Текст книги "Истории, рассказанные вчера"

Автор книги: Вячеслав Килеса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

С Юлькой подружилась, а Вася не понравился: ленивый, прожорливый, спит на ходу. Юлька, как только заведующий отделением Петр Николаевич представил меня («Это ваша медсестра Оксана, распределена к нам после окончания Ялтинского медучилища»), повела меня знакомить с больницей. Шесть лечебных корпусов, баня, кухня, кочегарка – и небольшое село по соседству. Все серенькое, старенькое, грязненькое.

– Здесь на больных наплевать, каждый о себе думает, – объясняла Юлька. – Тебе лекарства выдавать будут – можешь их продавать, только осторожно. До тебя медсестрой Светка работала, она лекарства подчистую налево сплавляла, пока ее больная не умерла. Врачиха – есть одна вредная – настучала главному врачу, что из-за отсутствия уколов смерть наступила, – Светку и уволили.

Походили, осмотрели, вернулись к нашему отделению, – стоит перед приемным покоем дряхлый «Запорожец».

– Привезли кого-то, – говорит Юлька. – Пойдем глянем.

Заходим: толстый мужик в сером костюме врачу что-то рассказывает, а рядом – старушка в дорогой одежде, белых сапожках и коричневом пальто с лисьим воротником. Возле двери – два чемодана.

– Не волнуйтесь, Вячеслав Владимирович, – врач говорит, – подлечим! Садитесь, Дарья Владимировна!

Старуха взглянула на врача, обернулась к мужику и просит:

– Славик, не оставляй меня здесь!

– Это ненадолго, – мужик врет. – Пусть Маша успокоится, а то собралась к матери перебираться.

– Я в Симферополе работаю, – мужик врачу объясняет. – Приезжаю только на выходные. На сиделку нет средств, а мать одна находиться не может. Если дверь на ключ закрываем, на балкон бежит, прохожих на помощь зовет, а когда квартиру открытой оставляем, бросает ее и в город уходит, пока не разыщем.

– Понимаю! – врач равнодушно кивает. – Болезнь Альцгеймера. Пройдите к сестре-хозяйке, сдайте по акту, что привезли.

– Вот Петровна обрадуется! – Юлька в бок толкает. – Старуху как новогоднюю елку нарядили, Петровна за ее одежду хорошие деньги на толкучке выручит – одно пальто долларов на шестьдесят потянет!

– Так по акту… – не поняла я.

– У Петровны все отработано, – смеется Юлька. – Она по описи примет шмотки в чемоданах, потом, после отъезда мужика, переоденет старуху в больничную пижаму, а ее одежду припрячет. А через месяц: «Ничего не знаю, ничего не помню!»

– Как-то не хорошо это! – расстроилась я.

– А-а, брось! – хлопнула Юлька меня по плечу. – Каждый имеет с того, что имеет! Поспешим: пора уколы делать.

12.10.1998 года.

К работе привыкла, только добираться тяжело: когда автобус отсутствует, приходится шесть километров от города пешком идти. К ночным дежурствам приспособилась: спим с Юлькой по очереди (Васю не добудишься, но он, оказывается, родственник главного врача, поэтому его не трогают). Впрочем, больные нас ночью стараются не беспокоить, Юлька их в строгости держит.

Видела того мужика. Спрашивает: «А где мамина одежда? Почему она в старом халате и тапочках ходит?»

Петровна: «На дезинфекцию отправили, вдруг вши у нее!».

– Как: и пальто, и сапоги?! – мужик изумляется.

– Конечно! Или думаете: мы себе ее вещи забрали?

– Что вы! – мужик засмущался.

Я потом видела, как он свою мать привезенной из дома едой кормил. Она оголодала, глотает, не разжевывая (тех порций, что больным от поваров остается, и кошке не хватит), а то, что не доела, в карманы прячет.

Мужик уходить собрался, а старуха в него вцепилась, просит:

– Забери меня, Славик! Здесь плохо, дышать тяжело. Я послушная, и ем мало.

Я отработаю: дрова колоть буду, воду носить!

