Текст книги "Удивительные звери (Повесть, рассказы, очерки)"

Автор книги: Всеволод Сысоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

ЛОСЬКА

В далекую, затерявшуюся в буреинской тайге деревушку Чекунда весна приходит с большим опозданием. И тем желаннее она людям, истосковавшимся по освобожденной от снега земле. К самой околице подступают молодые лиственничники. В мае зеленая прозрачная дымка окутывает ажурные ветви деревьев с нежными пахучими хвоинками, а на пригорках вспыхивают ярким розово-фиолетовым пламенем цветущие кусты рододендрона.

В эту пору, пока не поспела земля для посадки картофеля, мужское население деревушки отправляется на рыбалку и охоту на гусей. Худяков, лучший промысловик Чекунды, считает весеннюю охоту баловством, но постоять на гусином перелете тоже не прочь. Позвав свою любимую лайку Пургу, Худяков закинул за плечо тяжелую двустволку и направился на берег реки. Столкнув в воду плоскодонную лодку, он положил в нее ружье и, взяв в руки двулопастное весло, быстро поплыл вниз по течению. Спустившись километров на десять от деревни, он заплыл в тихую протоку и, найдя пологий берег, пристал к нему. Вытащив лодку и взвалив на плечи увесистый рюкзак, побрел в сторону лесистых озер, на которые садились гуси. Лишь поздним вечером добрался он до осиновой релки, где намечал поставить палатку и переночевать.

Ночью Худяков слышал гоготание гусей, мелодичный посвист свиязей и предвкушал удачную охоту.

Утро задалось туманное. Гусь не летел, и Худяков не сделал ни единого выстрела. Выйдя на релку, он нарвал сухого прошлогоднего вейника, постелил его на влажную почву, прилег и не заметил, как уснул. Тем временем туман развеяло, проглянуло солнце. И вот уже пронеслись стайки шилохвостей, а за ними потянул и гусь. Так бы и проспал Худяков перелет, если бы не табунчик пискулек. Налетев на охотника, гуси подняли громкий галдеж, Худяков быстро вскочил на ноги, прицелился. Раскатистые выстрелы потрясли утреннюю тишину. Один из гусей, отделившись от стаи, начал снижаться и, пролетев не менее километра, сел на марь. Не будь с Ходяковым собаки, он и не пытался бы искать гуся, но у Пурги не уходил ни один подранок.

Каково же было его удивление, когда из-под носа снующей челноком лайки вдруг выскочил лосенок и, неуклюже прыгая на длинных гнущихся ногах, побежал в сторону леса. Пурга мигом догнала лосенка и, схватив за шею, повалила на землю.

– Не тронь! – грозно крикнул хозяин и бросился спасать малыша.

Когда Худяков прибежал к месту происшествия, Пурга лежала на лосенке, высунув язык и виновато виляя хвостом. Взяв собаку на поводок, охотник хотел было оставить в покое поверженного звереныша, но, увидев на его шее кровоточащую рану, засуетился. Лосенок не стоял на ногах, голова у него клонилась к земле. Жалко стало охотнику беспомощного теленка, перевязал он ему рану и, взвалив на плечи, понес к палатке. Приехав домой, передал малыша на попечение жены, а та, разыскав в комоде старую соску, налила в бутылочку парного молока и покормила Лоську.

Жена Худякова, очень любившая животных, охотно ухаживала за Лоськой и выходила ее. Рана зажила, и теленок всюду следовал за своей новой матерью. Накушавшись, Лоська подолгу лежала где-либо в тени, никому не мешая. Все обитатели двора – корова, кошка и собака – вскоре привыкли к этому безобидному долговязому существу и обращались с ним с той снисходительной уступчивостью, какая бывает у взрослых животных по отношению к малышам.

Больше всех привязалась к Лоське Пурга, оберегавшая ее от соседних собак.

Росла Лоська очень быстро. Хорошо зная своих хозяев по звуку голоса и запаху, она не обращала внимания на посторонних. Но когда кто-либо из незнакомых людей подходил к ней близко, пытаясь погладить по шерсти, Лоська прижимала длинные уши к шее и норовила укусить или ударить передней ногой. В дом она никогда не пыталась заходить, но в кухню, стоявшую рядом с домом, ее беспрестанно влекли острые и аппетитные запахи. Она очень любила лук и чеснок, ела хлеб, а однажды, воспользовавшись отсутствием хозяйки, не побоялась зайти на кухню и, сбросив крышку с кастрюли, съесть теплый суп вместе с вареной уткой.

