Текст книги "Деды"
Автор книги: Всеволод Крестовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
VIII. По дороге
В Москву приехали под вечер и остановились в Басманной, в большом, но запущенном доме, принадлежавшем графу Илие. Здесь уже все было готово к приему, так как граф еще заблаговременно отправил сюда нарочного с извещением о своем предстоящем приезде. Холодные комнаты были вытоплены, прибраны и освещены, когда графский дормез подкатил к крыльцу, украшенному двумя гранитными львами. Прислуга, на попечении которой постоянно оставались покинутые хоромы, встретила наших путников в сенях, облаченная в свои давно уже не надеванные ливреи, со знаками всего почтения, какое подобало в настоящем случае по старинному этикету.
Черепов, не желая стеснять собой, хотел было стать по соседству на одном из ближайших подворий, но граф, узнав о его намерении, не допустил этого.
– Чтой-то, сударь, помилуй! – говорил он ему с дружеской укоризной. – Комнат, что ли, нету?! Все уж заранее для тебя приуготовлено, целый апартамент особливый; да это и мне-то, старику, в стыд бы было, коли б я от своего дома да пустил тебя по подворским нумерам притыкаться.
Намереваясь завтрашним утром пораньше тронуться в дальнейший путь, граф переоделся в свой мундир и, несмотря на вечернюю пору, поехал представляться к своему былому знакомому, престарелому генералу Измайлову, который в то время главнокомандовал над Москвой. Экстренность случая могла служить достаточным объяснением экстренности вечернего визита.
Москва уже знала о смерти Екатерины и спешила по всем приходским церквам присягать новому императору.
Старик Измайлов, до которого тоже успела дойти быстролётная молва об особливом случае графа Харитонова, встретил его самым дружеским образом. Он добродушно рассказал, в какой испуг был приведен вчера вечером, когда к нему во двор нагрянул вдруг целый отряд кавалергардов из Петербурга; думал было, что уж не брать ли его приехали под арест да в крепость, ан оказалось, что кавалергарды присланы от «печальной комиссии» за государственными регалиями, хранимыми в Москве, кои теперь потребны в процессию к погребальной почести и отправлены нынешним утром по назначению. Рассказал также старик и о том, что носятся тревожные слухи о многих реформах, затеваемых императором, что он повелел освободить из заточения известного Москве Новикова, Трубецкого [139]139
Н. И. Новиков (1744–1818), содержатель московской университетской типографии, издатель «Московских ведомостей», «Экономического магазина» и многих книг, оживлявших русскую литературу того времени, был обвинен в мартинизме, в основании тайного общества и приговорен к заключению в крепости. Его друзья и сотрудники, между которыми были Юрий и Николай Никитичи Трубецкие, тоже потерпели при этом.
Мартини́зм– мистическое учение, распространенное среди масонов в XVIII в. (названо по имени его создателя Мартинеса Паскалиса; 1700–1774)
[Закрыть]и всех мартинистов и франкмасонов [140]140
Франкмасóн(от фр.franc ma’con – «вольный каменщик») или масон – член религиозно-этического движения, возникшего в XVIII в. в Англии и распространившегося во многих странах, в том числе в России.
[Закрыть], предписывал возвратить из Сибири Радищева [141]141
А. Н. Радищев (1749–1802) – автор известного «Путешествия из Петербурга в Москву»(1790), книги, за которую он был сослан в Сибирь.
[Закрыть], сам посетил в Петропавловском каземате главного польского бунтовщика Тадеуша Костюшку [142]142
Тадéуш Костю́шко(1746–1817) – руководитель Польского восстания 1794 г.
[Закрыть]и сам освободил его при этом, а господину Московского университета куратору [143]143
Курáтор– руководитель; ректор (фр.).
[Закрыть]Хераскову, «яко старейшему из наших стихотворцев и славнейшему пииту [144]144
Пии́т– поэт (ст. – рус).
[Закрыть]», пожаловал чин тайного советника, и что вообще, по слухам, везде и по всему большие перемены воспоследуют. Добродушный старик хотя и подхваливал при своем рассказе и то и другое, но все-таки было заметно, что перемены тревожат его втайне и что, пожалуй, по-старому все было бы и лучше, и покойнее.
