Текст книги "Последний парад"

Автор книги: Вячеслав Дегтев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

АЗБУКА ВЫЖИВАНИЯ (Памятка)

Андрей, сын мой! Ты вступаешь на арену жизни, где тебя не ждут, где никому не нужен и только раздражение будешь вызывать и антипатию, порой самим лишь фактом существования. Каким бы аскетом ни был, ты все равно будешь посягать на чье-то жизненное пространство. Благодаря мировым архитекторам жизнь наша сейчас аховая – это грязный, отнюдь не ароматный поток, этакая Клоака. Грязевой сель антагонизмов. Адовый этот ассенизаторский поток имеет свойство аннигилировать-растворять в себе все живое и сложное, – это едкая, активная среда. А потому, чтобы жить в этом амбре, нужно создать вокруг себя защитную оболочку, этакую капсулу, некий кокон, альянс апологетов, если угодно, который бы защищал от внешней, едкой, повторяю, среды. Что-то вроде Наутилуса. Субмарину со своими законами, со своим уставом. Куда будут допущены только избранные. Тобой избранные адепты. Итак…

Будь всегда самим собой. Будь терпим к чужим слабостям, свои же искореняй безжалостно. Не ищи людского понимания, тем более объективного. Не рассчитывай, что тебя будут оценивать объективно. Запомни: ложь – это правда других, а чужая правда – это удобная, приятная для них ложь. То, что ты считаешь объективной оценкой, это всего лишь твое желание, чтобы так считали окружающие. Но что для одного благо, то для другого смерти подобно. И тебя будут оценивать с точки зрения своих, чаще всего банально-шкурных интересов и по шкале своего понимания о благе. Благозвучным словесам о благородстве и возвышенных благообразных целях не верь. Сам не болтай о благородстве, лучше постарайся быть благородным без бахвальства.

Во всем всегда вини себя. В институт не взяли – виноват сам: неважно подготовился; если б ты был первым по знаниям, никакие экзаменаторы-взяточники не посмели бы вкатить тебе "пару". Вышла возлюбленная замуж за другого – виноват сам: не ту выбирал, а тому вахлаку – посочувствуй. Верить другу перестал – виноват сам: не с тем водился. Воздавай каждому должное: не возвеличивай ничтожество, даже если тебе это выгодно; великого не унижай фамильярностью – тем самым ты лишь уронишь себя в его глазах. Врачам не верь; большинство врачей – это вчерашние студенты-троечники, открывавшие учебники за пару часов до экзамена. Научись врачевать себя сам.

Говори по делу и кратко. Говори суть, не разглагольствуй. Говори, когда спрашивают, и не лезь с советами, даже если они и не глупые. Помни, что глупцы гневливы и горделивы, потому гони от себя гнев и гордыню.

Довольствуйся малым. Доведи потребности до минимума, и у тебя будет все необходимое. Дави в себе стяжателя. Помни древнего мудреца, сказавшего о рынке: "Как много на свете вещей, которые мне не нужны!" Держи людей на дистанции – больше будет уважения. Не давай повода ищущим повода, поэтому не заводи слишком доверительных отношений. Деньги не презирай, но и не будь их рабом-данником. Деньги не всегда дьявол. Но и не всегда друг. Относись к ним индифферентно.

Евангелие учит любить всех, в том числе и врагов. Это все равно что отапливать белый свет или наполнять бездонную бочку. Гораздо естественней, утверждаю еретическую мысль, любить друзей и близких. Незачем уравнивать родную мать с последним убийцей-душегубом. Итак, люби близких и будь с ними честен. Пусть у вас будут единые помыслы и устремления. Одному в жизни тяжко, как сказано поэтом, "каждый сильный ему господин и даже слабые, если двое". И вообще, единица – это почти что ноль.

Ёрников сторонись. Это люди злые и ехидные. Ёрничает человек обычно от внутреннего дискомфорта, он не изольет на тебя елей, он выплеснет на тебя черный свой яд. Такой не принесет тебе отдохновения, и у тебя никогда не екнет сердце от счастья общения с ним, зато частенько будет ощущение – что ты сел на ежа – от его беспрестанного ехидства.

