Текст книги "Роман воспитания"
Автор книги: Вячеслав Букур
Соавторы: Нина Горланова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Света вошла в Зону вместе с героями и сейчас тоже спросила себя: какие у нее сокровенные мечты? У нее, Светы Ивановой, жены Миши и матери детей, и... и Насте не чужой... В Зоне герои должны по телефону сказать это сокровенное, а в жизни последние дни Света только то и делала, что говорила сама с собой. И она сказала без всякого телефона: пусть Настя останется у нас и вырастет человеком! Проговорив это, Света вышла из Комнаты.
Показался откуда-то из буфета йог Андрей и подарил им афишу "Сталкера" на английском языке.
– Заметила, как девочка двигает стакан взглядом? – спросил он. – Вся надежда на парапсихологию, йогов и экстрасенсов.
– Надежда на чудо, – сказал идеалист Миша. – А Настю мы не должны сдавать. Надо еще стараться.
Света сжала его руку, как в примитивном кино или романе. Это плохие мысли о Насте сделали их беднее на слова и жесты, сразу подумала она, но они еще постараются, и... другие найдет Света выражения чувств для мужа. Достойные...
Дома было прибрано, как всегда, когда Света и Миша уходили куда-либо. Настя лучилась: ну как – Фэ и Бэ в обмороке не валяются? (Она знала, что Миша обычно после фильма произносит: "Феллини в обмороке от зависти уж не валяется" – или: "Бергман без чувств не слег".)
– Такое кино, – сказала Света. – Когда-нибудь я вам расскажу... лет через десять – двадцать. Напомните, и я расскажу. Все.
– Фантастика? – спросил Антон, раскручивая афишу. – Интересно, мы одни во Вселенной или нет?
– Если одни, то должны пылинки друг с друга сдувать, – повторила Настя чью-то реплику, но Свете некогда было вспоминать и анализировать. Надо думать, как завтра у Инны Константиновны заявление выпросить.
Мы работаем
– Вы видели "Сталкера"? – спросила Света.
– Тарковский – это не мое. – Инна Константиновна относилась к людям, у которых заготовлены ответы на неприятные вопросы.
– А мы видели. Вчера... И решили подождать, не сдавать в детдом.
– То, что вы решили, меня не касается. Я здесь работаю, мы все работаем, а не в игрушки играем. Вы написали заявление, я дала ему ход. Ждите результата.
– Но мы передумали, Инна Константиновна, голубушка! Прийти к вам меня заставил фильм... – Света не жалела себя – упрашивала, говорила банальности, плакала. Она довела Инну Константиновну до бешенства.
– Злом победить зло невозможно, – продолжала свое Света. – И мы наконец это поняли...
Инна Константиновна надевала пальто: у нее давление – верхнее инсультное, а нижнее – инфарктное, так что лучше не надо!
И это с таким-то давлением она идет на вторую работу (кажется, логопеда), а не берет больничный, думала Света. Железная женщина! Но мужчины могут все. Пошлю Мишу.
На юг
– Из Одессы вышли Бабель, Олеша, Катаев, а вошли туда совсем другие люди... – рассусоливал Миша. – Хорошо, что Лев Израилевич летит одним рейсом с вами: если что, поможет.
– Аэрон взяла, кулечки... четыре штуки, – вычеркивала Света из дорожного списка то, что уже уложено в сумки.
– В Одессе не стало того, что раньше, – нет одесситов. Раньше что: юмор, одессизмы, а сейчас... Говорят, что в Ленинграде так же вот не осталось ленинградцев... Что ты тянешь руку?
– Подай стопку носовых платков! Где сумка на колесах?
У Насти в глазах уже было написано нетерпение пчелы-разведчицы: побывают у матери дяди Левы, а это новое медоносное пространство. И дом родичей Миши тоже, но там тетя Люся с сыновьями, там мало что перепадет.
– Дядя Лева, я скажу вашей маме, что вы – самый умный в Перми! заранее распланировал Антон.
Настя поняла, что он так хитро будет выманивать что-нибуль вкусное у Баси Абрамовны, нет уж, она первая спросит: есть ли шкатулка с украшениями, есть ли там то, что никто не носит?