Худякову очень хотелось приучить Лоську ходить в упряжке и под седлом. Он смастерил небольшие нарты и приобрел оленье седло. Сперва он запрягал Лоську в пустые сани, а затем уже клал в нарту какую-либо поклажу. Обучение шло успешно, и к концу зимы односельчане с удивлением смотрели на Лоську, возившую дрова и воду словно лошадь. Приучилась она и вьюки таскать. Любопытная и общительная молодая лосиха стала любимицей деревни. К какому бы дому она ни подходила, ей отовсюду выносили кусочек хлеба или сухарик, и она доверчиво брала угощение из рук человека. Бывало, что завидовавшие такому беспрецедентному успеху собаки окружали ее и облаивали, словно это был незнакомый им зверь. Заслышав лай, Пурга бежала на выручку своей подруги. Разогнав недоброжелателей, друзья довольные возвращались домой. Чтобы охотники невзначай не подстрелили Лоську, Худяков повесил ей на шею широкий ошейник, обмотанный красной тряпочкой с прикрепленным старым колокольчиком, выпрошенным у деда Архипа, некогда возившего почту.

– Уйдет она от тебя, зря держишь, – говорил Худякову его сосед, но Лоська, пользовавшаяся неограниченной свободой, всегда возвращалась домой, хотя во время ночных прогулок уходила далеко от деревни. Случалось, что она пропадала по неделе и более. Худяков уже начинал думать, что пророчество соседа сбывается, как вдруг с шумом распахивалась калитка и на дворе появлялась Лоська.

Прошло лето. Худяков готовился к выходу на пушной промысел. Соболевал он в ста километрах от деревни, на глухом Еловом ключе, где стояло его зимовье. Вьючных оленей в колхозе на этот раз он брать не стал. Сложив продукты и теплую одежду в два мешка, Худяков завьючил Лоську и, распрощавшись с женой, тронулся в путь. Лоська шла за хозяином охотно и не тяготилась поклажей. В середине дня они остановились у речки Крутилихи. Худяков подкрепился куском сала и горячим чаем, а Лоська, с которой был снят вьюк, поела тонких зеленоватых побегов ивы – любимого корма лосей в зимнее время. Снег заменил ей воду. Глядя на Лоську, Худяков размышлял: «Прокормить ее в тайге будет легче, чем оленя. Тальник есть везде, а там можно и осинку срубить. Чего-чего, а веток в лесу найдешь везде. Вьюк прет тяжелый, ни одному оленю не поднять. И почему люди лосей не приручают? Ведь такая лесная «лошадь» и для охотника и для геолога – сущий клад. Вот если убежит к своим родичам, не найдешь: по следам трудно ручного лося отличить от дикого».

На второй день к вечеру Худяков пришел к своему зимовью. Сняв с Лоськи вьюк и седло, он оставил на ней уздечку и пристегнул к ее шее красный ошейник с колокольчиком. Лоська долго принюхивалась к незнакомому лесу, затем вошла в прибрежные тальники и принялась за еду. Худяков навел порядок в избушке, приготовил и проверил капканы. Отдыхать лег поздно. Засыпая, он все думал о Лоське: «Что победит в душе этого зверя – привязанность к человеку или инстинкты вольной жизни?»

Тем временем Лоська медленно поднималась вверх по умолкнувшему ключу и с хрустом пережевывала ивовые ветки. Насытившись, она прилегла на снег и задремала. Вскоре ее чуткий сон был прерван слабым звуком шагов подходивших к ней зверей. Лоська мигом вскочила, осмотрелась. Невдалеке стояла старая лосиха с взрослым теленком. Вид и запах Лоськи не испугал ее диких сородичей: звери спокойно и мирно рассматривали друг друга. Хотя Лоська впервые видела своих родственников, инстинкт подсказывал ей, что это ее друзья. С неудержимой силой повлекло ее к ним. Подняв голову, с шумом втягивая трепещущими ноздрями воздух, она медленно приближалась к стоящим на месте лосям… Но лоси развернулись и рысью направились к ближайшему лесу. Напрасно Лоська бежала за ними. Звон ее колокольчика, усилившийся на бегу, пугал их, и лоси, уклонившись от свидания, скрылись в зарослях. Лишь к утру Лоська вернулась к зимовью. Худяков дал ей кусочек хлеба, взвалил на вьючное седло мешок с капканами и, ведя на поводу, пошел расставлять капканы на первом путике.

