее новую границу с Речью Посполитой, было признано в Москве крайне успешным. Главу посольства наградили самым щедрым образом, отдав ему 23 марта 1645 года сбор доходов с богатейших дворцовых и рыбных слобод Ярославля [448]448
  ДРВ. Т. 20.


[Закрыть]. Григорий Гаврилович Пушкин стал окольничим, а дьяк Михаил Волошенинов был пожалован в Думу. Дело, возможно, объяснялось тем, что посольство князя Алексея Михайловича Львова выполняло в Польше еще и другую, секретную миссию, добиваясь выдачи в Москву Ивана Лубы (Ивана Фаустина Дмитровича), которого некоторые польские шляхтичи и вельможи пытались воспитать в убеждении, что этот сирота является московским царевичем. История с ложным сыном Марины Мнишек началась давно, под влиянием успешной истории самозваного царевича Дмитрия Ивановича, вступившего на русский трон в 1605 году. Не случайно говорят, что история повторяется в виде фарса. В новую эпоху отношений между царем Михаилом Федоровичем и королем Владиславом IV несчастный Иван Луба был мало кому интересен в Речи Посполитой и готовил себя к карьере ксендза. Однако в Московском государстве однажды усвоенные уроки Смуты забыть уже было невозможно, и князь Алексей Михайлович Львов с товарищами настаивал на выдаче Ивана Лубы в Москву, опасаясь, чтобы он не сговорился с запорожскими казаками, как когда-то Лжедмитрий I. В Речи Посполитой хорошо понимали, что ждет этого несчастного обедневшего шляхтича в случае его выдачи, да и лишние причины для «рокоша» внутри страны тоже были ни к чему. Поэтому князю Львову было дано обещание привезти Ивана Лубу в составе следующего посольства Речи Посполитой в Москву, но с условием, что, рассмотрев его дело и увидев его безобидность, царь и бояре отпустят несчастного на родину. Чтобы понять, насколько серьезно в Московском государстве смотрели на всю эту историю, нужно сказать, что князь Алексей Михайлович Львов добился письменного подтверждения обещания, и от его выполнения стала зависеть судьба всех с таким трудом достигнутых договоренностей и о титуле, и о межевании.

В ноябре 1644 года в Москву для подтверждения достигнутых договоренностей приехало ответное великое посольство Речи Посполитой во главе с брацлавским каштеляном Гаврилой Стемпковским. Он выполнил обещание панов-рады об Иване Лубе. Но дальше начались мучительные препирательства и о Лубе (в итоге его вернут в Речь Посполитую, но под страхом смертной казни и под поручительство короля Владислава IV запретят называть московским царевичем), и о том, что не выполняется договор об отдаче Трубчевска. Все это совпало с начавшейся болезнью царя Михаила Федоровича.

Дело королевича Вальдемара

Судьбе Романовых и Годуновых суждено было еще раз переплестись самым причудливым образом. В 1637 году в Москву из Дании прибыло посольство с просьбой отпустить на родину «кости» королевича Иоганна, несчастного жениха Ксении Борисовны Годуновой, приехавшего в Москву в сентябре 1602 года и вскоре умершего в России. То ли эта старая история, поднятая датскими дипломатами, то ли какие-то другие соображения подтолкнули царя Михаила Федоровича к размышлениям о судьбе своей старшей дочери Ирины Михайловны. Как отец, он должен был сам «сговорить» жениха для своей дочери. Но, находясь на русском престоле, царь Михаил Федорович должен был просчитывать свои шаги в этом, казалось бы, частном деле и учитывать их возможное влияние на династическую ситуацию. В отличие от браков царей и царевичей, женившихся на подданных, свадьба царевны с боярским сыном воспринималась как мезальянс. Более того, она могла привести к лишним проблемам в будущем. Непонятно: как следовало поступать с возможным потомством царевен, как повели бы себя выросшие дети царской крови, не возникло ли бы каких-нибудь ссор с царским наследником, царевичем Алексеем Михайловичем? Как повлияли бы такие браки на расстановку родов на местнической лестнице и в Боярской думе? Единственным примером в прошлом, на который мог опереться царь Михаил Федорович, всегда искавший в традиции предыдущих царствований ответ на сложные вопросы, был несостоявшийся брак Ксении Годуновой и датского королевича Иоганна.

К ситуации в датском королевском доме приглядывались много лет, привлекая к консультациям приказчика датского короля Петра Марселиса. Его расспрашивали, сколько детей у короля Христиана IV, каков их матримониальный статус. Когда выяснили, что два сына от первой жены датского короля уже не могут рассматриваться в качестве женихов московской царевны, то обратили внимание на третьего – Вальдемара, родившегося от другой жены, графини Мунк, тоже венчанной, но считавшейся, по изумительному определению русских источников, «с левой руки». Что такое морганатический брак, в Московском государстве не понимали, поэтому приняли меры к тому, чтобы собрать дополнительные сведения о том, как король относится к королевичу Вальдемару и его матери, какие отношения у королевича с датскими вельможами. По возможности, озаботились тем, чтобы заказать изображение королевича.