Живи по средствам. А потому не занимай денег. Сам же не зажимай, если просят взаймы – дай, но единожды и ровно столько, чтобы смог безболезненно перенести невозврат долга. Если должник не отдал в срок – безжалостно вычеркни, выжги этого человека из своей жизни, это сорняк, вон его с пажитей души твоей. Живи своим умом. Не жди, что придут и что-то предложат – еще ни одна гора не пришла к Магомету.

Злорадствующих и злословящих злопыхателей избегай. Сам не злорадствуй и не злословь. С теми, кто злорадствует над кем бы то ни было, особенно злословит за глаза, не поддерживай с теми контактов. Злословя, человек в момент злорадствия, показывает истинное свое злое лицо злопыхателя, свою завшивленную изнанку, так же позлорадствует когда-нибудь этот зложелатель и над тобой. Рви со злыднем безвозвратно. Лучше иметь мало друзей, зато друзей, а не назойливых "знакомых". Здоровайся со всеми, даже с теми, кто с тобой не здоровается, – тем самым ты унизишь его, даже не намереваясь этого делать. Знай во всем меру; ничем не злоупотребляй – зачем тебе умирать не в свое время?..

Избегай поучать кого-либо, даже если и требуется. Умный в этом не нуждается, а дурак все равно не поймет. Иди своим индивидуальным путем. Избегай натоптанных троп. Если за тобой повалила толпа – значит, путь изначально избран неверный. Ничего выдающегося на нем не ждет, срочно меняй путь, ибо истину обретают лишь одиночки. Если твои идеалы стали исповедовать многие, а идеи сделались "модны", значит, в этом есть удобная для толпы ложь. Толпа не изменилась с древности: она так же избегает суровых истин и все так же верует в красивую ложь. Красивые, хотя и извращенные иллюзии ей ближе, чем неприглядные истины. С подозрением относись к излишне изобретательным идеям, внимательно изучай заманчивые предложения – тут всегда какой-нибудь подвох, какая-нибудь игра, ибо бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловках. Лучше быть недооцененным изначально испорченной нашей инфантильной интеллигенцией, чем захваленным, пусть даже и заслуженно. Индифферентно относись к так называемому успеху, ибо ранние почести искривляют, а порой изламывают жизнь.

Комфорт развращает. Бойся комфорта. Не давай комфорту приручить себя. Помни, что тело съедают сласти, а душу – страсти. Ограничивай себя во всем, и тогда поймешь, что главное в жизни – простота, ясность ума, душевное и физическое здоровье, и тогда смысл жизни окажется в самой жизни. Остальное все – суть блуждания воспаленного, неудовлетворенного, праздного ума некультурного, ибо культура есть система запретов. Как самые изысканные кушанья неизбежно портят фигуру, так комфорт убивает порывы души. Бери пример с предков наших: они крепко держали в руках копья и мечи обоюдоострые и крушили врагов окрест; они крепко стояли на кремнистом, каменистом пути и были счастливы в воинственной простоте своей. Карнеги не читай. А если кто подарит этого конформиста – повесь в сортире на гвоздь.

Люби тех, кто любит тебя. Будь благодарен им за их любезное к тебе расположение. В общении с ними пусть голос твой будет кроток и ласков, преисполнен любви. Если что-то обещал близкому человеку, выполни обязательно, с лихвой. Людям, близким тебе, делай подарки, приятные сюрпризы. Говори им комплименты. Не лицемерь с ними. Хвали их, это будет приятно не только им, но и тебе – лицезреть их ликующие глаза. Говори друзьям любезности – но только друзьям! – и не захваливай, иначе похвала твоя превратится в лесть и ничего не будет стоить. Не говори друзьям лживых слов, пусть слова твои будут прямые и правдивые, и чтобы притом сквозила в них любовь. Помни, что нас любят те, кого любим мы.

Мирись первым. Но не унижайся. Если твоей протянутой рукой манкируют -больше мира не ищи. Пусть помирит вас Бог. Не бойся умереть – это всего лишь миг. Не относись к жизни слишком серьезно – все равно выйти живым из этой игры еще никому не удалось. Поэтому живи так, как будто каждый день последний, это придаст твоему существованию особую окраску. Если хочется насладиться местью – мсти, коли не можешь простить.

