Текст книги "Деды"
Автор книги: Всеволод Крестовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Всеволод Владимирович Крестовский
Деды
В. В. Крестовский
1839–1895
Всеволод Владимирович Крестовский
Историческая повесть «Деды» принадлежит перу Всеволода Владимировича Крестовского – писателя, автора многих романов и повестей, офицера и военного корреспондента. Его книги во второй половине XIX века были очень популярны, постоянно переиздавались, и читатели с нетерпением ожидали новых, поскольку в них затрагивались острые, животрепещущие проблемы того времени. В 1899–1900 годах вышло собрание его сочинений в восьми томах.
К сожалению, в XX веке имя В. В. Крестовского оказалось незаслуженно забытым. Но в 1994 году на телеэкранах России был показан сериал «Петербургские тайны», снятый по роману В. В. Крестовского «Петербургские трущобы». Сериал вызвал огромный интерес зрителя не только к этому произведению (в 1990 году роман был переиздан тиражом в 300 тысяч экземпляров издательством «Художественная литература»), но и к личности и творчеству автора.
В. В. Крестовский родился 11 февраля 1839 года в селе Малая Березайка Тарашанского уезда Киевской губернии в обедневшей дворянской семье. В 1857 году он закончил учебу в Первой петербургской гимназии и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Еще гимназистом Крестовский начал писать стихи, подражая Н. А. Некрасову, а также рассказы, которые публиковались в журналах «Сын Отечества», «Русское слово», «Русский мир», «Время» и других.
Занятия литературным творчеством поглощали слишком много времени студента Крестовского. Он решил посвятить себя литературному творчеству и поэтому ушел с третьего курса университета. Уже в 1862 году увидел свет его поэтический двухтомник, и вскоре многие стихи молодого поэта были положены на музыку.
В. В. Крестовский целиком посвятил себя литературной деятельности. Он стал членом литературного кружка Ф. М. и М. М. Достоевских при редакции журналов «Светочи» и «Время». Крестовский преклонялся перед личностью и творчеством Федора Михайловича Достоевского. Неизгладимое впечатление произвели на него «Записки из Мертвого дома», на страницах которых гениальный писатель страстно обличал царскую каторгу и в то же время выразил горячую любовь к народу России.
Под влиянием этого произведения В. В. Крестовский создает один из популярнейших романов XIX века – «Петербургские трущобы». Он печатался в журнале «Отечественные записки» в 1864–1866 годах. В этом произведении писатель обнажил социальные проблемы русского общества того времени: бедность, пороки, преступления. Чтобы написать захватывающий внимание читателя роман, увлекающий динамичным авантюрным сюжетом, автор посещал беднейшие кварталы и злачные места Петербурга и до мельчайших подробностей изучил жизнь различных слоев общества, в том числе жизнь обитателей трущоб, что часто было далеко не безопасно для него.
Как и Ф. М. Достоевский, В. В. Крестовский во многих своих романах рассматривает проблему «преступления и наказания», идею «Высшего суда» в душе человека, совершившего преступление. Писатель задается вопросом: почему в Петербурге, большом богатом промышленном городе, существуют люди «отверженные»? И не дает ответа на этот вопрос. Но цель автора ясна – заставить читателя задуматься о жизни бедняков в жестоком и беспощадном обществе. В. В. Крестовский призывал проявить сочувствие и «милость к падшим», понять, почему от отчаяния эти невольные жертвы социальных условий иногда идут на преступления. В романе «Петербургские трущобы» тонко показаны психология и мироощущение героев, нравственное и безнравственное поведение персонажей. Об успехе романа свидетельствует тот факт, что переиздавался он в конце XIX века пять раз!
Работоспособность В. В. Крестовского была поразительной. За свою жизнь он написал много романов, повестей, рассказов, очерков и критических статей. Из-под его пера вышли произведения, отражавшие разнообразнейшие сюжеты. Назовем лишь некоторые романы: «Кровавый пуф», состоящий из двух частей – «Панургово стадо» (1870) и «Две силы» (1875), «Вне закона» (1873), «Тьма Египетская» (1888), «Тамара Бендавид» (1890), «Торжество Ваала» (1891).