– У нас удобства в доме, – мужик вздыхает. – Побудь еще: некуда тебя забирать!

А глаза прячет и лицо бледное.

– Вот так-то! – думаю. – Когда женился, надо было не на физиономию, а на душу смотреть. Мать не зря говорит: выбирай спутника жизни не для праздника, а для беды: какой он там будет!

29.10.98 года.

К нам в отделение странный больной поступил, Ивлев фамилия: по возрасту больше пятидесяти, но выглядит моложе, и тело стройное, подтянутое. Только молчит почему-то: врачи решили, что немой, а мне кажется, разговаривать не хочет.

Я еще потому его запомнила, что неожиданно в нашем отделении оказался: никто не помнит, чтобы его привозили, принимали, но документы в порядке и даже лечение назначено. Лишь Петровна горюет: старик так бедно одет, что и копейки на нем не заработаешь.

Недавно Петровна того мужика, Вячеслава Владимировича, дурила. Он приехал в субботу, кричит: «Где сестра-хозяйка?! На улице холодина, а мать в тапочках и халате в баню ходит!» Петровна спряталась, а ее подружка в приемной объясняет, что сестра-хозяйка в город по делам отправилась. Мужик побегал, начальство поискал, – но кого найдешь в выходной день, да и толку, если б нашел.

Я в следующую смену привезла старухе свои старые сапоги и куртку, они ей впору пришлись. Понимаю, что дистанцию соблюдать надо и чувствами больных не проникаться, иначе загнешься, но смотреть, как старуха по грязи под дождем раздетая бредет, тоже не могу.

Слышала разговор старухи с сыном. Она просится домой, спрашивает, почему внуки не приезжают, а сын в пол уставился и молчит.

– Неужели умру здесь?! – Старуха смотрит вокруг, словно в первый раз видит.

– Что это – затянувшийся сон? Речка, лес – существуют? А милосердие где: в плену у дракона? Или перебирает пшено вместо Золушки?

Сын покраснел, что-то бормочет. Я потом видела, как он в «Запорожце» плакал.

Что ж, Бог правильно сказал: делай, что хочешь – но плати! Хотя бы слезами.

15.11.98 г.

С Юлькой поругалась. Пошли покурить в вестибюль, стоим, болтаем, а рядом старуха, Дарья Владимировна, к окну прильнула.

– Сына высматривает, – Юлька смеется, – Третью неделю не появляется.

Всегда так: первое время ездят, потом реже, а после и дорогу сюда забывают.

Видела кладбище за шестым отделением: это тех, от кого родственники отказались, больница похоронила!

– А хоронят по-настоящему? – поинтересовалась я. – С попом, музыкой?

– Шутишь, да?! – ухмыльнулась Юлька. – Больные яму выкопают, в целлофановый мешок тело завернут, землей забросают, крест из двух палок собьют и табличку с именем прицепят – вот и все похороны.

– Подожди! – Я понимала, что выгляжу дурой, но тема меня задела. – У больницы есть деньги: от родственников на лекарство получают, и пенсии тех, кто сюда попал, больница на себя переводит. Почему такое отношение к людям?!

– Я тебя умней считала – Юлька удивленно меня рассматривает. – Какие здесь люди, они хуже животных! Те хоть чуть-чуть понимают, а этим что в лоб, что по лбу – одинаково.

– Просто они беспомощные – лепечу.

– То есть не повезло им? Ну и фиг с ними! – Юлька яростно докурила сигарету, швырнула в урну, промахнулась и крикнула оглянувшейся старухе:

– Ты! Подними!

Старуха посмотрела на окурок, на Юльку и отвернулась. И тогда Юлька, быстро шагнув, ударила старуху ногой. Та ойкнула и упала.

– Перестань! – схватив Юльку за плечи, оттолкнула в сторону. – Совсем озверела!

– Ты ссоришься со мной из-за этой твари?! – Юльке собралась меня ударить, но догадалась, что получит сдачу. – Да она никто и ничто; даже ее родные порадуются, когда околеет: не нужно сюда ездить, деньги и продукты, от семейного стола оторванные, передавать, мыслями на нее отвлекаться.