Никогда ни о чем не жалей. Не оглядывайся на упавших, иди вперед, но помни, что вершина – это начало спуска, а чья-то смерть – это всегда продление чьей-то жизни. Научись отделять тщеславие от честолюбия, это разные вещи. Научись жить настоящим; пусть будущим живут сумасшедшие и "поэты", а глупцы вздыхают о прошлом; ты живи настоящим, ибо только текущее мгновение и есть жизнь, вся природа так живет, и будь адекватен вызовам времени. Не задумывайся о дне завтрашнем и ничего дольше суток не планируй, ведь все дела делятся на две категории: одни можно не делать, а другие делаются сами. Никогда ни у кого ничего не проси. Нужен станешь – сами найдут и дадут. Если же нет – сколько б ты ни просил, не получишь того, что нужно. А если и получишь, то в итоге окажется, что потерял гораздо больше. Самое лучшее – обставить дело так, чтоб принесли желаемое, да еще и благодарили за то, что принял, – в этом мудрость. Не играй в лотереи. Я еще не видел выигравшего, зато проигрывают все – в этом смысл лотереи. Не участвуй ни в каких конкурсах и викторинах, не теряй времени. Все места и призы там распределены еще до открытия викторины.

О планах своих помалкивай, ибо опыт учит, что мозги человеку даны, чтоб скрывать свои мысли. Поэтому не озлобляй против себя людей, не показывай им свой ум. Если же не в твоем обычае держать язык за зубами, тогда лучше говори ошеломляющие общество глупости или общие слова – люди снисходительны к ограниченным и не принимают их в расчет, они очень быстро охладеют к тебе, – ты же осторожно и осмотрительно делай свое дело. Лучше прослыть дураком, чем быть им. Не очаровывайся сам и старайся не очаровывать других; люди легче прощают предательство, чем разочарование. Относись ко всем с уважением, даже если человек недостоин уважения, все равно говори ему "вы" – это возвысит тебя в глазах тех, кто ему "тыкает". Обливайся каждое утро ледяной водой, и визиты к врачам сведешь до минимума. Объять необъятное не пытайся – хотя стремиться к этому надо, – но каждый день обязательно делай одно, всего лишь одно дело, направленное на перспективу. Одно, но каждый день! И вскоре ты обойдешь сверстников. В общем, строй, что построится, а там посмотришь, что получится. Опасайся "общечеловеков".

Презирай врагов своих. Их не должно для тебя существовать. Будь выше их злословия. Помни: собаки лают, караван идет. Ни в коем случае даже не пытайся любить их. Не верь в то, что тебя они простили. Сам не прощай обид, всегда "плати по счетам", иначе об тебя будут вытирать ноги все, кому не лень. Добряков в жизни не уважают, на них воду возят, иногда в прямом смысле. Помогай друзьям. Поддерживай в спорах друга, даже если он и неправ, – иначе друга потеряешь. В спорах с нацменами поддерживай единоплеменника, даже если он и несимпатичен тебе. Даже если он – враг. Все-таки перед чужаком – это родная кровь. Тебе не простят "объективности" ни те, ни другие. Никогда не заигрывай с врагами твоих друзей. Помни, что враг друга не может быть твоим другом. С предавшими друзьями расставайся легко и не сходись больше. Порванную бумагу как ни склеивай, все равно останется рубец; лучше поискать новый чистый лист. Даже тех, кто приполз к тебе на брюхе после разлада, не подпускай второй раз близко, ибо людям свойственно помнить старые обиды, – для этого почитывай иногда эту "памятку". Презирающих тебя – презирай.