В 1875 году В. В. Крестовский написал повесть «Деды» о времени правления Павла I. Писатель изучал в архивах исторические источники и создал художественные образы, не отступая при этом от исторического контекста. Он нарисовал свой, далекий от очернительства, нетрадиционный образ императора. С большой авторской симпатией выписан образ полководца, генералиссимуса А. В. Суворова, не проигравшего ни одного сражения. Писатель создал светлые образы патриотов-воинов, честно и самоотверженно служащих Отечеству. И в противовес им – картины бессмысленной, уродливой и бесцельной жизни, маскарадов и чудачеств русских помещиков, которые тратили на это деньги, нещадно эксплуатируя крепостных крестьян.
В 1867 году В. В. Крестовский поступил юнкером в Ямбургский уланский полк. Возможно, это было связано с семейной традицией, ведь уланами были его дед и отец. Вскоре он получил офицерский чин поручика, но продолжал литературную деятельность. Во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, находясь в действующей армии, он посылал с театра военных действий корреспонденции в «Правительственный вестник».
Свою военную службу писатель отразил в книгах: «Из походных очерков» (1874), «Двадцать месяцев в действующей армии (1879), „Очерки кавалерийской жизни“ (1892). В них В. В. Крестовский затронул многие проблемы российской армии. Он был озабочен положением армейских офицеров – и в нравственном, и и материальном отношении – и невниманием правительства к ним, поднимал важные вопросы боеспособности армии.
В 1880–1892 годах В. В. Крестовский служил в различных военных должностях: при начальнике Тихоокеанской эскадры, при туркестанском генерал-губернаторе, при департаменте таможенных сборов. В 1892 году он был назначен главным редактором правительственного издания „Варшавский дневник“ и работал в Варшаве вплоть до своей смерти 18 января 1895 года.
Похоронен писатель в Санкт-Петербурге на кладбище Александро-Невской лавры, а потом перезахоронен на Литераторских мостках Волкова кладбища.
В настоящее время интерес читателей к творчеству В. В. Крестовского неуклонно растет, о чем свидетельствуют большие тиражи его произведений, выходящих во многих издательствах нашей страны.
Н. С. Иванова
Деды
Историческая повесть из времени императора Павла I
I. Концы и начала
На обширной площади перед Зимним дворцом была какая-то странная, необычная тишина. Народ отдельными кучками стоял по разным местам этой площади и с напряженным вниманием глядел на несколько слабо освещенных окон, которые как-то грустно и таинственно выделялись своим тусклым светом на темном фоне высокой каменной громады дворца, погруженной во мглистый мрак ноябрьского вечера. Эти кучки народа оставались в глубоком безмолвии; изредка разве обратится сосед к соседу с каким-нибудь замечанием, вопросом или сообщением, но и то так тихо, вполголоса, почти шепотом… Тягостная неизвестность и томительная тоска какого-то грустного ожидания отпечатлевались на лицах. А между тем, несмотря на эти неподвижно стоявшие кучки, площадь полна была тревожным движением. И от дворца, и ко дворцу почти беспрерывно то отъезжали, то подкатывали всевозможные экипажи: курьерские возки, городские санки, тяжелые барские кареты четверней и шестеркой цугом, но мальчишки-форейторы [1]1
Форéйтор– кучер, сидящий на передней лошади при упряжке цугом (нем.).
[Закрыть], которые в то время имели обыкновение кричать свое «пади́!» с громким и продолжительным визгом, стараясь выказать этим свое молодечество, на сей раз не подавали ни малейшего звука. Одно только глухое громыханье колес или время от времени топот копыт коня какого-нибудь вестового гусара в высокой и мохнатой медвежьей шапке, проносившегося куда-то и зачем-то во всю конскую прыть, нарушали это странное и строгое безмолвие.