Часа три, по крайней мере, продержал Измайлов у себя графа Харитонова, беседуя с ним наедине в своем кабинете о разных политических материях, нарочито важных по текущему времени, а графинюшка Лизутка в ожидании отца сидела пока в гостиной со своей старой нянькой. С дороги ли, с морозу или с чего другого свежие щеки ее рдели ярким румянцем и глаза играли несколько лихорадочным блеском. Во всех движениях девушки порой проявлялось нечто нетерпеливое и порывистое: то она задумывалась о чем-то и становилась рассеянной или чересчур уж сосредоточенной, то вдруг вдавалась в совершенно безграничную веселость и начинала тормошить Федосеевну, покрывая со смехом все лицо ее своими быстрыми поцелуями, то принималась торопливо ходить по комнате, как бы ожидая кого-то, но, не дождавшись, кидалась вдруг в кресло и, запрокинувшись на подушку, снова погружалась в тихое и мечтательное раздумье.
– Мамушка, а что я тебе скажу… Ты не рассердишься? – подняв с подушки головку, обратилась она вдруг к няньке после глубокого молчания и покоя, длившегося несколько минут без перерыва.
– Чего мне сердиться? – ответила та, перебирая свои чулочные спицы.
– Мне бы хотелось… Нет, да ты не рассердишься?
– Да ну тебя, графинюшка! Чего ты и всамделе.
– Как бы, мамушка, поглядеть, что офицерик наш делает! – отчасти со смущенной улыбкой, отчасти же наивно, но, во всяком случае, не без девичьего лукавства проговорила Лиза.
– Кто-о? Офицерик? – удивленно подняла на нее Федосеевна свои взоры. – Тебе-то что до его?
– Ах, мамушка, он мне очень нравится… Такой красивый, право, да бравый такой!
– Ну да, болтай еще!.. Чему в ем нравиться? Мужчина как мужчина, таков же, как и все, с руками, с ногами, костяной да жильный.
– Ан не таков!.. Я таких-то еще и не видывала, коли ты знать хотела! – задорно и весело поддразнила ее Лиза.
– Увидишь и лучше, ништо тебе! Время-то будет еще, – зевая и крестя рот, апатично заметила старуха.
– Да я теперь хочу его видеть.
– Мал ль чего нет!.. Ишь ты!
– Мамушка! Голубушка! – вскочила вдруг Лиза с кресла и ласково бросилась к няньке. – Ужасно скучно мне… Просто такая скука, что одурь берет… С чего – и сама не ведаю… Знаешь что… Сходи-ка ты да погляди, что он делает, и коли ничего не делает, то позови сюда его…
– Что ты, что ты, шалая!.. Христос с тобой! Вот выдумщица-то! – замахала на нее нянька своими спицами.
– Не хочешь?… Ну, так я и сама пойду! – бойко и решительно отклонилась от нее девушка.
– Лизутка!.. Ей-богу, графу скажу, – пригрозилась Федосеевна. – Погоди, ужотко будет тебе, как приедет…
– Да что ж тут дурного-то?… Мамушка! Подумай! Ведь мне со скуки только поболтать охота.
– Ну и болтай, коли хочется.
– С кем это? С тобой, что ли?
– Ну и со мной болтай.
– Ах, мамушка, да уж мы с тобой-то всё ведь выболтали, всё до чуточки…
– Ну, коли всё, начинай сначала.
– Чего это? Болтать-то сначала? Да ведь с тобой скучно!
– Ну и поскучай маленько.
– Поскучай! Так так-то ты меня любишь?! – с укором положила Лиза руки на плечи старухи.
– Ну, чего пристала, графинюшка? – начала та оправдываться. – Ну, коли хочешь знать, так его и дома-то нетути, офицера этого; еще давеча на почтовый двор поскакал заказать, чтобы на утрие под графа лошади с Ямской были, да и вперед-то по дороге надоть кульера спосылать ему, чтобы там на всех станках под наш вояж подставы готовились. Мало ли ему делов да хлопот-то! Он ведь не до вашего сиятельства, а по царскому приказу действует! Есть, вишь, ему время с тобой тут турецкие разводы разводить! Как же! Дожидайся!
Лиза надула губки и, по-видимому, успокоилась. Но не прошло и пяти минут, как из смежной залы в открытую дверь послышались быстрые шаги, сопровождаемые звуком шпор. Графиня Лиза вздрогнула и насторожилась.
В открытой двери показался Черепов. Не ожидая встретить тут девушку, он на минуту невольно замедлился в проходе в гостиную, в нерешимости, идти ли далее, вернуться ли назад.
