Текст книги "Дорогой богов"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой мы посещаем крепость Августа в Доли~ не Волонтеров, узнаем о смене министров в Париже, о Великом совете вождей Мадагаскара и о решениях этого совета

В девяти милях от Луисбурга, в долине, спрятавшейся между высокими горами, поросшими густым лесом, Беньовский построил крепость Августа и лагерь для отдыха. Горы надежно прикрывали долину от холодных ветров и мокрых малярийных туманов. Спокойная, чистая река тихо текла у стен крепости, между лужайками, покрытыми цветами необычайной красоты. Две небольшие деревни располагались в долине неподалеку от крепости Августа. В них жило родственное бецимисаркам племя самбаривов, вождь которого приходился дальним родственником королю Хиави.

На новом месте колонисты вздохнули свободно. Воздух долины был свеж, вода в реке чиста и холодна, земля щедра плодами. Колонисты назвали место своего нового обитания Долиной Волонтеров.

В Долине Волонтеров было множество птиц: жаворонки и куропатки, райские мухоловки – цикетрики, кардиналовые птички – фуди и множество других больших и маленьких птиц и пташек, звонким и веселым свистом, пением и криками которых была наполнена долина и окрестные леса. И еще здесь водились бабочки. Порой казалось, что цветы с полян вдруг поднялись в воздух и летят яркой, веселой стаей через реку в сторону гор… Особенно красивыми были огромные синие бабочки – лулу. Самбаривы считали их добрыми духами долины и никогда не причиняли бабочкам зла.

После мучительной осени, проведенной в Луисбурге, жизнь в Долине Волонтеров показалась колонистам земным раем. Они быстро окрепли. Казалось, что многим из них великий бог малагасов – Занахари – вдохнул новую душу. После победы над сафирубаями и сакалавами Беньовский решительно и энергично принялся за дело. При помощи почти всех племен северо-восточной части Мадагаскара он прокладывал дороги, рыл осушительные каналы, строил дома, мосты и плотины, мирил поссорившихся между собой вождей, решал старые споры и твердой рукой подавлял межплеменные усобицы.

Иван Устюжанинов после сражения с сафирубаями и сакалавами снова поселился в доме учителя. Однако жить вместе с Беньовским ему довелось недолго. Редко когда приходилось Ване проводить неделю-другую подряд в крепости Августа. Чаще всего он уезжал или уплывал то в один, то в другой район огромного острова. Теперь уже Ваня, как незадолго до того Говердэн, мог бы рассказать немало интересного о Мадагаскаре. Ваня побывал и в разных местах Великих болот, и в душной безводной саванне, и на Высоком плато, и в песчаных дюнах западного побережья. И всюду, куда бы Ваня ни приезжал, малагасы знали имя Мориса Августа и были наслышаны о его делах. И всюду они оказывали Ване гостеприимство и были по отношению к нему дружелюбны и благожелательны.

Прошло уже четыре с половиной года с того дня, как из Чекавинской бухты ушел к неведомым землям галиот «Святой Петр». За это время Ваня из подростка превратился в юношу. Он сильно вырос, раздался в плечах, а когда началось строительство Луисбурга, юношеский пушок на его щеках и подбородке стал превращаться в мягкую курчавистую бородку. Соленые ветры Индийского океана, горячее солнце южного полушария, большие тяжелые переходы по лесам и болотам Мадагаскара, работа с топором и лопатой в руках, охота на кабанов, рыбная ловля и морские странствия сделали его сильным и выносливым, неприхотливым в еде, упорным в достижении цели. Четырехлетние странствия научили его азам кораблевождения и астрономии; общение с Говердэном и хомбиасами Мадагаскара привело к первому знакомству с медициной; живя в Макао, Ваня научился понимать по-португальски, длительный переход на фрегате «Дофин» и полтора года жизни на Иль-де-Франсе усовершенствовали его знания во французском языке; знал он и малагасские языки. Жизнь на Мадагаскаре дала ему и массу полезных житейских сведений. Чулошников научил его премудрости двойной итальянской бухгалтерии, ознакомил с основами коммерции. Но особенно много получил Ваня от своих друзей – зана-малата. В деревне Джона Плантена, где половина жителей говорила на английском языке, ему иногда доводилось жить по нескольку месяцев, и все это время проходило так, как будто он находился не в туземной деревне, а в Школе практических навыков и полезных сведений. В деревне Джона Плантена жизненный опыт европейцев и малагасов причудливо сплетался в один клубок. Здесь Ваня научился по-настоящему управляться с парусами, затаив дыхание часами прятаться в засаде, выжидая зверя. Здесь он научился с одного выстрела срезать на лету птицу и на расстоянии в двадцать шагов попадать ножом в прикрепленный к дереву лоскут материи размером с ладонь.