– Еще вчера, сказывают, изволили быть в совершенно добром здравии, – шепотом передавал в одной из кучек народа какой-то мелкий сенаторский чиновник двум-трем из ближайших соседей.
– Где уж здорова!.. – с грустным вздохом махнул рукой старый инвалид в гарнизонном кафтане. – Мне хороший знакомец мой один – он кафишенком [2]2
Кафишéнк– человек, обслуживающий вельможу за столом (от Kaffee – «кофе» и schenken – «угождать»; нем.).
[Закрыть]у князь Платон Александрыча [3]3
Зубова. ( Здесь и далее примеч. В. В. Крестовского.)
[Закрыть]– так он сказывал, что еще третевадни [4]4
Третевадни́(третьёводни) – три дня назад.
[Закрыть]целый день на колики жаловались.
– И однако ж вчера была здорова! – настаивал сенатский чиновник. – И мне даже через одного человека из самогó дворца доподлинно ведомо, что даже обычное свое общество принимали в будуваре [5]5
Будувáр– искаж. будуар – женская комната, кабинет дамы (фр.).
[Закрыть]очень много разговаривали о кончине сардинского короля и все шутить изволили над Нарышкиным, над Лев Александрычем, все, значит, смертью его стращали, а ныне вот…
– Никто, как Бог… Его Святая воля… Авось-либо все еще, даст Бог, благополучно кончится! – утешали себя некоторые.
– Ах, дай-то Господи! Сохрани ее, матушку, Владычица Небесная! – крестясь, вздыхали другие.
В то самое время в опустелой Софии [6]6
Софи́я– город, который был построен в 1780–1782 гг. по указу Екатерины II недалеко от императорской резиденции Царское Село для проживания придворных служителей. В 1808 г. вошел в состав г. Царское Село. В феврале 1937 г. последний был переименован в г. Пушкин, и София является районом этого города.
[Закрыть], дремавшей среди уныло обнаженных садов, миновав Царское Село, скакал верховой ординарец. Взмыленный конь его уже хрипел и выбивался из последних сил, а молодой человек меж тем все больше и больше пришпоривал и нетерпеливо побуждал его ударами шенкелей [7]7
Шéнкель– внутренняя, обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, при помощи которой всадник управляет лошадью (нем.).
[Закрыть], но конь начинал уже спотыкаться и, видимо, терял последние силы.
– Лошадь под верх! [8]8
Лошадь под верх– способ упряжи: уздечка с кожаным ремнем для опущения головы лошади.
[Закрыть]Бога ради, живее! – торопливо и взволнованно закричал ординарец, приплетясь кое-как на конюший двор.
Но его не слушали. На крыльце перед конюшнями стоял кто-то закутанный в дорогую шубу, в собольей шапке и с дорогой собольей муфтой в руках.
– Лошадей!.. Лошадей, каналья, скорее! – шумел и жестикулировал мужчина. – Лошадей, говорю, или я тебя самого запрягу под императора!
– Ах… Ах, ваше сиятельство! – манерно и с ужимками, полу-учтиво и полу-грубо отвечал ему на это хрипло-пьяноватым голосом какой-то старикашка, одетый в гражданский мундир заседателя. – Запречь меня не диковинка, но какая польза? Вить… вить я не повезу, хошь до смерти извольте убить.
– Под императора, говорят тебе! – топал меж тем тот, кого заседатель называл сиятельством.
– Да что такое император? – все также манерно разводя руками, возражал ему пьяненький старикашка. – О чем говоришь-то, не разумею… Какой император?… Если есть император в России, то дай Бог ему здравствовать, а буде матери нашей не стало, то… то ей виват! Виват!.. Н-да! вот те и заседатель!
Молодой ординарец, заглянув при свете луны в лицо закутанного мужчины, почтительно отдал ему воинскую честь и торопливо прошел мимо, направляясь в конюшню и таща за собой на поводу измученную лошадь. В этом мужчине он узнал графа Николая Зубова.
