Текст книги "Своими глазами(СИ)"

Автор книги: Вячеслав Рыженков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Рыженков Вячеслав Борисович
Своими глазами

О чем здесь говорится

Помнится, лет в восемь-девять я сетовал и плакался родной маме, что вот мол, сколько городов на свете, а побывать еще нигде не пришлось. Если не считать этой нудной надоедливой Москвы. Туда-то мы мотались то и дело – и к родне, а в основном по магазинам. Случалось, конечно, и в Зоопарк, и на Елку, но всё равно, такое выглядело обыденностью. Там побывали поголовно все знакомые ровесники.

Одноклассники мои в этом плане выгодно от меня отличались. Калитеевский Витька, например, родился в Куйбышеве, а Андрей Зверев – аж в Хабаровске! Неважно, что они не могли ничего рассказать о своей малой родине (Андрей, правда, давал волю фантазии, но ее недостоверность выглядывала из каждой фразы). Но всё равно – они ТАМ побывали.

Мать, помнится, только посмеялась – всё ещё будет!

С тех пор прошло много лет. Счет увиденных городов и городков перевалил за полсотни. И всё-таки приятно вспомнить самые ранние. Как. Это. Начиналось.

1. Август 1967г. Новороссийск (мне уже 10, но 11 будет только в ноябре)

Первым в списке городов нежданно-негаданно оказался Новороссийск. Забавно, что само его название я узнал совсем незадолго до поездки. Произошло это ненароком. Катаясь, по разным случаям, с одноклассниками под водительством учительницы в Москву на электричке, мы, чтобы управиться со скукой дальней дороги, помимо прочего играли и «в города».

Накапливая, таким способом, в памяти список городов, мы не обошли своим вниманием великолепный островок наименований, начинающихся на "Ново-". Первыми в него попали Новосибирск и Новокузнецк, а потом из разных случайных источников я добавил Новороссийск, Новочеркасск, Новомосковск. Последним, в качестве полуподкидыша приплюсовался древний Новгород.

Этот Новороссийск я углядел на туристической карте, незадолго до наших игр привезенной дедушкой Иваном. Именно в тот раз я чуть было и сам не попал "на юг".

В марте 1964 проводили в последний путь мою бабушку Прасковью Григорьевну. Для того, чтобы дед немного пришел в себя, не знаю кем, но было решено, пусть он съездит на месяц к своему младшему брату – дяде Вите. А жил тот не где-нибудь, а в Гурзуфе, рядом с такими знаменитыми местами как лагерь Артек и гора Медведь. В общем – Крым, море и все удовольствия.

Мать вдруг высказала вслух новую идею, "а возьми и его (то есть меня) с собой". День или два я ходил в уверенности, что тоже поеду в Крым, похвалился даже приятелям по детскому саду. Но дело как-то тихо сошло на нет. Дед не рискнул заявиться с внуком к родному брату. Он ведь и сам ехал к нему в первый и последний раз. Так что знакомство моё с Виктором Федоровичем ограничилось старым портретом, всегда висевшем на стене в дедовой комнате.

Правда когда-то, еще в 1949 году, в том же Гурзуфе, на медицинской практике в одном из санаториев, полгода, с осени по весну, провела моя мама. Жила там же, у дядя Вити и тёти Липы, но съездить к ним хотя бы еще раз у нее не появлялось желания. На память осталось несколько фотографий и большая ракушка, с тех пор стоявшая у нас на радиоприемнике.

Ракушку я частенько брал, прикладывал к уху – "слушать море", но мысль, что это море мог бы увидеть и сам, как-то не приходила в голову. Море оставалось в разговорах взрослых чем-то сказочным и легендарным, на манер воспоминаний того же деда Ивана о мировой войне. Ведь и о Черном море дед любил рассказывать частенько, так как первые пять лет своей жизни он прожил не где-нибудь, а в самой Одессе.