Незаметно прошли два месяца успешной охоты. Захотелось Худякову сходить в деревню, попариться в баньке, пополнить запасы продуктов и отвезти заодно добытую пушнину. В день выхода потеплело. На белесом небе не было солнца. Все предвещало смену погоды. Завьючил Худяков Лоську и тронулся в путь через марь, напрямик. К обеду пошел такой густой снег, что в десяти шагах с трудом просматривались деревья. Компаса с Худяковым не было. Едва заметную тропу вскоре занесло, и он пошел наугад. «Перейду марь и отаборюсь в ельнике», – думал охотник. Но вот уже начало вечереть, а марь все не кончалась. Видать, не поперек, а вдоль нее шел Худяков. Лоська тыкалась мордой в его спину и стряхивала с себя налипавший снег. Она не любила плохой погоды и не понимала, зачем человек куда-то идет, когда нужно на месте, под защитой двух-трех густых елочек, переждать снегопад. Видя, что ему до ночи не выйти с мари, Худяков решил остановиться в редколесье и переждать ночь. Найдя сухую лиственницу, он привязал поодаль Лоську и, вынув топор, начал рубить сушину. Крепкая, как кость, лиственница поддавалась с трудом, и ушло много времени, прежде чем удалось повалить ее на снег. Вырубив из нее два трехметровых бревна, охотник соорудил надью, поджег бревна и, смастерив из куска тонкого брезента навес, прилег отдохнуть у огня. Отпустить Лоську пастись Худяков не решился. Поделившись за ужином с ней хлебом, он разыскал тонкую молодую осину, срубил ее, а ветки принес Лоське. «Теперь она будет сыта. Лишь бы скорее перестал идти снег», – думал, засыпая у надьи, охотник.

Но снегопад усиливался с каждым часом. Крупные, рыхлые, как обрывки ваты, хлопья с едва слышным шелестом ложились на землю, прилипали к стволам и ветвям деревьев. К утру Худяков очутился в снежном плену. Кляня свою неосмотрительность, таежник впал в уныние. Выпавший выше колена снег можно было преодолевать с трудом, но куда идти? Ориентиров нет. Лес стоит как в тумане. Поднявшийся ветерок срывал с деревьев снег, ухудшая и без того плохую видимость. Надья за ночь сгорела. Сухих деревьев поблизости не было. Решив двигаться наугад, Худяков снова завьючил Лоську.

– Ну, Лоська, выручай хозяина, иди теперь впереди, пробивай тропу! – обратился ласково к своей питомице Худяков.

Отстегнув повод, он привязал его к седлу и, пользуясь им как вожжой, ободряюще похлопал Лоську по крупу. Умное животное словно поняло просьбу хозяина: пошло впереди, оставляя за собой в снегу глубокую канаву. Худяков едва поспевал за широким шагом Лоськи.

Люди давно утратили инстинкт ориентировки, и поэтому даже бывалые охотники, попадая на равнину ночью или в пургу, кружат по ней и блуждают. Не желая признаться себе в этом, Худяков надеялся теперь только на Лоську.

– Домой, домой, моя хорошая! Идем домой. Видишь, здесь нет даже тальников, помрем с голоду.

Через несколько часов охотник остановился. Ему показалось, что они бредут в обратном направлении.

– Однако ты не туда, чертова зверюга, идешь. Для тебя здесь везде дом, а я так долго не продержусь.