В самолете Настю вырвало восемь раз, шесть раз она сбегала в туалет. Наконец у нее вышло все через верх и через низ, так что один воздух циркулировал в организме туда-сюда.
– Цвета, какая мука, – выдавила она неестественным телевизионно-интеллигентным голосом.
Это не поездка в гости, это испытание, подумала Света... Очнулась от запаха: Лев Израилевич тер ей виски мазью "Звезда" и при этом испуганно тряс остатками курчавости.
– Светочка, нельзя же так близко к сердцу все, м-м... Не знаю, как вас оставлять такую! Я ведь с мамой попрощаться еду. Пока уезжаю один...
Куда? В Канаду. В какую Канаду? В такую... брат давно уже там. Все живут двойной жизнью, а Лев Израилевич – тройной. Все на работе говорят одно, дома, на кухне, – другое, а он еще ночами письма от брата читает.
– Вы меня отвлекаете так искусно? Или это правда?
– Правда, я уезжаю. Заставляют...
До Светы доплескивалось, что на работе у него скандал: из творческого кружка, который он вел много лет, одна студентка повесилась. Правда, ее удалось спасти, но записка попала в руки КГБ, что-то про подлость советского режима... Как она будет жить без его советов?
– Одесса-мама, – донеслось откуда-то. Света была как автомат: сумка на колесиках – раз, сумка "инь и ян" – два, рюкзачок Антона – три, Сонечка, дай руку, Настя, держись за дядю Леву!
Сели в автобус, и он вдруг так резко дернул с места, словно его попросили зуб вырвать! Дети повалились на Льва Израилевича, а Света на них. В Канаде так не дергают, наверно, почему-то пронеслось в мыслях.
– У вас, Бася Абрамовна, шкатулка есть? – спросила первым делом Настя.
– Пошли скорее к врачу, а то мы ее опоздаем, – ответила Бася Абрамовна (типичный одессизм, подумала Света).
Но Насте совершенно не хотелось идти:
– У меня все прошло!
– У тебя все прошло, как я – девушка, – мелькая со стаканами чая, говорила Бася Абрамовна. – Левушка, тебе покрепче? А вам, Светочка? Сейчас жасмин... вот. – Она сорвала розовые лепестки с цветка на окне и каждому бросила в чашку по щепотке благоухания.
За чаем Антон успел сказать, что дядя Лева – самый умный человек в Перми. Настя испугалась, что теперь его задарят подарками.
– А шкатулка с украшениями у вас есть? – снова пошла она в атаку.
– Айнф! Пойдемте, я вам что-то покажу, – таинственно подмигнула им Бася Абрамовна.
Настя вздрогнула от предвкушения. Но вместо шкатулки старушка показала им балкон, весь уставленный ящиками с цветами. И большинство из них закрыли уже свои бутоны до утра.
– Закрываются цветы – спать ложиться должен ты, – прошептала Бася Абрамовна.
– Открываются цветы – просыпаться должен ты, – продолжила Сонечка, мечтая о завтра. – Мы у бабушки поедим в саду всего!
Настя сразу поняла, что Сонька подпевает Басе Абрамовне, чтобы побольше ей из шкатулки досталось завтра, тихая-тихая, а внутри-то... сережки уже примеряет, которые ей подарит баба Бася!
– Я вам, Светочка, стол свой письменный подарю, когда уеду, – вдруг сказал Лев Израилевич.
– И мы его будем называть "стол, который не поехал в Канаду", – вдруг поняла Света.
– Куда ты поехал? – залилась слезами Бася Абрамовна. – К Изе в Канаду?
– Бася Абрамовна! А когда вы нам шкатулку откроете? – гнула свое Настя.
И Света взорвалась: когда это кончится, где брать силы! Но Бася Абрамовна сразу открыла старую шкатулку, крышка которой держалась на одном шпингалетике-гвоздике. Насте достались серебряные старинные сережки, а Соне – бусы из кораллов. Антон получил таймер, присланный Изей из Канады. Дети уже спали с открытыми глазами. Но Настя свернула губу в очередную фигуру, приготовленную для воя: если ей бабушка Бася сейчас же не проткнет уши и не вденет подаренные сережки... Бабушка взяла иглу, одеколон, и через пару Настиных громких выдохов все было кончено.