Джон Плантен-младший научил Ваню многим приемам борьбы и драки. Приемам, которые сложились в некую систему еще тогда, когда его прадед, командор пиратской республики Джон Плантен Первый, собрал под своим знаменем убийц и бандитов со всего света. Джон Плантен-младший научил Ваню с одним только ножом драться с акулами и крокодилами, нырять на такую глубину, на какую отваживались опускаться лишь искатели жемчуга. Кроме того, живя в деревне зана-малата, Ваня как-то почти незаметно для себя научился говорить по-английски и вскоре сравнялся в знании Этого языка с Беньовским.

Но что, пожалуй, было самым важным и самым ценным из всего, чему научился Ваня в деревне зана-малата, – это твердое сознание того, что все люди, живущие на земле, на каких бы языках они ни говорили и какого бы цвета кожа у них ни была, равны между собою, и нет под солнцем такого народа, по отношению к которому можно было бы проявлять неуважение и высокомерие. И еще понял Ваня, что все люди земли одинаково любят и ненавидят: любят свободу и честность, доброту и радушие, ненавидят рабство и обман, Злобу и негостеприимство.

Многие товарищи Вани, оказавшиеся вместе с ним на Мадагаскаре и увидев и перечувствовав то же самое, стали такими же, как и он. Потому-то и отличали их малагасы от всех прочих белых, когда-либо приходивших на Мадагаскар. И потому-то дружелюбие и благожелательство встречали Ваню и его товарищей в каждой деревне от крепости Августа до Мозамбикского пролива и от мыса Святой Марии до мыса Нгонси. Добрая слава Беньовского гостеприимно открывала перед ними двери деревенских хижин, а добрые дела русских людей, оказавшихся на Мадагаскаре, в свою очередь, укрепляли авторитет Мориса Августа, поселившегося в Долине Волонтеров. Поэтому, когда зимой 1775 года в племени толгашей умер бездетный король Рамини, старейшины толгашей от имени всех людей племени попросили Беньовского стать их королем. Он поблагодарил старейшин, но занять трон Рамини не согласился. Однако Беньовский тут же попросил старейшин принять в дом короля Рамини человека, которому они могут верить, как ему самому, и который все будет делать на благо толгашей.

– Он будет моими ушами и моими глазами в племени толгашей, – сказал Беньовский. – У меня много дел. И много людей ждут меня в разных местах великого острова. Поэтому я не могу подолгу жить в деревне толгашей. Пусть живет в доме короля Рамини Иван, которого все вы называете Жан Белая Голова.

Так Ваня Устюжанинов стал наместником Мориса Августа в племени толгашей, а еще через год он превратился в одного из самых влиятельных людей острова, и малагасийская знать при встрече с ним называла его андриамбахуака, что значило: «повелитель многих людей и деревень».

Не по годам дряхлый французский король Людовик Пятнадцатый умер от оспы как раз в тот год, когда в далекой заокеанской колонии появился новый город – Луисбург, названный его именем. Когда король умер, ему не было и шестидесяти лет, однако к тому времени он успел процарствовать пятьдесят один год и за это долгое время наделал такое множество ошибок и преступлений, какое мог совершить лишь очень деятельный человек, обладавший неисчислимыми пороками и неограниченной властью.