Худяков пытался повернуть Лоську вправо от ее хода, но она упрямо шла вперед, время от времени опуская голову и принюхиваясь к снегу. Пошатываясь от усталости, Худяков плелся сзади. Ему хотелось чаю, но как развести костер на мари среди сырого лиственничника, да еще при таком ветре? И все же он решил попробовать. Наломав сухих нижних ветвей лиственницы, он надрал березовой коры, раздвинув глубокий снег, зажег бересту и накрыл ее пучком мелких сухих сучков. Затем набил котелок снегом и повесил его над огнем. Раздуваемое ветром пламя лизало закоптелые бока алюминиевого котелка, снег в нем осел и напитался водой. Чаю получилось мало, он был горьковатым, но сколько бодрости влилось в усталое тело охотника!

К вечеру Лоська вывела Худякова на тропу, по которой они еще в начале зимы заходили на зимовье. Обрадовавшийся охотник обнял ее голову и ласково похлопал по шее:

– Умница ты моя. Без тебя пропал бы.

Передохнув на тропе, они двинулись в деревню, до которой теперь оставалось не более десяти километров.

– Вот уж не ожидала тебя из тайги в такую непогодь! – всплакнула жена Худякова, обнимая обсыпанного снегом мужа.

– Скажи спасибо Лоське, а то бы еще долго плутал по мари. Ну, как без меня поживала?

– Да что мне в теплой избе сделается? Тут тебя ожидает охотовед из соболиного рассадника.

После горячих щей и чая Худяков беседовал с охотоведом. В разговоре выяснилось, что рассадник приступил к опыту одомашнивания лосей и просит продать ему Лоську. Худяков задумался. Жаль ему было расставаться со своей смышленой лосихой, но он понимал всю важность затеваемого дела. Ведь если охотоведам удастся приручить нескольких лосей, то приплод от них потом раздадут охотникам. Как облегчится тогда освоение отдаленных угодий!

И старый охотник согласился.

ПАМЯТНЫЕ ВСТРЕЧИ
Рассказы и очерки разных лет

ЕГЕРЬ

Человек, одержимый охотничьей страстью, с наступлением осени словно заболевает. И если он не может выбраться с ружьем на утиный перелет или сходить на зверя, им овладевает безысходная тоска, и никакая работа не идет на ум.

Случилось так и со мной, когда ранняя пороша неожиданно застала меня в городе. Посмотрел я в окно на выбеленные снегом улицы, и мою душу охватило беспричинное беспокойство. Отложив в сторону все дела, я накинул на плечи пальто и направился в охотничье управление к знакомому инспектору. Привычная обстановка комнаты охотоведов показалась теперь мне праздничной. Словно впервые увидел я старые охотничьи трофеи, развешанные по стенам.

– С кем бы, братцы, на охоту в тайгу сходить? – обратился я к своим друзьям.

– Есть тебе хороший компаньон, – ответил старший инспектор. – Егерь Добров отпуск взял, на кабанов собирается. Присоединяйся. Да ты, кажется, еще не знаком с ним.

И он подвел меня к сидевшему за столом егерю. Я был очень рад столь быстрому решению важного вопроса и стал расспрашивать Доброва, в какой район и когда мы поедем, много ли в тех краях зверя, но егерь оказался малообщительным, куда-то торопился и не разделил моих бурных восторгов. Тем не менее условились выехать через два дня.

Под неодобрительным взглядом проводника мы едва протиснулись с неимоверно большими рюкзаками в вагон и заняли места. Теперь я мог внимательно рассмотреть своего спутника.

Лазарь Добров не походил на заправского охотника. Худощавый, низкого роста, казавшийся безразличным ко всему окружающему, он молча смотрел в окно. Широкое, с монгольскими скулами лицо, покрытое редкими оспинками, можно было назвать некрасивым, если бы не большие карие глаза, глядевшие на мир с детской наивной добротой. У него даже не имелось собственного оружия, и на охоту он ехал с казенным, весьма сомнительной исправности карабином. На высказанное мною удивление Добров усмехнулся:

– Застрелить зверя можно и из водопроводной трубы, главное – подойти к нему близко.

Не было с ним и обычной для охотника лайки. Добров не признавал охоту на крупного зверя, особенно на кабанов, с собаками.

– Они нужны начинающему или слабому охотнику, – говорил он. – Напуганный лаем кабан уходит далеко, а без собак я к одному и тому же табуну по нескольку раз в день подходил и каждый раз стрелял по выбору.