Два менталитета
Александра Филипповна, мать Светы, обычно ругала своих детишек, которым было давно за тридцать, а они обижались, что подтверждало ее версию их глупости и детскости. Александра Филипповна думала: почему они обижаются, как дети, и когда они уже вырастут?
У Баси Абрамовны другой вид материнской любви. Это любовь тихая и глубокая, давящая в одну сторону. Она обкатывала ее сына так, что ему казалось: мать вообще его не воспитывает, как камню в реке кажется, что воды вообще нет, так она незаметно струится.
– Вы никогда, наверное, Бася Абрамовна, не нервничали, – завистливо сказала Света, – потому что у вас вырос вон какой сын.
– Разве это вырос? – спросила Бася Абрамовна. – Чтоб у вас было столько денег, как вам кажется, что он вырос. И дождусь ли, когда они вырастут?
– Зато, как все еврейские мальчики, он был послушен, – продолжала свои плоскости Света.
– Разве я вам не рассказывала? – спросила Бася Абрамовна, как будто они уже встречались много раз, а не впервые сели поговорить. – Левушка был хороший мальчик, но связался с компанией... такой! Бросил книги, приходил домой в три часа ночи. Иногда его приводили. Но если б я думала, что мой сын думает только об выпить, так ладно, а он же еще стал после думать, да-да, только об погулять. На курсе была гойка, по причине ее непереносимой красоты Лева безвременно женился... Объегорила моего Леву. – Но тут Бася Абрамовна вспомнила, что Света – тоже не еврейка, и смутилась...
Пора было на автостанцию, и Лев Израилевич пошел провожать.
– Светочка, помните всегда, как делала моя мама: она выспится сначала, а потом уж... сына беспутного... поражает горестным видом.
За поворотом показался троллейбус. Мы еще увидимся в Перми? Света припала к остаткам курчавости Льва Израилевича. Да-да, я вам еще стол должен подарить, как обещал. Что мне стол – разве он заменит!.. А мне вообще в Канаде ничто никого не заменит.
Свекровище
– Люди стали ленивыми, вот и живут бедно! – выговаривала свекровь Свете. У Светы сразу нервно зачесалось глубоко в ушах, пыталась мизинцем почесать – не достает. А прошло лишь две недели жизни в гостях.
Света улыбалась какой-то неестественной, отчаянной улыбкой. Она думала, будет ли спасать свою свекровь, если вдруг ту... ну, в общем, паралич хватит. Горячая и молодая Александра Филипповна, тогда просто Сашенька, двадцати семи лет от роду, как сейчас перед глазами: ныряет в постель к парализованной свекрови, обнимает ее и засыпает. Она отогревала безмолвную старушку своим телом – сейчас бы сказали, что лечила биополем. И вылечила. А старушка даже не была в полном смысле слова родной – она взяла Светиного отца из детского дома уже большим, кажется, лет двенадцати. Он был несчастного 1928 года рождения: родителей раскулачили, а ребенок оказался в детдоме... А Света? Сможет ли она своим телом согревать?.. Но ведь с тех пор медицина ушла вперед и есть лекарства от инсульта, вот что.
– Ленивые мы, конечно. Но не виноваты... Родились-то от кого? При Сталине самых неленивых расстреляли, остались в живых серые, незаметные. Наше поколение родилось от таких...
Когда Миша приехал через две с половиной недели, он ничего не знал об этом разговоре (Света не успела написать), и мать сразу высыпала всю обойму: ленивые, бедные, для чего учились столько лет в институтах-то, где ум... А Миша отвечал:
– Ты думаешь, что я умный? А я не умный, я просто здесь родился и живу.
Возвращение
– Малиновое варенье возьмите! – Свекровь протянула трехлитровую банку. – Кордовый отрез, Света, мне не нужен, а ты сошьешь себе...
– Часы возьмите: нам надарили их столько, – свекор махнул рукой в сторону шкафа, – Миша, выбери, какие понравятся!
– Стены-то хоть оставьте! – усмехнулась Лю, которая здесь же отдыхала со своими сыновьями.
И Света поспешно стала застегивать замки на всех сумках: ничего не надо, тем более – кто понесет, ведь у Насти на правой руке мозоль от тугой ручки телевизора, а у Антона – от удочки...