– Войдите, сударь! – предупредительно пригласила его Лиза. – Вам, верно, батюшку надо?
– Да, я хотел доложить графу, что у меня все уже распоряжено и готово на завтра к отъезду, – сообщил Черепов.
– Он еще не вернулся… Коли угодно, то подождите его здесь, посидите с нами, буде то вам не в скуку.
Старая Федосеевна только взгляд один кинула на свою воспитанницу, удивляясь ее бойкости. «Ишь ты, стрекоза! И откуда что вдруг взялося!» – ясно говорило выражение ее лица, которому в эту минуту она старалась придать нечто строгое и недовольное.
Черепов не заставил повторять себе любезного приглашения и свободно вошел в гостиную, где был прошен садиться, вследствие чего и поместился на золоченом стуле в достодолжном и почтительном расстоянии от молодой хозяйки. Завязался разговор. Лизу очень интересовал Питер и его быт: как там живут и что делают и какие там дома, какие улицы – такие ль, как в Москве, или лучше, красивее? Что это там за двор, балы, куртаги [145]145
Куртáг– прием во дворце (нем.).
[Закрыть], феатры, маскерады, гвардия, министры? Какие там светские дамы и девицы и что у них за наряды, что за моды? Все это, доселе еще невиданное и почти неслыханное ею в сельской глуши, представлялось ее воображению чем-то блистательным, почти сказочным, все это манило ее своим радужным блеском и в то же время как будто пугало ее душу. Черепов охотно отвечал на все расспросы девушки и, с удовольствием любуясь на ее красивое оживленное личико, рассказывал как умел все, что знал об интересовавших ее предметах. И Лиза слушала его с жадным интересом и думала про себя о Черепове: «Какой он в самом деле добрый и хороший и как он все это любопытно и занимательно рассказывает!» Даже нянька Федосеевна и та заслушалась его рассказами, хотя и не переставала по временам кидать на него из-за своих спиц недоверчивые взгляды. Часа через два, когда вернулся от Измайлова граф Илия, подан был ранний ужин, после которого все разошлись на покой ввиду завтрашнего раннего отъезда.
… По дороге в Петербург, проезжая деревнями и селами, путники наши нередко встречали на сельских улицах и площадях пред церквами толпы крестьян, которые то шли к присяге, то возвращались от нее, то собирали промеж себя свои мирские сходки и толковали о смерти царицы да о переменах, про что и до них уже успели дойти кое-какие слухи и вести. Сказывали между крестьянами, что отныне уже не будет новых рекрутских наборов [146]146
Рекрýтский набор– набор новобранцев для военной службы.
[Закрыть], и даже последний набор приказано-де распустить по домам, потому что новый царь не хочет никакой войны, не желает для себя никаких приобретений, а намерен беречь своих людей и соблюдать свое государство. Толковали также, что хлеб будет дешевле прежнего [147]147
Еще за несколько лет до смерти императрицы Екатерины II цены на хлеб не только в Петербурге, но даже и по всей России поднялись до 8 и 9 рублей за куль. Это было причиной общей дороговизны на все жизненные предметы и вызывало неоднократные жалобы и ропот как в обществе, так и в народе. Одной из первых мер императора Павла I были указы от 10 и 18 декабря 1796 г. о понижении цен на хлеб и о замене хлебной подати денежной.
[Закрыть], что раскольников не станут гнать и дозволят им открыто отправлять все свои духовные обряды и требы и что крепостным людям в скором времени полная воля выйдет, что царь очень доступен всем и каждому, что кто хочет, тот и волен идти прямо к нему с прошением о своих нуждах, о притеснениях ли от господ и начальства и что царь кладет на все такие прошения суд скорый и строгий: «Коли начальство аль господин виноват, сразу взыщет и на лицо не посмотрит, а коли челобитчик неправо просит, то берегись: за сутяжество худо будет».
Все эти вести и новости разлетелись в народе с необычайной быстротой через тех проезжих курьеров из Петербурга в Москву и иные города, которые никогда еще доселе не ездили по России в таком количестве и так быстро, как в эти первые дни воцарения императора Павла. Московско-Петербургский почтовый тракт по преимуществу был поприщем этих курьеров, едва лишь на несколько минут делавших остановки на почтовых станциях для перемены лошадей, где каждого такого гонца старались принять как можно ласковее и угостить чем ни есть получше, лишь бы только выведать от него какую-нибудь петербургскую новость. В этом отношении в особенности старались станционные смотрители, сельские старосты и бурмистры [148]148
Бурми́стр– староста из крестьян, поставленный помещиком для управления вотчиной (нем.).