Но во времена моего детства на Юг и на Море еще почти не ездили. Разумеется, я имею в виду не каких-нибудь артистов или военных, а окружение своей семьи, своих родителей и конечно своё собственное. Из нашей детсадовской группы там побывали двое-трое, а неоднократно – только Мирон. Но ведь Мирон этот и рос не так, как мы все, обыкновенные, хоть и жил в обычной хрущёвке. (Кстати, и дома с хрущёвками, то есть с ванными и туалетами, вместо деревянных уборных, в тот момент были наперечёт, но Мироновы родители получили квартиру в самом первом из них на нашем поселке). Можно добавить, что миронова семья путешествовала на юг в собственном "Москвиче".

Впрочем, что говорить про детсадовские годы. Среди моих ровесников было немало и таких, кто не побывал на Черном море ни разу вплоть до школьного выпуска. Ездили тогда на лето в основном в деревню, где у большинства оставалось еще много родственников, или другие города и области, расположенные поближе. Оксанка Васьнёва, например, лето проводила в Харькове, а моего закадычного дружка, Сашку Белякова, всё норовили отправить в Рязань, где, как он говорил, повторяя слова своей матери, было "лучше всякого юга".

Но время шло, на смену детсаду пришла школа, а поездки на юг всё чаще входили в обычай. У взрослых стало хорошим тоном свозить семью к морю хотя бы один раз. Полный впечатлений вернулся из Севастополя Андрюшка Зверев, мой новый школьный друг. Волосы его выгорели и еще больше порыжели, веснушки скрылись под красноватым загаром, стоившем ему, белокожему, огромного труда. Зато сколько рассказов о кораблях, волнах до самого горизонта, празднике военного флота...

На следующее лето в Крыму побывала Наташка Митрофаниха и ее старший брат Серега. Эти вернулись с огромными трофеями, которые наши ребята из соседних дворов молча разглядывали вытаращенными от изумления глазами. Речь идёт о фантиках, тогдашнем повальном увлечении. Весь фонд окружающих конфетных прилавков к тому времени был уже выбран. Исключение составляли только шоколадки особенно дорогих сортов, которые месяцами маячили на самом виду, под витринными стеклами магазинов и ларьков, но цена не подпускала. Такую сумму (полтора рубля, а то и с лишним) нереально было ни накопить, ни выпросить у родителей. А некие богатые персоны, те, что всё-таки покупали такой шоколад, на улице его не распаковывали, и обёртками в доступных местах не разбрасывались. Так и ушли в небытиё, проплыв мимо наших коллекций, некоторые из тогдашних шоколадок.

Вот и получалось, что коллекции наши, в целом повторяли одна другую и разнились лишь отдельными случайными находками, либо отголоском сладкого сюрприза, завезенным издалека каким-нибудь заезжим гостем.

И вдруг – экспозиция, достойная солидной выставки. Ярчайшие разноцветные фантики, почти все с надписями на украинском. Даже знакомые всем, вдруг стали полузнакомыми (Ведмедик Клишоногий вместо Мишки Косолапого), а большинство вообще увидено впервые, да еще в таком огромном количестве, что не умещалось на деревянном крыльце дома. Да, подобного не случалось ни до, ни после, а сказочно богатый Юг стал от этого в моих глазах еще сказочней!

Серега Митрофанов, который, к слову, был старше меня на четыре года, расписывал в красках, как они устраивали с Наташкой специальные охотничьи походы, обшаривая все уголки Ялты, забирались даже во внутренний дворик отделения милиции. Эх! Картины вставали одна соблазнительнее другой. Но оставалось только завидовать.

И вдруг, на следующее лето – свершилось. Неожиданно пришло письмо от Юлии Николавны, четырёхюродной материной сестры. Из-под Новороссийска! Я крутил головой, не веря своим ушам, ведь мне еще тогда сразу понравилось это название, а тут...

Невероятное возможно. Мы едем на юг!

