Текст книги "Истории, рассказанные вчера"

Автор книги: Вячеслав Килеса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

На плотине детвора брызгалась, – хочу туда повернуть, а меня, где коряг и водоворотов полно, направляют. И вдруг все мои горести волной на меня нахлынули, и такое чувство охватило, словно, куда стремилась, попала. Захожу в воду: она теплая-теплая. «Наконец-то – рассуждаю, – беды мои исчезнут. Никому я не нужна, кроме сына, – но и ему такую маму нельзя иметь, чтобы тень неудачливости на него не упала». Вода все глубже, до рта доходит, – и тут тело помимо сознания взбунтовалось, но поздно, – я под водой. Начинаю барахтаться, выныриваю, слышу крик: «Девушка, девушка!», а я уже воды наглоталась. Круги в глазах зеленые, дно ближе, ближе, и беспамятство наступает.

Очнулась я вниз головой и вверх ногами: один мужчина меня держит, а другой из моих легких воду выдавливает. Чувствую: дышать могу, прошу:

– Опустите меня на землю.

Мужчины обрадовались, поспешили просьбу исполнить. Говорят:

– Мы боялись, что не откачаем. Кто вас так обидел, что в воду полезли?

Хорошо, рядом рыбачили, успели вытащить.

– Простите, – отвечаю. – Не буду ничего рассказывать. Врать не хочу, а правде вы не поверите.

Мужчины переглянулись, плечами пожали.

– Как пожелаете, девушка, – старший возрастом говорит. – Все в жизни случается.

Поблагодарила, попрощалась и отправилась сына у подружек забирать. А на сердце тяжесть: понимаю, что кто-то моей тоской воспользовался, чтобы наверняка погубить. И если ничего не предприму, то на кладбище окажусь.

Сына нашла у Маши: он с ее дочкой Галей кубиками играл. Объяснила, что по срочному делу бегала, что-то о мокрой одежде придумала и со Славиком домой отправилась. Переоделась, села на кровать и так горько стало, что заплакала.

Сынок мне в коленки уткнулся и тоже расплакался: в слезах до вечера и просидели.

Приготовила на керогазе ужин, уложила Славика спать и обдумываю, как врагу противостоять. Колдовать я не училась, хотя и знала, что это любому доступно: энергия мысли у всех есть, управлять ею трудно. Но и те, кто своей энергией научились пользоваться, применяют ее в обычных житейских делах, – на другое сил не хватает. Настоящие волшебники природу используют, из нее могущество черпают.

Слово – сущность предмета, и, чтобы власть над собой ослабить, хотелось имя врага узнать. Перебрала прошлое: не наносила я обид, вынуждающих чародейку против меня нанимать. Или за грехи родителей мстят?

Ночь прошла спокойно; утром попросила Ольгу Ивановну с сыном посидеть и отправилась по местам, с семьей связанных, бродить. Возле развалин дома, где Олечка погибла, постояла, цветы на ее и отцовскую могилу отнесла, в свой бывший дом, попросив у новых хозяев разрешения, зашла. Прижалась лицом к акации, которую когда-то сажала, начала вспоминать детство: родителей, брата, сестричек. Слез не было: пришло ощущение, что в этом мире не одна, они тоже со мной – живые и мертвые. «Все будет хорошо, мамочка, – прошептала, мысленно обращаясь к маме Лизе. – Ты никогда не сдавалась, – и я не сдамся. Когда Элина у нас отца увела, тебе не сладко пришлось, но ты победила».

И тут словно толкнуло: Элина. Неужели она вернулась? Тогда мне несдобровать. Но что за девушка приходила к Ольге Ивановне?

В Карачоль я добралась на попутной машине. Нашла бывший дом Элины: жившие в нем люди подтвердили, что неделю назад их посетила двадцатилетняя девушка, родившаяся, по ее словам, в этом доме. Обошла соседей: девушка назвалась Светланой, дочерью Элины, – мать погибла в войну, Светлана выросла в детском доме, приехала навестить родные места.

В Карасувбазар я возвращалась пешком, через поле. Я жалела Элину и пыталась понять причину, заставлявшую сводную сестру желать моей гибели.

