Текст книги "Пять бессмертных (Т. II)"

Автор книги: Всеволод Валюсинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава вторая

Вскоре после первого посещения Луны были пущены ракетные аэроны на Марс. Жители Бирмингама могли присутствовать при интересном зрелище. За городом, сияя на солнце, стояло девять блестящих башен, вышиною в сто метров каждая. Это были специально построенные ракет-аэроны для полета на Марс. Они были сделаны из панцирной вольфрамовой стали и очень походили на орудийные снаряды, особенно благодаря своим красным медным кольцам.

Карст и Гета присутствовали при отлете. Гета несколько лет жила в Бирмингаме и работала над излучениями мозга Карст только сегодня прилетел из Москвы. Желание взглянуть на отправление первых ракет-аэронов на Марс привело и их на большую Ракетную площадь.

Громадное скопление народа, живописно и пестро одетого, напоминало старинные карнавалы.

Яркий, солнечный день. По земле постоянно проносятся резкие тени от реющих в воздухе масс летательных машин. Обыкновенных аэронов уже нет. Это все круглые диски, напоминающие прежний «Хиль».

Бессмертные стоят в стороне. Они одеты в просторные одежды. Головы их обмотаны легкими газовыми шарфами. Гета полной грудью вдохнула свежий, ароматный воздух и улыбнулась.

– Какой это исключительный случай, что мы видим все это! Я до сих пор не могу привыкнуть к своему состоянию. Мне кажется, что все это сон, и я проснусь в своей комнате на Балтийской станции. Бедная Лина…

– Да, это обстоятельство непредвиденное. Ты знаешь, этой осенью будет ровно полтораста лет со дня нашего отлета.

– Сто пятьдесят лет? А я не заметила, как прошло это время. Все работа, работа – и все-таки времени не хватает.

– Как дела у Курганова? Я с ним несколько дней не мог поговорить.

– Я вчера вечером вызывала его, но говорил со мной Биррус. Курганов улетел в Калькутту. Ты когда думаешь побывать в Годавери?

– Я хочу на зиму переселиться туда совсем. Здесь нам нечего больше делать.

– Да, это будет самое лучшее. Я думаю, и Лилэнд зря сидит в Берлине. Если мы будем держаться все вместе, то скорее чего-нибудь достигнем.

– Что же у Курганова?

– Биррус говорит, что есть кое-что интересное, но, знаешь, в хоккок не обо всем можно говорить. Это очень затрудняет, потому что…

– Смотри!

Одна из башен-снарядов слегка закачалась. Затем донесся громкий, ревущий гул, похожий на заводской гудок, только гораздо ниже тоном и громче. Медленно поворачиваясь вокруг оси и выбрасывая из нижнего конца мощные струи розового дыма, который сразу же таял в воздухе, снаряд отделился от земли и на мгновение повис вертикально, все ускоряя вращение. Его дно было уже на высоте метров ста. Но внизу, казалось, смерч рвал и крутил песок, пыль и даже небольшие камни. Аэроны разлетелись в разные стороны. Толпа притихла, охватывая Ракетную площадь, как муравьи упавший на муравейник лист. Закачались и остальные башни. Солнце нестерпимо сияло на их полированных панцирях. Они разом рванулись кверху с длительным, протяжным воем, похожим на вой тысячи сирен. Вой, казалось, пронизывал насквозь весь организм. Снаряды быстро уносились кверху, и рев постепенно стихал. Но даже после того, как снаряды совершенно растворились в голубом небе, некоторое время еще слышен был далекий, глухой стон.

– Я хотела бы полететь с ними. Как это безумно смело и красиво! Что с ними будет?

Карст молчал, глядя своими большими глазами неподвижно вверх. Он давно привык к технической мощи человека, но этот отлет поразил и потряс ею.

«Человек слишком силен, – думал он, – он не дорос еще нравственно и психически до такой чудовищной силы. Все это похоже на ребенка, который со спичками в руках пошел бы играть в пороховой погреб».