[Закрыть], попутные помещики, деревенское духовенство и земские заседатели [149]149
Зéмский заседатель– чиновник земства, губернского или уездного органа местного самоуправления России с XVIII в. до 1917 г.
[Закрыть]. Нередко и толпы крестьян осаждали станционные дома в ожидании курьерских новостей, которые с Московского тракта разносились молвой все далее и далее, в заповедные глубины русских весей и дебрей. Этим курьерам в глазах народа в особенности придавало значение то, что их подорожные были подписаны самим наследником престола, великим князем Александром Павловичем [150]150
По званию санкт-петербургского генерал-губернатора великий князь Александр должен был лично подписывать все подорожные и билеты на выезд из столицы.
[Закрыть].
На другой день своей дороги наши путники обогнали оригинальный поезд. Графиня Лиза в особенности заинтересовалась никогда еще не виданным ею зрелищем и долго глядела на него, высунувшись из каретного окошка. По дороге ехал на статных, породистых конях отряд блестящих всадников, в стальных доспехах, в сияющих шлемах со страусовыми перьями, в красивых кирасах [151]151
Кирáса– металлические латы, надевавшиеся на спину и грудь (фр.).
[Закрыть]и налокотниках, с обнаженными палашами [152]152
Палáш– длинная и прямая сабля с широким и обоюдоострым к концу клинком (пол.).
[Закрыть]в руках, а посреди этой толпы, которая казалась Лизе кавалькадой древних рыцарей, ехали пышно убранные дроги [153]153
Дрóги– карета, повозка.
[Закрыть], где стоял длинный ящик, обитый драгоценной парчой. В нем были заключены государственные регалии, которые под эскортом кавалергардов перевозились теперь в Петербург для погребальной церемонии. Этих-то самых кавалергардов и испугался в Москве престарелый Измайлов, когда они неожиданно нагрянули к нему в дом чуть не целым эскадроном.
В течение этого путешествия Василий Черепов иногда целые станции ехал в одной карете вместе с графом и Лизой. Когда, бывало, графу станет скучно глядеть по дороге на однообразные, покрытые снегом равнины и перелески, а между тем ни дремать, ни читать не хочется, он останавливал экипаж и приказывал подбегавшему Аникеичу достать обыкновенно дорожную флягу венгерского вина да каких-нибудь лакомств и звать господина гвардии корнета: не угодно ли, мол, позабавиться различными лакомствами от дорожной докуки?
Гвардии корнет, зная, что увидит еще один разок хорошенькие глазки и светлую улыбку графинюшки, обыкновенно с большой охотой принимал эти приглашения, выскакивал из своего возка и подходил к раскрытому окошку дормеза, благодаря графа за его любезное к нему внимание.
Здесь он по большей части получал приглашение пересесть, не стесняясь, в графский экипаж, буде на то есть охота, чтобы поболтать малую толику о том о сем пока до станции, и Черепов пересаживался на переднее сиденье, рядом с нянькой Федосеевной. Тут иногда поднимался какой-нибудь разговор, граф либо расспрашивал про петербургские порядки прошлого царствования, либо предавался обсуждению разных дорожных слухов о столичных событиях и переменах последних дней, делал различные планы и предположения, что из всего этого может произойти и воспоследовать и какой блеск ожидает в будущем наше счастливое Отечество при таком начале царствования нового монарха, либо же, наконец, переходил к воспоминаниям о своем прошлом времени, о дворе Елизаветы и Петра III, о жизни, лицах и отношениях того давнопрошедшего времени. Графиня Лиза, эта единственная и потому балованная дочь опального вельможи, часто вмешивалась в разговоры своего отца и тоже строила свои полудетские радужные планы и предположения о его будущности, не раз вызывавшие на уста старика добрую и задумчивую улыбку. Иногда граф, убаюканный мягким качаньем дормеза, начинал дремать, причем обыкновенно ему вторила и старая Федосеевна; разговор при этом, конечно, прекращался, и молодые люди, оставленные благодаря дремоте стариков как бы наедине и чувствуя каждый такую близость друг к другу, начинали испытывать в душе то приятное, сладкое, хотя и несколько неловкое смущение, которое всегда посещает в подобных обстоятельствах молодые сердца и является как бы предвестником невольно зарождающегося сближения и чувства. Они молчали, притаив дыхание и даже избегая встречи взорами, но глаза их все-таки встречались порою, и в это мгновение каждый из них мог прочесть во взоре другого какую-то внутреннюю пытливость, обращенную на него и озаренную светлым лучом ожидания и надежды на что-то теплое и хорошее, что как будто ожидает, манит и непременно должно сбыться в их будущем.
