Текст книги "Дорогой богов"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

«Сиятельный граф, всемилостивейший господин сенатор и кавалер Александр Иванович!

Припадая к стопам Вашего Высокопревосходительства, льщусь надеждой, что за всегдашнею Вашею занятостью делами государственными Вы все же обратите свое высокое внимание на сей верноподданнический рапорт, мною Вам представленный. Не ища никоего авантажа, вяще не помышляя о награждении, а единственно из преданности Ее Императорскому Величеству, спешу уведомить Ваше Высокопревосходительство о деле, коему я был самовидцем.

Вчера поутру в кордегардии у въезда в город Кенигсберг был допрошен господином майором Сидоровым некий человек без пачпорта, выдавший себя за графа Беньовского, австрийской императорской армии капитана. Человек тот господином майором Сидоровым был свезен в город, представлен там его превосходительству господину кригскоменданту Суворову и затем отпущен на все четыре стороны.

Вотще пытался я доказать, что недельно отпустили того человека, ибо покуда воюем мы с прусским королем, то и будут в город проникать его лазутчики и соглядатаи. Однако же выслушан господином майором не был, и за усердие свое от присутствовавших при сем разговоре нижних чинов токмо злокозненные и бездельные словеса и насмешки получил.

Настоятельно прошу Ваше Сиятельство по сему делу свою сентенцию учинить, ибо сей лазутчик в любой момент из города бежать может, поколику в кордегардиях столь завидное усердие проявляют, что и беспачпортных и в город и из города выпускают запросто.

Засим остаюсь Вашего Сиятельства покорнейшим слугою

Куно фон Манштейн».

Перечитав письмо, белобрысый подумал, что, может быть, следовало бы дописать: «Бывший Российской императорской армии капитан, по ранению не у дел находящийся», но решил, что пока еще объявлять о своем звании рановато. «Вот изловят графчика да допросят у его сиятельства в каземате с пристрастием, – со злорадством подумал он, – тогда-то и можно будет просить о восстановлении в прежнем чине, а может быть, и о повышении».

Манштейн хрустнул пальцами, потянулся и вложил исписанный листок в плотный пакет. Затем снова склонил голову набок и на конверте надписал: «Начальнику Тайной канцелярии графу Александру Ивановичу Шувалову в собственные руки».

…Через неделю курьер, помчавшийся в Санкт-Питербург со срочными казенными бумагами, получил при выезде из города и этот пакет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой бывший офицер становится матросом, а затем внезапно покидает город, получив предупреждение о грозящей ему опасности

Морис устроился в небольшой дешевой гостинице на острове Кнайпхоф. Остров этот омывался двумя рукавами реки Прегель и небольшим каналом. Кнайпхоф был плотно застроен домами. Только в самой середине его была небольшая площадь, образованная огромным Кафедральным собором, зданиями университета, ратушей и глухой стеной жилых домов. Несколько дней Морис отдыхал, но однажды вечером, когда солнце уже закатилось за высокую черепичную крышу Кафедрального собора, решительно направился в гавань.

В тихой гавани у берега, поросшего густым ивняком, стояли два десятка барж, пакетботов и галер. Морис без труда отыскал кабачок «Акулья пасть», а в нем обнаружил чуть хмельного Андрея, одиноко сидевшего за кружкой пива. Андрей необычайно обрадовался, увидев Мориса. Он долго хлопал Мориса по спине, жал руки и, наконец, обняв его за шею, усадил за свой столик.

– Где ты пропадал, старина? Давно выпустили тебя москали? Что теперь думаешь делать? – засыпал он Мориса вопросами.

Морис коротко ответил:

– Хочу стать моряком, Андрей. Только на первых порах не хочу уходить далеко от берега и надолго пропадать в море.

Андрей понимающе улыбнулся: «Все мы так начинали. Ничего, старина, пройдет год-другой, и ты не побоишься выйти в открытый океан». Но вслух ничего такого не сказал, а только проговорил раздумчиво:

– Есть тут у меня один знакомый капитан. Может быть, по старой дружбе возьмет тебя к себе на корабль. Приходи завтра утром часов в восемь к старой мельнице: он оттуда обычно отходит на лодке к своему фрегату.