Он вспомнил, как недавно опыты над разрушением атома, производившиеся в Японии, чуть не привели к мировой катастрофе. Искусственно вызванный распад материи, как пламя, передался соседним частицам К счастью, скорость распространения такого атомного взрыва невелика. Удалось потушить этот своеобразный пожар, охватив Ян-Се-Кайские лаборатории мегурановыми батареями и создав кругом мощное магнитное поле. Но не эта сторона дела заставила Карста задуматься. Что будет, когда всю эту технику человек направит на взаимное истребление? Он понимал, что борьба неминуема. Необходимо будет принести жертвы. И только тогда начнется новая эра счастливого и свободного развития человеческого общества. Так же, как Курганов, он невольно переносил мысли на себя самого и на остальных бессмертных. Какую роль и какое положение они займут в предстоящей борьбе? Их состояние и тайна, которой они владеют, налагают на них громадную ответственность. Они должны с величайшей осмотрительностью взвесить все условия, когда придет время. Полтораста лет! И ни на волос не приблизилось решение задачи. Да и разрешима ли она вообще?

По дороге в город Гета рассказывала о своей работе. Ей удалось добиться очень интересных результатов. Она установила качественное различие излучений у самцов и самок. Ее опыты поражали остроумием своих методов и тщательностью выполнения.

Карст молчал, слушал рассеянно. Он силился разгадать, какова будет развязка.

– Представь себе, Гета, – сказал наконец он, – что нам еще очень долго не удастся найти более дешевого способа делать человека бессмертным, или что это вообще иначе недостижимо, как при помощи нашей пересадки.

– Не думаю. Мне кажется, это вопрос времени. А оно нас не стесняет.

– Времени? Разве… Америка тоже подождет?

Гета ничего не ответила, потому что в это время их аэрон опустился на крышу дома, где она жила. Здесь был сад.

Громадные благоухающие цветы, творения искусства, окружали густым газоном беседку.

– Сядем. Эта беседка похожа на ту, что была в старом парке. Тот же мавританский стиль.

Гета, сощурясь, окинула взглядом беседку, потом оглянулась. Никого не было. Она размотала и сняла с головы совсем скрывавший ее лицо синий газовый шарф. Карст больше сорока лет не видал ее так близко. Правда, он разговаривал с ней и видел ее постоянно через хоккок, но это было далеко не реальное восприятие. «Неужели это она, та самая Гета?» – думал он, всматриваясь в ее маленькое лицо и огромный лоб, переходящий в большой, круглый череп. На голове не было ни волосинки. Солнце отражалось на блестящей поверхности гладкой кожи. Благодаря ничтожно малой величине нижней челюсти, лицо казалось заостренным и почти младенческим. Только глаза, серьезные и спокойные, сообщали строгий и мудрый вид. Столетия умственной работы придали взору непередаваемое выражение. Во всем облике не было и признака старости.

– Что ты сказал про Америку?

– Ты говорила, что мы располагаем временем для наших исследований. Но ты упустила из виду политические перспективы. Война неизбежна, и если колонизация Луны на некоторое время ослабила кризис, то это не означает, что вопрос улажен. Наоборот, тем страшнее будет развязка.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Если победит капитал, то нам уже нельзя будет выступать с нашим открытием.

– Да, конечно. Бессмертие тогда станет исключительно достоянием высшего класса. Можно себе представить, к чему бы это привело.

Гета поежилась.

– Надо повидаться с Кургановым. Он, вероятно, имеет на этот счет определенное мнение. Полтораста лет тому назад он уже предвидел эту опасность. И как хорошо, что он с нами.

– Вернее, мы ним. Между прочим, тебе никогда наш поступок с Ай не казался ужасным, безнравственным?

– Нет, но я часто думаю, что если бы мы не были тогда бессмертны, то не поступили бы так. С обычной, человеческой, точки зрения это должно казаться страшным. Я вообще думаю, поскольку могу представить свое прежнее состояние, что пересадка повлияла не только на сферу половую, но и на многие другие стороны психической деятельности. Можно даже думать, что область половых эмоций тесно связана со многим представлениями нравственно-этического характера. Но они не выпали, только изменились качественно и, мне кажется, не в худшую сторону. Наш поступок с Ай и Кургановым мне представляется только логичным. Было бы чудовищно, если бы мы в угоду слепой случайности пожертвовали Кургановым.

Послышались чьи-то легкие шаги. Прежде чем бессмертные успели схватить свои шарфы, на площадку перед беседкой выбежал из боковой аллейки мальчик лет семи. Он выскочил так быстро, что чуть не упал на крутом повороте и с разбегу остановился у самой скамейки, где сидели бессмертные. С секунду он смотрел на громадные головы и странные лица Карста и Геты. Потом вскрикнул и с громким плачем бросился бежать прямо по газону меж кустарниками штамбовых роз, исчезнув так же быстро, как появился.