Солнце продвигалось к вечеру, когда я вышла на свою улицу. Светлану я узнала сразу: она стояла, наклонив голову, исподлобья меня рассматривая. Я шла прямо на нее, думая о том, что в чертах лица этой худенькой, одетой в ситцевое платье девушки есть что-то, напоминающее отца.

– Светлана! – остановившись в трех шагах, позвала я.

Девушка вздрогнула и, вцепившись в меня глазами, с яростью крикнула:

«Ненавижу!»

Тело ее напряглось; я почувствовала, как накатывается на меня, пытаясь сжечь, палящая волна энергии. Соединив руки так, чтобы большой палец правой руки лег в середину левой ладони, я расслабилась и, окутав себя мыслями о белых облаках и голубом небе, почувствовала, как скользят мимо, не находя точек соприкосновения с моим сознанием, языки пламени. Лицо колдуньи исказила судорога: читая нараспев непонятные слова, она бросила в меня чем-то, оказавшимся каменным градом. Не меняя позы, я уплотнила облака, представив, как застревают в них камни, а потом развеяла град порывом ветра.

Светлана замерла, недоуменно глядя на меня; потом вдруг расплакалась и, повернувшись, побежала вверх по улице.

– Светлана, погоди! Давай поговорим! – закричала я. Но Светлана не остановилась.

Зайдя в дом, я поблагодарила Ольгу Ивановну за заботу о Славике и занялась ужином. Усталость отсутствовала; я не понимала, откуда взялось у меня умение противостоять колдунье, и старалась в это не вникать.

Прошло несколько дней. Светлана не показывалась; я пыталась узнать, где она квартирует, но ничего не выяснила: возможно, не добившись цели, Светлана уехала. Головные боли прекратились; я чувствовала прилив сил и желание жить.

И лишь мысль омрачала, что человек родственной крови врагом оказался. Всем пренебречь можно, кроме обязанностей перед родом – это мама Лиза в меня крепко вбила.

О Светлане решила забыть, – и напрасно: поняла это в следующую субботу, когда после работы пришла в детский сад за сыном и услышала от воспитательницы, что час назад по моей записке Славика забрала черноволосая девушка.

Я оцепенела от ужаса, потом, спохватившись, сказала: «Ах, да, извините, забыла», и пошла прочь. В милицию обращаться нельзя, – война шла между мной и Светланой. Вряд ли в планы Светланы входило причинение вреда Славику: его использовали как приманку, чтобы заставить меня что-то сделать или куда-то прийти. Убедилась в этом, увидев бегущую навстречу Машу Прохоренко.

– Хорошо, что тебя отыскала! Позвонила какая-то нахалка, – задыхаясь, сообщила Маша. – Требует, чтобы ты шла в долину Идолов. И угрожает, представляешь!?

– Спасибо, Маша! – поблагодарила подругу. – Иди домой, я во всем разберусь.

Свернув в переулок, поспешила в долину Идолов. Предстоял поединок: но почему в этом месте? Или Светлана сумела разбудить и привлечь на свою сторону таврских богов?

Перейдя по мостику Карасевку, я прошла лугом мимо сливового сада и по тропинке, огибающей заросли терновника, углубилась в малохоженную местность, утыканную соснами и камнями. Когда-то меня водил сюда Гриша: брат любил историю и часто рассказывал о таврских племенах, чьих набегов боялся Херсонес, и богах, среди которых выделялась грозная Дева.

Солнце падало за горизонт, когда показалась долина Идолов. Меня, в который раз, поразила неподвижность этого места: даже воздух словно застыл, опасаясь потревожить тень минувшего. Я никогда не видела здесь живность: птицы – и те облетали долину стороной.

Идолы были вытесаны в скале, нависающей над долиной. Вероятно, раньше их было больше, но остались два: мужчина-Воин, выставивший перед собой щит, и главная таврская богиня Дева, опирающаяся руками на меч. У подножья лежал каменный алтарь, на котором в незапамятные времена приносились в жертву пленные и рабы.

Держа Славика за шиворот, Светлана стояла на противоположной стороне долины, рядом с идолами.

– Мама! – увидев меня, рванулся Славик.

Сдержав его усилия, Светлана нагнулась, что-то шепнула сыну на ухо – и он попятился. Я побежала к ним, пересекая долину; поравнявшись с алтарем, увидела, как Светлана вычерчивает рукой, обращенной ко мне, причудливый знак, и почувствовала, что не могу сдвинуться с места. Колдунья, отпустив ворот Славиной рубашки, вынула из сумочки флакон с зеленоватой жидкостью, открыла его и, произнося заклятье, плеснула зельем на контур Воина.