– Люсенька, сходи в сад, ведро яблок-то принеси на дорогу! Брат у тебя один. – Свекровь Светы явно заслужила, чтобы ее в случае чего невестка отогревала своим телом.
Но в самолете, когда Миша всем раздал по яблоку, Антон сразу перекосился: кислятина!
– А я все равно съем – буду характер на них воспитывать! – бодрился брат своей сестры, то есть Миша.
Настя, выпив полтаблетки пипольфена, сладко спала всю дорогу. Но вот внизу показались скелеты вечно строящихся предприятий. И эти ребра недостроенных зданий еще раз напомнили Ивановым, что ждать отдельной квартиры не приходится. А как не хочется видеть соседку!.. И впереди сентябрь, надо Насте столько всего купить, да Антону виолончель, а еще пианино... Света так устала за отпуск!..
– Пермь! – проснулась Настя. – Цвета, я хоть с дачи, хоть из Одессы возвращаюсь в родной город – он как новенький!
...Первым пришел в гости Василий, и дети закричали, что плечи у него стали шире! Во всех местах, добавила Света.
– Да, что я вижу на твоих нижних плечах... джинсы!
– Устроился на такую работу: платят бешеные деньги почему-то...
Света думала: вот только немного отдохнет от летнего отдыха, сразу начнет искать третью работу, надо столько всего покупать детям.
– Я так вырос, что раковина мне низко, – заявил Антон, вытирая руки.
– Все равно Антон какой-то споткнутый весь, – поморщилась Настя. Вот я выросла так выросла! – И она прошлась по комнате, неся на голове невидимый кувшин.
Вскоре Настя уже побежала к Ладе, захватив яблок и разных ракушек, и в дверях столкнулась с йогом Андреем.
– Ну что, все еще занимаешься медитацией? – с ходу спросил друга Миша.
– Да нет, я сейчас наблюдаю себя как проекцию мирового духа, – не моргнув глазом отвечал Андрей. – Ну, рассказывайте новости!
– Самая большая новость, что Лев Израилевич уезжает в Канаду, сказала печально Света.
И вдруг Василий заявил: хорошо, что эти евреи уезжают, – навредили уже довольно русскому народу, хватит, масоны они!
– А я смотрю, вислоусый у тебя видок стал: косишь под русопетов? удивленно произнес Миша. – Откуда ты этого набрался?
Вбежала Настя: взять тетрадку. Они с Ладой задачки придумывают задали же придумать десять задачек за лето! Веки у нее были густо намазаны чем-то блестящим. Света завибрировала: что это?!
– Блестки! Елочные игрушки натолкли. Красиво, да?
А что загноится кожа, а на лице так трудно лечить гнойные раны сразу в мозг может инфекция перекинуться! Света уже кричала. Света кричит, а Настя спокойно спрашивает Мишу: какие можно придумать задачки?
– Очень простые. Девочки истолкли двадцать килограммов елочных игрушек для украшения морд. Утром они израсходовали два килограмма, а в обед – четыре. Сколько килограммов осталось на вечер? – Миша спокойным голосом диктовал, а Настя бесилась, но не могла возразить – сама же просила помочь с задачками.
– Любая проблема – это же приглашение к творчеству, а ты, Свет, в крик, – заметил йог Андрей.
Света протирала зеркало, оно вопросительно взвизгивало. И тут в его овал вошел Василий. Он сказал:
– Запад, – он важно и даже величественно, умным голосом повторил: Запад! Он зарылся в благополучие, в процветание... Без паблисити нет просперити!.. Они ж дрожат над просперити и постепенно забывают, что, конечно, это нужно было, но для души.
– А зато у нас какое преимущество? – Миша весело рассуждал, потому что ему весело было вообще рассуждать. Что в лоб, что по лбу. – Мы выживаем, как герои дарвинизма, все силы уходят на выживание, брошены в бой. И тоже душа в стороне... где-то...
Василий с неслышимым миру зубовным скрипом сказал:
– Тебе, Миш, весело, подхихикиваешь, а это значит, что душа у тебя не болит. Вот Андрей Тарковский в Москве, я слышу, уехал на Запад – и что? Не стал давать бесплатных интервью. И чего добился? Журналисты просто не писали о нем ни строчки. Нет чтобы немного цену снизить! – смекалисто сказал Василий, тряхнув одним из подбородков. – Запад развратил его.