Морис с помощью Андрея нанялся матросом на старый тихоходный парусник «Амстердам», капитаном которого был голландец Франс Рейсдаль. Матросы, смеясь, утверждали, что капитан всего в три раза старше своего корабля, а что касается скорости, с которой Рейсдаль передвигался, то по сравнению с капитаном корабль его можно было считать Летучим Голландцем.

Франс Рейсдаль был невысок ростом, широк в плечах и хотя передвигался весьма неторопливо, все еще был довольно силен и вынослив. Рейсдаль плавал почти с тех самых пор, как помнил себя. Из четырех океанов Рейсдаль побывал в трех, и только в Северном Ледовитом океане не довелось плавать моряку. Несмотря на то что последние пятнадцать лет Рейсдаль провел в водах Балтики и Немецкого моря, цвет его липа все еще свидетельствовал о том, что не одно десятилетие над головой старого Франса светило тропическое солнце. Коричневая кожа капитана казалась еще более темной оттого, что его волосы и небольшая бородка были совершенно белыми. Рейсдаль хорошо знал трудное и сложное ремесло моряка, но еще лучше, чем такелаж своего судна и лоции многих морей, старый капитан знал бесчисленное множество морских историй. И Морис, втайне гордившийся своей памятью, вынужден был признаться, что Рейсдаль, несмотря на почтенный возраст, в этом деле легко заткнет его за пояс.

Сидя за кружкой пива в кабачке «Акулья пасть» или коротая вечера на корабле, Морис узнавал от капитана сотни невероятных морских историй. Рейсдаль рассказывал ему о пиратских республиках Индийского океана, о работорговле и морском разбое, о сказочных странах, лежащих по обеим сторонам экватора, о недоступных Золотых островах и земле Эльдорадо. Он рассказывал о Летучем Голландце, о сиренах, заманивающих моряков на дно океана, о водяных змеях в полмили длиной, и тогда Морису казалось, что перед ним сидит не старый морской волк, обошедший полсвета, а добрый сказочник, развлекающий внука.

Морис быстро сошелся с Рейсдалем, несколько раз побывал у него дома и однажды отдал капитану свое единственное сокровище – синий бархатный конверт, все, что осталось у него на память о доме. Отдал из опасения, что в каком-нибудь чужом порту кто-нибудь позарится на занятную вещицу.

Андрей ушел в дальний рейс, о нем не было ни слуху ни духу, другие же матросы как-то не располагали Мориса к дружбе, хотя взаимные их отношения были самыми наилучшими.

Экипаж «Амстердама» состоял из десятка матросов. Почти все они были опытными, старыми моряками, и только возраст заставлял их служить на корабле Рейсдаля, так как рейсы, которые совершал корабль, были непродолжительными. И хотя жалованье матросов было невелико, они не уходили с корабля, ибо многие уже прочно осели в Кролевце и долгая разлука с домом была бы для них тяжелой.

Что же касается Мориса, то он преследовал иные цели: ему хотелось сначала овладеть азами морского дела, а затем, если дело пойдет хорошо, перенять у старого капитана кое-что из того, что он знал и умел. А знал и умел Франс Рейсдаль многое…

Прошло почти полгода с того дня, как Морис появился в Кенигсберге.

Однажды теплым и тихим майским вечером Морис сидел на полюбившейся ему скамейке у стены замка. В двадцати шагах от Мориса бесшумно текла река, зашедшее солнце золотило края сгустившихся на горизонте облаков, желтыми и красными всполохами загорались стекла в окнах домов и кресты на куполах церквей. В воздухе была разлита спокойная тишина, в которой, как в реке, купался затихший город. Было еще светло, по булыжникам набережной изредка глухо погромыхивали экипажи и звонко цокали подковы лошадей.