В долине потемнело, словно ее накрыли одеялом, потом вновь стало светло, и я с ужасом увидела, как оживают частично стертые веками черты каменного лица.

Зашевелились губы, открылись глаза, и воздух сотрясся от рокота: «Зачем разбудила меня, смертная?»

– Прими жертвой женскую жизнь, могучий Бог! – выкрикнула колдунья.

– Женщина… в ней мало силы, – недовольно проворчал Воин. – Дай в придачу ребенка!

– Нет!

Воин удивлен был не меньше, чем я.

– Почему? – спросил он.

– Я мщу тем, кто, отняв у меня отца, привел его к гибели – только им!

Мальчик должен жить.

– Так думаешь ты, а не я, – зло усмехнулся идол. – Сюда, щенок!

Рванулась я к сыну, бредущему к алтарю, – и заплакала, поняв, что и полшага не могу сделать.

– Много я слез видел, много! – довольным голосом произнес Воин. – Не так полезны, как кровь, но развлекают.

Светлана начала лихорадочно рыться в сумочке; заметив это, Воин расхохотался:

– Собираешься противиться? Нож разрешаю взять: когда пленникам горло перережешь, старайся, чтобы кровь на алтаре осталась, – тогда живой отпущу.

Побледнела Светлана. Вижу: пытается знак сотворить, – а руки вниз опускаются и нож из сумочки вытаскивают. Закричала она, меня по имени называя: ощутив исчезновение пут, побежала я к Славику, – и будто ледяной волной накрыло, в сосульку превращая.

– Хотите не только казни, но и мучений?! – прогремел Воин. – Идите все к алтарю!

– Вот и пришел последний час, – думаю, к алтарю приближаясь. – Что ж вы, предки мои и Хранители, отдали меня и сына варварскому идолу?! И ты, Дева, почему молчишь: ты не только грозной была, но и справедливой!

И тут словно молния в долину упала: засверкали глаза пробудившейся богини.

– Что происходит? – спросила Дева.

– Помоги нам, богиня, – взмолилась я. – Без вины погибаем!

– Вина всегда есть – вмешался Воин. – Даже в том, что ты по чужой земле ходишь!

– Помолчи! – осадила его Дева. – Эта земля давно не наша.

Бросив взгляд на Славика, Дева перевела его на Светлану, потом на меня, – и точно клинком душу раскроила.

– Понятно, – проговорила богиня. И, обращаясь к Светлане, спросила:

– За какую провинность ты ребенка и женщину своего рода привела на погибель?

– Я не хотела смерти ребенка, – негодующе произнесла Светлана. – По вине ее матери меня лишили отца и дома, а когда моя мать погибла, я, оказавшись в детдоме, поклялась отомстить за свое сиротство.

– Ты не там искала причину, – гневно сказала Дева. – Ты предала свой род, обрекая на гибель его представителей. И властью, дарованной мне землей и небом, я приговариваю тебя к смерти.

Светлана встрепенулась, вызывающе взглянула на богиню – и поникла головой. Я посмотрела на нее, свою несостоявшуюся младшую сестричку, и поняла, что не смирюсь с приговором богини.

– Она виновна, – обратилась я к Деве, – Но передо мной, а не перед Вами.

Прошу тебя: пощади ее!

– Почему?! – взор Девы сверлил мою душу. Воин, о котором все забыли, стушевался и замолк, – казалось, он боится Девы не меньше нас.

– Она – человек моего рода. И я не смогу жить спокойно, зная, что при мне и отчасти из-за меня погиб мой родственник.

– Что ж, это я понимаю, – задумчиво проговорила Дева. – Но приговор произнесен: ты можешь выкупить ее жизнь, только пожертвовав чем-то в своей судьбе.

– Чем?

– Посмотрим, что предложит Колодец смерти.

Взор Девы слился с моим: увиденное в ее глазах было настолько страшно, что у меня заболело сердце и затуманилось сознание.

– Ты осознала пророчество? – спросила богиня.

– Да, – прошептала я.

– Ты согласна?