Таким образом, в течение пяти суток дороги старый граф и его дочь настолько успели привыкнуть к Черепову и сблизиться с ним, что стали считать его как бы совсем своим домашним человеком, совсем добрым, старым и хорошим знакомым. Граф Илия, привыкший в течение долгих лет своей опалы к жизни «по простоте» и к совершенно простым, непосредственным отношениям к окружающим его людям, от души полюбил молодого гвардейца и просил не забывать его дом и в Петербурге.
– Иди, сударь, ко мне за чем ни понадобится; чем богат, тем и рад для тебя буду. Человек ты, вижу, хороший, и мне по нраву пришел, – сказал он Черепову на последней станции.
Его дочь ничего не промолвила при этом, но зато взглянула на молодого человека таким хорошим взглядом, что нетрудно было угадать и в ее глазах не только желание видеть его почаще, но даже как бы приказание и полную уверенность в том, что он непременно должен и будет бывать у них в доме.
Едва графский поезд приблизился к заставе, как пред ним опустился полосатый шлагбаум, и дормез поневоле должен был остановиться ввиду этого неожиданного препятствия. Здесь к экипажному окошку подошел дежурный унтер-офицер в новой форме по прусскому образцу и осведомился об имени и звании проезжающих.
– Что за остановка? В чем дело? – выпрыгнув из своего возка, крикнул Черепов.
– Позвольте, ваше благородие, чин, имя и фамилию, – доложил ему дежурный. – Надо знать, кто такие проезжающие.
– Да зачем тебе это надо?
– Так приказано. Новый приказ такой вышел, чтобы не пускать ни в Питер, ни из Питера без прописки на заставе. Пожалуйте в караульный дом расписаться в книжке.
Черепов вошел в караулку и отметил в шнуровой тетради, что такого-то числа, в три часа пополудни, в столицу въехал по именному государя императора повелению генерал-майор граф Харитонов-Трофимьев с дочерью и в сопровождении курьера такого-то.
– Подвысь! – крикнул дежурный часовому, стоявшему у заставы.
И полосатый шлагбаум медленно поднялся пред экипажем графа.
Караул тотчас же выбежал вон на платформу и по уставу отдал въезжающему генералу достодолжную воинскую почесть, которую столько уже лет никто нигде не отдавал опальному графу.
IX. Петербург того времени
Все великолепие города Петербурга в 1796 году сосредоточивалось в очень ограниченном и небольшом пространстве между Дворцовой набережной, которая известна была под именем «Сюрлеке» (Sur le quai), Луговой, Миллионными, обеими Морскими и Невским проспектом от Полицейского до Аничкина моста [154]154
Áничкин мост– Аничков мост в Санкт-Петербурге.
[Закрыть]. Центр города составляли окрестности Зимнего дворца, но и в этой лучшей части Петербурга высоких, трех– и четырехэтажных, каменных домов было очень немного. Почти все каменные дома покрывались черепичными кровлями и строились не выше как в два этажа или в один этаж с подвальным жильем, значительно углубленным в землю. Хотя на Морских и Миллионных да на помянутом пространстве Невского проспекта деревянных построек почти уже вовсе не существовало или же таковые являлись как редкое исключение, но зато во всех прочих улицах каменные здания составляли едва лишь десятую часть в общем итоге жилых построек; остальные же дома были все деревянные, редко в два этажа, а все более с мезонинчиком и с палисадником перед окошками. В настоящее время на Невском проспекте сохранились в прежнем своем виде дом Васильчикова, где помещается «Английский магазин», уже около столетия существующий на одном и том же месте, дом Коссиковского (что ныне Елисеев) у Полицейского моста, тогда еще новыйи принадлежащий князю Куракину, дом графов Строгановых, известный в те времена под именем палаццо (palazzo), дом католической церкви и Гостиный Двор. Все же прочие дома теперь уже либо сломаны, либо надстроены, так что от прежнего в них и следа не осталось. На Итальянской улице, против Михайловской площади, на правой стороне стояли частью каменные, частью деревянные постройки, а по левой, во всю длину улицы, тянулся каменный забор, который ограждал собой «дворцовый огород», принадлежавший к Летнему саду.