– Да, наша психика, – сказал, наконец, Карст, – резко отличается от психики смертных. Теперь мне часто непонятны многие поступки и действия смертных. Мне их этика и мораль кажутся примитивными и слишком подчиненными полу. Ты права, что половое состояние сильно влияет на все стороны психической деятельности. Почти вся область эмоций подчинена полу; особенно это заметно в области искусств. Ты слыхала композиции Бирруса? Это – странная музыка. Я дохожу почти до потери сознания, когда ее слушаю. Но она совсем не похожа на музыку смертных. Они ее не понимают. У них музыка почти всегда в основе – любовная песня, уже недоступная нашему чувственному восприятию. Это небольшое расхождение. Но обширны и другие области, где мы никогда не сможем сговориться со смертными. Наш мозг слишком сильно изменился. Вернее говоря, мы понимаем их отчасти и можем себе представить их состояние потому, что сами когда-то были смертны, но им наша психика в большей мере недоступна.

– Я, пожалуй, раньше не сказала бы, что мы в полной мере их понимаем, но теперь многие их представления становятся мне все более чужды. Это и заставляет меня иногда задумываться над будущим. Имеем ли мы право так резко вмешаться в жизнь смертных, если нам будут непонятны многие их чувства и побуждения? И как они встретят наши действия, которые им будут, возможно, тоже непонятны? Найдем ли мы общий язык?

– Нет, здесь дело обстоит иначе. Наша цель – сделать все человечество бессмертным. Но, став бессмертными, люди поймут нас.

Гета встала.

– Пойдем пить кофе.

– Я сейчас не хочу, ты иди, а я посижу еще здесь.

Плотно закутав голову своим шарфом, Гета направилась к башенке лифта, когда Карст окликнул се, догоняя.

– Я хотел тебе сказать, Гета, будь осторожна. Помни – наше бессмертие лишь относительное, берегись несчастного случая. Вот ты садишься в лифт, а помнишь случай с Лилэнд?

– Да, Карст, я знаю это. Нельзя же лечь в коробку и обложиться ватой. Я часто подвергаюсь опасности. Вот еще вчера был у нас в лаборатории взрыв. И только случайно я в то время на минуту вышла из комнаты. Трое погибло. Что ж делать, приходится.

Карст махнул рукой и пошел обратно к беседке. Он хорошо знал, что Гета права, сам не раз бывал в опасных для жизни положениях и даже удивлялся, как они все пятеро прожили уже полтораста лет и ни один из них не погиб. Смерть подстерегала на каждом шагу. Та техника, которой, человек окружил себя, часто обращалась против него самого. Постоянно случались катастрофы. Как всегда, во всем нужен был горький опыт, чтобы чему-нибудь научиться.

«Потому, вероятно, мы все уцелели за эти полтора столетия, что очень боимся смерти. Мы все время думаем о ней».

Карст попробовал вообразить себя смертным. Каких-нибудь несколько десятков лет, а там – старость и неминуемая смерть… Нет, это слишком ужасно. Как они живут и забывают об этом?

В саду было тихо. С трудом верилось Карсту, что он находится на крыше двадцатиэтажного дома. На солнцепеке порхали бабочки. Цветы были самых причудливых очертаний и окраски. Особенно поражала их величина. Розы, голубые и желтые, достигали почти полуметра в поперечнике. Некоторые из них пахли гиацинтом и ландышем.

Над садом показался небольшой аэрон и спустился на посадочную площадку в другом конце крыши. Через минуту на аллее показался высокий, полный старик. Он, видимо, тоже направлялся к беседке, и Карст поспешил закутать себе голову.

– Я вам не помешаю? – спросил он, подходя к скамейке, – жарко! – Он был толст, пыхтел. Пот ручьями стекал по его лицу.

– Пожалуйста.

Карст подвинулся. Старик сел и, отдуваясь, стал вытирать платком лицо и шею.

– Ну и жара! Наверху еще ничего, а здесь вовсе дышать нечем. Уф-ф! – Он взглянул на закутанную шарфом голову Карста. – И не жарко вам в таком уборе?

– Нет, ничего.