– Не меряй всех по себе! – разозлилась я. – Мой прадед в Освенциме погиб: он для нацистов тоже животным был.

– Ненормальная, как и эта старуха! Таких, как ты, отсюда быстро вытуривают, – угрожающе произнесла Юлька и, повернувшись, вышла.

– Плевать! – крикнула я. Нагнувшись, помогла старухе подняться на ноги.

– Ничего не болит? – спросила.

– Нет!

Оттолкнула меня и со стоном, подволакивая ногу, поплелась прочь, – Юлькин удар что-то в ней повредил.

– Для больных все, кто в белом халате, враги, – грустно подумала. – Обворовывают, держат взаперти, бьют.

Ивлев удивил. Поздно вечером поднялась на второй этаж (наш корпус двухэтажный), цветы поливаю, скандал с Юлькой переживаю, и натыкаюсь на Ивлева. Уставился на меня и шепчет:

– От старухи держись подальше!

– Конечно! – согласилась я, – что еще сумасшедшему скажешь?!

И не спросила, почему говорить начал.

26.11.1998 год.

С Юлькой общаемся только по работе. Старуха заболела, лежит в постели.

Отдых, конечно, относительный – в комнатах по двенадцать человек, кровати почти вплотную стоят. Врач пытался выяснить, почему ребро сломано, но старуха молчит: то ли забыла, то ли жаловаться не хочет.

От ее сына денежный перевод и письмо получили: сломал ногу, находится в больнице.

Вчера ночью шок испытала. После полуночи решила по палатам пройтись.

Обычно на дежурстве книжку читаю, а тут толкнуло что-то. Заглянула в одну палату, вторую: все спят, ночники желтым огнем светятся, дождь по зарешеченным окнам постукивает, на ночлег просится. Захожу в комнату, где старуха лежит, и окаменеваю: стоит над старухой Ивлев с подушкой в руках и старается ее к старухиному лицу прижать, а та на него смотрит и словно отодвигает подушку глазами. И молчат оба.

– О. господи! – вскрикиваю. – Ивлев, ты что делаешь!

Ивлев оглянулся, бросил подушку на пол и в дальний угол направился. Я подбежала к старухе:

– Он вам ничего не повредил, Дарья Владимировна?

Старуха глазами меня поблагодарила, – я это так отчетливо почувствовала, словно она вслух сказала, – и отвернулась.

– Сейчас врача и санитаров вызову: Ивлева связать, – говорю ей. Смотрю в угол, где Ивлев должен быть, и вновь окаменеваю: в комнате никого нет.

– Ивлевская палата на верхнем этаже – соображаю. – Он и попасть сюда мог, только мой стол миновав. Неужели галлюцинация?! Но подушка…

Подняла ее – она с соседней, пустой кровати оказалась, – положила на место, и в палату Ивлева отправилась. Тихо, спокойно; все спят, а Ивлев даже храпит.

Конечно, никому и слова не сказала: а что говорить?!

14.12.98 г.

У меня неприятности: деньги на работе пропали! Женщина на лекарство родственнице привезла, врача не было, мне оставила. Я во внутренний карман куртки положила, а когда уколы делала, куртку сняла. Кинулась потом: денег нет.

Думаю, Юлька взяла: только она видела, как я деньги прятала, но разве докажешь?! Аванс получила и почти весь отдала. Мать расстроилась: мы и так, несмотря на подработки – мама, кроме учительства, на дому шьет, а я, когда не дежурю, полы в баре мою, – еле концы с концами сводим.

На улице первый снег. Вышла из отделения свежим воздухом подышать – и тут больных на прогулку вывели. Бредут, смотрят по сторонам, словно вспоминают что-то и никак вспомнить не могут. Бедные люди!

Ивлев от меня подальше держится. Я, когда укол делала, шепнула ему:

«Старуху тронешь – отравлю!». Надеюсь, поверил.

Дарья Владимировна ходить начала. При встречах мне улыбается: единственной из персонала.

Она, конечно, сумасшедшая. Прошлой ночью я прошлась по палатам, смотрю: ее кровать пустая. Перепугалась, бросилась на поиски и натыкаюсь на нее в столовой: стоит ко мне спиной и с пустотой разговаривает.