Морис сидел на скамейке, ощущая спиной приятное тепло нагретой за день каменной стены замка и бездумно любуясь игрой последних лучей солнца, как вдруг неподалеку от него раздались быстрые тяжелые шаги и из-за куста сирени вынырнул человек. Это был Петер, один из матросов с «Амстердама».

– Морис, – волнуясь произнес Петер, – на «Амстердаме» русский офицер с двумя солдатами! Офицер заходил в каюту к старику Рейсдалю и показывал ему казенную бумагу, подписанную каким-то важным чином. После этого они прошли в твою каюту и перерыли там все на свете: кажется, русские что-то искали, но ничего не нашли. Офицер приказал никого из команды не отпускать на берег, но к старику Франсу прибежал его внук с корзиной провизии, и капитан незаметно сунул в корзинку мальчишке записку. Смышленый малый прочитал ее и одним духом примчался в «Акулью пасть». Там вместе со мной сидело несколько наших парней. Мы мигом сообразили, что нам делать, и разбежались в разные стороны искать тебя. – Петер перевел дух, затем лукаво посмотрел на Беньовского: – Сознайся, ты что-нибудь натворил? Чего ради русские заявились к нам на корабль, а?

– Хотел бы я знать! – ответил Морис. – Послушай, – добавил он, – а что, если я поближе к ночи зайду к старику Рейсдалю домой? Ведь не заставят же его русские ночевать на корабле. А ты иди на «Амстердам» и шепни капитану, чтоб он подождал меня у себя дома.

– Неплохо придумано, Морис, – ответил Петер. – Ну что ж, пожалуй, я побегу. Три фута воды тебе под килем! – И Петер исчез так же быстро, как появился.

Морис дождался наступления темноты и, низко надвинув на глаза шляпу, вышел на набережную. УЗКИМИ тесными переулками Старого города он пробрался к берегу Замкового пруда и вскоре оказался у дверей капитанского дома.

Рейсдаль ждал его в дальней комнате, сидя у окна, завешенного шторой.

– Благополучно добрался, а? – спросил капитан. – Никто не наступал тебе на пятки?

– Как будто бы никто, – ответил Морис.

Рейсдаль встал, подошел к тяжелому буфету, наполненному глазурованными глиняными кувшинами, тарелками, чашками, и вынул оттуда зеленый стеклянный штоф и две таких же рюмки.

Капитан сел и жестом пригласил Мориса к столу.

– Судя по всему, – начал он, – русские сочли тебя за шпиона короля Фридриха. Офицер расспрашивал меня о тебе, о твоих занятиях и твоих друзьях, будто я святой дух и должен знать даже то, о чем ты думаешь. Я отвечал, что это какая-то ерунда, что я могу за тебя поручиться. И, сдается мне, русский офицер поверил моим словам. Но с ним был какой-то белобрысый немец, судя по всему – переводчик. Он, сдается мне, неправильно переводил офицеру мои ответы, он еще лез из кожи вон, чтобы доказать, будто я вру. Чего только не навыдумывал этот белоглазый, чтоб сбить меня с толку! Но, сдается мне, ничего у белоглазого не вышло. Не так-то просто, сынок, запутать или запугать старого Франса Рейсдаля, а? Был, правда, момент, когда я подумал: «Ну, Франс, отправишься ты вместе с Морисом в тартарары». Но все обошлось. Русский офицер долго и сердито говорил о чем-то белобрысому, пока у того по бледной роже не пошли красные пятна. А потом меня отпустили домой, настрого запретив кому-нибудь говорить хоть что-нибудь из всего этого дела. Я ушел, а они так и остались на корабле, поджидая тебя. Вот какие дела, сынок. Не знаю, что тебе и присоветовать, а?

Морис тоже не знал, что предпринять.

«Почему русские хотят арестовать меня? – думал он, но ответить на вопрос не мог. – Скорее всего, братцы как-нибудь дознались, где я, и русских известили о том, что в их владениях скрывается бывший австрийский офицер, разыскиваемый венской полицией. Что меня может ждать в этом случае? Арест. Высылка под конвоем в Вену, суд и тюрьма… Неволя и бесчестье…»

Морис встал.