Кто именно едет, почему-то мне было понятно сразу – мать повезет нас, то есть меня и Галю, мою младшую сестру, отец и дед остаются на домашнем хозяйстве. Но почти сразу же мы узнали и неожиданные подробности – вообще-то едет большая компания, из коллег матери, все со своими чадами и домочадцами. Во-первых, Римма Федоровна с Викой, с этими мы мало-мальски были знакомы, встречались, общались. Но кроме них еще две тёти Тамары. Для простоты и определенности – Тамара Ивановна и Тамара Михайловна. Одна со своим отцом Иваном Ивановичем и дочерью Нелькой, другая – с малолетним сыном Олежкой.

Такие новости, конечно, воодушевили – будет с кем общаться – но я всё-таки немного скривился: девчонки, к тому же, все они явно младше меня, ведь несмышлёныша Олежку вообще можно не считать. Мать меня немного успокоила: там, на море, уже есть два парня – Вадим и Славка.

Сборы в дорогу проводили, разумеется, родители, я лично взял с собой только альбом с красками, да еще карандаш и тетрадку – буду записывать впечатления! Еще дома сделал в этой тетрадке маленькое предисловие, уточнил, куда конкретно мы едем. Оказалось – не в сам Новороссийск, а немного дальше, в Южную Озереевку. Но какая теперь разница, главное – на Черное море.

Большим шиком мне казалось, что первую запись я сделал в электричке Ногинск-Москва в самый момент трогания. Буквы поэтому получились косые и корявые. Но всё равно, можно было прочитать: "Поехали". (Честное слово, я тогда и не предполагал, что право на это выражение теперь безраздельно принадлежит только Юрию Гагарину. Об этом еще мало говорили, наверное, считали несущественной такую мелочь в великой жизни космонавта.) Вторая запись, на вокзале, тоже не блистала изящным слогом: "Приехали в Москву". Помню, было уже темно, написал я это при свете фонаря, прислонив тетрадь к каменной шершавой стенке.

Коротко добавлю, примерно также выглядели и прочие мои записи. Проехали то-то, увидели то-то, попалось то-то. Делать такие пометки было нетрудно, благо, что всё равно за целый день в вагоне и заняться-то было особенно нечем. Ничего более протяженного записать я не сумел – еще не научился, да и девчонок стеснялся. Они, конечно, всё равно подсмотрели, но спокойно решили, что я уже начал писать письмо домой. С завершением переезда в Новороссийск закончились и мои "путевые записи", последняя строчка, уже утром, после второй ночи в пути, гласила: "Показались высокие горы".

Ехали, надо сказать мы буквально в тесноте, да не в обиде. Отдельные полки в плацкартном вагоне занимали только я и Иван Иванович. Остальные размещались по двое на одно место. Кто в обнимку, кто валетом. Это ночью. А днем взрослые со своими разговорами в основном группировались все в одном купе, а нам предоставили соседнее. Там мы целый день и скакали сверху вниз или с полки на полку. В том числе и на верхнюю боковую.

Как так вышло, подробностей не знаю, но был произведен дружеский обмен. Меня перевели на ту самую верхнюю боковушку, а одну из наших нижних в купе заняла посторонняя девчонка-старшеклассница. Что послужило основанием для такой просьбы, представить трудно, но, честно говоря, убедить нашу мать "помочь людям" никогда не составляло проблемы.

Кстати, от той девчонки-попутчицы я впервые услышал противное слово, еще тогда резанувшее своей несуразностью мой нежный слух. Когда в поезде, среди попутчиков, зашла речь об учёбе, мне вдруг объявили, что я – "хорошист". Вот еще не хватало! Про себя я подумал, что лучше вообще быть двоечником, чем именоваться такой поганой кличкой. Одно дело отличник, хвалиться может быть и нечем, но называться "наилучшим" не позорно. Это в глубине души признают и самые отпетые из учеников. Как бы они не усердствовали в иронии, словечко всё равно звучит даже у них с невольным уважением. А хорошист (то есть второй сорт) как будто специально выдумано и построено для того, чтобы презрительно сплевывать его с губ. Подходит для этого идеально. Как всё-таки хорошо, что у нас в классе, а пожалуй что и в школе, обходились без этого "почётного прозвища".