– Кхе… кхе, да, а вот я мученик, знаете. Полнота, ничего не поделаешь. Врачи советуют больше ходить. Да где уж! Сердце слабое. Одышка… Ну, как вы думаете, вернутся они или нет?

– Ракет-аэроны? Трудно сказать. Особенную опасность представляют крупные астероиды, да и небольшие куски материи…

– Да? Вы говорите, опасно? Удивительные люди. Я не могу понять, как они решаются на это! Лететь в межпланетное пространство почти без надежды вернуться… Я на это не был бы способен. Удивляюсь!

– Чего же бы вы боялись?

– Как чего? Ведь погибнуть можно. Ведь это почти верная смерть…

– Погибнуть? Что ж, я думаю, вы и здесь от этого не застрахованы…

Старик сердито взглянул на Карста и замолчал.

«Француз, вероятно», – подумал Карст, всматриваясь в его подвижное лицо.

– А разве, – продолжал Карст, – живя у себя дома, вы не кончите той же верной смертью.

– Ну, что вы говорите! Разве можно сравнивать? Это, можно сказать, закон природы, неизбежность. Вы мне еще посоветуете вниз головой с крыши броситься. Все равно, мол! Разве это одно и то же?

– Я не вижу большой разницы. Может быть, вы объясните мне?..

Старик взволновался больше, чем можно было ожидать. Он встал и прошелся взад и вперед перед скамейкой.

– Как я должен понимать ваши слова? – сказал он, останавливаясь перед закрытым шарфом лицом Карста, – как намек на мою старость? Сударь, вы ошибаетесь, если думаете, что в старости уменьшается интерес к жизни. Да-с, я теперь больше берегусь, чем раньше. И я буду счастлив прожить каждый лишний час. Совершенно лишнее наводить разговор на такую тему!

– Я и не наводил. Вы сами начали.

– Да, сударь, бросим об этом. Вот, поживите с мое, тогда и рассуждайте, что лучше, что хуже. Небось, и сами когда-нибудь тоже того-с… хе-хе-хе!

Старик с довольным видом потер руки:

– Меня внучка уже ищет, наверно. Всего лучшего. А вам стыдно, молодой человек, смеяться над стариком, стыдно. Впрочем, я не сержусь. Всего лучшего.

– Молодой человек? А сколько, по-вашему, мне лет?

Старик остановился.

– Вам? Ну, что же, лет тридцать, не больше.

– Вы немного ошиблись. Мне ровно сто восемьдесят два года.

Толстяк выпучил глаза. Потом лицо его расплылось в улыбку. Он опять нахмурил брови и покачал головой.

– И вовсе не остроумно. Что же вы, смеетесь надо мной, что ли? Уф-ф! Ну и жара! Чем дальше, тем хуже. Будь она проклята! А вам нехорошо, молодой человек, да. Ну, до свидания, хе-хе-хе!..

Удаляясь, он несколько раз обернулся и, делая страшное лицо, грозил пальцем.

– Стыдно, молодой человек!

Глава третья

Тропическая ночь. Влажный, горячий воздух насыщен пряными ароматами, как бывает в колониальных лавках. Беспросветный мрак окутал землю. Окна открыты настежь, но в комнате душно, как в бане. Курганов сидит в комнате один у стола и негромко с кем-то разговаривает. Голову покрывает нечто вроде противогазовой маски. Это – хоккок.

– Покажите мне вашу шею… Так. Скажите, вы не замечаете некоторой припухлости зобной железы?.. Справа?.. У меня тоже, но слева… Да, да, и у Бирруса. Вы от себя переговорите с Карстом и Гетой… Световая 8, звуковая А-30… Да, они переменили. Завтра исследуйте зобные железы ваших привитых свинок и сообщите мне… Да… да… Разве? Ну, это, впрочем, понятно. Вашему старшему кролику сколько?.. Так… приготовьте сыворотку. У меня досадное несчастие. Столетнего кролика вчера унес орел… Да, придется. Теперь подробно передайте анализ крови… да, и вашей.

В этот самый момент в Берлине Лилэнд сидит тоже с хоккоком на лице. Она дает отчет за неделю работы. Последнее время Курганов настойчиво торопил, и она едва успевала справляться с заданиями. Так же подгонял он Карста и Гету. Работа между ними была строго распределена, но руководил всем Курганов.

Среди этой маленькой группы сверхлюдей царила строгая дисциплина. Все были спаяны волей и авторитетом Курганова.