– Я пойду, капитан. Спасибо вам за все.

Рейсдаль бросился к нему, просил задержаться до утра, подумать как следует: может быть, стоит пойти к русскому коменданту, рассказать ему все, доказать свою невиновность… И вдруг Рейсдаль как-то сразу осекся, ссутулился и, шаркая парусиновыми домашними туфлями, ушел в соседнюю комнату.

Оттуда он вернулся, держа в руках синий бархатный конверт и маленький кожаный мешочек.

Морис взял конверт, достал оттуда рекомендательное письмо Лаудона и порвал его на мелкие части. Затем засунул конверт во внутренний карман куртки и подошел к старому Франсу.

– Спасибо, капитан Рейсдаль. Я никогда не забуду вашей доброты, – проговорил Морис и положил тяжелый кожаный мешочек на край стола. Потом крепко обнял капитана, неловко ткнулся носом в жесткую седую щеку старика и выбежал за порог.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

повествующая о встрече двух старых знакомых, во время которой один не узнал другого, а также знакомящая читателя с судебным приговором, пока что первым в этой истории

– Вахмистр, попросите господ офицеров ко мне. Всем остальным прикажите спешиться.

– Слушаюсь! – рявкнул рыжеусый, багроволицый вахмистр и, вздыбив коня, круто повернулся. – Господам офицерам, – заорал он, – к пану генералу! Всех просим – с коней долой!

Разбрызгивая холодную апрельскую грязь, дюжина офицеров поскакала к генералу.

Морис сидел, нахохлившись, закутавшись в сырой от дождя плащ, и даже не обернулся, когда услышал, как один за другим приближаются к нему его офицеры: он промок, озяб, сильно ныла простреленная в сражении нога, болела голова и единственным его желанием было скорее добраться до постели, снять тяжелую намокшую амуницию и упасть на кровать.

Когда офицеры тесным кольцом собрались вокруг него, Морис сказал:

– Мы пробудем в этой деревне неделю. Дайте людям отдохнуть и привести себя в порядок. Я остановлюсь в корчме. До утра без особой надобности прошу меня не беспокоить, – и, тронув повод, медленно поехал к стоявшему на перекрестке дорог двухэтажному трактиру…

Морис тяжело сошел с коня, молча передал повод ординарцу и, сильнее, чем обычно, хромая, пошел к крыльцу трактира. На нижней ступеньке крыльца, низко кланяясь, стоял чернобородый трактирщик. Рядом с ним, держа поднос с хлебом-солью, стояла его жена, дородная, рослая женщина в нарядном сарафане и ярком, цветастом платке.

Морис взял у нее хлеб, поцеловал хозяйку в щеки и взглянул на улыбающегося трактирщика.

– Открыл все-таки заезжий двор? – усмехнувшись, спросил Морис. – А коней ковать не разучился? – И, забыв про усталость и хворь, весело рассмеялся, хлопнув трактирщика по плечу.

Трактирщик, ничего не понимая, поднялся вслед за паном генералом в горницу и только в горнице, набравшись смелости, спросил:

– Пан генерал когда-нибудь бывали здесь раньше?

Морис ответил:

– Бывали, бывали. Вели, однако, постелить постель да принести чарку водки с перцем, – и вслед за хозяйкой пошел на второй этаж в отведенную ему комнату.

Утром трактирщик принес в комнату Мориса штоф водки, тарелку моченых яблок, румяный пшеничный хлеб и жареную курицу. Поставив снедь на стол, он уже собирался выйти из комнаты, как вдруг пан генерал сказал ему:

– Садись за стол!

Трактирщик неловко присел к столу, с любопытством вглядываясь в лицо генерала.

Морис поставил перед собой рюмку, поданную ему перед сном, трактирщику поставил вторую, только что принесенную.

– Ну что, дружище, так и не узнал? – лукаво улыбаясь, спросил Морис.