В пути Добров рассказал, что ехать придется до станции Алчан, а оттуда добираться пешком к его палатке, поставленной еще осенью на Леденевом ключе. На станцию прибыли ночью, дождались рассвета и тронулись в лес. Палатка стояла недалеко. К обеду мы были на месте. Ожидавшее нас жилье имело скорее комбинированный характер, низ его представлял собой сруб из тонких сухих еловых бревен, поверх которого была натянута армейская четырехместная палатка. В середине помещалась жестяная печка, стоявшая на двух больших камнях.

В начале охоты всегда испытываешь избыток сил, неизвестность волнует, становишься разговорчивым. Спать не хочется, и я незаметно вовлекаю Лазаря в беседу. Мне не терпится скорее узнать, как он стал представителем неумолимого охотнадзора.

– Третий год пошел, как служу егерем. Поначалу думал, что не справлюсь. Охотники, знавшие меня, посмеивались: «Мягковат, а в этом деле и сила, и характер нужны крепкие». Вот и решил начальник управления проверить меня. Вызывает как-то к себе и говорит: «В селе Полетном живет Роман Хмелев. Промышляет на Золотом ключе. Опасный браконьер. Незаконно держит нарезное оружие, торгует мясом запрещенных к отстрелу зверей. Разоблачи и составь протокол».

Выслушал я задание, на автобус – и в Полетное. Охотничий сезон заканчивался. Было время вывозки мяса из тайги, потому Хмелева не было дома. «Попробую отыскать его зимовье», – решил я и, чуть свет перейдя Кию, подался на Золотой ключ. Сперва попадалось множество следов. Это подростки ходили за рябчиками и белками. Затем следы исчезли, подъем стал круче. Лишь к вечеру достиг Золотого. Но где находится барачек Хмелева – вниз или вверх по течению, на правом или на левом берегу – кто его знает. Решил подниматься вверх. Пристигла ночь. Разыскав сухой кедровый пень, поджег его, вскипятил чай, поужинал, подтащил к костру широкую щепу от полусгнившего кедра, лег на нее, как на лавку, и уснул. Какой сон на морозе у костра, сам знаешь.

Утром, согревшись чаем, снова вышел на поиски. Вот и след человека. Но куда и зачем он шел: на охоту или с охоты? Шагаю по следу, присматриваюсь, пересекаю звериную тропу. Вижу, что шедший впереди охотник интересовался кабаньими следами, ощупывал их рукой – проверял свежесть. «Ищет зверя, за ним идти бесполезно», – решил я. Долго еще пришлось бродить по лесу. Следы охотников встречались, да все старые. Совсем измучился. Ну, думаю, опять под кедром придется ночевать.

Но тут попадается мне свежий человеческий след – глубокий и частый. Отпечатки лосиных олоч, перевязанных веревками, выступали на снегу четко. Значит, несет тяжелую котомку. Иду за ним. Смотрю, на валежине снег вроде вздуло и ствол дерева кровью испачкан. Ясно, мясо несет. Вот и пустился его догонять. Много остановок сделал незнакомец, отдыхая на поваленных деревьях, много километров прошел я за ним и лишь к исходу дня вышел на торную тропу. Завела она меня в густой ельник. Смотрю – высокий лабаз, а на нем мешки с мясом, продукты разные. Значит, зимовье рядом. И точно, как вышел из ельника, увидел крохотную бревенчатую избушку, приткнувшуюся к самому косогору. Скинув рюкзак и карабин, открываю дверь, вхожу, осматриваюсь. На лавке сидит грузный мужчина и подшивает олочи. Здороваюсь.

– Здорово, здорово, – отвечает хозяин. – Как барачек мой нашел, к нему ведь затесок нет?

– Охотник охотника всегда найдет.

– Говоришь, охотник, а охота ведь закрыта, почто в лесу-то бродишь?

– Хмелева ищу.

– Чего его искать, к Хмелеву ты и попал.

– Я – егерь Добров, пришел проверить твои документы, посмотреть добычу.

Светло-серые глаза Хмелева сузились:

– Давай пообедаем, а там и проверять будешь. Только проверять нечего, все по закону добыто. Лицензии у меня имеются.

Поставил он на стол две алюминиевые миски, разлил горячие щи с жирной кабаниной, отрезал два толстых ломтя черствого белого хлеба.