Я бросила взгляд на стоявшую неподалеку Светлану, на приникшего ко мне сына, – и вздохнула:.

– Согласна!

– Да будет так! – Дева повела зрачками и темнота окутала долину. Что-то загрохотало, послышался стук катящихся камней.

– Бежим! – закричала я и, подхватив Славика на руки, помчалась к неясно видневшемуся в темноте выходу из долины. Рядом мелькнул силуэт: Светлана последовала моему примеру.

Добежав до конца долины, мы остановились. Темнота исчезла; спустившаяся сверху каменная лавина полностью засыпала таврское святилище.

– Прощай! – тихо произнесла Светлана, поворачивая в сторону. – Я была не права.

– Подожди! – остановила ее. – Как умерла Элина?

– Мы прятали у себя в подвале евреев: кто-то выдал, – помолчав, вымолвила Светлана. – Когда пришли фашисты, мать всю силу потратила на меня: чтобы невидимой сделать и от смерти спасти. А сама погибла.

– Это была отважная женщина: мир ее праху! – перекрестившись, сказала я.

– Спасибо! – кивнув мне, Светлана нырнула в кусты и исчезла: больше я с ней не встречалась.

Домой пришли поздно вечером. Покормила Славика, уложила спать и долго сидела на крыльце с Ольгой Ивановной, ведя разговор ни о чем.

Утром выяснилось, что Славика нужно лечить от испуга. Полгода водила по врачам, покупала разные лекарства, но до конца не вылечила: ты слышала, Полечка, как твой папа иногда заикается, – это с той поры осталось.

Маме Лизе я о Светлане не писала: у нее своих забот хватало. Жизнь длинная: чего в ней только не бывает.

Много лет с тех времен прошло, но знаешь, Полечка: по ночам, когда годы стучатся в окно, напоминая о возрасте, я думаю о тех, с кем шла по жизни, и плачу, сознавая, что никогда их не увижу. Отпраздновав сорокалетие, погибла сбитая пьяным водителем Рая Мищенко, умерла от сердечной болезни Маша Прохоренко, в далеком Ашхабаде похоронена моя мудрая и жестокая мама Лиза, на могиле которой я так и не побывала. Пропала в необъятном мире сестра Светлана. Мое поколение исчезает, освобождая место для следующих. Я чужая для них, – как и они для меня. Но, ожидая неизбежное, я содрогаюсь, вспоминая пророчество Девы, предрекшую мне смерть в сумасшедшем доме, среди чужих людей, забытую сыном и внуками.

ЖЕНЩИНА БЕЗ ЛИЦА

Заходите, детки, заходите! Родик, что ты такой несмелый? Заболела я, внучата мои, второй день с постели не встаю. Спасибо, Саша вчера навестил, два ведра воды принес, картошку пожарил, а то и не знаю, что делала бы. Одинокому человеку всегда плохо.

А прошлую ночь мама Лиза – покойница – в дом приходила. Слышу во сне: дверь скрипит. Открываю глаза, а мама Лиза стоит возле кровати, говорит:

«Пойдем, доченька!». Начала подниматься, а потом опомнилась и обратно легла.

Мама Лиза еще раз позвала и ушла. «Слава Богу! – думаю. – Поживу еще».

Понимаю, почему приходила: узнала, что я письмо нашла. Старый письменный стол треснул, пыталась его починить, и случайно потайной ящик в столе обнаружила: в нем письмо и лежало. Я. конечно, его прочитала, хотя и не мне адресовано. Странное дело: отца полгода как похоронили, а мама Лиза письмо ему пишет. Я из письма многое поняла и вам хочу прочитать: события, в нем изложенные, нашего рода касаются. Только тихо сидите, не толкайтесь и мне не мешайте.

«Володенька, Володенька, как тяжело без тебя, мой милый! В каждое завтра, как в пропасть, заглядываю, боюсь в беде оказаться и одной от нее не избавиться.