– Если б Запад его развратил, он бы давно процветал, усек бы, сколько брать и выгоднее что...
– Миша, тут серьезный разговор, а ты уходишь от серьезного разговора, – с большой мукой в своих маленьких глазках сказал Василий. В его лице все было красивое: глаза правильной формы, прямой нос, чистая кожа, высокий лоб, но все части были словно взяты вслепую из разных наборов во время какого-то сверхсрочного аврала. Света увидела вдруг огромный – от неба до земли – плакат на грубой шероховатой бумаге, сделанный кричащими случайными красками. Пронзительно красный Василий выталкивает бегемотьим животом за рубеж маленького лимонно-желтого Льва Израилевича. Внизу, как полагается, злобно-зеленая ершистая трава, а вверху несколько синих мазков на пустой целлюлозе...
– Больше чтоб не было ни слова про масонов! – приказным тоном выдала Света Василию. – А то...
Забегая вперед, скажем, что Василий понял ее с первого раза. И тема была закрыта раз и навсегда.
– Миша! Папа! – дико закричали на улице Настя и Антон. – Идите сюда! Скорее!
– Мама из тюрьмы пришла! Миша, помоги! – орала Настя.
Миша начал надевать носки, потом долго завязывал шнурки на кроссовках. В форточку донеслось Настино: "Скоро вы там? Они меня в гроб вгонят, эти меланхолики". Насте казалось: вечность уже прошла, а Миши нет.
Он вышел во двор. Темнело. Настя пыталась поднять с земли огромную тушу. Миша брезгливо стал помогать.
– Я не пьяная... я просто упала.
– Мама! Мамочка! Ты узнаешь меня? Я – Настя, Настя!
– Ты – Настя... Узнаю. А это Сережа, – мать Насти показала в сторону Антона. – Ты, Андрюша, дружно с Настей?
– Чего она меня то сережит, то андрюшит, – зло пробурчал Антон.
Вдруг мать Насти крикнула куда-то в сторону:
– Коле-ок!
Настя стала урезонивать мать: тише, не кричи.
– Коле-ок! Коле-ок! Иди сюда! У меня деньги есть.
Никто не подходил. Что делать? Миша помнил, что Новоселовы жили в первом подъезде, но совершенно не знал, есть ли у матери Насти ключи, откроют ли там соседи. Все-таки все двинулись к подъезду номер один. Движения у матери Насти были как у Буратино, деревянно-упрощенные. Вдруг на площадке ноги ее начали разъезжаться в разные стороны, и она села. Настя заплакала.
– Давайте ее сюда! – крикнул участковый милиционер, бегом поднимавшийся по ступенькам. – Это Новоселова?
– Она, она, – частила бабушка с Тобиком. – Вот и хорошо!
– Гуси! Ну гуси... – стала подниматься мать Насти.
– Густь да утка лебедю не пара, – ответила бабушка с Тобиком. – Она ведь задушила тетю Паню за тридцать рублей! Я вхожу в квартиру, а Паня уже лежит...
Настя истерично заголосила:
– За два часа успела! За тридцать рублей! За тридцать!
Невидимый кувшин слетел с ее головы: еще час назад она держалась прямо, и вот уже сгорбленная, в соплях бредет между Мишей и Антоном домой. Бабушка с Тобиком идет следом и причитает: зачем Паня пустила эту гадину в квартиру – не знала, наверное, что соседей дома нет, крепкая была такая, еще могла двадцать лет прожить... после тюрьмы человек уже не человек... У подъезда стояла "скорая", на носилках выносили тетю Паню. Мише показалось, что глаза ее несколько раз моргнули, но он лишь сказал себе: темно, вот и показалось. Бледно-розовые мальвы вовсю цветут, тети Панины...
Света сразу начала причитать, как бабушка с Тобиком: тетя Паня была еще крепкая, голосок чистый, поставленный, словно у артистки, которая играет героиню из народа. И курила она, как артистка, словно в старых немых фильмах своего детства подглядела этот жест салонный: откидывала красиво сигарету в мундштуке... Детство, конечно, прошло в деревне – отсюда ее любовь к цветам, вышивки тоже все были цветочные: скатерть в анютиных глазках, коврик с розами, шторы с какими-то фантастическими волшебными алыми бутонами, окружала себя цветами, записывала добрые дела, кому это мешало...