– Может, рюмашку пропустишь с мороза?

– Не пью, – отвечаю, – а вот от щей не откажусь.

Ели молча. Спокойствие и гостеприимство хозяина начали колебать во мне уверенность, что Хмелев – злостный браконьер. «Может, клевещут на него соседи, завидуют удачливости на охоте?» – думалось мне. После щей пили чай, долго, не торопясь. К чаю вынул я из рюкзака кулек с конфетами и предложил хозяину:

– Угощайся, московские.

Но Хмелев отказался. Отодвинув кружку с недопитым чаем, он достал с полочки клеенчатый мешочек и протянул мне:

– Проверяй.

Смотрю – охотничий билет в порядке, лицензия на двух кабанов.

– А где разрешение на нарезное оружие? – спрашиваю.

– Зачем оно, нарезного оружия у меня нет.

– А сколько ты всех зверей убил?

– Двух кабанов, трех медведей.

– Завтра покажешь мне туши убитых зверей, а сейчас давай отдохнем. Утомился я, разыскивая тебя, ты же адреса своего не оставил.

На следующее утро Хмелев встал чуть свет, а я, лежа на нарах, рассматривал тесное охотничье жилье.

– Что так низко потолок сделал, того и смотри лоб расшибешь?

– Да строить-то одному пришлось, вот и смизюрил. Зато в таком барачке теплее, дров меньше идет.

После завтрака хозяин предложил:

– К чему в тайгу ходить, и так все ясно. Медведи лежат неблизко, а кабаны разделаны на куски, в мешках смерзлись.

– Ясно, да не совсем. Вчера я около твоего лабаза проходил, на нем лежит восемь мешков с мясом. Набиты под завязку. Ты же знаешь, что мясо двух даже крупных кабанов можно сложить в три мешка, а чем еще пять мешков набито?

– Сбой всякий – головы, ноги, шкуры.

– Надо посмотреть, что там за шкуры.

Видя, что меня провести трудно, Хмелев решил подкупить покаянием. Хмурясь, он заявил:

– Нечего смотреть. Добыл я четырех кабанов да изюбришку. Сам посуди: одного, почитай, целиком съел, пока охотился. За вывозку надо дать, по договору за лицензии, а там и семье нужно оставить. Ведь у меня шесть гавриков растет, прокормить надо.

– Вот с этого и начинал бы, – говорю ему, а сам достаю бланки протоколов.

Хмелев поник головой, вроде даже слезы навернулись на его глаза:

– Нет у вашего брата, егеря, души. Вам сознайся – так сразу в протокол запишете, а там плати штраф, хоть дух из тебя вон.

– Что ты лишнего зверя съел, – возразил я, – простительно, на то ты и охотник, не умирать же тебе с голоду, когда кругом мясо ходит. Детишек кормить тоже нужно. А зачем же твоя жена на базаре кабаниной торгует, сало медвежье по пять рублей за килограмм продает? Выходит, ты обогащаешься за счет народного добра. Это уж допустить нельзя.

– Да какое же это обогащение? Ну, продала Марфа мяса в прошлом году на сто рублей, так они и ушли на обутки да одежонку школьникам. Это «обогащение» мне кровавыми мозолями обходится.

– Выходит, что и семью ты содержишь за счет браконьерства. А как же тогда живут тысячи честных охотников, не нарушающих законов? – спрашиваю Хмелева. – Ведь ты за пушнину получил шестьсот рублей. Вот на эти деньги и укладываться надо. Но преступать закон не смей.

Составил я протокол, а сам думаю о трудной жизни охотника с большой семьей. Стало мне жаль Хмелева.

– Ну, ладно. Пиши заявление начальнику управления охотничьего хозяйства, чтобы выдали тебе дополнительно две лицензии на кабана и одну на изюбра. Заплатишь государству тридцать шесть рублей, а я похлопочу за тебя, но смотри, если попадешься на браконьерстве, – не помилую.

Провожал он меня радостный, клялся строго соблюдать охотничьи законы – ведь ему грозила уплата иска за браконьерство, превышающего тысячу рублей. «Вряд ли он повторит подобное, и не придется больше встречаться с ним», – думалось мне на обратном пути. Да не так оно все обернулось.