Как мог ты меня оставить, обещавший, что навсегда вместе?! Помнишь ресторацию на Васильевском острове: ты уговаривал остаться, не ехать в Париж, твердил, что родителей и Родину не выбирают, и Россия жива, пока есть люди, которых она воспитала. А потом – страшные времена нищеты и бегства от смерти, и вечер после похорон Олечки, когда ты просил прощения: что ошибся, и Россия – это Москва и Петербург, остальное – не наше, чужое. Помнишь мои слова, которым ты не поверил, что я горжусь нашим выбором и тем, что наши дети и внуки будут говорить на языке отечества? Володенька, я семейные корни лишь сейчас почувствовала, и сладость хлеба, потом своим пропитанного, ощутила, – это голову кружит сильнее, чем шампанское и созерцание Темзы. Наш род в труде, а не в покое счастье находит, и девиз на гербе графов Мудраков «Не победа, а битва» с кровью, как наследство, передается.

«Вместе с проклятьем Серафима» – добавишь ты и я, как всегда, замолчу. В роду две линии идут: одна светлая, на спасение от нечистой силы настроенная, другая – ведовская, чарами проклятье поддерживающая. Мою бездетную сестру – колдунью еще до революции серебряной пулей убили, а я осталась, и теперь в своих детей всматриваюсь: кто по какой дороге пойдет? Светлая – это Лидочка, не сомневаюсь, а темная… Сначала на Олечку думала, а после ее смерти на Дашу мысли падают. Гриша – он в стороне, кроме книг, ничего не видит. А больше в нашей семье никого нет: ни родных, ни приемных.

Снова пишу тебе, Володенька. Вспомнила о беде – и она в окно заглядывает.

Лида у нас заболела: да такой болезнью, что врач теряется. Лоб горячий, от еды отказывается, бредит и меня за руку держит, не отпускает. Дашу послала, чтобы знахарку Пелагею привела: вдруг сглаз или порча?! Пелагея посмотрела и говорит: «Знаю, как Лиду любишь, но это не колдовство, а судьба. Разве что, если хочешь, на другого ребенка попробую перекинуть. Выбирай: Гриша или Даша?»

– Даша – отвечаю, – а что еще говорить? – а на сердце так тяжко, словно Сизифов камень толкать заставляют.

– Это для рода нужно – себя успокаиваю. – Чтобы светлая линия не прервалась.

– Хорошо, – Пелагея поднялась и к двери направилась – Где живу – знаешь.

Придешь к полуночи: без твоего материнского слова заклятье не закрепится.

День провела, будто в аду. Гляжу на Дашу, на Лиду – и слезы градом катятся.

Даша волнуется, обнимает меня: «Мама, что с тобой, мамочка», а я остановится не могу. Сбегала в ларек, на последние деньги купила, что повкуснее, Дашу кормлю.

Она отказывается, не понимает, Лиде и Грише все относит. А я ее есть заставляю.

Уложила детей спать, а когда время к полночи приблизилось, к Пелагее отправилась. Как-то свыклась уже, что сделать придется, и даже радоваться начинаю, что Лида выздоровеет.

Ночь – как по заказу: тихая, августовская. Луна о своем думает, звезды друг дружку на землю выталкивают, белыми полосками небо расчерчивают. Прошла мост – речка журчит, спросить о чем-то хочет, – отмахнулась от нее, перекресток миновала и к Пелагеиному дому свернула: стоит пригнувшись, словно филин настороженный.

Пелагея иконы из комнаты убрала, ветками ивы окна занавесила и над каким – то варевом в котле колдует.

– Садись рядом, – приказывает. – Через полчаса все закончиться.

Открыла книгу и нараспев заклинания читает. Я робкой никогда не была, всего повидала, а тут страх за горло схватил. Тени над котлом мелькают, в чудовищные картины сплетаются, звуки ужасные раздаются. А потом лист синего пламени засверкал и Даша в нем показалась.

– Ну! – Пелагея толкает. – Говори свою волю.

– Не могу! – вдруг из меня вырвалось. Вскочила и ногой по котлу ударила: на пол все опрокинулось, комнату дымом заволокло и огонь вспыхнул.

– Дура, что наделала?! – Пелагея кричит, – Это адское пламя, его ничем не успокоишь!

И тут мне слова на ум пришли, словно шепнул кто-то: произнесла их и пламя исчезло, а дым через открывшуюся форточку вылетел.

Пелагея упала на табуретку, сидит, меня рассматривает:

– Я уже с жизнью прощалась, – спокойно так произносит. – Совсем ты, Лиза, шальная: радуйся, что с заклинанием повезло. Кстати, откуда оно: впервые о таком слышу?!