Новороссийск мне запомнился в светлых запыленных тонах каменных домов, проступающих сквозь ослепительное солнце. Было жарко. В голове еще шумел перестук вагонных колес, а пора уже было добираться до Озереевки. Об этом впрочем хлопотали взрослые. Быстро нашелся частник с машиной, какой-то шустрый южанин, взявшийся доставить всех и прямо до места, но при всем желании, было это малореально. Однако погрузили вещи и влезли те, кто уместился в легковушку. Набилось семеро. Своим ходом, на автобусе, выпало ехать Тамаре Михайловне с Олежкой и Ивану Ивановичу.

Дорога на машине не показалась мне длинной, не то что потом, автобусом. И главное великолепие было в том, что шоссе, по которому мы ехали, в конце концов вывело прямо к морю и буквально оборвалось у самой кромки воды. Чемоданы выгрузили тут же, прямо на асфальт, но мы, ребятня, не дожидаясь больше ни секунды, кинулись бегом. Конечно туда, где обрывается дорога, и плещутся легонькие волнышки. А прямо впереди, насколько хватает взгляда, до самой кромки неба, полупрозрачная синяя даль. Да, так оно конечно и представлялось, но теперь мы видим всё собственными глазами.

Конечно, потрогали воду – теплая! – попробовали на язык, действительно соленая. Всё взаправду! Но нам уже махали руками, звали назад.

Вика хорошо запомнила цифру, которую нам назвал за проезд наш извозчик, у меня же она не отложилась, просто помнится, что переезд встал не дёшево. Смуглый дядька поулыбался, пообещал приехать еще раз, чтобы отвезти нас, когда мы будем уезжать домой, и укатил. А мы собрали вещи и потопали на правую сторону дороги, затем мимо магазина и местного клуба. Куда? Это было известно взрослым, но и мы, конечно, тоже узнали всё в своё время.

За клубом, среди отступивших домиков было довольно большое открытое пространство, на манер площади, разумеется, не мощеной, а просто заросшей травой. Посередке этой площади росло старое ореховое дерево и чуть дальше, за ним, стояла огромная брезентовая армейская палатка. Вероятно, в таких палатках размещались когда-то полевые госпитали или им подобные службы. Именно к этой палатке мы и направлялись.

Теперь самое время пояснить, кто в этой палатке обитал, а заодно и кто такая была эта сестра матери Юлия Николавна.

Юлия Николаевна (Федорова) работала преподавателем в Ногинском педучилище. На лето студенты этого педучилища выехали в колхоз, под Новороссийск, на уборку помидоров. Разумеется, студентов возглавляли взрослые, в том числе и Юлия Николавна. Она и написала матери, что условия здесь, в Озерейке, очень хорошие, приезжай со своими ребятишками, как-нибудь тебя пристрою.

Кто же знал, что наша Лидия Ивановна, по обычной простоте, заявится к своей четырехюродной сестре с такой оравой. Студенты, и те вытаращили глаза. Разумеется, о размещении "где-нибудь" на территории студенческого лагеря не могло быть и речи. Там и так уже обитали два "нелегала", те самые Вадим и Славка. Один от Юлии Николаевны. Второй, насколько мне помнится, от Зои Николаевны, еще одной дамы-руководительницы.

Меня кстати, сразу познакомили с этими ребятами, но в приятели они мне явно не годились. По моей мерке это были совсем взрослые парни. Одного из них, Вадима, тут же послали встречать автобус, на котором должен был приехать Иван Иванович. Он вскочил на велик и умчался, спокойно уяснив своё самостоятельное задание, которое благополучно выполнил. В няньке и присмотре этот парень уже не нуждался.

Потом, кстати, Вадим иногда подходил к нам на пляже, но болтал в основном со взрослыми, меня же выучил игре в "Мокрую курицу" и другие азартные игры. (В том числе и в "Двадцать одно"). Славка же больше ни разу не появлялся.

Всё-таки из фондов лагеря нам была выделена одна брезентовая раскладушка, которую вероятно в своё время Юлия Николаевна заначила. Но это был предел. Забирайте, мол, и отправляйтесь, куда вам будет угодно. И нашим матерям ничего не оставалось, как двинуться с обходом Озереевки, или Озерейки, как ее именовали на местный лад. Остальные пока в ожидании расположились в тени палатки.