На Литейной и Владимирской, в Конюшенных, в Троицком переулке, в Моховой и окрест лежащих улицах, равно как в Малой и Средней Мещанских, в Подьяческих, на Вознесенском и Екатерингофском проспектах – каменный дом, принадлежавший частному лицу, являлся уже редким исключением. Здесь тротуары заменялись деревянными мостками, и мостовые вполне могли назваться убийственными. Части же города, известные и тогда, как теперь, под названием Московской, Рождественской и Коломны, были сплошь обстроены деревянными домами и вовсе не имели мостовой, а Козье болото в Коломне являлось действительно болотом непроходимым, смрадным и покрытым зеленой тиной. Таких болот в тогдашнем Петербурге было несколько: по Лиговке, в Грязной (ныне Николаевская), на Новых местах и за Каретным рядом, где в наши дни возвышается столько громадных и великолепных зданий. Васильевский остров по набережной Большой Невы сохранился и поныне почти в тогдашнем виде; но во всех остальных частях, за исключением Первой и Кадетской линий, он весь напоминал те окраины своих отдаленных линий за Малым проспектом, какие недавно еще можно было видеть в окрестностях Чекуш и Смоленского кладбища.
Что же касается Песков, Петербургской и Выборгской сторон, то их лучшие улицы напоминали самые плохие уездные городишки, а Ямская представлялась настоящей деревней. Каменных церквей в городе было очень немного, и великолепными могли назваться только Александро-Невская лавра да собор Смольного монастыря. Казанский же собор был еще деревянным низким строением, выкрашенным желтой краской, с высокой деревянной колокольней. Собор Исаакиевский, далеко еще не достроенный, представлял собой какую-то мрачную массу, без всякой архитектуры. Адмиралтейский шпиц [155]155
Шпиц– шпиль на здании (нем.).
[Закрыть]со своим корабликом хотя и существовал, но башню его еще не окружали колонны и статуи, да и самое здание Адмиралтейства было низко, не оштукатурено и, не вмещая в себе никакого жилья, служило единственно складочным местом для кораблестроительных материалов. Водяной ров и прямолинейные земляные валы с трех сторон окружали это здание там, где теперь красуется бульвар Адмиралтейский. На месте нынешнего Инженерного замка стоял еще окруженный липами Летнего сада деревянный Летний дворец императрицы Елизаветы Петровны [156]156
На месте его император Павел воздвиг по собственному плану и рисункам в один год с небольшим замок св. Архангела Михаила. Этот замок имел вид крепости, окружен был водяными рвами и валами, на которых стояли пушки, и служил жилищем императору в последний год его царствования. Подъемные мосты вели во внутренность замка. Освящен он был 8 ноября 1800 г.
[Закрыть]. Александрийский театр, известный тогда под именем Малого,представлял собой низкое и безобразное здание вроде сарая, без всякой архитектуры, а Большойтеатр, гораздо ниже нынешнего и не украшенный еще портиком, тоже походил скорее на складочный казенный магазин, чем на храм искусства.
Дворцовую площадь окружали дома частных владельцев, между которыми отличался дом Кушелева, построенный полукругом, на месте нынешнего Главного штаба. Арка тогда еще не существовала. Этот дом являлся для Петербурга своего рода Пале-Роялем [157]157
Палé-Роя́ль– королевский дворец в Париже, построенный в XVII в.
[Закрыть], где помещались и лучшие лавки (слово «магазин» при Павле было запрещено на вывесках), и лучшие трактиры, и маскарадная зала Фельета [158]158
Ротонда, где ныне помещается библиотека Главного штаба.
[Закрыть], и Немецкий театр [159]159
Зала этого театра ныне занята общим архивом Главного штаба.
[Закрыть].
В Петербурге было тогда несколько театральных трупп: русская, французская, немецкая, итальянская опера и некоторое время даже польская труппа, существовавшая под управлением антрепренера Кажинского [160]160
Отца покойного В. Кажинского, капельмейстера Александрийского театра.
[Закрыть]. На русской сцене Малоготеатра, где давались трагедии, комедии, водевили и оперы, блистали тогда трагик Яковлев и трагическая актриса Екатерина Семенова, комики Бобров, Рыкалов, Воробьев, певцы Самойлов [161]161
Отец Василия Васильевича Самойлова.