Не дожидаясь заседателя, ординарец сам выбрал под себя свежую лошадь, спешно переседлал ее под свое седло и как вихрь помчался по гатчинской дороге.
Вскоре навстречу ему одиноко проскакал кто-то закутанный в плащ и на лету успел только крикнуть одно слово: «Едет!», вслед за которым оба всадника уже далеко разминулись друг с другом.
Через несколько минут сквозь ночную мглу показались впереди на дороге точно бы два огненных глаза, которые, все увеличиваясь и приближаясь, превратились наконец в два фонаря дорожной кареты, мутно светившие сквозь густой пар, что валил облаками от восьмерки запряженных добрых коней. Молодой человек придержал свою лошадь.
– Кто там? – раздался из открытого окна мужской голос. – Гонец?… С известием?… Что нового?…
– Ее величеству слава богу лучше! – громким и отчетливым голосом доложил ординарец, поворотив свою лошадь и направляясь обратно по дороге, вровень с окном кареты. – Когда сняли шпанские мушки [9]9
Шпáнская мýшка– жук семейства нарывников, которого использовали для лечения.
[Закрыть], – продолжал он, – государыня открыла глаза и попросила пить… Я от графа Салтыкова доложить, что есть надежда.
– Фу!.. Слава богу! – с глубоким, полным и облегченным вздохом послышалось из глубины кареты.
За экипажем скакали верхом и ехали в санях уже человек пять курьеров, посланных ранее с известиями более или менее тревожного свойства. Молодой ординарец, привезший первую весть надежды, присоединился к этому кортежу и тоже поскакал за каретой.
В Софии на перемену уже была готова новая подстава: Николаю Зубову какими-то судьбами удалось наконец уломать несговорчивого заседателя. Когда экипаж остановился пред крыльцом, конюхи живо стали перепрягать лошадей. На площадке в это время стоял еще кто-то, новоприезжий из Петербурга, и разговаривал с Зубовым.
– Ah, c'est vous, mon cher Rostoptchin! – послышалось из каретного окна. – Faites-moi le plaisir de me suivre; nous arriverons ensemble. J'aime vous voir avec moi [10]10
А, это вы, мой милый Ростопчин! Сделайте одолжение, поезжайте за мной! Мне нравится быть с вами (фр.).
[Закрыть].
Зубов молча, задумчивыми глазами проводил отошедшего Ростопчина. Быть может, в эту минуту он почувствовал в его лице восхождение нового светила в среде царедворцев…
По дороге в Петербург время от времени попадались навстречу все новые гонцы и курьеры, которых уже ворочали назад, и таким образом набралось их человек двадцать, что составило длинную свиту саней и вершников [11]11
Вéршник– едущий верхом, конник.
[Закрыть], мчавшихся за каретой.
Проехав Чесменский дворец, наследник приказал на минуту остановиться и вышел из экипажа. Чтобы хоть несколько развлечь тяжелые думы высокого путника, Ростопчин, после некоторого молчания, привлек его внимание на красоту ночи, которая действительно была необыкновенно тиха и светла и слегка морозна: холод не превышал трех градусов. Красивые тучки быстро и высоко неслись по темно-синему небу, и луна то выплывала из-за облаков, то опять закутывалась в дымку. Вокруг царствовала глубокая тишина. Наследник молча устремил свой взгляд на луну, и при полном ее сиянии Ростопчин заметил, что глаза его полны были слез, которые тихо катились по лицу.
Поговорив с Ростопчиным и крепко пожав ему руку, наследник уже садился было в карету, как вдруг обернулся и спросил, кто привез известие, что государыне лучше.
– Я, ваше высочество, – ответил ему молодой ординарец, подавшись вперед из-за кареты.
– Сержант лейб-гвардии Конного полка?
– Так точно, ваше высочество.
– Фамилия?
– Дворянин Василий Черепов.
Наследник кивнул, вслед за тем дверца захлопнулась, и весь кортеж помчался далее.