– Не узнал, пан генерал, ваше высокопревосходительство, – смущенно ответил трактирщик.

– Ну вот, а еще хотел меня у себя подольше в подмастерьях оставить, – рассмеялся Беньовский.

– Когда же это было? Да и виданное ли дело, вас – в подмастерья?

Трактирщик пристально всмотрелся в лицо генерала. Перед ним стоял невысокий, широкоплечий мужчина лет тридцати, с большим выпуклым лбом и тонким коротким носом. Маленький, красиво очерченный рот и рыжеватые волосы придали бы его лицу выражение женственности, если бы не крепкий волевой подбородок и глаза – то голубые, то светло-серые, взглянув в которые, любой бы мог понять, что с этим человеком шутки плохи.

Кожа на лице генерала была матовой, какой обычно бывает у людей, в свое время хорошо загоревших, но затем долго лишенных солнца. Трактирщик готов был поклясться, что никогда не видел генерала, да и так ли уж много довелось ему их видеть на своем веку?

И вдруг генерал расхохотался. Заливисто, громко, как никогда не позволил бы себе чопорный ясновельможный пан.

– Не может быть! – вскрикнул трактирщик. – Вы ли Это, пан генерал? Морис Август? Мой подмастерье в кузне? Вот это да! Не мудрено, что не признал я вас сразу. Да и где ж было признать! Ведь, почитай, лет десять прошло!

– Да, около этого. И не чаяли свидеться, а вот пришлось.

– Да-а-а, – удивленно тянул трактирщик, покачивая, головой. – Где ж вы все это время были? – спросил он Мориса, смутно припоминая, что вроде бы тот назвался вахмистром или еще каким-то невысоким чином, а тут на тебе – генерал.

– Где я только не был! – ответил Морис. – Помнишь, может быть, как от тебя пошел я с Андреем, с которым вместе у тебя работал, в Кролевец? Так вот, пробыл я в Кролевце не более года, а потом пришлось мне побывать и в Голландии, и в Англии, и у рыцарей Мальтийского ордена, и мало ли где еще. Вернулся я в Польшу недавно – получил письмо от одного приятеля. Писал он мне, что началась здесь шляхетская революция за вольность, за честь, против деспотизма императрицы Екатерины. Как было не поехать?

– Вот оно что, – раздумчиво проговорил трактирщик. – Значит, кидало вас по белу свету во все стороны, а все же в конце концов оказались вы дома.

– Не знаю, приятель, – сказал Морис, – где мой дом. Раньше вроде бы и знал, а теперь не знаю. Ну да ладно, не старики мы еще с тобой прошлое вспоминать, охать да ахать. Выпьем-ка за нашу встречу!

Вечером того же дня Морис, все еще чувствуя себя нездоровым, засел за письмо к своему другу, по милости которого он оказался в Польше.

Морис познакомился с ним в Голландии и затем долго переписывался. Он-то и убедил Мориса в том, что его место в рядах барских конфедератов [10]10
  Барская конфедерация – объединение польских дворян-католиков созданное в городе Баре, неподалеку от Винницы, в 1768 году. Барские конфедераты боролись против польского короля, ставленника русской императрицы Екатерины II, и против ее вмешательства в дела Польши.


[Закрыть], поднявших в начале 1768 года восстание против русской императрицы Екатерины II.

«Дорогой друг Анри! – начал Морис. – Не знаю, получишь ли ты это письмо, но написать обо всем со мною случившемся для меня не менее важно, чем для тебя об этом же узнать.

Со всей откровенностью скажу тебе, друг мой, что вот уже несколько недель глубочайшее разочарование не оставляет меня. Я изверился в правоте того дела, которому служу, и убежден в том, что наша затея движется к краху.

Мы слабеем от боя к бою, помощи со стороны турок и французов, на которую мы уповали все время, нет, военные неудачи нас преследуют.

Три месяца назад на деревню, где мы стояли, напали русские. Мои рыцари спали, часовые тоже. Никто и перекреститься не успел, как всех нас похватали московиты.