– Не знаю, – бормочу растеряно. – Тебе не кажется, что кто-то вместо меня все делает?

– Вряд ли: я бы почувствовала. – Пелагея с сомнением покачала головой. – Хотя история странная: напрасно я с тобой связалась. А что теперь: Лиде неделя осталась, не больше!

– Буду думать – отвечаю. – Знаешь, Пелагея, все-таки судьба – это воля Бога, а то, чем занялись, на убийство похоже».

Пелагея пожала плечами: «Тогда жди Женщину без лица. А пока уходи: мне в комнате до утра работы хватит!

Выгнала, и плату взять отказалась.

Переспала, корову подоила, свиней, кур и гусей покормила, и возле Лидиной кровати замерла. Лицо у дочки воспаленное, дышит тяжело, глаз почти не открывает: «Боже, – шепчу, – как тяжко ты наш род наказал!»

Даша поднялась с постели, зевает: «Мама, такой сон страшный снился!»

Сверкнула на нее глазами:

– Хозяйством займись, у меня руки совсем опустились.

Послушалась, побежала. Гриша в школу ушел, а я сундучок старинный с родовыми документами открыла. Когда ежовщина началась, я документы о дворянском происхождении сожгла, а письма и рукописи сохранила, – и стала просматривать: вдруг на нужное заклятье наткнусь! Кое-что высветилось: пусть и сомнительное, но позволяющее мыслям в мостик надежды выстроится.

Володенька, я помню, что ты когда-то рассказывал. Смерть – санитар земли, периодически очищающий поле жизни от дряхлеющих, больных или заблудившихся поколений. Она не от Света и не от Тьмы, она сама по себе: проводник душ в астральный мир, выбираемый человеческими делами. И план спасения дочки был рассчитан мной на краткий миг, когда Смерть общается с Хранителем судьбы, поскольку без его согласия она не заберет душу из тела.

К Пелагее сходила, ее книгу заклинаний прочитала. Знание – как гардероб с одеждой: никогда не знаешь, по какой погоде что пригодится, – чем больше его накапливаешь, тем удобнее жить получается.

Суечусь возле Лиды, а той хуже становится. Врач ходить перестал, да я и не зову: понимаю, что бессилья стесняется. Хозяйство забросила, Гриша и Даша словно бездомные, бог знает чем занимаются. Даша кота с помойки притащила: рыжий, худющий, орет по ночам, – хотела выбросить, но посмотрела, какой несчастный и перепуганный, и жалко стало. Теплой водой вымыла, покормила, – и не возразила, когда возле Лиды пристроился. Домашние животные не только для радости, но и для пользы даны: собаки энергией хозяев подпитывают, а кошки болезненные токи забирают. И Лиде легче стало: обняла Рыжика и уснула под его мурлыканье. Бедная моя девочка, кровиночка ненаглядная: свою бы жизнь вынула, только бы тебе остаться!

Женщина без лица недоступной слыла, ничьей воле не подчинялась. О ней говорили много, а знали мало, и страх перед ней был такой, что словами не передать. Находились смельчаки, на рандеву напрашивавшиеся, но их за своеволие не любили и даже церковь вне кладбища хоронила. Слышала я, кое-кто в прятки с ней играть пытался, но в основном, кто к Женщине без лица обращался, на колени падали и пощады просили. Но в эту очередь я не торопилась: понимала, что собеседника уважать должны, иначе разговор не получится..

В то утро я до рассвета встала. Помолилась святым и заступникам, живность накормила, в доме убралась, Гришу и Дашу к друзьям вытолкала, велела до вечера не появляться. Посидела, отдохнула и снадобье, вечером приготовленное, приняла: оно астральный мир позволяло видеть и с его обитателями общаться. Я этот рецепт в рукописи графа Мудрака обнаружила, но не слышала, чтобы им пользовались, – и поняла, почему, увидев преображение знакомого мира. Краски исчезли и в прозрачной пустоте замерцали сущности предметов – они, оказывается, даже у камней были. Растерялась вначале, не могу понять, что есть что; но приноровилась, даже ходить, не натыкаясь коленками, смогла. Вышла во двор, села на лавочку, жду. За Лиду не беспокоилась: возле ее кровати еду и прочее еще раньше поставила. Час пролетел, два – калитка в воротах распахивается и Женщина без лица входит. В отличии от астральных сущностей, одежда ее всеми красками играет: сапожки красные, сафьяновые, юбка с блузкой узорами расшиты, венок из живых цветов черноту волос оттеняет. Вот только лица не видно, какое-то меняющееся, с непонятным возрастом: то древней старухи, то девочки, то зрелой женщины. Идет к двери, на меня внимания не обращая, и тут я восклицаю:

– Постойте: разговор есть!