Зимний дворец был переполнен людьми всякого звания. При тусклом свете немногих ламп, кое-как зажженных наскоро, в обширных залах и коридорах толпились сенаторы, генералы, синодальное [12]12
Синодáльное– от Синóд – собор высших духовных лиц (гр.).
[Закрыть]и иное духовенство, дворяне, городские обыватели, придворные и сановники и служители, дамы и фрейлины, гвардейские офицеры и солдаты. Одни поспешали сюда по обязанности своего звания, другие из любопытства или страха за жизнь императрицы, и все с затаенным трепетом ожидали приближающейся роковой минуты. Смутный гул сдержанного шепота пробегал из залы в залу; на каждом шагу повторялись вопросы и сообщения то о часе апоплексического удара [13]13
Апоплекси́ческий удар– инсульт.
[Закрыть], то о действии лекарств, о мнении медиков… Всякий рассказывал разное, но общее чувство и общая мысль выражались в желании хотя бы слабой надежды на выздоровление государыни. Граф Безбородко в качестве статс-секретаря [14]14
Статс-секретáрь– секретарь при особе государя (нем.).
[Закрыть]находился в ее кабинете. Прибыв, по обыкновению, во дворец с докладом, он с самого раннего утра присутствовал здесь безотлучно и был в отчаянии: неизвестность будущей своей судьбы, страх, что новый государь на него еще в гневе за прежние столкновения, и живое воспоминание о стольких благодеяниях умирающей императрицы заставляли его часто рыдать, как ребенка, и наполняли сердце его горестью и ужасом. Он желал теперь только единственной милости – быть оставленным без посрамления.
Отчаяние же князя Зубова было беспредельно. Не только искусившиеся опытом царедворцы, но каждый и даже первый попавшийся с улицы человек мог бы легко и свободно прочесть теперь на его физиономии полную и окончательную уверенность в своем падении и наступающем ничтожестве, и эта уверенность, вопреки самолюбию и помимо искусства самообладания, слишком ясно выказывалась не только в выражении лица, но даже в каждом движении этого человека. Проходя через комнату императрицы, он по нескольку раз останавливался пред умирающей и выходил, рыдая. Толпа придворных сторонилась, отшатывалась и удалялась от него, как от зачумленного, так что князь убежал наконец в дежурную комнату и упал в кресло. Томимый жаждою и жаром, несчастный не мог выпросить себе даже стакана воды, в чем теперь отказывали ему те, которые сутки лишь назад на одной его улыбке строили все счастье и благосостояние своей жизни, и та самая комната, где еще вчера люди чуть не давили друг друга, чтобы стать к нему поближе, обратилась теперь для него в глухую пустыню.
Наконец приехал великий князь-наследник и, зайдя на минуту в свою комнату в Зимнем дворце, пошел на половину императрицы. Весть о его прибытии в то же мгновение успела облететь всех собравшихся в залах, и прием, оказанный ему, был уже приемом как бы государю, а не наследнику. Великие Александр и Константин вышли к нему навстречу, уже одетые в мундиры тех батальонов, которыми командовали они в гатчинском «модельном войске» [15]15
«Модéльное войско». – Павел I командовал в Гатчине гарнизоном, состоящим из нескольких небольших батальонов по модели образца прусской армии – и в муштре, и в обмундировании.
[Закрыть]. Проходя через комнаты, наполненные людьми, ожидавшими восшествия его на престол, великий князь очень милостиво, с ласковым и столь свойственным ему рыцарски-учтивым видом отвечал на бесчисленные глубокие и часто подобострастные поклоны.
Умирающая лежала на полу, на сафьяновом матраце, в том самом положении, в каком успели поместить ее в первые минуты утром камердинеры [16]16
Камерди́нер– комнатный слуга (нем.).