– Мама, зачем вы так?! – говорит отчетливо, словно кого-то видит. – Вы забыли, что есть Светлана. Да, темный путь. Нет, не знаю ничего. А Лида там, с вами? Я последнее письмо пять лет назад получила, потом письма возвращались.

Рухнула страна, что там судьба нескольких человек! Не помню. Провалы памяти, я не всегда понимаю, где живу, что говорю. Слава Богу, немного осталось! Я кому-то мешаю, если б не ваша помощь… Сын, внуки? Потерявшая память хуже, чем мертвая – нет ни друзей, ни близких. Мама, где ты? Мама?

Замолчала и вздохнула: тяжко-тяжко. Мне отчего то неловко сделалось, за занавеску отступила и ничего не сказала, когда она мимо меня в палату плелась.

1.01.1999 года.

Первый день Нового года! Встречала его на дежурстве, устала, но спать не хочется: много впечатлений, нужно записать.

31 декабря я, Вася и Юлька нарядили выставленную в холле елку, срубленную плотником в соседнем лесу. По распоряжению главного врача вызвали из города мастера, отремонтировавшего телевизор (полгода не работал!). Из привезенных родственниками сладостей выдали больным по две конфеты и три штуки печенья: радость неописуемая!

Новый год. Старая жизнь.

Когда уложили больных спать, Юлька вытащила шампанское, пришлось пить.

Вася запасся бутылкой водки, но я проявила твердость и опустошал он ее на пару с Юлькой.

Новогодний огонек оказался скучным и я, оставив Юльку и Васю у телевизора, отправилась по палатам. Обнаружив отсутствие Дарьи Владимировны, сразу поспешила в столовую. Она была там – и не одна. Напротив нее, сидевшей на обшарпанном больничном стуле, развалился в огромном красном кресле (интересно, откуда оно у нас появилось?) Ивлев.

– Чем плох темный путь? – вопрошал Ивлев, сердито разглядывая Дарью Владимировну. – Он дает власть, богатство, силу – то, что позволяет наслаждаться земной жизнью. А упоение местью? Хотите: ударившая вас санитарка оближет сейчас вам ноги, а потом окажется на колу в глухом ущелье?

– Зачем мне эта мерзость?! – с отвращением ответила Дарья Владимировна. – У девчонки карма: жить среди ударов, наносимых то ей, то ею. И то, к чему она идет, страшнее, чем предлагаете. Зло, причиненное даже злым людям, остается злом. Поймите: я получаю удовольствие не от страданий, а от радости мира. И полет бабочки для меня прекраснее криков варящихся в смоле врагов.

– Не упрощайте, – поморщился Ивлев. – Смола в котлах – примитивно. А молодость? Не желаете?

– Желаю – вздохнула Дарья Владимировна. – Но не от вас.

– Не все ли равно, кем совершено чудо?

– Чудо – середина явления, есть его начало и конец, остающихся во власти создателя, то есть у вас… Предложенное Вами приводит к судьбе, перечеркивающей прежнюю. Отказ от минувшей жизни означает предательство людей, помогавших ее осуществлению… Оставим разговор, он бесполезен… Я довольна той, какой была.

– Но есть же у вас проблемы?! В чем?

Дарья Владимировна задумалась и тихо-тихо произнесла:

– В боли… Она раздирает тело, мысли. Волнуюсь за сына, внуков: как они дальше без моей помощи?!

– Боль – это хорошо: постараюсь ее увеличить. Трудная жизнь – не обязательно легкая смерть, – зло ухмыльнулся Ивлев. – Жаль терять ваш род, но он у нас не последний.

Встав, махнул рукой – и пропал вместе с креслом и Дарьей Владимировной.

Растерянно зайдя в опустевшую столовую, подошла к залепленному снегом окну.

Метель усиливалась, обещая наутро сугробы. «Идут белые снеги, как по нитке скользя» – вспомнилось стихотворение… Странный разговор… Почему меня, стоявшую рядом, не заметили?! Загадка – еще одна.