Остановилась, смотрит:

– Ты меня видишь? Ах да, конечно.

Подошла и сердито так:

– Чего хочешь? Учти: я тороплюсь.

– Разговор для троих предназначен: Хранителя судьбы подождать надо.

– Войдем в дом: он там.

Зашла в комнату, я за ней. Сидит на кровати возле Лиды молодой парень в белом костюме и меня разглядывает.

– Мы слушаем, – Женщина без лица поторапливает.

Собралась заговорить – и чувствую, как астральный мир исчезать начал: действие снадобья заканчивается.

– Умоляю, – прошу испуганно, – давайте в обычный мир перейдем.

Женщина без лица отрицательно головой покачала, отвернулась и к Лиде направилась: я прыгнуть на нее собралась, чтобы от Лидиной кровати оттащить, но тут парень поднял руку:

– Выполним ее просьбу!

И тот час все вокруг привычными красками заиграло. Парень как сидел на кровати, так остался сидеть, а Женщина без лица в старуху превратилась: злую, страшную, глаза словно омут – так и тянут окунуться и в нем остаться. Совсем загипнотизировала, но тут Рыжик о мои ноги тереться начал, я и отвлеклась. Лида спит, в комнате тихо: я для старухи стул поставила и сама на табурет уселась.

Ты помнишь, Володенька, в Смольном у меня всегда «отлично» по логике выводилось. Преподавателем у нас Яков Брунс был, из остейзских немцев: он многому меня научил.

– Я сейчас не как мать, а как старшая в роду говорю. – начинаю спокойно

(«Чем сильнее отвлечешься от предмета спора, тем лучше будешь его видеть» – с этой аксиомы Брунс когда-то начинал свои уроки) – Назначение рода: продолжить себя в будущем, а вы нас этого лишаете. Забирая Лиду, вы светлую линию в роду зачеркиваете. Почему?

«Чтобы противник прислушался к твоим словам, задай ему вопрос – объяснял Брунс – Это – единственная возможность заинтересовать его предметом спора, если спор изначально ему неинтересен».

Парень, до этого равнодушно смотревший в окно, повернулся ко мне, а старуха, не скрывая пренебрежения, бросила:

– Возвращаю вопрос: родов на земле миллионы. Почему к вашему должно быть особое отношение?

– Особенным нас сделало проклятие Серафима. Если от него отталкиваться, то Лидино поколение седьмое по счету: проклятье на нем завершиться или начнется заново.

– Чего вы требуете? – спросил парень. Голос у него оказался звучным и мелодичным.

– Равенства возможностей. Дайте Лиде полную жизнь, не обрывайте в малом возрасте. Сопоставимость светлой и темной линии подведут итог родовой судьбы, – и единственная надежда на то, что светлых дел окажется больше. Третий век мы живем на пределе сил, зная, что тяжелые ситуации вы, Высшие силы, не облегчите, а ухудшите. Но сейчас испытание, которое мы не выдержим.

– Не спешите с обвинениями – предостерегающе поднял руку Хранитель. – Сотворенное вами заклятье обязывает нас выслушать, но не прислушаться. Не сваливайте на нас то, что должны сделать сами. Помните Олину гибель?

– Конечно! – насторожилась я.

– Ее выбор спас всех вас, потому что в ту ночь из развалин должен был по судьбе выбраться только один из семьи.

Если Хранитель хотел меня ошеломить, то цели достиг. Я растерянно замолчала, возвращаясь мыслями в ту страшную ночь, потом опомнилась: «Об этом – потом. Главное – сегодняшнее».

– Спасибо за эти слова, но они обращены к прошлому, а я забочусь о будущем.

Вы оставите Лиде жизнь?

– Нет ничего отважнее глупости – хмыкнула Женщина без лица, обращаясь к Хранителю.

– Вы нас не убедили, Елизавета Январовна! – с сочувствием сказал Хранитель.