Летом из Полетного сообщили: Хмелев убил медведицу, распродает мясо. Пришлось снова выезжать в поселок. Роман на этот раз оказался дома.

– Говорят, на медведей летом охотишься, закон нарушаешь.

– Да какая это охота. Едва шкуру свою спас: медведица сама напала. Хорошо, дробовичишко при себе имел, а то бы конец.

Попросил подробней рассказать о нападении медведицы, ну, он и давай мне врать:

– Решил я накосить сена в лесу на ключе, что впадает в Кию выше брода. Облюбовал полянку, а на ней – голубичник. Поставил палатку. Ружьишко рядом на лесину повесил для охраны. Вышел чуть свет, да не прошел с косой и одного ряда, гляжу – медвежонок голубику ест. Захотелось мне его поймать. Схватил за уши, а он как заскулит и ну царапаться когтями, что кошка. Понес я его к палатке, когда, слышу, за спиной медведица заухала. Оглянулся – бежит ко мне на махах. Бросил я медвежонка, едва успел добежать до ружья, а медведица уж рядом. Ну и стрелил ей в грудь. С одной пули завалил. Не гноить же мясо. Сходил за лошадью и вывез в деревню.

– Продавал?

– Маленько.

– А куда медвежью голову дел?

– Собакам выбросил.

– Пойдем, поищем, авось не съели ее собаки.

Медвежью голову нашли в кустах на задворках. Осторожно разрубил я ее пополам, смотрю – сплющенная винтовочная пуля.

– А говоришь, из дробовичка и в грудь? Не медведица на тебя напала, а ты на нее. Решил медвежатники добыть. Пора сенокосная, мясо продать выгодно можно, вот и подался на охоту. К медведице сзади подходил, а когда она подняла голову, уложил ее из винтовки в затылок. Потом, когда медвежат увидел, сказку о нападении придумал. Ты ведь мужик хитрый: чтобы не было сомнений, в грудь мертвой медведице из дробовика выстрелил. Надо же себя перед народом героем выставить: «зверь-де на меня грудью пер, на пять шагов подпустил…» Зря я тебя тогда, на Золотом, простил. Поверил, что не будешь браконьерничать. Но теперь тебе от суда не уйти. К делу я и пулю эту приложу.

Составил я протокол и вернулся в Хабаровск. Оштрафовали Хмелева, а мне поручили другого браконьера обезвредить, так и началась моя егерская служба. Я ведь раньше промысловым охотником был. За зверем интереснее ходить, чем за браконьерами, но моя жена другого мнения. «Зайцы да рябки – потерянные деньки», – часто говорит мне. Да ведь не довольство, а охота человека тешит.

Мне казалось, что я едва закрыл глаза, а вот уже надо вставать, наступило утро. Завтрак состоял из крепкого чая, гречневой каши и черных сухарей. Добров не торопился:

– К чему спешить. Пускай зверь с лежки поднимется, свежий след даст.

Солнце взошло над лесом, а мы все сидели и обсуждали план действий. Взглянув на часы, Добров уверенно заявил:

– Через полчаса выйдем, в двенадцать часов след возьмем, в час – стрелять будем, в два – чай кипятить, в три – возвращаться в палатку.

Я воспринял эти рассуждения как шутку: ведь охота – во власти случайностей. Как тут можно предугадывать, что и когда будет. Выйдя из палатки, Добров набросил ремень карабина на правое плечо, при этом карабин оказался горизонтально к земле, дулом назад. В таком положении винтовка не мешала на ходу и одним рывком могла быть брошена прикладом к плечу, что облегчало скорый прицельный выстрел.

– Куда же мы пойдем? – спросил он и тут же зашагал вдоль ключа. Я последовал за ним.

Много разнообразных лесов в нашей стране, но дальневосточные кедрово-широколиственные леса неповторимы. Все в них поражает путника: видовое разнообразие растительности и гигантский рост деревьев, невообразимое обилие валежника и наличие дряхлых дуплистых пней, напоминающих огромные трубы. Мы идем с Добровым пологим косогором, зорко присматриваясь к следам. Яркие солнечные лучи легко пронизывают кроны лип и ясеней, лишенных листвы, и потому вокруг светло. Местами взгляд проникает в глубь леса на сотни метров. Поползни и синицы, сойки и дятлы деловито осматривают ветви деревьев, шуршат старой корой, звонко перекликаясь на все голоса.