Когда герольды королевства выкрикнули извечное: «Король умер! Да здравствует король!» – в сердцах переживших Людовика придворных затеплилась надежда, что теперь, при новом Людовике, на этот раз Шестнадцатом, многое будет по-другому. Особенно надеялись на перемены те из придворных, которые были обижены старым королем или его министрами, лишившими их доходных мест или почетных и не менее доходных должностей. Среди высших чиновников французской колониальной администрации тоже было немало таких людей, которые считали действия Людовика Пятнадцатого неверными и вредными для заморских территорий королевства и надеялись на то, что новый король исправит ошибки своего отца.

Одним из таких людей был губернатор Иль-де-Франса Пуавр. Новый король подчинил заморские территории Франции морскому министру Сартину, Пуавр надеялся, что Сартин не будет так ревностно поддерживать Беньовского, как это делал его предшественник, и с каждым уходящим в Европу кораблем стал посылать новому министру бесконечные жалобы и доносы на своего удачливого соперника. Однако в то время, как Пуавр слал письма, Беньовский, хорошо знавший нравы французского двора, нередко с капитанами тех же кораблей, на которых везли письма губернатора Иль-де-Франса, передавал королевским министрам подарки и золото. И министры Людовика Шестнадцатого, так же как и их предшественники, сохраняли самые лучшие чувства к наместнику короля на Мадагаскаре, оставляя без внимания письма и жалобы надоедливого, но недогадливого и, по-видимому, жадного администратора из Порт-Луи.

Пуавр злился, но ничего не мог поделать. Тогда он решился на последнюю крайность: через подкупленных им придворных Пуавр сумел, минуя министров, передать в руки нового короля жалобу на Беньовского и его покровителей. В этой жалобе он обвинял Беньовского в полном пренебрежении интересами Франции, в опасном вольнодумстве, которым он, по словам Пуавра, заражал всех окружавших его людей – не только европейцев, но, что страшнее всего, и туземцев. Он обвинял Беньовского в растрате казенных денег и в личном обогащении за счет короля…

И Пуавр, казалось, добился своего: ранней весной 1776 года в Луисбург прибыли королевские контролеры Белькомб и Шевро. Придирчиво и тщательно проверили они все денежные документы Беньовского. Внимательно осмотрели Луисбург, крепость Августа и построенный незадолго до их приезда новый форт Сен-Жан. Контролеры опросили всех европейцев, живших в этих городках, встретились с королем Хиави и старостами прибрежных деревень племени анимароа.

Закончив ревизию, контролеры выдали Беньовскому свидетельство о том, что они не нашли во вверенных ему владениях ничего такого, что свидетельствовало бы во вред ему, и, напротив, обнаружили множество признаков разумной и полезной деятельности. Передав затем Беньовскому четыреста пятьдесят тысяч ливров на дальнейшее развитие промыслов и торговли, Белькомб и Шевро отбыли во Францию,

После отъезда королевских контролеров Пуавр переменил тактику. Он понял, что Париж не на его стороне и, чтобы добиться победы, нужно использовать другие силы.

…Один за другим уходили из Порт-Луи на юг и запад Мадагаскара люди Пуавра. Пакетботы с оружием и водкой причаливали в самых дальних деревнях мозамбикского побережья. И именно оттуда, с юго-запада, пополз по острову слух, что Морис Август – Мпакафу: Белый колдун – Пожиратель сердец. В это же время в реки и озера союзников Беньовского, бенимисарков, анимароа и самбаривов, стали падать деревья с ядовитыми орехами – тангуинами. Люди, напившиеся этой отравленной воды, болели, быки-зебу околевали. На рисовые поля союзников Мориса Августа внезапно обрушивались потоки речной воды, и тогда оказывалось, что в низовьях рек кто-то неведомый и жестокий построил плотины. В засушливых районах северо-восточной части острова каждый день вспыхивали лесные пожары, а иногда загорались и загоны для скота и деревенские хижины.

Однажды ночью к деревне Ватумандри подошел неизвестный корабль. Как только забрезжил рассвет, в деревню ворвались белые матросы и солдаты. Они согнали всех молодых и здоровых мужчин и женщин на корабль и загнали их в трюм. Оставшимся на берегу старикам и детям они сказали, что продадут захваченных в плен жителей деревни в рабство, а деньги отдадут пославшему их Морису Августу.