23.01.99 г.

Дарья Владимировна не встает – упала с ведущих на второй этаж ступенек и сломала шейку бедра. Юлька толкнула – они на ступеньках вдвоем были, – но доказать невозможно.

В свободное от работы время читаю учебники: летом поступаю в медицинский институт.

Ивлев исчез. Говорят, выписался в канун Нового года. Получается, все привиделось.

24.02.99 г.

Стефан Цвейг писал о звездных часах, случающихся в судьбе каждого человека. Возможно, несколько таких часов я пережила прошлой ночью.

Рабочий день был обычный: процедуры, хлопоты, разговоры. Около двадцати трех часов, сделав больным уколы, присела на диван отдохнуть и незаметно уснула.

Разбудила вспышка яркого света. Открыла глаза и ахнула: комната для персонала, где я находилась, превратилась в огромный, переливающийся цветами радуги зал, в котором вместо дальней стены плавал ускользающий в бесконечность туман. Неподалеку от меня в серебристом кресле сидела Дарья Владимировна, всматривающаяся в мелькающие в тумане тени. Это были люди: появляясь из тумана, они подходили к Дарье Владимировне, кланялись и останавливались возле боковых стен. Я поразилась разнообразию одежды: жупаны, плащи, сарафаны, кожуха, рясы, камзолы… Различные по возрасту и схожие обликом, они молча приветствовали прибывающих, теснясь и освобождая им место.

– Люди одного рода исчезнувших времен, – догадалась я. – Настоящее переливается в прошлое, как река в океан, и там остается, всегда готовое вернуться. Сейчас – один из таких моментов.

Наряды гостей осовременились: замелькали фраки, длинные и короткие платья, куртки, пиджаки, блузки. Лицо Дарьи Владимировны оживилось и я увидела направляющуюся к нам семью. Обогнав всех, торопилась шестилетняя девочка; за ней бойко цокала каблуками симпатичная девушка с надменным лицом, – ее поддерживал под руку парень в солдатском обмундировании.

Последними шли властная, ослепительно красивая женщина и влюблено посматривающий на нее высокий мужчина.

Остановившись, пришедшие низко поклонились; Дарья Владимировна махнула рукой, предлагая девочке и женщине встать слева и справа от кресла.

Просияв лицом, девочка побежала на указанное место, а женщина, поколебавшись, отрицательно качнула головой и вслед за мужчиной и парнем отошла к стене. Зато надменная девушка, с вызовом глянув на Дарью Владимировну, гордо направилась к креслу, – и остановилась, услышав негодующий возглас присутствующих. Покраснев от злости, девушка сердито передернула плечами и вернулась к семье.

Поток гостей иссяк: все застыли в ожидании. Издалека, приближаясь, послышались шаги: показался пятидесятилетний старик в дорогом камзоле и парике. Гордо подняв голову и ни на кого не глядя, он подошел к креслу и нехотя, пересиливая себя, опустился на колени. Наступила тишина. Все смотрели на старика: кто с ненавистью, кто с презрением. Я обратила внимание на Дарью Владимировну: ее лицо выражало сочувствие.

– Встаньте, граф! – сказала она. – Мы сейчас на одном корабле проклятия и не будем разбираться, какая причина забросила туда всех триста лет назад.

Граф удивленно посмотрел на Дарью Владимировну, потом на стоявшую рядом девочку – и побледнел, словно что-то увидел. Оглянувшись, он медленно повел взором, рассматривая окружающих, – и поник головой.

– Простите! – глухо произнес старик. – Как много боли, и вся – на мне!

– Встаньте, граф! – раздался заполнивший зал голос – он принадлежал появившемуся возле кресла старцу в епископском облачении. – Вы и ваш род прощены! Свидетель этих слов: присутствующая здесь представитель другого рода врачующая больных Оксана.

Я почувствовала на себе множество взоров.

– Я медсестра, а не врач! – вырвалось у меня.

– Будешь врачом – и не только им! – улыбнулся мне старец и торжественно поднял руки:

– Срок проклятия истек. Живое – живым, мертвому – мертвое! Пребывайте с Господом и с миром! Аминь!