Дома для постоя нашлись! Только не на улице Победы, к которой примыкала площадь, и не на центральной (улице Мира), а на следующей и последней – улице Ильича.

Мы обосновались в двух соседствующих домиках-мазанках. Нелька со взрослыми – у хозяйки с непривычным именем – Фёклы Акимовны! Дворовое хозяйство там было солидное, да и сама хозяйка строгая, мы на тот двор никогда не захаживали, хоть он и был сразу за изгородью. Встречались только на море.

Вся наша остальная куча располагалась в домике в две комнаты и маленькую прихожку. Хозяйка была помягче и звалась просто Мария (для нас, разумеется – тётя Мария), насколько мне помнится по фамилии Зубарева. Комната поменьше – в две кровати – стала обиталищем Вики с Риммой Федоровной и наших – мамы и Гали. В большой комнате, вместе с хозяйкой расположилась Тамара Михайловна. Меня разместили в коридорчике. Стояла там в углу – кушетка – не кушетка, топчан – не топчан, в общем лежанка, застеленная вместо матраса мешками и веревками.

Принесенную с собой раскладушку оставили про запас, и как выяснилось, не зря. К хозяйке внезапно, погостить у матери, прикатила дочка – из города Сочи. Раскладушку забрали в большую комнату, где теперь размешалась и Ольга (так звали дочку). Но еще через день прибыл и сынок, Николай из Ростова-на-Дону. Он расположился с ночлегом прямо в саду, под открытым небом, причем забрал себе всё ту же раскладушку. Как там теперь обходилась без раскладушки большая комната – не знаю, всё-таки женская половина, и я как уже большой не имел туда доступа. Правда разговоры Ольги и Тамары Михайловны доносились хорошо, они любили поболтать за полночь. Другая комната затихала быстро.

Так началось наше житье под Новороссийском, которое продолжалось почти месяц – до конца августа.

Скажу сразу – фантиками на нашем скромном месте жительства разжиться не удалось. Причем абсолютно. В местном озереевском магазинчике немногочисленные карамельки и ириски не представляли ничего нового, экзотического, были давно известны. Шоколада не водилось вообще. Были, правда, незнакомые сорта печенья – например "Сахарное" – но его обертки меня не интересовали. Также обстояло дело и с украинскими названиями конфет, то есть никак. Краснодарский край – не Крым, он относился к Российской федерации.

Но во всём остальном Юг нас не разочаровал.

Здесь было новым абсолютно всё! И непривычно жаркое солнце, и пыльные каменистые тропинки, и совсем не наши, хотя и похожие деревенские дома. Люди, и те говорили по-русски, но чуточку иначе. Разумеется, вне всякой конкуренции оставались море и горы, бывшие здесь, у берегов крошечными, но нам казавшиеся огромными. Конечно, иной была и живая природа. Не говоря уж про ореховые деревья (на которых росли настоящие (!) грецкие орехи) и жесткий, непролазно колючий кустарник, который хозяйский Колька называл Держи-Дерево, даже знакомые растения выглядели здесь иначе. Сорный вьюнок, с цветами-репродукторами, цвёл не бледно-розовым, а густо-фиолетовым, тополь не раскидывался широко во все стороны, а задирал все ветви высоко в небо. Один такой, мощный и высоченный, рос, кстати, возле самой нашей калитки.

А какие там вызревали помидоры! Где уж нашим, подмосковным оранжевым. Случалось, притаскивали пяток-другой к морю студентки, особенно когда рядом с нами на пляже обреталась Зоя Николавна либо Юлия Николавна (они, похоже, менялись и выходили в поле по очереди, через день). В первый раз, когда педантичная Римма Федоровна заикнулась, что, мол, помидорки надо бы помыть, нам разъяснили, что это не тот случай. С тамошних спелых помидоров легко слезала тоненькая кожица, которую, вместо процедуры мытья нужно просто удалить. Так сказать очистить, то есть надорвать, а потом ухватить легонько, двумя пальчиками, потянуть, раз – и готов целый лоскут. А под ним сочная алая мякоть.