Когда Беньовский узнал о нападении на деревню Ватумандри, то по ряду неопровержимых примет и признаков он понял, что в борьбу против него вступила самая грозная сила на Индийском и Тихом океанах – всемогущая Ост-Индская компания. И, поняв это, он разослал по острову своих посланцев и приказал им созвать в крепость Августа на Великий совет всех племенных вождей Мадагаскара,

Ваня приехал в крепость Августа 9 мая 1776 года. К этому дню сорок вождей уже прибыли в новую резиденцию Беньовского, и к следующему дню ожидали еще нескольких.

Ваня вошел в дом Мориса тотчас же, как появился в крепости. И, переступив порог, замер от удивления: никогда еще не видел он учителя в такой ярости. Беньовский бегал по комнате бледный от гнева. Он даже не поздоровался с Ваней. Обращаясь к нему так, словно Ваня был здесь уже много часов и знает, о чем шла речь раньше, Беньовский прокричал:

– Нет, Иван, ты подумай, ты посмотри, какие свиньи! Какие грязные, низкие твари! Они думают, что им все позволено! Они думают, что сила выше справедливости, а коварство – первая добродетель во всех странах ниже экватора, куда они осмеливаются протягивать свои хищные лапы! Так нет же, дети хамелеонов и крокодилов! Тысячу раз нет! – И вдруг замолчал на середине фразы, обдумывая что-то, по-видимому, только сейчас пришедшее ему в голову. Затем уже спокойно подошел к Ване, смущенно улыбнулся ему и тихо проговорил: – В семинарии отец ректор не уставал повторять нам, что наше настроение – лошадь, мчащаяся с горы, и вместо того, чтобы нахлестывать ее, следует покрепче натянуть узду и зажать шенкелями. А я вот… – И, протянув Ване руку, добавил: – Спасибо, мальчик, что не забываешь старого друга, – и крепко, до боли сжал ему правую руку чуть выше локтя. Потом, жестом пригласив его садиться за стол, тяжело опустился в высокое резное кресло и произнес: – А не хотел ли бы ты, Иване, стать нареченным сыном Мориса Августа Беньовского, наместника августейшего короля Франции на одном из самых райских островов в подлунной?

10 мая 1776 года шестьдесят вождей острова сидели перед Морисом Августом Беньовским под парусиновым тентом во внутреннем дворе его дома.

– Вожди народов Мадагаскара! – сказал Беньовский. – Одна из ваших пословиц гласит: «Слепой, переплывая реку, вылезает там, где стукнулся головой». Не будем уподобляться этому слепому. Вы пришли сюда после того, как работорговцы бросили в трюмы плавучей тюрьмы ваших сестер и братьев из деревни Ватумандри. Вы пришли сюда после того, как враги стали травить воду ваших рек и затоплять ваши плантации. Но не думайте, что я позвал вас для того, чтобы перечислять постигшие нас беды или слушать о них от вас. Я позвал вас сюда для того, чтобы спросить вождей малагасов: доколе они будут терпеть произвол и насилия Пуавра и его приспешников? Я хочу спросить вождей малагасов: разве страшен крокодил, если войти в воду толпой? И я хочу сказать вам: если все вы – бецимисарки и анимароа, толгаши и самбаривы, люди, живущие в лесах этого острова и на берегу океана, – если все вы протянете друг другу руку помощи и союза, разве найдется сила, способная вас сломить? Я хочу спросить вождей малагасов: хотят ли они действовать сообща против Пуавра и Ост-Индской компании? Или они будут ждать, пока лазутчики и работорговцы по одному передушат нас всех, как душит коршун – папанго – желторотых и беспомощных цыплят?

Вожди молчали, опустив головы. Слышно было, как тяжело они дышат от стыда и гнева.

Первым поднялся Джон Плантен.

– Против Пуавра мы бы устояли, – сказал он. – Устояли, даже если бы наши силы оставались разрозненными, но против Ост-Индской компании можно устоять только сообща. И для этого нам нужен вождь, которому мы все верили бы, как самим себе. Он должен быть умным и храбрым, осторожным и опытным. Он должен знать повадки работорговцев, как охотник знает повадки зверей, на которых собирается охотиться. Нет среди нас ни одного человека, кроме Мориса Августа, кто мог бы стать во главе такого тяжелого и опасного дела. Я спрашиваю вождей малагасов: хотят ли они назвать Мориса Августа ампансакабе этого острова?