[Закрыть]ее, Тюльпан и Захар Зотов, не будучи в состоянии поднять на кровать бесчувственное тело по причине его значительной тяжести. Теперь уже, при последнем издыхании, не к чему было тревожить его перекладыванием. Государыня лежала навзничь, неподвижно, с закрытыми глазами. Сильное хрипение в горле среди всеобщей тишины слышно было даже в смежной комнате. Вся кровь била ей в голову, и цвет лица становился иногда багровым, иногда, когда кровь отливала, принимал вдруг самый живой и свежий румянец. Это последнее явление обыкновенно пробуждало на минуту в присутствующих некоторую надежду, которая – увы! – через несколько мгновений угасала снова… Около умирающей находились попеременно придворные лекаря и, стоя на коленях, внимательно следили за дыханием и малейшими колебаниями пульса. В опочивальне кроме медиков и ближайшей прислуги присутствовали члены императорской фамилии и камер-фрейлина Протасова [17]17
Анна Степановна.
[Закрыть], ни на минуту не отлучавшаяся от государыни с самого утра. Глаза ее, помутившиеся глубоким горем, не отрывались от полумертвого тела ее благодетельницы. Агония продолжалась уже более суток. Доктора объявили наконец, что всякая надежда кончена. Тогда по приказанию великого князя-наследника преосвященный Гавриил с духовенством прочел над умирающею глухую исповедь [18]18
И́споведь– таинство покаяния (гр.); глухая исповедь– обряд, который проводит священник над умирающим, находящимся без сознания.
[Закрыть]и причастил ее Святых Тайн. Затем Павел Петрович удалился в боковой кабинет, куда призывал для деловых разговоров некоторых лиц или тех, кому имел сообщить какое-либо приказание. Так, между прочим, поручил он Ростопчину передать графу Безбородке, что, «не имея никакого особенного против него неудовольствия, он просит его забыть все прошедшее и считает на его усердие, зная дарования его и способности к делам»; потом призвал самого графа и лично поручил ему заготовить указ о восшествии на престол всероссийский; в течение дня раз пять или шесть призывал к себе также и князя Зубова, разговаривал с ним очень милостиво и, умеряя его отчаяние, уверял в своем благорасположении.
В течение этого времени во дворец прибывали все новые и новые сановные лица, чиновники, военные и люди всякого состояния. Горестная весть уже успела разнестись по столице, и к вечеру громадные толпы народа, осыпаемые густыми хлопьями мокрого снега, в прежнем безмолвии стояли на Дворцовой площади. Войска же петербургского гарнизона все были собраны в своих казармах в ожидании присяги новому императору.
В девять часов вечера лейб-медик государыни – англичанин Роджерсон, войдя в кабинет, где находился наследник с супругою, объявил, что императрица кончается.
Тотчас приказано было войти в опочивальню умирающей всем великим князьям, княгиням и княжнам, с которыми вошла и воспитательница их, статс-дама Ливен, а за нею князь Зубов, граф Остерман, Безбородко и Самойлов. По правую сторону от ложа императрицы стал наследник с супругою и семейством, по левую – доктора, лекаря и вся ближайшая прислуга Екатерины, а в головах – призванные в комнату Ростопчин и Плещеев. Дыхание императрицы сделалось очень трудно и редко; кровь, как и прежде, все еще бросалась в голову, искажая черты лица, то отливала в грудную полость, возвращая физиономии естественный ее вид. Полное и благоговейное молчание всех присутствующих, затаенный и сдержанный трепет последнего страшного ожидания, немые взгляды, устремленные на лицо умирающей, отдаление на эту минуту от всего земного, от всех посторонних и суетных помыслов, глубочайшая тишина и слабый свет, мерцающий в комнате, – все это обнимало ужасом душу каждого, все возвещало близкое веяние смерти… Тихо и мелодично, переливаясь тонкими металлическими звуками, пробили старинные часы первую четверть одиннадцатого. Великая женщина вздохнула в последний раз, и… дух рабы Божией Екатерины предстал пред суд Всевышнего.