– Послушай! – остановил ее Миша. – Если каждому дается по его вере, то тетя Паня уже в раю – за добрые дела. Правда, ее тетрадка с записями добрых дел может тянуть ее вниз, но...
Звонок в дверь. Света побежала в коридор – навстречу ей ползли три бледных червяка. Антон тут их поставил в открытой банке, а они захотели путешествовать. Света быстро собрала их в ладонь и так, с букетом из бледно-розовых червей, открыла дверь. Вошла бабушка с Тобиком:
– Не спите еще? И хорошо... Звонила я в больницу-то – будет жить наша Паня! Настя, слышишь? Может, и посадят твою мать, да хоть не расстреляют.
И тут же невидимый кувшин вспрыгнул на Настину головку – она распрямилась и кинулась настраивать антенну на телевизоре.
...А тетя Паня скоро выписалась из больницы, но клумбы свои не холила и не лелеяла, и мальвы стояли полузасохшие. На вопросы Светы о самочувствии она неизменно отвечала:
– Спасибо, ничего.
Суд состоялся в октябре, матери Насти дали семь лет строгого режима. На другой день тетя Паня повесилась. Видимо, биополе от душивших ее пальцев, словно пуля со смещенным центром, было уже пущено по организму ее души и, пока не измесило все, не отпускало... Бабушка с Тобиком прибежала за Светой. Записки никакой не было. Вместо записки на стенке висел свежевышитый ковер с жуткими темно-фиолетовыми цветами. И сама тетя Паня висела с таким же темно-фиолетовым лицом.
Светлые мысли
Прошло три года по древнесоветскому исчислению. Стол, который не поехал в Канаду, много знал светлых мыслей. Светлые мысли срочно понадобились по самым неожиданным причинам: 1) прошли митинги протеста: обижались на весь мир, который не обрадовался меткому ракетному попаданию в южнокорейский самолет; 2) власти разогнали городской Клуб любителей фантастики и т. п. Светлые моменты были под рукой, только нужно было их заметить. Миша считал: очень хорошо, что всех митингующих загнали в узкий издательский коридорчик без окон, закрыли тщательно двери в кабинеты и включили жужжащие лампы псевдодневного света. Народу было мало, часть писателей якобы нырнула в запой, некоторые разъехались по дачам. И это, возможно, зачтется им свыше по более светлому разряду, чем их многотомные сочинения, вызывающие язву у редакторов.
Света не ходила на митинг в свою школу, потому что у нее был отпуск по уходу за Дашей. Да, ведь тут родилась ее Даша.
А Антон уже учится в музыкальной школе, а Настя – в художественной. Тем временем магия власти начала шелушиться и осыпаться, и все получалось, как у дурака в сказке, – наоборот.
Тризну по КЛФ отмечали у Ивановых, и это было одно из самых веселых сборищ, потому что наши любители фантастики уже отвязались от своих надежд и поплыли в волшебном сияющем вакууме безнадежности. Когда в обычный воскресный полдень на заседание КЛФ приплыла дама из обкома и сообщила, что Ле Гуин пугает третьей мировой войной...
– Кто будет собирать ядерные грибы после ракетного дождя? – закричал подполковник Алешин.
– А что, последствия третьей мировой будут радовать? – тихо возмущалась Света.
– У этой дамы было трудное эмбриональное детство и тяжелое предыдущее воплощение, – заметил йог Андрей.
– Окружили и отрезали! – докладывал подполковник какому-то неведомому – самому высшему – начальству, которое может наказывать власть имущих. – Окружили и отрезали!
Антон и Соня появились из детской: мол, Даша проснулась. Даша проснулась, чтобы краснеть щеками и блестеть зубами и чтобы родители поняли: идет новое поколение, которое, может, изменит порядок вещей. Миша понял это сразу, потому что он не пил – ему же идти еще прогуливать Дашу, а она же запросится на горку, откуда ее трудно уводить. Горка для Даши половина мира. Мир-то ребенка невелик, и гора – целая половина его. И плачет она по целой половине мира. Так что Мише пришлось оставить гостей и начать одеваться.