Датский король, немного встревоженный активностью московских дипломатов вокруг своего, хотя и не прямого, но горячо любимого потомка, послал сказать им напрямую, что если они хотят пригласить королевича Вальдемара «для ратного дела», то король готов отпустить его. В 1641 году королевич Вальдемар, граф Шлезвиг-Голштинский, возглавил датское посольство в Московское государство. Но и тогда еще подлинные намерения царя Михаила Федоровича не были обнаружены. Хотя королевичу и была уготована пышная встреча, но по всем вопросам посольства он получил отказ. Самым чувствительным уколом самолюбию королевича, принятого как обычный посол, был отказ московских властей разрешить ему представляться царю со шпагой. То было дурное предзнаменование для его будущих отношений с русским царем. Между тем известие о приезде королевича Вальдемара во главе датского посольства было включено в продолжение «Нового летописца», где перечислены самые основные вехи последних лет царствования Михаила Федоровича. Летописец также подчеркнул, что «встреча» королевичу «была болшая и отпущен был в Дацкое землю» [449]449
  Вовина-Лебедева В. Г.Продолжение «Нового летописца»… С. 300.


[Закрыть].

В целом, видимо, королевич понравился русскому двору, и в апреле 1642 года уже московские послы окольничий Степан Матвеевич Проестев и дьяк Иван Патрикеев отправились в Данию с наказом заключить докончание и брачный союз между королевичем Вальдемаром и царевной Ириной Михайловной. Но русские послы встретили очень прохладный прием, а изложенная ими идея заключения брака между отпрысками обоих царствующих домов уже тогда натолкнулась на неразрешимый вопрос о перемене веры. Поэтому снова обратились к посредничеству датского агента Петра Марселиса. Последний исполнил порученное ему дело много лучше московских послов и сумел обговорить все условия приезда королевича Вальдемара в Москву по отдельности как с королем Христианом IV, так и с самим будущим женихом.

21 января 1644 года королевич Вальдемар снова прибыл в Москву для заключения вечного «докончания» (договора) Датского королевства с Московским государством и вступления в брак с царевной Ириной Михайловной. На границу в Псков для его встречи были посланы с дарами боярин князь Юрий Андреевич Сицкий и 30 стольников. Но даже большая охрана не уберегла королевича от первого знакомства с распространенной, но не очень приятной чертой его предполагаемых соотечественников. Кто-то в Опочке срезал кусок бархата с дверцы королевичевой кареты, и надо думать, что мысли об ущербе своей чести, нанесенном этим откровенным воровством, снова должны были нахлынуть на королевича. Следующая торжественная встреча состоялась в Новгороде, и далее, на всем пути, следовали пышные церемонии, включая встречу «болшую» под Москвой «за городом». Необычная процессия, в которой посла сопровождали боярин и стольники, должна была также объяснить жителям Московского государства, что королевич прибыл с особой миссией. 28 января состоялся прием датского посольства в Грановитой палате в Кремле, где королевича, кроме царя Михаила Федоровича, тепло приветствовал царевич Алексей Михайлович. Королевичу отвели бывший двор Бориса Годунова в Кремле (еще одна печальная улыбка истории).

Дальше начались многочисленные встречи царя Михаила Федоровича с королевичем Вальдемаром, а также обмен письмами между ними. Обсуждение всех вопросов упиралось в нежелание королевича менять свою веру. Со стороны стало казаться, что причина кроется еще в чем-то, о чем не хотят говорить. Среди датчан поползли слухи, что бояре слишком усиленно нахваливают красоту царевны Ирины Михайловны, ее ум и скромность и объясняют, что она никогда не напивается, подобно другим московским женщинам (!) [450]450
  Соловьев С. М.История России… С. 230.


[Закрыть]. Понятно, что такие суждения могли распускать только злые языки да завсегдатаи московских кабаков, где только и можно было встретить пьяных и гулящих девок. Любой боярин, уличенный в произнесении непригожих слов про царевну, был бы казнен за измену, но он даже помыслить не мог о чем-нибудь подобном. Русские тоже питались слухами, но более правдоподобными – о незаконном происхождении королевича Вальдемара. Слухи эти могли дойти и до царя Михаила Федоровича. В. Н. Татищев, первый историограф XVIII века, сообщал именно эту причину неудачи дела с женитьбой королевича Вальдемара: «Прибыл оной королевич в Москву и принят от государя с великою честию и любовию. За первым публичным столом обедал он с государем за одним столом, токмо с разных блюд, по древнему обычаю. И потом государь у него скрытно неоднова был, и никакова недовольства не было. Шведы ж, видя сие противно их пользы, стали о том стараться, како бы оное разорвать, представили, что он рожден от королевской наложницы, а не от прямаго супружества. Которое учинило в болярех великую противность, и стали государю за непристойное представлять. Государь же, видя сие сам за непристойное, но не хотя учиненных договоров явно нарушить и его обругать, зделали ему предложение от патриарха, чтоб он закон переменил, якобы без того супружеству быть неможно. Он же, уповая на договоры, весьма тому противился, в чем некоторые умышленно обнадеживая, укрепляли. И хотя его ответы патриарху с довольною учтивостию были, однако ж многие слова приняты за оскорбительные. Токмо сие чрез долгое время, даже до кончины царя Михаила Феодоровича, ни в чем ином, как в прениях о вере происходило» [451]451
  Татищев В. Н.История Российская. Т. 7. С. 169.


[Закрыть].