С последним вздохом, казалось, вдруг наступил для нее тихий и сладкий сон. Всегдашняя ее приятность и величие постепенно и так заметно разлились опять по чертам спокойного лица и воочию всех явили еще раз ту царицу, которая славою своего царствования наполняла всю вселенную. Сын ее и наследник преклонился пред бездыханным телом и вышел, заливаясь слезами, в другую комнату. В то же мгновение опочивальня огласилась воплем женщин, служивших Екатерине.
Но слезы и рыдания не простирались далее той залы, где лежало тело государыни. Прочие покои дворца были наполнены знатью и чиновниками – по преимуществу теми людьми, которые во всех переменах и обстоятельствах, счастливых и несчастных, прежде всего видят только самих себя и заняты исключительно сами собою, а эта печально-торжественная минута для многих и многих из них казалась страшным судом и грозила расплатой за прошлое…
Граф Салтыков вышел в дежурную комнату с официально печальным и важным видом и объявил во всеуслышание:
– Милостивые государи! Императрица Екатерина скончалась, государь Павел Петрович изволил взойти на всероссийский престол.
Едва были произнесены эти слова, как множество царедворцев бросилось обнимать Самойлова, Ростопчина, Плещеева, камер-пажа Нелидова и прочих, в ком только усматривали или могли предполагать они будущих приближенных, поздравляя их, а за ними всех присутствующих с новым императором.
Граф Алексей Григорьевич Орлов, измученный нравственно и изнеможенный физически, проведя в слезах и терзаниях, без сна и пищи почти двое суток, не в силах был уже дождаться кончины императрицы и уехал к себе на квартиру. Едва прилег он отдохнуть, как прибежали сказать ему, что государыня скончалась, а вслед за тем явился посланный с повелением от государя, чтобы Орлов немедленно прибыл во дворец для учинения присяги. Старик, отговариваясь крайним утомлением, поручил передать императору, что, как скоро рассветет, он не преминет явиться и исполнить долг своего верноподданства. Государю такой ответ показался неугоден, и он послал к графу вторично, чтобы тот, невзирая ни на что, явился немедленно же к присяге. Надо было повиноваться.
– Полагаю, ваше сиятельство, что и вам надлежало бы учинить присягу? – встретил его император, как только гордый вельможа вошел к нему в комнату.
– Конечно, так, государь! – с глубоким и почтительным поклоном отвечал Орлов. – И я, поверьте, готов учинить то с охотнейшим моим сердцем.
Государь вымерял его взглядом и, казалось, внутренне остался доволен ответом.
В это время обер-церемониймейстер Валуев, известный как самый ревностный блюститель порядка всех придворных торжеств и церемоний, явился с докладом, что в дворцовом храме все уже готово к присяге.
В церкви, залитой огнями сверкающих паникадил [19]19
Паникади́ло– церковная люстра, подвесной светильник (гр.).
[Закрыть]и канделябров [20]20
Канделя́бр– большой подсвечник с украшениями (фр.).
[Закрыть], Павел Петрович впервые встал на императорское место, и преосвященный Гавриил, выйдя на амвон [21]21
Амвóн– место перед иконостасом, где читаются проповеди (гр.).
[Закрыть], начал внятно и явственно читать форму присяги, которую вслед за ним громко повторяла густая толпа присутствующих, подняв крестообразно сложенные правые руки.
Императрица Мария Федоровна, по окончании присяжного обряда подойдя к государю, хотела было преклонить перед ним колена, но он удержал и с чувством обнял ее, а вслед за ней и всех детей своих. За сим каждый из присутствовавших целовал крест и Евангелие и, подписав на присяжном листе свое имя, почтительно подходил к руке императора и императрицы. Когда же окончилась и эта долгая и утомительная церемония, Павел пошел прямо в опочивальню покойной государыни, тело которой к этому времени было уже в белом платье положено на кровать, и в головах его на аналое [22]22
Аналóй– столик в православной церкви, на который во время богослужения кладут книги, ставят иконы и крест (гр.).
[Закрыть]дьякон читал Евангелие.
Это было в ночь с 6 на 7 ноября 1796 года [23]23
Все даты в книге даны по старому стилю. – Ред.
[Закрыть].