Кончив разговор с Лилэнд, Курганов долго сидел в маленькой лаборатории и работал. Биррус спал. В окна, затянутые тонкой сеткой, то и дело ударялись крупные ночные бабочки, привлеченные светом.

Последнее время некоторая надежда забрезжила на трудном пути бессмертных. Они занимались анализами крови своей и привитых животных. Курганов старался установить, не существует ли у бессмертных людей и животных в крови какого-либо иммунизирующего начала, которое, если его привить смертному, сообщило бы «невосприимчивость» к старости. Возможно, за это столетие жизни их организм начал вырабатывать что-либо вроде антитоксина смерти. Бесчисленные опыты были произведены в этом направлении. Приготовляли сыворотки крови, делали препараты всевозможных желез, но до сих пор не получили сколько-нибудь значительного результата. В своих лабораториях бессмертные держали много животных. Большинство из них было «обессмерчено». И до сих пор ни разу не удалось обессмертить, не лишив жизни другое существо. Особенно соблазняли пересадки бэтной доли между животным и человеком. Во всевозможных комбинациях делали пересадки между животными разных видов, но безрезультатно. Ясно было, что и пересадка от животного к человеку тем более будет безуспешной.

Прошло уже два столетия жизни бессмертных, когда Курганов заметил, что у него слегка затвердела и с левой стороны увеличилась зобная железа. Никаких болезненных явлений не было. Просто появился маленький желвачок. Курганов на это и не обратил бы внимания, если бы не случилось того же самого с Биррусом. Однажды за работой Курганов заметил, что тот постоянно подносит руку к шее и щупает горло.

– Что ты делаешь?

– Железа немного припухла. Не знаю отчего. И не болит. Так, пустяки.

– Дай сюда руку. Вот здесь…

Курганов взял руку Бирруса и прикоснулся его пальцами к своей шее.

– Ну, что?

– Странно. То же самое. Давно это?

– Я заметил с месяц назад.

– А я только сегодня.

Помолчали. Курганов медленно опустился в кресло и задумался. Им обоим пришла в голову одна и та же мысль.

– Надо узнать как у остальных, – заметил Биррус.

На другой день было известно, что почти у всех бессмертных происходит то же самое. Только у Геты не было этого. Бессмертные лихорадочно принялись за работу. Были исследованы все бессмертные животные, но только у одного из кроликов-самцов в лаборатории Геты оказалось такое же изменение желез. Это было самое старое животное. Ему было около 120 лет. Курганов велел привезти его к себе в Годавери и вызвал всех бессмертных.

Последний раз они собирались все вместе лет шестьдесят назад у Карста в Москве. Курганову приходилось время от времени улетать на несколько лет из своего излюбленного уголка в Годавери, потому что многие помнили его от рождения, многие при нем выросли и состарились. А он все был такой же. Он избегал показывать людям свое лицо. И делал это только в сумерках, как и остальные бессмертные, закрывая голову просторным шарфом. В те времена это был обыкновенный головной убор лиц обоего пола. Но приходилось избегать любопытных и даже прятаться, так как за последние пятьдесят лет наружность бессмертных еще сильнее изменилась. Головы стали больше, лица меньше и они еще менее походили на людей. Прожив лет десять где-нибудь в другом городе, Курганов опять появлялся на прежнем месте. И никто его не узнавал. Многие успевали за это время поумирать, разъехались, теперь жили те, кто раньше были детьми. Биррус жил неотлучно с Кургановым, но тоже иногда исчезал и возвращался, изменив костюм и, по возможности, наружность.

Теперь опять собрались все пятеро. Немой старик-индус, прислуживавший Курганову, целыми часами со спокойным любопытством смотрел, лежа на циновке, как по вечерам разговаривают эти странные люди. На него не обращали внимания. Индус не очень удивлялся их странному виду. Он думал, что там, за морем, есть такая страна, где живут такие большеголовые. Они для него были просто иностранцы. Мало ли каких людей нет на свете!