Развей в себе способность взирать на жизнь отстраненно. Будь равнодушным прохожим, учтиво-рациональным. Старайся поменьше привязываться к чему бы то ни было, не будь рабом никаких идей. Тогда не получишь разбитых надежд. И в душе не будет разлада. И ни в чем не разуверишься. Разбивай иллюзии сам, и тогда не будет ежедневных трагедий. Подходи к жизни разумно, а потому не развратничай – иначе будешь работать на аптеку. Расчетливо распределяй силы и не рассчитывай на то, что тебя будут помнить через сто лет. Даже если и будут, то какая тебе от того радость и польза? Радуйся розам в росе, радуге, румяному карапузу сейчас. Помни, что рая нет. Как, впрочем, и ада. Однако не забывай, что ты – русский.

Сохраняй самоуважение, но гони от себя спесь. Сохраняй своеобразие в поведении и в мыслях, чтоб нельзя было тебя "просчитать". С одним и тем же человеком не делай дважды одного и того же дела. С неприятными, злыми людьми не общайся, не будь близок, не дели стола и крова, – все это рано или поздно, но выйдет тебе боком. Старайся не спорить. В спорах не рождается никакая истина, спор хорош лишь тем, что улучшает пищеварение; в споре ты проговариваешься и раскрываешься, сам того не желая. Помни, что так называемые добрые люди слывут в свете как слюнтяи, недаром классик снисходительно сказал про таких: "Хорошие люди редки в мире, как фальшивые деньги". Мир же по своей природе суров и склоняется только перед силой в виде власти, денег, влияния, авторитета, иногда в виде интеллекта. Старайся быть сильным хоть в чем-то, помни, что у слабого нет друзей. Соучастия и понимания не жди, не тешь себя самообманом, скорее всего не дождешься. От экзальтированных субъектов с сияющими глазами держись подальше. Старайся удерживаться от связей и с сумасбродами: это шизоиды или просто сумасшедшие, и ничего, кроме лишних проблем и дурной славы связи эти не принесут. Помни: лучше потерять с умным, чем найти с дураком.

Ты явился в этот мир незваным и нежданным, проживешь жизнь неизвестным и никому неинтересным и уйдешь в небытие неоплаканным. Трагичный изначально, мир наш даже не заметит твоего исчезновения. А тот, кто заметит, внутри себя инстинктивно порадуется: пока не я!.. Так что воспринимай тривиальность, бессмысленность и трагизм своего существования как должное. Тебе должно быть все равно, как тебя будут хоронить: в простом гробу или на орудийном лафете. Вместо тебя не умрет никто, каким бы заслуженным ты ни был. Смертью и забвением кончают все, какими бы талантами ни обладали, и никто пока участи этой горькой не избежал. Поэтому цени жизнь, пока теплый, и не думай, что будет, когда станешь холодным.

Учись терять. Вся жизнь – это сплошная цепь потерь. И чем будешь старше, тем убыли станут увеличиваться, а уроны будут убийственней. Научись держать удар. Уступки свои оправдывай как-нибудь, чтоб не мучили угрызения совести, и старайся утешиться чем-нибудь другим. Учись ждать. Но не пережидай. Когда подворачивается удобный случай, не упускай. Лучше сделать и потом жалеть, чем жалеть, что не сделал. Будь удальцом, устремляйся прямо к цели; нужно – ломись, несмотря ни на какой ущерб. Упустишь момент -бывает, упустишь саму жизнь. Каждому человеку в жизни хоть раз улыбается удача, надо только успеть ухватить эту птицу за хвост. Будь упрямым, но не "упертым". Уходя – уходи без сожалений. И помни, что успех – величайший в мире оратор.

Философы древности предостерегали учеников от женщин. Говорили, что женщина-фатум горше смерти, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы. И это, как говорится, неопровержимый факт. Итак, не люби женщин. Если не можешь не любить, то хотя бы не расточай ей фимиам, не создавай из нее фетиш, ибо феерия сразу же сменится такой кабалой, по сравнению с которой римские галеры покажутся раем. Не откровенничай, а тем паче не философствуй с женщиной. Если женщина перестанет сплетничать и приохотится философствовать, тут не откупишься даже норковой шубкой. Если не можешь удержаться от фрондерства, то не говори хотя бы главного или сведи разговор на финише к какой-нибудь фривольности. Она из всей твоей филиппики зафиксирует в памяти именно этот забавный пустяк.