«Ампансакабе? – мысленно спросил себя Ваня. – Ампансакабе? Это, кажется, означает „великий король“, или „верховный правитель“, или, быть может, даже „император“. Так вот кем хотят они видеть учителя!»

Ваня внимательно посмотрел на сидевших слева и справа от него вождей. Заметил, как сосредоточенно молчат все они, обдумывая то, о чем сказал Джон Плантен. Как взвешивают и прикидывают все, что может произойти после того, как они дадут свое согласие или не дадут его. И в тот момент, когда все они в полной тишине раздумывали над словами Джона Плантена, во двор вбежал покрытый потом и грязью воин и, еле переводя дыхание, прохрипел:

– Сегодня ночью корабль белых увез сорок мужчин и женщин из деревни Разуабе…

В этот же день Великий совет вождей Мадагаскара провозгласил Мориса Августа Беньовского ампансакабе всего острова. И сразу же после этого Великий совет объявил, что наследником ампансакабе объявляется его нареченный сын – Белоголовый Жан, живущий в деревне толгашей, в доме покойного короля Рамини. Кроме того, Великий совет принял решение, которое было написано самим ампансакабе и переписано на многих листах бумаги и разослано во все деревни Мадагаскара и на соседние острова и земли. В этом решении говорилось: «Всякий, кто посмеет высадиться в землях малагасов для грабежа их имущества или для бесчестной торговли, будет сурово наказан. Если же на земле малагасов появятся люди, которые будут ловить других людей для того, чтобы увезти их с этого острова силой, лишить их свободы и затем превратить в рабов, то каждого, кто будет в этом повинен, ждет смерть. Все люди от рождения сотворены равными. И не может один человек быть рабом, а другой – его господином».

В этот же день ампансакабе Морис Август написал письмо губернатору Иль-де-Франса Пуавру, что малагасы будут топить каждый корабль, который приблизится к острову для ловли невольников. Он написал также, что матросов и капитанов таких кораблей он будет вешать на реях их судов как пиратов…

Перед отъездом в свою деревню Ваня спросил у Беньовского:

– Скажи, отец, ампансакабе – это король или император?

Беньовский улыбнулся.

– Ампансакабе – это ампансакабе. А если ты хочешь уразуметь, что сие означает на европейский манер, то, сдается мне, ампансакабе Морис Август – это консул Республики или президент Республики малагасов.

Получив письмо Беньовского, Пуавр сказал начальнику местного гарнизона:

– Даже учитывая, что поляк давно уже не в своем уме, он все-таки хватил через край.

На что давний единомышленник Пуавра, стоявший во главе гарнизона острова, заметил:

– Да, господин губернатор. Этот ампансакабе зашел слишком далеко.

И через два месяца после того, как в крепости Августа состоялся Великий совет вождей острова, ампансакабе Морис Август начал последний бой. На этот раз уже не туземные племена, а корабли Ост-Индской компании и войска французского короля со всех сторон подошли к острову, и не два лазутчика, а десятки подстрекателей и заговорщиков, как саранча, рассыпались по всему Мадагаскару, бунтуя племена и подкупая тех королей и вождем, которые не приехали на Великий совет в крепость Августа. Пуавр добавил ко всем своим прежним принципам еще один: он употребил для разгрома непокорного королевского наместника сознательных и бессознательных предателей из среды малагасийской знати, справедливо полагая, что для того, чтобы колоть дрова, делают клинья из того же дерева.

Ампансакабе и его друзья дрались до последней возможности, но сила на этот раз была не на их стороне. Почти неделю отбивались они от роты французских войск, засев в прибрежной деревушке Маран-Ситцли. Ночью, когда у Мориса и его друзей уже почти не оставалось патронов, они незаметно выскользнули из деревни и направились к отдаленной, скрытой густым лесом бухте, где их ждали лодки с людьми Джона Плантена.

Сам Джон вместе со своим сыном до последней минуты разделял тяготы и опасности, выпавшие на долю своих новых товарищей. Вместе с Беньовским был вождь племени анимароа Винци и верный помощник и лекарь Жак Говердэн.