Зал растворился в клубах сгущающегося тумана. Послышался далекий, исчезающий в пространстве голос: «Простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды..» – и настала тишина.

– Проснись! – кто-то тряс меня за плечо.

Я открыла глаза: возле меня стояла Юлька.

– Там твоей старухе плохо, – насмешливо сказала Юлька. – Займись, а то еще окочурится в нашу смену!

Подхватившись, я побежала к Дарье Владимировне. Ее лицо посинело, она задыхалась. Я быстро сделала уколы и позвала дежурного врача.

– Молодец, правильно лекарства подобрала – одобрил мои действия врач. – Больная скоро заснет, хотя, – врач философски пожал плечами, – пару дней протянет, не больше.

27.02.1999 г.

Умерла Дарья Владимировна около часа ночи. Уколы не помогли, она стонала от боли, просила какую-то Олечку быстрей ее забрать, спрашивала, почему не пришли попрощаться внуки и сын, звала их. Последние слова ее были:

«Славик, где ты? Славик?!»

1.03.1999 года.

Врач поручил Юльке передать родственникам, чтобы увезли тело, но никто не приехал и заведующий отделением велел похоронить покойницу на больничном кладбище. Заняв денег, я заплатила столяру за гроб, оббила его купленной тканью, потом переодела Дарью Владимировну в неукраденные остатки одежды и вместе с больными отнесла тело в выкопанную утром яму.

Дул холодный ветер, пряча неяркое солнце за свинцовыми тучами; местами еще лежал снег, напоминая о недавней зиме. Два деревенских мужика быстро забросали могилу землей, воткнули большой деревянный крест и, весело переговариваясь, отправились в кафе пропивать полученные от меня гривны; торопясь на обед, ушли больные, со скандалом поделив врученную мной для поминок колбасу и хлеб.

Это были не первые похороны, в которых я принимала участие, но никогда так горько не плакала душа и не болело сердце. Я стояла, одна-одинешенька, у могилы почти незнакомой мне женщины, и думала о том, как неблагодарна жизнь, и как несправедливо разбрасывает она зерна благополучия. «Сотворил Бог небо и землю, отделил свет от тьмы и назвал свет днем, а тьму ночью…» Зачем?!

6.03.1999 год.

Пошла в полдень на кладбище и у могилы Дарьи Владимировны увидела плачущего толстяка – сына, которого она так и не дозвалась. Неподалеку стояли девочка и мальчик в школьной форме, рядом – парень моих лет и симпатичная брюнетка, сердито выговаривавшая толстяку:

– Поехали, час здесь стоим. Счетчик на такси включен, – вдруг денег не хватит! Мы не виноваты, что из больницы никто о смерти не сообщил.

– Юлька: и тут подлость сделала! – ахнула я. – Напрасно я так плохо о родственниках думала.

Подождав, когда опирающийся на костыли толстяк и его семья усядутся в тут же тронувшуюся с места «Волгу», подошла к могиле. Несколько венков, множество цветов: толстяк скупил все, что было на цветочном рынке. Наверное, он действительно любил свою мать.

«Не будет уже солнце служить тебе светом дневным, а сияние Луны – светить тебе; но Господь будет тебе вечным светом, и Бог твой – славою твоею» …

Пусть будет земля Вам пухом, Дарья Владимировна! Я много думала и поняла: судьбу образует мысль, соединенная с поступком. Мы идем в новый день, сгибаясь от тяжести прошлого, – но все таки идем, стараясь победить там, где не побеждал никто. Удача ведет под руку только слепых – зрячие в ней не нуждаются. Жизнь заканчивается не смертью, а новой жизнью; закат пролагает дорогу рассвету.

Царствия Вам небесного, Дарья Владимировна! Трудом и добротой, а не силой и храбростью, спасли вы свой род. Нет над вашей могилой мраморного памятника и не выстроится пирамида, да и тропинка к ней зарастет сорной травой, – но что благодарность людей перед благодарностью Бога?!

Покойтесь с миром, удивительная женщина, объяснившая мне, как жить.