Ходи прямыми путями. Будь хозяином своей судьбы. Не давай сбить себя с пути, а потому не верь хлюстам-агитаторам, каким бы сладким хором они ни пели: "халва!" – во рту у тебя не станет слаще. Помни, что все самые хваленые идеологии – суть исторический хлам, все они призваны хлипкими заплатками всевозможных хламид прикрывать бездонные хляби на месте давно разрушенного храма. Нет на свете никакой, самой величайшей и благороднейшей идеи, ради которой стоило бы ставить на кон свою жизнь, пусть даже самую ничтожнейшую на чей-то холодный взгляд. Они будут произносить храбрые словеса, воздымать красивые хоругви с правильными девизами, а умирать за эти химеры в предсмертном хрипе придется тебе. Лишь Родина – не химера…

Цель выше и дальше. Пусть цели твои будут величественно-царственными. Будь цельным, не разменивайся на мелочи. Цени тех, кто истинно ценен. Старайся пахать по целине или хотя бы поперек борозд. Никогда не целуй руку, если хочется укусить или оцарапать. Не злоупотребляй цитированием, даже умных мужей, помни, что цитаты – это цивилизационные цепи для мозгов, -старайся сам оставить после себя цитаты. Помни, что и цинизм в меру -ценен.

Человек одинок изначально. Воспринимай это как данность. Не надейся на чудо, оставь это глупцами и чудакам, будь готов к тому, что проживешь жизнь непонятым и умрешь непризнанным, и это не должно тебя чересчур огорчать: смерть и забвение неизбежно уравнивают всех. Потому всякое честолюбие и чванство пред чертогом вечности – чепуха и чушь. Черновиков у жизни не бывает, есть только чистовики, живи набело, а значит, живи честно.

Шагай по жизни широко, и не бойся порвать от таких шаганий себе штаны. Не шарахайся в шоке от всяких шавок – такие, даже башковитые, не вызывают из-за своей трусости доверия. Попусту не шуми, но старайся делать так, чтоб шум после них появлялся в обществе и прессе, а не у тебя в сердце.

Щадить себя – значит не любить себя. Не щади ни себя, ни других. Не будь щеголем и держись подальше от щеголих – одежда это не способ самоутверждения, а всего-навсего защита от холода. Нищим не подавай, не увеличивай число профессиональных тунеядцев; пусть добывают себе пищу, как и ты, – в поте лица своего. Не обижайся на тех, кто недооценивает тебя, быть может, своими щелчками и щипками они высекают из тебя искру Божью. Но если ударят по правой щеке, левую не подставляй, лучше ударь противника по челюсти, и не жалей потом об этом.

Этот мир несовершенный ничем тебе не обязан и ничего тебе не должен. Все мы, возможно, чей-то неудачный эксперимент, затянувшийся экспромт. Твоя жизнь – всего лишь случайность на пути моих поисков счастья, незаметный для природы эфемерный эпизод в безграничной эмпирике вариантов. Эклектичное соединение несоединимого, хаотичная эманация души и тела – вот суть человека. Мы все всего лишь этюды для какой-то эпохальной картины, которую никто из нас не увидит. А если увидит – не поймет. Поэтому будь эпикурейцем – бери от жизни лучшее и сейчас и не уподобляйся некоторым желтолицым эстетствующим носителям элегантных эспаньолок, которые, приходя на чужой ужин, не приносят с собой ничего, даже здорового аппетита. Который, кстати, вкупе со здоровым эгоизмом, – фундамент всех великих эпох.

Юлий Цезарь, создатель великой Римской империи, будучи юношей, страдал от того, что ничего еще не сделал для вечности. Не откладывай и ты на завтра то, что можно сделать сегодня. Подобно вышеназванному Юлию, один день в неделю воздерживайся от пищи – это полезно, и здоровье и юность преходящи в печальной нашей юдоли. В юности прелесть прежде всего в том, что всякий юнкер еще потенциальный генерал и всякий юнга – капитан в перспективе. Но время безжалостно воздаст каждому по заслугам. Дружи с юмором, но не юродствуй. Человек без чувства юмора неполноценен, это своего рода дальтоник.