– Ты не потеряешь Дашу? – волнуется Света. – Ты не пил?
– Он пил пиво, а мы на целую октаву выше... водку... – ответил за Мишу Василий.
– Это Клуб любителей фантастики? – спросил писатель К-ов, протягивая заранее приготовленную бутылку портвейна. – Дороти обещала Насте позировать сегодня...
– Ений растет! – буркнул Василий, не выговаривая "г" и этим как бы намекая на то, что растет еще художник, а вот вырастет – тогда и присвоим полное именование. По неписаной договоренности вся компания терпеливо сносила антишутки Василия, потому что нелегкая действительность держала их в напряжении, а вместе, в куче, им было не так страшно потреблять общение и запивать портвейном суровую действительность. Они воспринимали друг друга как горькое, но необходимое лекарство.
– А Даша мне родная сестра! Да. У меня глаза пирожком – и у нее, у меня родинка на мизинце – и у Даши! – выпалила Настя, начиная набрасывать Дороти на альбомном листе.
Благостный с прогулки с Дашей вернулся Миша. Дороти, довольная своим портретом в карандашном варианте, помогала Антону по сольфеджио. Выпили за детей. Они – лучше нас, сказал Миша, нам тлесть... им время цвесть. На фоне Пушкина снимается семейство-о... Что празднуете? – спросила соседка Нина, заглядывая на пение. Полноту бытия, ответил Миша. Как? А клуб? Клуб же запретили! – запричитал подполковник Алешин.
В это время в лезгинке, выбрасывая руки вперед и в стороны, влетела из детской Сонечка: а Безымянка родила. Она черного котенка родила, в белых гольфах. Ля-ля-ля!
– Всегда эмоциональный подъем – это можно назвать контрапунктом семейной симфонии Ивановых, – заметил Андрей.
– Но клуб-то запретили! – продолжал свое подполковник Алешин. Миша хорошо поет, но клуб-то как? Быть-то как?
Миша пел, ликуя, потому что он хоть что-то теперь понял в этой действительности. Ему год назад поручили собрать сборник местной фантастики, так называемый "Поиск", а потом стали ругать за то, что собрал. Миша послал это тогда Булычеву на рецензию, пришел фантастически хвалебный ответ, а Мише за это всадили выговор. Он озверел и раскидал рукопись сборника по кабинету. Две сотрудницы срочно стали собирать по листочку, а третья держала дверь, чтоб не вошел Главный.
– Клуб взяли и закрыли! – На кухне подполковник Алешин поведал Нине всю историю. – Ле Гуин, мол, пугает третьей мировой войной...
– Ночь темна перед рассветом, – рассеянно сочувствовала Нина, думая о своем: второй день магнитная буря, голова раскалывается, а соседи пьянку устроили, шум такой, что...
Подполковник увидел слезы на глазах и подумал, что это огромное сочувствие. Он не знал, что слезы от магнитной бури, и хотел обнять Нину.
– Безымянка второго котенка родила, – влетела на кухню Сонечка.
– Хватит! – закричала Нина, и ее сверчкообразный голос поднялся до недосягаемых нот. – Чтоб тихо стало, поняли? Я скоро комнату менять начну, чтоб никаких гостей... а то...
Всю ночь Безымянка перетаскивала котят к Насте в постель, та спросонья кричала:
– Цвета, Цвета! Убери! Опять котята!
– Ничего, просто кошка тебе доверяет...
И тут Свету осенило: надо выхлопотать Насте комнату, пусть соседка в нее поедет... раз уж здесь ей так не хочется.
Ревность
Каждый день во время уборки Света снимала с кухонного шкафа красную кружку с водой. Выливала. На пятый день она не выдержала и закричала: кто и зачем воду... на шкаф! Настя фыркнула: а она-то думает, какой дурак ее сладкую воду все выливает! Только разведет с сахаром – выльют. Настя ею челку ставит – по-модному, как лаком для волос. Миша пожал плечами: чего кто выиграл-то? Все выяснили, зато совершенно исчезло волшебство из жизни. Света яростно выпучила на мужа правый глаз: тебе хотелось, чтобы все с фантастикой прояснилось, да? Так и ей иногда хочется ясности. Настя, чего ты все в окно да в окно, работай себе, Дороти так ждет портрет! Но Настя решила, что и так сойдет, и убежала. (Хомо во дворе появился! Это какой Хомо? Про которого на заборе, как в баню идти, написано: "Осторожно, злая собака".) В дверь дико-нервно затрезвонили. Мама Лады, за эти годы располневшая так, что стала походить на Екатерину Вторую времен пугачевского бунта.