…Тонкой длинной цепочкой шли они по густому тропическому лесу, чутко вслушиваясь в шорохи и звуки. В полдень шедший впереди всех Плантен-старший остановился и небольшой отряд, медленно подтянувшись, столпился возле него. Ваня, шедший в хвосте отряда, подошел последним и увидел сквозь заросли серое море, низкие лохматые тучи и метрах в двухстах от берега замершую и как будто приготовившуюся к прыжку «Маркизу де Марбёф».

Джон Плантен молча снял шляпу и словно окаменел. Затем медленно шагнул вперед и стал осторожно спускаться по глинистому скату на прибрежную песчаную кромку. Следом за ним так же медленно, в совершеннейшей тишине стали спускаться на песок остальные.

Как только они оказались на берегу, от борта «Маркизы де Марбёф» одна за другой отошли четыре шлюпки. Через несколько минут два десятка человек уже поднимались по веревочному трапу на палубу фрегата.

Когда шлюпки отошли от берега, начался дождь. Он был холодным и плотным, и за его завесой берег стал почти невидным. От сильного ветра дождь падал косыми струями, и казалось, что между морем и небом выросла полупрозрачная серая стена…

…Под напором ветра паруса фрегата развернулись с шумом и треском, качнув на волне «Маркизу де Марбёф». Цепкие матросы, гулко стуча башмаками о мокрые доски палубы, разлетелись по местам, опережая команды черноусого капитана Жоржа.

Беньовский, стоя на корме, крепко уцепился за туго натянутый леер, глядя чуть прищуренными глазами на отдалявшийся берег. Ваня стоял с ним рядом, и, когда их взгляды встретились, учитель вдруг крикнул весело и зло:

– До свидания, Мадагаскар! Всего-навсего – до свидания!

…Ваня взглянул на мокрый берег. У самой кромки земли, подняв в знак прощания руки, стояла маленькая кучка воинов-анимароа и двое Плантенов – отец и сын. Шел дождь, и уже через несколько минут Ваня не мог отличить одного человека от другого. До боли в глазах вглядывался он в серую пелену дождя, и ему вдруг показалось, что по скользкой глинистой круче, по которой лишь час назад спускались он и Беньовский на береговую кромку, скатываются на прибрежный песок сотни воинов-малагасов. Они подбегают к Плантену и Винци и, подняв копья, луки и сарбаканы, становятся в один ряд, опоясывая весь берег Мадагаскара грозной боевой изгородью.

Ваня взглянул на стоявшего рядом Говердэна:

– Ты видишь воинов, Жак?

Но Жак не мог сказать ни слова: по его щекам катились слезы, и он только покачал головой, что должно было означать: «Ничего я не вижу, Жан, ничего».

И вдруг Ване показалось, что все это уже однажды было с ним. И этот дождь, и кучка мокрых людей, стоящих на берегу, и, главное, то, что сейчас с ним происходило: он вдруг почувствовал, как слезы навертываются на глаза и чьи-то мягкие большие руки сжимают грудь, заставляя сердце стучать резко и глухо…

Все это было пять лет назад, когда из Чекавинской бухты вышел галиот «Святой Петр». Так же лил дождь, и так же стояли люди, провожавшие в неведомые дали отчаянных беглецов, и точно так же болело сердце, и слезы навертывались на глаза.

«Но почему же сейчас я чувствую то же самое, что и тогда? – подумал Ваня. – Ведь тогда я оставлял родину, а теперь?.. А почему плачет Говердэн? Потому, что чувствует то же, что и я. Мы оба любим эту землю, ставшую и для меня и для него второй родиной».

Ваня почувствовал, как на плечо ему легла чья-то крепкая, тяжелая рука. Скосив глаза, он увидел Беньовского, вставшего между ним и Говердэном. Второй рукой Морис обнял за плечо лекаря.

– Только тернии и крутизна – дорога богов, – произнес Морис так, как произносят присягу или клятву. И, не меняя тона, добавил: – Мы еще вернемся, Мадагаскар! До свидания! Всего-навсего – до свидания!