Меня привезли в Краков, в штаб русской дивизии, которой командовал генерал-майор князь Александр Прозоровский.

Я ждал суда, ссылки в Сибирь, казни, но дело кончилось тем, что князь взял с меня слово не воевать более против русских. Я обещал и был отпущен на все четыре стороны.

Ты знаешь, что честь всегда была для меня превыше всего, но я нарушил данное князю слово, как ни горько мне теперь в этом признаваться.

Ксендз Врублевский убедил меня в том, что слово, данное схизматику [11]11
  Схизматик (греч.) – раскольник.


[Закрыть], можно нарушить немедленно, если этого требуют интересы церкви и шляхетской вольности.

Я вернулся в армию. Вожди конфедерации присвоили мне чин генерала и наградили орденом. Я преисполнился самыми дерзкими замыслами… «

Прямо под окном грохнул выстрел, за ним другой. Не успев сообразить, в чем дело, Морис бросил перо, схватил со стола пистолет и шпагу и скатился вниз по лестнице.

Он распахнул дверь и увидел двор, полный русских солдат.

На этот раз судьба жестоко обошлась с Беньовским. Через неделю он снова оказался в Кракове, в штабе генерала Прозоровского.

Прозоровский ни о чем не спросил его. Он взглянул на Беньовского так, как будто перед ним стоял не граф и не генерал, а проворовавшийся холоп. И, повернувшись к приведшему Беньовского сержанту, приказал:

– Отвези его в Киев к военному аудитору!

Военный суд приговорил Беньовского к ссылке в Казань. Под крепким караулом, минуя Москву, он проехал к месту назначения и там был поселен под надзором полиции «впредь, до особого на то повеления».

Поселиться ему разрешили где заблагорассудится и заняться чем угодно, «лишь бы занятие сие было признано законным и способствовало собственному его пропитанию».

Морис подумал-подумал и отправился на берег Волги в слободу, где жили рыбаки и лодочники.

Он поселился в избе у старого бобыля Никиты Хлопова. Никита всю жизнь промышлял тем, что строил да чинил лодки, и в слободе считался великим докой по этому делу.

Он согласился пустить к себе Мориса, с тем чтобы тот помогал ему в работе.

Морису нравилось его новое занятие. Целый день проводил он на берегу Волги под солнцем и ветром, строгал, конопатил, вдыхал запахи водорослей, нагретой смолы и свежеоструганного дерева.

Никита был немногословен, угрюм и, хотя заработком своим делился честно, секретов мастерства от Мориса не прятал, но особенно не сближался, и, общительный, привыкший всегда быть на людях, Морис начал заметно страдать от своего одиночества.

Мало-помалу он познакомился с жителями слободы и вскоре узнал, что, кроме него, в Казани есть еще несколько десятков ссыльных. Среди них он нашел одного майора, который тоже попал в Казань за участие в войне на стороне барских конфедератов.

Этого человека звали Адольфом Винбладом. Ему было около сорока лет, он был высок ростом, худ и узок в плечах.

Винблад очень обрадовался знакомству с Беньовским. Однажды, когда Беньовский заглянул к нему на огонек, по обычаю принеся с собою чай, сахар да связку баранок, Винблад затеял с ним разговор о побеге.

Беньовский в ответ сверкнул глазами. Тогда Винблад прямо спросил его: желает ли господин граф бежать отсюда или так и будет смолить свои лодки до второго пришествия?

Морис ответил:

– Бежать нетрудно. Трудно довести побег до благополучного конца.

И Винблад понял, что он нашел себе сотоварища. Они стали обсуждать возможные варианты побега.