Я поучаю тебя, сын мой Андрей, а в твоем лице и всех остальных своих детей, внуков и правнуков так яростно не потому, что пророк ярый какой-то идеи или ясновидец вдохновенный, вовсе нет. Я дошел до этих простых истин на собственном опыте и проверил их на собственной шкуре. И хочу, чтобы жизненное ярмо у тебя было хотя б чуть-чуть полегче. И потому даю эти советы, хотя сам не всегда следовал им. Итак, создавай свой Наутилус и плыви на нем по нашей жизни, похожей сейчас на Клоаку. И никогда не слушай – как не слушал я – ничьих советов. Это относится и ко всему вышенаписанному.

УКУС ГЮРЗЫ

Лет двадцать назад я написал нижеприведенный текст и назвал его «Укус гюрзы», но напечатать нигде не смог: в пяти-шести редакциях мурыжили по месяцу-другому, говоря потом что-то наукообразное о «художественности», «духовности», «нравственности» и прочей всякой ерундистике. Лишь один кто-то сказал по делу: конец, дескать, просчитывается… Но я-то уже и тогда знал, в чем главный недостаток: у меня не было ни «имени» тогда, ни опыта, ни связей, ни даже денег, чтоб поставить кому надо магарыч.

И пришлось переделывать этот текст и вставлять его отдельной главой в роман о Туркмении, который после то ли десяти, то ли двенадцати переделок все-таки вышел, но не принес ни славы, ни денег. Потом я перелопачивал его для издательства "Граница", под готовый договор, но началась инфляция, и к тому времени, когда роман был набран и нужно было переделывать договор под новые цены, жлобы-погранцы предложили за него сумму в половину полковничьей месячной зарплаты, – я порвал договор и швырнул клочки тем свиноводам в лицо. Набор рассыпали, и я с тех пор не верю ни в какую "офицерскую честь". Роман же валяется в двух-трех журналах, где его упорно обещают напечатать, но не печатают. Потому что он устарел уже тогда, когда еще только был написан. И устаревает с каждым днем все больше и больше.

Потому-то и не пишу я романов: уж очень быстротечна мимолетная жизнь наша изменчивая. Не угонишься.

Итак, роман лежит-пылится. Ждет, похоже, посмертного собрания сочинений. Но мне жаль кое-какие, особенно дорогие главы из него. Потому что откровенно описал там свою бестолковую, милую и не всегда праведную юность, и сейчас уже не помню, где правда, а где выдумка. И вот я выдергиваю одну главу и сейчас попробую продать ее как свежий рассказ.

Глава начинается с утра, хмурого, ноябрьского, в которое я познакомился с новой поварихой, которая, окликнув меня из-за раздачи, попросила помочь принести из подсобки кастрюлю с компотом. Я вылез из-за стола и вразвалочку, под завистливые взгляды дружков, особенно Игоря Чайболсона, пошел с ней в подсобку. Мне едва-едва исполнилось семнадцать, три месяца назад только закончил школу, но за те сто дней, что провел в этих песках, уже считал себя эдаким каракумским волком, пустынным барсом. Я шел за ней следом, отметив ее выпуклый, раздвоенный зад и длинные полноватые ноги, которые волновали меня всегда (впрочем, в том, старом варианте, об этом я не посмел написать, отделался общими, банальными фразами, типа: стройная, хрупкая, рыженькая, хотя на самом деле была она крашеная).

Потом там было о том, как понесли кастрюлю и девушка не удержала свою сторону, кастрюля опрокинулась, и компотом залило мне брюки. Она ойкнула, а я смутился. Она пообещала постирать. Я отмахнулся и поспешно, чтоб не видели ребята, ушел в общагу, переоделся в другие штаны и через минуту уже стоял на площадке перед столовой и ждал Абдулловича, с которым меня послали ехать на компрессорную станцию, отвозить краску. Покурил, пождал. Абдуллович не появлялся – ни сам, ни знаменитый его "Аполлон". Тут увидел, как через заднюю, неприметную дверь из столовой вышла давешняя рыженькая повариха с эмалированным ведром и стала отмыкать огромный ржавый замок, висевший на дубовой двери подвала; замок не отмыкался. Я знал, каким оригинальным способом он открывается, и потому подошел. Она мне улыбнулась (в прежнем варианте – диалог на полстраницы), пошутила: не страшно, ведь сейчас, мол, она и вовсе – с пустым ведром?.. Я отозвался: плевать! – поднял увесистый булыжник, два раза стукнул по замку, после чего ключ легко провернулся. "Ты не вор случайно?" – "Нет, пока только учусь".