Куда только девалась медлительность и флегматичность Доброва! Впереди шел упругой походкой юркий человек. Малый рост и худощавость помогали ему легко проникать сквозь непроходимую чащу леса. Он быстро находил малейшую лазейку между нагромождением поваленных деревьев, ловко пробирался через сплетения лиан и при этом не задевал за ветки ни ружьем, ни рюкзаком. Иногда мне казалось, что Добров не совсем удачно выбирает путь. Желая блеснуть своим умением ходить по лесу, я порой удалялся от него в сторону, намереваясь раньше достичь вершины сопки. Но сколько ни прилагал усилий, неизменно отставал от своего проводника – он всегда поднимался раньше меня на любой водораздел. Вскоре я убедился, что Добров ходит по лесистой, сильно пересеченной местности, словно перед его глазами компас. Он не просто избирал наиболее прямой и короткий путь, но и удивительно ловко обходил все крутяки и овраги, густые заросли и крупный валежник, избегал заболоченных мест. И получалось это у него само собой, инстинктивно. Так искусно ходить мог только человек, для которого лес – родная стихия.

Говорил он в пути мало, а его глуховатый голос уже в нескольких метрах от него замирал, словно запутавшись в густом сплетении ветвей. Увидав летящую над головой ворону, Лазарь остановился:

– Есть у нас поговорка: ворона впереди летает – мясо гадает.

Поднявшись на одну из ближних сопок, мы сели на ствол поваленного кедра. Ни одна капля пота не выступила на лице Лазаря, хотя позади осталось несколько крутых подъемов. Ветерок наполнял лес невнятным шумом. Отдыхая, выбирали орешки из поднятых по пути кедровых шишек, прислушивались. Вдруг уловили сильный шорох, словно по лесу кто-то тащил дерево с кроной. Я не выдержал.

– Что это за шум, – спрашиваю у Доброва. Не отвечая на мой вопрос, он закинул на плечо винтовочный ремень и двинулся по направлению звука, я последовал за ним.

Вскоре нашему взору предстала волнующая охотника картина лесной жизни: большой табун диких свиней пасся на вершине сопки.

До зверей было не менее сотни метров, но мы приготовили оружие к стрельбе и стали осторожно приближаться к табуну. Я старался пересчитать кабанов: в стаде находились три секача – начиналась пора их брачной жизни, пять старых свиноматок, десятка три поросят и подсвинков. Один из секачей значительно превосходил по размерам своих собратьев. Одним толчком длинного рыла он далеко отталкивал не только поросят, но и взрослых секачей, нашедших желуди или орехи, и те с визгом уступали ему облюбованное место. Не спуская глаз с самого крупного секача, я стал осторожно подкрадываться к нему на верный выстрел, но Добров не разделял моих планов. Его интересовала чушка – так он называл свиноматок. Она имела более вкусное и жирное мясо, к тому же без каких-либо неприятных привкусов и запахов. Секачами Лазарь пренебрегал и стрелял их лишь тогда, когда не было другого выбора. Так поступил бы Добров и на сей раз, если бы не моя горячность. Пока он не торопясь подбирался к чушкам, я подошел к крупному секачу настолько близко, что мог хорошо рассмотреть его. Мощное клинообразное тело зверя с несуразно длинной головой и высокой холкой, напоминающей горб, покрывала черная щетина. Белые острые клыки нижней челюсти торчали в стороны, а верхние, закругляясь полукольцами, упирались в верхнюю губу. Громко чавкая, секач без усилий раскалывал крупные маньчжурские орехи и с хрустом перетирал скорлупу вместе с ядром коренными зубами. Я несколько раз прикладывался к винтовке, но мне постоянно мешали ветви кустарников. Низкорослое животное все время скрывалось то за деревьями, то за густым орешником. Легкий ветерок потягивал в нашу сторону, и звери не могли почуять людей. Но расстояние между нами было так мало, что они могли рассмотреть нас даже своими подслеповатыми глазками и поднять тревогу. Это усиливало мое нетерпение. Табун медленно двигался нам навстречу.