Бессмертные работали. Целый год у них ушел на подготовительные работы и исследования. Они сами у себя делали вытяжки из зобных желез. Каждый день приносил все новые плоды. Один из кроликов, которому были сделаны вливания сложных препаратов сыворотки и вытяжек от бессмертного самчика, привезенного Гетой, был вскрыт. Бессмертные увидели ту же картину, какую они много раз наблюдали, вскрывая и исследуя бессмертных животных. Казалось, они подошли вплотную к решению своей громадной задачи, и нужен был последний опыт над человеком. Курганов лечил старика-индуса от ревматизма. На нем и решено было испробовать действие человеческой сыворотки. Карст предложил сделать ему прививку так, чтобы тот не знал ее назначения, а думал, что это в порядке лечения его от ревматизма. К тому же нельзя было ожидать никаких скверных последствий. Ничто не говорило за это, даже если бы этот опыт и постигла неудача.

Сыворотка была приготовлена из крови Лилэнд. Неизвестна была доза, приходилось идти ощупью. Ничего не подозревавшему старику сделали одну за другой две прививки, каждый раз увеличивая дозу. Надо было ждать. Как и двести лет назад, в ожидании прибытия Курганова из Берлина, так и теперь, всякая работа была брошена. Бессмертные поставили на карту крупную ставку. Вопрос могло решить только время.

Прививки вызвали у старика бурную реакцию. Температура поднялась до сорока. Появилось слюнотечение. Он совсем слег, мычал, никого не узнавая, и несколько раз впадал в полное забытье. Нервные тики беспрестанно подергивали его лицо. Через неделю после второй прививки на всем теле появилась желтая сыпь. За ним тщательно ухаживали, но не лечили. По-видимому, это была нормальная реакция организма на введенное в его кровь вещество. Постепенно болезненные явления стали проходить. Старик поправлялся. С величайшей внимательностью бессмертные исследовали его. Пока никаких изменений не обнаруживалось. Ах, с каким напряжением и тревогой приходилось ждать! Казалось, что месяцы тянутся дольше, чем целые столетия жизни перед тем.

Случилось то, чего никто не ожидал. К концу первого года у старика, к тому времени совсем поправившегося и, кстати, переставшего хворать своим ревматизмом, появились несомненные признаки начинающихся глубоких изменений организма. Это были ужасные признаки, совсем не те, каких ожидали бессмертные. Индус быстро превращался в кретина. Еще через полгода он превратился почти в обезьяну. Он не покидал своей циновки, лежал и целыми днями пожирал панитовые галеты. И, несмотря на это, быстро худел. Он превратился в скелет, обтянутый кожей, но с огромным животом. За счет всего организма развился сильный жевательный аппарат и колоссальный живот. Нижняя челюсть выдалась вперед. Подбородок закруглился. Все эти изменения совершились всего в несколько месяцев. Он стал напоминать гориллу. Однажды утром его нашли мертвым. В руках и во рту у него были остатки недоеденного сдобного кекса.

Было непонятно, почему подобная же прививка на кролике была успешной, а на человеке привела к столь ужасным и неожиданным результатам.

– Мы создаем жизнь, – сказал Курганов, взглянув на безобразный труп старика, – но кругом нас пока еще только трупы.

Неудача со стариком была тяжелым ударом для бессмертных. Неужели начинать все сначала почти без всякой надежды на успех? Или объявить миру открытие в том виде, как оно есть? Никто не смел заикнуться об этом. С тревогой и надеждой все ждали, что будет делать Курганов. Он был спокоен. Только брови его сдвинулись еще больше. Взгляд стал еще пристальнее, еще тяжелее. Смерть индуса никому из окружающих не показалась подозрительной. Все знали, что он давно болеет. За трупом явились родственники умершего. Курганов попросил позволения вскрыть труп.

Если бы кто-нибудь мог зайти в этот вечер в домик Курганова, он бы увидел интересное зрелище. Кругом стола, над высохшим, почти черным трупом не то человека, не то обезьяны стояли, наклонившись, пять странных существ. Их громадные, блестящие головы плавно покачивались. Они не торопились и не делали ни одного лишнего движения. Случайный посетитель увидел бы миниатюрные лица и был бы поражен их утонченной, но непонятной красотой. Эти существа говорили мало. Они понимали каждый жест и каждое движение того, кто ниже всех наклонился над трупом. Очевидно, они чем-то были очень недовольны. Делавший вскрытие решительно выпрямился, отрицательно покачав головой. Снимая резиновые перчатки, что-то сказал звенящим голосом, похожим на звук цимбал, после чего другой с серьезным лицом слегка махнул рукой и принялся зашивать труп.