Кстати, Римма Федоровна была педантична не только с помидорами. Именно она командовала всеми во время проведения процедуры первичной акклиматизации, хотя была по образованию педагогом, а в нашей компании состояло минимум два медика. Кроме нашей матери похоже еще и Тамара Михайловна. На самом деле, я в этом не уверен, но в ее разговорах-воспоминаниях постоянно мелькали ядовитые словечки в адрес Санэпидстанции. Тем не менее, медицинскими мероприятиями командовала Римма.

Она распоряжалась, как натянуть на колышках матерчатый навес, вертела настоящие песочные часы, выгоняя по ним нас на солнцепёк или загоняя обратно. Колья мы находили там же, из подручного материала, и ставили, приваливая их основания пирамидками из крупной гальки. Было это, разумеется в самом начале, когда мы располагались и купались еще на ближнем бережку, усыпанном гладкими обкатанными камнями. Несколько позже, по советам более опытных купальщиков, мы стали ходить по берегу дальше, туда, где к морю подступали слоистые скалы, спускавшиеся и уходящие под воду длинными каменными языками. В результате получалось, что и берег, и дно сама природа вымостила своеобразными плитами не хуже бетона или асфальта. И даже лучше, поскольку плиты эти были гладкие, словно отполированные. Одна беда, под водой они покрывались тонким слоем микроводорослей, на которых можно было легко поскользнуться и хорошенько ляпнуться на задницу. Впрочем, этот зеленый слой быстро стирался подошвами купающихся.

На скалах, конечно, колышки для навеса не поставишь, но мы к тому времени акклиматизацию уже завершили. Все, кроме Ивана Ивановича, который откровенным образом игнорировал советы Риммы Федоровны и настойчивые уговоры дочери – Тамары Ивановны. Никаких сидений под навесом! Не за тем мы приехали на Юг! В результате кожа с его плеч, боков и вообще всего тела облезала дважды, но все-таки Иван Иванович своего добился. Он стал чернющий и даже с синевой, не хуже настоящего негра. "Зато есть теперь, что показать в бане!" – говорил довольный Иван Иванович.

Какая-то своя метода была и у Тамары Михайловны, которая открыто не высказывалась, но поглядывала снисходительно на песочные Риммины часики. Насколько я помню, главным пунктом, помимо прочего, у них было расхождение по режиму. Дескать, днем на море вообще нечего делать, ходить туда нужно очень ранним утром и поздним вечером. Дело закончилось компромиссом – обедать мы отправлялись всей компанией ( так как обед на нас всех готовила хозяйка Мария), но с утра к морю Тамара Михайловна уходила значительно раньше других. Не помню, каким образом, но было решено, что с ней же буду уходить и я.

И вот теперь по утрам Олежка (или Алька, как мы его попозже стали между собой называть) бесцеремонно теребил меня за руку, хочешь – не хочешь, приходилось подниматься ни свет ни заря. Впрочем, неверно сказать, что я от этого шибко расстраивался – раннее купание на море искупало всё. Ведь я к этому времени уже выучился нырять и плавать. В противном случае, Тамара Михайловна, вероятно, не рискнула бы меня брать.

Плавать, к слову сказать, в этот приезд учились мы все – и я, и девчонки. Они, конечно, под пристальным присмотром взрослых, я – чуть в сторонке. Для такого важного дела заранее запасли кучу вспомогательных принадлежностей, разные надувные круги, поплавки, колбаски. Я старался больше других, умение плавать стало уже на тот момент вопросом чести. Все мои друзья по школе, и Андрей, и Олег, и Витька плавать умели года уж по два, не меньше, и не просто так, а по-настоящему. По крайней мере, Клязьму любой из них спокойно переплывал.