[Закрыть]и Гуляев, певица Сандунова. В балете отличались Дюпор, европейская знаменитость того времени, и не менее знаменитый Опост, балетмейстер Дидло и танцовщицы: Колосова, Данилова, Иконина. В итальянской опере приводила в восторг меломанов примадонна Маджолетти, а теноры Пасква и Ронкони, буффо Ненчини и Замбони почитались первыми в Европе. Французский театр тоже процветал в царствование Павла, несмотря на все предубеждения императора против Франции. На французской сцене в особенности отличалась m-me Шевалье (сестра танцовщика Опоста). Она занимала первые амплуа в комических оперетках и блистала своей игрой и пением, а главное, что делало ее особенно сильной в разных столичных мирках, это ее близость к Кутайсову, который был ее безусловным поклонником. К ней прибегали за протекцией, просили о местах и пособии. Муж ее сидел в передней и докладывал о посетителях, которых жена принимала как королева. Одно слово ее Кутайсову, записочка Кутайсова к генерал-прокурору или другому сановнику – и дело решалось тотчас же.
Француз Фельет в громадных своих залах давал публичные маскарады, посещаемые всем высшим сословием и нередко даже членами царской фамилии. За вход в фельетовский маскарад, равно как и за места в театральных партерах, куда ходила вся молодежь лучших фамилий и все гвардейское офицерство, взималось тогда по одному рублю медью. В этих маскарадах можно было и поужинать, причем, например, жареный рябчик стоил 25 коп. медью, а бутылка шампанского – два рубля, обыкновенное же столовое вино весьма порядочного сорта от 40 коп. до полтины за бутылку.
Лавки кушелевского дома были переполнены французскими и английскими товарами, которые тогда продавались необыкновенно дешево; поэтому панель перед нашим петербургским Пале-Роялем служила излюбленным местом прогулок для тогдашних щеголих и модниц, у которых здесь под рукой было все, что лишь могла предоставить им самая изысканная мода.
За исключением набережных и Дворцовой площади, тротуаров в городе не было, а каменные мосты существовали только на Екатерининском канале в том виде, как и теперь, да на Фонтанке, где они все были подъемными и наружным видом походили на Чернышов мост, существующий и до сегодня. Мосты же на Мойке, то есть Полицейский, Красный, Синий и Поцелуев, были деревянные, и из них два средние получили название от цвета своей окраски. Многие улицы весной и осенью были почти непроходимы, а на других лужи не просыхали в самое жаркое лето. На этих улицах зачастую паслись коровы и расхаживали свиньи вместе со всякой домашней птицей. По ночам стаи бездомных собак бродили около рынков, нарушая покой обывателей своим вытьем и лаем, далеко разносившимся по окрестности. За исключением центра города по всем остальным улицам порой просто не было проходу от оборванных мальчишек, которые устраивали здесь свои игры в городки и бабки.
Эти мальчишки взимали своего рода копеечную контрибуцию с чисто одетых прохожих, которые в противном случае рисковали быть забрызганными грязью. На повороте с Невского проспекта во Владимирскую помещался Обжорный ряд,где целыми рядами сидели торговки с хлебом, пирогами, жареным и вареным мясом, русаками и рыбой. Весь рабочий люд толпился тут непременно по два раза в сутки, обедая и полдничая на вольном воздухе. У Синего моста тоже постоянно толпились люди обоего пола и различных возрастов вместе с рядчиками [162]162
Ря́дчик– подрядчик, не берущий для себя работ, а только поставляющий рабочих.
[Закрыть], дворецкими и приказчиками. Здесь производились наймы прислуги и рабочих, а также купля и продажа в вечное и потомственное владение. Одним словом, Петербург показной,Петербург, щеголявший европейскими нравами и перенимавший европейские привычки, группировался только в «чистой»части города, то есть около дворца, на Морских, на Миллионных да на Невском до Аничкина моста; остальной же весь Петербург жил по старине и деревянной наружностью своей нимало не походил на европейскую столицу.
С первых же дней воцарения императора Павла весь строй и порядок петербургской жизни быстро и круто изменились.