– Вы не все знаете и во многом ошибаетесь, но главное в том, что Лидина смерть предрешена судьбой, и не мне, и не ей – Хранитель кивнул головой в сторону Женщины без лица – ее изменять. У нас нет права на корректировку судеб, мы исполнители, а не законодатели.

– Надежды нет? – глухо, с отчаянием, спросила я.

– Нет – старуха начала расплываться, превращаясь в полоску тумана, то же самое происходило с парнем. Я сидела, растерянно глядя на то, что осталось от моих недавних собеседников, потом посмотрела на проснувшуюся и заметавшуюся со стоном Лиду – и залилась слезами.

– Остановитесь! – вдруг прозвучал громкий и ясный голос. – Дайте ей надежду!

В комнате сверкнул странный свет, напоминающий сплав солнечного с лунным. Вновь видимые Хранитель судьбы и Женщина без лица стояли возле Лиды и с изумлением смотрели туда же, куда и я: на Рыжика, превратившегося в ангелоподобное существо.

Несколько секунд в комнате царила абсолютная тишина: потом Женщина без лица и Хранитель судьбы покорно склонили головы и исчезли; пропал и тот, чье имя осталось неизвестным.

– Мама! – вдруг позвала Лида. – Что случилось, мама?!

Усевшись на кровати, Лида растерянно оглядывалась по сторонам. Я подошла и положила ладонь на ее лоб. Температура оказалась нормальной, болезнь отступила.

Так и закончилась, Володенька, эта история. Вспоминая ее, радуюсь за Лиду, за наш род и пытаюсь понять слова Хранителя судьбы, утверждавшего, что я ошибаюсь. Кого он имел в виду: Лиду? Он ведь не прав, Володенька?!»

Что, детки, притихли! Интересно, не правда ли?! Жизнь – череда поступков: совершаемых или пропущенных, и усилия сегодняшнего дня создают завтра, в котором мы проснемся. Живите отважно, избегайте страха и лени, и никогда не отказывайтесь постучать в дверь, куда надо войти. Даже если вас там не ждут.

СКАЗАНИЕ О ВЕЧЕСЛАВЕ МУДРАКЕ

СКИТ

Лес кричал страшными голосами, выталкивая из темноты ужас полуночных рассказов. Сверкнувшая молния высветила лесную тропу и Вечеслав обрадовался, заметив впереди поляну – большая часть пути пройдена.

– Бесовский лес, – оглянулся Вечеслав. – Не зря нам говорили.

– Не поминай нечистого всуе, – предупредил Серафим, стараясь не отстать от широко шагавшего Вечеслава. – Накличешь.

Вячеслав знал, что младший его на год девятнадцатилетний Серафим почти пять лет пробыл в Афонском монастыре, а до этого, как и Вечеслав, учился в Киевской Могилянской академии. Вечеслав жил затворником в келье Секульского монастыря, откуда его вызвала грамота Киевского митрополита, велев прибыть в Митрополянский скит: обитель, расположенную в чаще леса, прозванного народом «Темным». Три дня назад, заночевав в Марфином монастыре, Вечеслав встретил направлявшегося в скит Серафима и предложил идти вместе.

Вот и поляна. Подождав отставшего Серафима, Вечеслав сделал шаг и замер: на противоположной стороне находилось нечто, представляющее опасность.

– Разбойники? – Вечеслав покачал головой: таившееся впереди зло отношения к человеку не имело.

Стоявший рядом Серафим начал креститься и бормотать молитвы. Словно в ответ в метрах двадцати от иноков засветилось синим светом перевернутое с ног на голову громадное изображение креста.

– Господи, помилуй! – ахнул Вечеслав, творя охранительную молитву. Бывший его наставник в Секульском монастыре, отец Нестор, рассказывал, что встретившие Символ Ложной Веры обычно погибали – физически или духовно.

Воздух вокруг них уплотнился, потяжелел и незримая сила начала вдавливать иноков в землю.

– Преклони колени, уверуй – и спасись! – раздался звучный голос. Сияние креста усилилось и стало нестерпимым.

– Изыди, проклятый! Не поддамся! – задыхаясь, крикнул Вечеслав, стараясь удержаться на ногах. Мышцы тела, казалось, лопнут, не выдержав напряжения, а он провалится в преисподнюю.