– Извините! – зычно, но сдержанно произнесла она. – Ваша Настя! Да-да, Настя! Говорит, что убьет Ладу за то, что она отбила Хомо!
– Настя? – Света сразу обессилела и присела на корточки прямо в коридоре, в голове пронеслось вчерашнее – как вдруг ни с того ни с сего Настя спросила:
– Цвета! У нас будет хоть машина-то когда-нибудь, нет?!
Миша срочно позвал в форточку Настю. Когда она вошла, мама Лады властно, как настоящая Екатерина Вторая, спросила, правда ли, что она обещала убить Ладу.
– Убью! – ледяным голосом ответила Настя. – Отбила у меня парня!
Тут мама Лады забыла, что она похожа на царицу, – в голосе ее пошли зазубренные подголоски:
– Забыла, откуда тебя в люди взяли? С помойки! Забыла все, да?
– Все равно я ее убью.
– Настя! – снизу слабый голосок подала Света. – Ты почти шестьдесят картин написала уже! Мы с тобой столько книг прочли! Как ты можешь?
Настя поняла, что они перед нею пасуют, решила, что хоть чего-нибудь да вырвет у жизни сейчас: если Ладу не убьет, так Света и Миша спросят: "Чего тебе не хватает, девочка?", а она скажет: "Джинсов!" Но вместо этого Миша спросил: "Настя, можно тебя на секунду?" – и увел в комнату. Мама Лады подумала, что там сейчас он даст Насте такую затрещину своей могучей ручищей! Она даже зажмурилась, ожидая травматического крика Насти, она же не знала, что Миша стиснутыми губами спросил у Насти, как зовут маму Лады по имени-отчеству. Когда невредимая Настя снова вышла в коридор, на царственном лице мамы Лады показалось замешательство, словно она получила неприятное известие о графе Орлове.
– Я вот сейчас заявлю в милицию, Настю поставят на учет... – Мама Лады двинула последний аргумент.
– Мы разберемся, – монотонно бормотал Миша. – Разберемся, Лидия Сергевна. Уважаемая!
– Вот убью, тогда и разберетесь! – сказала Настя и снова застыла взглядом на маме Лады, словно это смотрела стеклянная куколка из страшилок.
Лидия Сергеевна поняла, что поздно будет разбираться, если она в самом деле умертвит Ладочку! А ведь убила же ее мать тетю Паню. Душила и почти задушила... случайно соседка подошла тогда... Тут вдруг чекан лица засырел и потек, и она разрыдалась совсем по-простому:
– А вы... взяли, и вот теперь пусть не выйдет без вас она на улицу... сопровождайте всюду ее, ходите по бокам...
– Мы разберемся, – продолжал бормотать Миша кланяясь.
Когда лицо исчезло из квартиры, Света все еще никак не могла встать с корточек.
– Иди сюда! – Миша посадил Настю напротив себя и сказал: – Мы возьмем бурята! Мальчика шести лет, который вместе с Дашей лежал в больнице... помнишь, Света, какой он умный! Света, пиши заявление! Такой чудесный мальчик, пусть живет с нами тоже...
Настя прямо речь потеряла. Эти Ивановы делают такое! Какого еще бурята? Зачем он ей? И так денег не хватает на джинсы... Нет бы наказали ее, а они вечно ведут себя диким, непредсказуемым образом! Бурята в семью! Он же в детском доме учится на четверки, значит, ему там семья! Пусть он хороший, но сюда-то его зачем брать?
Съезд
Антон в последнее время надувался и важно смотрел на родителей. Они все свое: мусор да мусор вынеси, словно не понимают, с каким солидным человеком имеют дело!
– Мама, а сколько денег ты мне дашь на Москву? – наконец спросил он. – Ты что, газет не читаешь? "Пионерская правда" в каждом номере пишет про Всесоюзный съезд, а ты...