Совершенно не помню того долгожданного мгновения, когда я вдруг взял и поплыл самостоятельно, зато навсегда остались в памяти изнурительные уроки, которые я задавал самому себе. Прицепив к поясу поплавки, проплыть вдоль берега от одной заметки до другой. Вот это запомнилось хорошо. Утонуть или нахлебаться не боишься – поплавки держат – но как хочется махнуть на всё рукой и встать на ноги. Дно-то ведь рядом. А грести, так уже не слушаются ни руки, ни ноги, и никак не приближается тот чёртов камень, до которого надо обязательно дотянуть. Но научиться плавать, перестать быть посмешищем, хочется еще больше.

Впрочем, дело завершилось в считанные дни. И плавание стало отрадой и огромным удовольствием. Особенно под водой, да еще с открытыми глазами, среди прозрачной воды и колышущихся водорослей. Только к концу месяца, и по настоятельному требованию мамы, я перестал открывать под водою глаза, но с тех пор так и повелось в жизни. Если нырять, то только вслепую, а разглядывать что-либо на дне реки или моря – исключительно в маске. Кончилась дерзость и отвага первооткрывателя.

Выучились плавать и Галя с Викой, правда, только по-собачьи. Но Римма Федоровна, их главная вдохновительница на большем и не настаивала. Для их возраста и такого было вполне достаточно. Наоборот, взрослых умилял и забавлял подобный стиль, а тем более в исполнении таких малявок. Они сами, правда, считали себя вполне большими и плавающими прекрасно.

Я уже говорил, как мне нравилось раннее море и первый заплыв. Тихо, торжественно, еще на берегу почти никого нет, прозрачная, невзбаламученная вода, чуточные спокойные волны. Но не успеешь оглянуться, разок искупаться, как уже тянутся люди, а там глядишь и наши подошли. Начинается плеск, беготня, и вот уж мать зовет завтракать.

Завтрак на море, разумеется, был легкий – один-другой кусок хлеба, чаще всего с яблочным повидлом, ну или с чем-нибудь подобным. И горячий чай из термоса. Но главной диковинкой был сам термос. У нас в доме он или только что появился, или даже был куплен специально для этой поездки. Один внешний облик его чего стоил – блестящий, сочно-красного цвета с китайскими драконами. Помнится, этот термос у нас очень берегли, и прожил он долго-долго. Лично меня всегда в нём поражало не горячее содержимое, а холодное. Как-то спокойно воспринимался кипяток, а вот то, что в любую жару вода в нем оставалась холоднющая – это приводило в восторг и трепет.

Кстати, не мы одни в ту пору восхищались термосами, они ведь только входили в обиход. Помню дружный вскрик ужаса по всей платформе, уже в обратной дороге, на стоянке в Ростове. Один нетерпеливый пассажир кинул из окна вагона, а второй не успел подхватить такое же ярко-красное сокровище. Великолепный новенький термос разлетелся вдребезги, верхушка отскочила, серебристые осколки брызнули во все четыре стороны. Еще потом с полчаса в нашем купе обсуждали зрелище этой трагедии...

Обедали мы, уже возвратившись в дом. Хозяйка на первых порах никак не могла приноровиться к нашим скромным, по ее меркам, аппетитам. Сваренного поначалу хватало и на следующий день. Римма глубокомысленно высказывалась, что для борща, например, это даже и лучше, вкус только улучшится. Потом взрослые отдыхали, а мы убегали подальше, в дальний конец приусадебного участка.

Почти сразу от дому в ту сторону тянулось сплошное поле кукурузы, поднявшейся уже в полный рост и не хуже леса скрывавшей и нас, и все окрестности, кроме заросшей зеленью горы, в сторону которой и уходила эта кукуруза. Что там было дальше, у подножия и на склонах – не знаю, туда мы не добирались. И далеко, и опасно – на горе уже располагались владения пограничников. Ближе к морю, на самом виду стоял огромный прожектор, а на горе, где-то под вечер, частенько слышалась стрельба. Иногда можно было и видеть, как летят куда-то вверх, к вершине, прочерчивая огненные полоски трассирующие пули.