Через четверть часа я уже знал, что новенькую повариху зовут Ирой, что фамилия ее, несколько странная для цвета волос, – Акопян; что живет она в Марах, у "Зеленого базара", а сюда попала из треста столовых, вместо "колхоза"…

– Эй, жених, ты, что ль, поедешь со мной? – раздалось неожиданно. – Я его час целый жду, а он с девушками-ревушками развлекается.

Перед столовой, на площадке, стоял пыльный грузовик, из кабины которого высовывалась стриженная под ноль голова Абдулловича; разноцветные глаза его – один зеленый, другой карий – были печальны и не гармонировали с остальным лицом, ужимками и вечной улыбкой похожим на обезьянье. Все звали его по отчеству потому, что от своего имени он приходил в бешенство. Когда-то отец назвал старшего брата Догнатием, а его – Перегнатием. (Кстати, на той стройке много было Фрунзиков, Энгельсов, Марксов, был даже один Микоян.) Старший брат спокойно относился к своему имени, младший же всячески игнорировал, и, видимо, в пику отцу, был тихим американоманом, что тогда, прямо скажем, не приветствовалось. Потому, похоже, и называл свой обшарпанный, латанный-перелатанный "ЗИЛ-157" "Аполлоном". Не греческого бога, о котором скорее всего и не слыхал, – американскую космическую станцию имел в виду, когда давал дребезжащей до последней железяки технике столь звучное имя.

По шоссе, до колхоза "Москва", неслись как угорелые. Абдуллович рассказывал анекдоты (почему-то все они были или про ишаков, или про хохлов), шутил, подтрунивал надо мной, что, мол, если придется выбирать между женщиной и ишаком, как говаривал мудрый и почтенный Хабиб-ага, выбирай ишака, – у меня же не шла из головы давешняя рыженькая повариха, стояли перед глазами полноватые ее ножки в черных волосках и оттопыренная пухленькая попка, – Абдуллович прошелся и на ее счет: под чей-то рост, мол, бабец, под чью-то шишку, – и балагуря так, почти не глядя на дорогу, крутил баранку. "Аполлон", будто с цепи сорвавшись, рыскал с одной стороны шоссе на другую и с ходу обгонял иногда по три машины сразу. Я тогда инстинктивно сжимался и судорожно хватался за пассажирскую скобу.

– Что? Страшно? – гоготал шофер. – А еще мужик-пужик!

За "Москвой" был колхоз "Ленинград". Пока доехали до "Ленинграда", два раза останавливали гаишники. Абдуллович без всяких разговоров совал им по трешке, и мы беспрепятственно неслись дальше. Нужно заметить, советской власти тут вроде как и не было.

Шоссе проехали быстро, я даже и не запомнил – промчались. За "Ленинградом" начинались пески. Свернули на колею, тут и пошло-поехало…

"Аполлона" бросало на ухабах, колеса буксовали в сыпучем песке, бочки в кузове катались, то и дело ударяя в борта. Абдуллович заскучал, даже "фонтанировать" перестал, и лишь кое-где, на такырах, твердых и ровных, как взлетная полоса, отводил душу, кочегарил на всю железку, и сразу же преображался, и опять из него сыпались анекдоты и присказки, и тут его имя вполне ему даже подходило. К счастью, такыры попадались редко…

Высунувшись в окно, я ловил раскрытым ртом прохладный от сырости ветер и улыбался беспричинно… Что может быть лучше плохой погоды?! – вспоминалась слышанная где-то или прочитанная когда-то фраза, и я впервые понял истинный смысл этой фразы, что действительно, как это хорошо, когда на дворе хмарь, из низкого, прохудившегося неба сыплется то сырая крупа, то полузамерзший дождь, на лужах крупные мурашки, а ты сидишь в сухой теплой комнате, в толстых шерстяных носках, и жарко горит печь, и пахнет хреном и сосновой живицей, а мать печет блины, и ты макаешь их в сметану. В самом деле, что может быть лучше?..