– Если бежать на юг, вниз по Волге, и попытаться, минуя Астрахань, выйти в Каспийское море, – размышлял Беньовский, – то путь этот, хотя и самый короткий, в конце своем представляется мне наиболее опасным, ибо я, честно скажу вам, не знаю, что ждет нас в Кизылбашской земле. Бежать на запад можно. Дорога нам знакома, но именно там-то и будут нас ждать преследователи, потому что это, с их точки зрения, единственно возможный для нас путь. Но мы можем обмануть их. Мы пойдем на север. Конечной нашей целью будет Санкт-Петербург. Вот уж до чего никогда не додумаются екатерининские полицейские! Им и в голову не придет искать нас в столице.

План побега они разработали тут же.

Через несколько дней каждый из них по отдельности явился в полицию и попросил дозволения пойти на три-четыре дня на рыбалку. Подходило время сбора грибов и ягод, солений и копчений на долгую голодную зиму, и ссыльным разрешали отлучаться из города для сбора провианта впрок.

…Хватились их только через неделю, когда ни Винблад, ни Беньовский не явились в строго обязательный для отметки день в канцелярию полицмейстера. Из Казани в Свияжск и Васильсурск, в Нижний Новгород и Москву помчались нарочные с уведомлениями и предписаниями. Но беглецов и след простыл.

…Они шли тихими проселками, неторными дорогами и лесными тропами. Шли от деревни к деревне, минуя большие и малые города. Они шли мимо черных прокопченных деревенских изб со слюдой в подслеповатых окнах, без труб на крыше, потому что за трубу и за стекла в окне с давних пор следовало платить налог. На пути попадались им разные люди: старью и молодые, черноволосые и белобрысые, высокие и маленькие, но не встретили они почти ни одного счастливого или веселого лица, почти ни одного хорошо одетого или обутого человека.

А если такие люди и встречались, то были они не жителями этих нищих деревень, а случайно попавшими сюда чужими людьми: коробейниками, прасолами, странствующими монахами.

Почти месяц шли Морис и Винблад через эту горькую, обездоленную землю.

8 ноября 1769 года Морис и Винблад добрались до Петербурга. Было холодно и сыро. Шел снег наполовину с дождем, черные деревья тянули кверху голые, скользкие сучья, по слякоти и опавшим листьям чавкали копыта бесчисленных лошадей. Мокрые будочники, подняв воротники тулупов, прятались по подворотням: ни один из них не заинтересовался путниками.

Винблад пробрался в морскую гавань Петербурга, выдал себя за отставшего шведского матроса и вскоре договорился с одним голландским шкипером, чтобы он взял его и Мориса к себе на корабль. Беньовского он назвал немецким матросом, из-за болезни задержавшимся в Петербурге.

Голландец согласился.

Беглецы взошли на корабль. Тесная, душная каюта показалась им дворцом, парусиновые койки – королевским ложем. Сбросив свои лохмотья, они с блаженством растянулись под потолком каюты и, смеясь, стали вспоминать подробности разговора с доверчивым голландским шкипером.

Они радовались, что достигли цели, и свобода, долгожданная свобода, теперь, казалось им, была совсем рядом – за пеленой дождя.

Но то ли необычная одежда новых матросов, то ли их вид, свидетельствовавший о неблизкой дороге, – только шкипер побоялся оставить незнакомцев на корабле и сообщил чиновникам-таможенникам о двух подозрительных иностранцах.

…Солдаты свели беглецов с корабля на пристань. Шкипер в непромокаемом плаще, надвинув на брови капюшон, стоял у трапа, держа в руке зажженный фонарь. Дождь со снегом продолжал идти. Арестованных втолкнули в закрытую тюремную карету, солдаты вскочили на запятки, по обеим сторонам кареты, обнажив палаши, поскакали конные драгуны…

Решением специальной судебной комиссии Правительствующего Сената граф Морис Август Беньовский, генерал армии конфедератов, кавалер ордена Белого Орла, двадцати восьми лет от роду, и шведский дворянин Адольф Винблад, майор вышеупомянутой армии, сорока одного году от роду, были приговорены к вечной ссылке на Камчатку, в Большерецкий острог.

Вместе с ними туда же были отправлены государственные преступники Василий Панов, Ипполит Степанов и Иосафат Батурин.