Повторяю, туда мы не совались. Проходили всю кукурузу до какого-то совсем маленького кругленького прудика, еще гуще, чем кукуруза, сплошь заросшего ядреным камышом. Здесь же была делянка в несколько грядок с темными тыквами, а дальше какие-то дикие заросли. Сухая канава вдоль края участка ныряла под корни большого дерева, проходила там туннелем и шла дальше, так что для нас получалась настоящая пещера. Девчонки забирались в нее и даже притаскивали и стелили в ней какие-то матрасы. Это было их логово. Я влезал в серёдку камышовых зарослей. Они росли так плотно, что ноги, опираясь на стебли, не проваливались до воды. Середка слегка вытопталась, и получилось вроде птичьего гнезда.

Но сидеть, конечно, надоедало, и очень скоро мы вылезали, начинали бродить по кукурузе или подкарауливать друг друга у задней стенки дома и кидаться упавшими сливами. Перед домом росло несколько деревьев, но еще в первый день родители нам строго внушили, что сливы трогать нельзя. А вот про падалицу никто ничего не говорил. Есть ее мы всё-таки не осмеливались, запрещено, зато взять и кинуть – почему бы и нет.

Правда, бродить по кукурузе постепенно оставалось всё меньше и меньше желания. Причина крылась в нас самих, точнее, еще в одной особенности нашего быта. Дело в том, что на хозяйском дворе в принципе не существовало такого вида удобств, как уборная. На вопрос – куда? – тётя Мария невозмутимо ответила: "В кукурузу". Так и поступали, и не знаю, как кто, но лично я никогда не пользовался одним и тем же местом два раза. Поэтому очень скоро ходить между кукурузными рядами можно было только, очень внимательно глядя под ноги.

Иногда я садился порисовать, не зря же привез альбом с красками. Изображал по памяти море (сплошь синего цвета), или с натуры всё ту же гору пограничников. Но чаще читал. Мелкие детские книжонки, взятые для Гали и для Вики, я пробежал быстро. Пробовал осилить "Следопыта" Купера, привезённого Тамарой Михайловной, но застрял на первых страницах и в тоске бросил. К слову сказать, из пяти куперовских романов про Зверобоя, я до сегодняшнего дня прочел только четыре, за исключением именно "Следопыта". Может быть, подспудно, меня тормозит именно тогдашнее первое впечатление?

Увидев, что за Купера я так и не возьмусь, мама привезла мне из Новороссийска большую эпическую поэму, на тему народных киргизских сказаний. Задняя обложка этой книги была неоднократно проштампована пометками об уценке. Последняя цена, за которую мама ее и приобрела, составляла 10 копеек. Книга, впрочем, мне понравилась, но читалась всё-таки медленно, что, в конечном счёте, от неё и требовалось. Как раз до конца августа.

Каким образом и почему вдруг снова возник Новороссийск, до которого было достаточно далеко? Дело в том, что наша мать тащила на себе главную заботу по снабжению продуктами всей компании. О бедности местного магазинчика я уже говорил. Там был белый хлеб и всякая мелочёвка, вроде повидла и сгущенки. А того, из чего можно было бы приготовить суп и второе, в нем как раз и не было. Поэтому примерно раз в пять дней двое взрослых спозаранку садились на автобус и катили в город. Один раз съездила одна Тамара, другой раз – Иван Иванович, в третий – другая Тамара... Наша же мать моталась в Новоросийск все эти разы обязательно. Что это были за поездки, я хорошо представляю. В одну из них, где-то в середине сезона она взяла с собой и меня.

Одной из причин послужило ответное письмо, которое мы получили из Ногинска от дедушки Ивана. Дед, помимо текущих дел, как они там чинили ограду и прочее, сообщал, что не сумел купить мне для школы атлас и контурные карты. Школа в те времена снабжала нас только учебниками, остальное родителям полагалось закупать самостоятельно. Вот и вышла заковыка. В Ногинске, что завезли – уже разобрали, а ехать в Москву только ради атласа, как велось по тогдашнему обычаю, ни отец, ни дед не удосужились. Оставался Новороссийск.