Ехали долго. Приехали на компрессорную станцию только после обеда, уставшие и голодные. Но отдохнуть – хотя бы просто перекусить – Абдуллович не дал: ноябрьский день – он и в Каракумах, как заячий хвост. Легко запрыгнув в кузов, он помог мне выгрузить бочки с краской. Обедать не стали, наспех пожевали кусок брынзы с хлебом – и обратно… Когда уже почти выезжали из поселка компрессорной станции, состоявшего из десятка вагончиков и двух бараков, из-за своей микроскопичности даже не имевшего названия, Абдуллович вдруг резко затормозил, выскочил из кабины и побежал навстречу какому-то человеку. Они долго трясли друг другу руки и говорили, говорили… Я ерзал на разбитом, с торчащим поролоном, засаленном сидении: уже пропали краски, все сделалось серым – и вагончики, и бараки, и пески, и чахлые кусты саксаула, – все приобрело невыразительный, грязно-серый цвет, вот-вот ночь навалится, а мы все еще не выехали даже. Неожиданно Абдуллович спохватился, оглянулся, вздрогнул, будто током его ударило, быстро попрощался со своим собеседником и залез в кабину. Я поинтересовался: кто это? Кунак, был ответ. Как это – кунак? Друг? Родственник? Нет, друг – это друг, а кунак – это кунак. Выше!

– Взял бы меня в кунаки, – пошутил я и осекся, встретив насмешливо-оскорбленный взгляд Абдулловича.

– Поехали… кунак-мунак!

Темнота наваливалась сразу, стоило Абдулловичу включить свет. Единственная фара "Аполлона", как глаз циклопа, выхватывала из черной монолитной горы желтый тоннель с едва заметной колеей на песке. Ехали почти наощупь. Абдуллович молчал – не до анекдотов стало. Я, поиграв мысленно с образом рыженькой поварихи, с ее ножками, грудью и со всем остальным (в старом, юношеском варианте были глаза, локоны и что-то еще – губы, что ли?), потихоньку задремал под монотонный гул двигателя, и мне то казалось временами сквозь дрему, что "Аполлон" – это батискаф, и плывем мы, исследуя дно мирового океана, и чудились в темноте огромные плотоядные глаза морских чудищ и всяких гадов; то грезилось, что едем на каком-то планетоходе по обратной стороне Луны, и кругом вечный мрак, то… Очнулся от громкой ругани. Машина буксовала, Абдуллович собирал и аллаха, и шайтана, но "Аполлон" не выезжал. Вдруг что-то затрещало сзади, двигатель взревел, все набирая обороты и набирая, и казалось, еще мгновение, и полопаются, разлетятся в куски цилиндры, и вдруг заглох. Абдуллович вскрикнул и, выключив зажигание, нырнул из кабины в непроницаемую тьму, пахнущую тертой резиной и горелым сцеплением. Через минуту он появился и сказал, что все, дескать, кранты, приехали, кардан полетел, и придется, видно, ночевать здесь, может, завтра, кто-нибудь подберет.

– А передний мост? – заикнулся было я.

– А-а… – отмахнулся Абдуллович, и я понял, что и на эту тему он не желает продолжать разговор.

– А если пешком?

– До шоссе километров десять. Пойдем лучше дрова ломать. Саксаул-максаул.

В кромешной тьме я ломал саксаул и клял про себя понедельник – невезучий день, клял безалаберность Перегнатия, клял его "Аполлон", нормальное состояние которого – неисправное, клял бригадира, которому взбрело на ум послать именно меня в эту дурацкую поездку. Себя поклясть не успел: в кустах вдруг зашуршало, зашипело, и я испуганно отпрыгнул – змея! Увидел, как что-то черное уползало от меня, и тут раздался крик: "А-а! О-о!".