В былое время вельможи Екатерининского века, бывшего по преимуществу «веком вельмож», соединяли в себе все утонченности европейских вкусов и привычек, все величественное изящество манер века Людовика XIV и всю вольность нравов эпохи его преемника, полуазиатскую пышность польских магнатов и все хлебосольство и щедрость старинных русских бояр с достаточной примесью самого широкого самодурства. Цель жизни заключалась в наслаждении. «Наслаждайся сам и давай наслаждаться другим, чтобы вид нищеты и несчастья не отравлял собой полноты твоего наслаждения» – таков был девиз большинства этих магнатов. У них ежедневно накрывались обеденные столы на пятьдесят и более особ, куда могли являться не только званые и незваные, но часто даже и вовсе незнакомые люди, лишь бы только их костюм был мало-мальски приличен. Невские острова и Петергофская дорога в то время представляли собой оживленные ряды аристократических дач со всевозможными затеями, где, бывало, в каждый праздничный день гремела музыка, сжигались фейерверки и вся незнакомая публика была угощаема чаем, фруктами, мороженым. Граф Строганов в своей даче устроил даже большой танцевальный павильон для этой городской публики и задавал для нее блистательные празднества. Кроме того, от имени Нарышкина и графа А. С. Строганова ежедневно раздавали пособия нуждающимся и милость убогим деньгами и провизией. Множество бедных семейств получали от них и от целых десятков других бояр ежемесячные пенсионы. Дома этих русских вельмож блистали драгоценными собраниями картин, богатыми библиотеками, горами серебряной и золотой посуды, множеством драгоценных камней и всяких редкостей. Императрица Екатерина II, бывало, говаривала в шутку про Нарышкина и Строганова: «Два человека у меня делают все возможное, чтобы разориться, и никак не могут!» В последние годы ее царствования в Петербурге стали все более и более появляться из присоединенных провинций магнаты польские, которые соперничали в блеске и роскоши с русскими боярами. Тут были князья Четвертинские, Чарторыские, Любомирские, графы: Иллинский, Северин-Потоцкий, Виельгорский, Ржевуский и другие. Все они старались переблистать друг друга и богатством, и тороватостью, причем открывался достаточный простор и честолюбию, и интриге.
А в то же время весь Петербург невельможный, всяк по своему чину и состоянию, также старался «утопать в роскошах». Не только гвардейские офицеры, но даже и нижние чины из дворян редко занимались службой, пренебрегали фронтом и еще реже носили свои мундиры, а все больше щеголяли во фраках да в теплых шубах с меховыми муфтами, шатались целыми партиями по городу, зачастую «чинили уличные буйствы и дебоширствы» насчет мирных обывателей, разбивали целые трактиры, погребки и вольные дома [163]163
Вóльные дома– дома частных владельцев.
[Закрыть], мотали не на живот, а на смерть, «показуя прилежность свою к бильярду и азартным играм», и вообще вели себя «яко сущие шатуны и повесы» самым невозможным образом. Равно и в среду мелких гражданских чиновников и вообще в средний класс петербургского населения проникли «дух фривольных нравов» и пьянство великое. Целые ночи, бывало, раздаются в трактирах, в игорных и иных партикулярных домах [164]164
Партикуля́рные дома– частные дома, где устраивались балы и другие увеселения (лат.).
[Закрыть]веселые звуки музыки и песен, звон стаканов и бутылок, разбиваемых вдребезги, неистовые крики пирующих и вопли побиваемых. Следствием этого бывали еженощные драки, даже целые побоища партиями, нередко смертоубийства и пожары, особенно частые и опасные при тогдашних деревянных постройках.
Страсть к «роскошам» и наживе посредством азартной игры, разоряя мелкое чиновничество, поневоле заставляла его выискивать себе недостающие денежные средства в сугубом взяточничестве и во всякого рода незаконных поборах. Обязанности службы отправлялись кое-как, спустя рукава, дела залеживались по нескольку лет без всякого движения, и присутственные места столицы едва-едва наполнялись похмельными чиновниками только к полудню, а к двум часам дня были уже пусты, хоть шаром покати. Короче сказать, тогдашняя городская, и в особенности столичная, Россия, в упоении блеском и громом побед и всяческих торжеств Екатерининского царствования, считая себя необъятной и страшной силой на всем земном шаре, в сущности, была-таки порядочно распущена и разнуздана халатным управлением вельмож-сановников, и это в особенности стало заметно для каждого трезвого и нелицеприятного глаза в последние годы царствования доброй и славной монархини, когда ее энергия, неутомимость в государственных трудах и непреклонная воля под гнетом лет уже значительно ослабели.
