Текст книги "Дорогой богов"

Автор книги: Вольдемар Балязин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Вечерами, когда торг заканчивался, Беньовский, открыв сундук, показывал Ване диковинные золотые монеты, иногда рассказывал и о стране, в которой монета была чеканена, о городах и странах, через которые она прошла…

– Вот, Ваня, самое главное зло мира, – говорил учитель, показывая мальчику деньги. – В нем, по неразумению человеческому, собраны воедино блага и горести рода людского. – И показывал Ване один желтенький кружочек за другим: – Смотри, Иване, вот это монеты португальские. Их Здесь более всего, потому что португальцы давно уже появились в этом районе и ведут здесь более прибыльную торговлю, чем другие европейцы. Вот эта самая большая – добраон, в два раза менее ее – добрас. Затем следует португальская же – моэда, после нее четверть добраона – иоаннеза и уж совсем небольшая золотая монетка – пистоль. Немало здесь и испанских монет. Вот эта – чуть больше пистоля – испанский эскудор, а вот эта, почти равный добрасу, – испанский дублон. Самая большая золотая монета из всех, которые я когда-либо видел, – сказал Беньовский, – вот эта – японская кетти. – И учитель показал Ване тяжелый золотой слиток, не умещающийся на ладони. – Она равна ста пятидесяти русским червонцам! И здесь-то в богатом торговом порту едва ли есть у кого еще две-три таких монеты. – Морис спрятал квадратную тяжелую кетти в сундук и продолжал: – Вот эта желтая толстуха называется доппия. Ее чеканили в итальянском государстве Савойе, а ее тезка из Генуи, носящая то же имя, в десять раз худее своей савойской сестры и, следовательно, в десять раз дешевле. А вот еще генуэзские монеты: старшая генуэзка – дженовина и младшие – карлин и цехин. Рядом с ними тоже итальянки: тосканская руспона, сицилийская онца и венецианские цехины и дукаты. Как видишь, итальянцев и итальянок здесь тоже немало, хотя торговые корабли их королевств и республик все реже и реже появляются в Тасоне. Это остатки былой славы великих торговых республик Генуи, Венеции, Флоренции, когда их золото было сильнее мечей крестоносцев и сарацинских сабель.

А вот русские червонцы и империалы. Вот этот, с портретом Петра Первого, чуть побольше, следовательно, и цена ему подороже, а вот этот, с портретом дочери Петра – Елизаветы, поменьше, соответственно и цена ему пониже. Империалов у нас только два – русская монета здесь редкий гость, зато японских итцибу, кабанг и тигоджинов, персидских бовелло и рупий, турецких зинджерлей и фондуков, аравийских томондов, индийских пагод, пару и могуров, египетских султанинов и бедедликов весьма много. Теперь погляди на этот отряд, в нем собраны монеты европейские, из стран, кои к России поближе. – И Беньовский показывал Ване саксонский августодор, австрийские дукаты и соверендоры, английские фунты и гинеи, голландские рюйсдеры. – Все это стеклось в наш сундук, – говорил учитель, – пройдя через сотни, а может быть, и тысячи рук. Прежде чем оказаться здесь, эти деньги были причиной и соучастниками сотен преступлений. Люди платили этими деньгами за все: за вино и за слова утешения, за хлеб и за грехи, за лекарство и за музыку. Здесь есть монеты, которыми легковерные покупали себе у монахов места в царствии небесном, есть монеты, которыми подкупалась тюремная стража, есть монеты, которыми расплачивались с наемными убийцами и неправедными судьями. Все пороки человеческие и все страсти мира стеклись сюда, на дно Этого сундука. Помнишь, Ваня, еще в Большерецке во время одного из наших уроков я рассказывал тебе о дочери Зевса – Пандоре. Боги послали ее на землю, вложив в ее руки сосуд, наполненный бедствиями. Сосуд Пандоры ничто по сравнению с этим сундуком. Трижды несчастен тот, кто поклоняется этому злу и видит в служении золотому божку смысл и цель своей жизни!

Я помню, как однажды, еще в бытность мою семинаристом, мне пришлось прочитать одно из посланий Иоанна Златоуста. Оно сразу же запало мне в душу, и слова его я помню до сих пор: «Идолам приносят в жертву волов и овец, а сребролюбие говорит: принеси мне в жертву твою душу. И сребролюбцы исполняют и это!» Я с упоением читал тогда труды апостолов и богословов и находил в них много поучительного, справедливого и прекрасного. Со страниц церковных книг раздавались проклятия жестокости и алчности, праздности и лицемерию, лживости и хитрости. Не было такого порока, который не облачали бы отцы церкви. Не было такой добродетели, которую они не восхваляли бы. Они восхваляли бедность, почитая ее основой всех добродетелей. Они обличали богатство, считая его первопричиной почти всех грехов.

Но когда я закрыл книгу и оглянулся вокруг себя, то увидел, что заповеди отцов церкви давно преданы и проданы. Их используют для обмана легковерных юношей и пребывающих в наивности старцев. И более всего клянутся этими заповедями те, кто давно не знает никакого другого бога, кроме золота, будь то христианин, иудей или магометанин. Эти люди более всех кричат о добродетелях и более всех грабят народ. И тогда я оттолкнул от себя писания апостолов и стал читать другие книги – писания бунтарей и еретиков: сначала Лютера и Кальвина, а потом Паскаля, Бруно, Кампанеллы, Мора. И я нашел в их посланиях другие слова, которые тоже помню и которым верю больше, чем священному писанию, ибо на каждом шагу нахожу им подтверждение.

Вот что сказал, например, Томас Мор, канцлер английского короля, честнейший и ученейший человек христианского мира, отправленный на плаху своим монархом: «Я вижу всюду заговор богачей, ищущих своей собственной выгоды под именем и предлогом общего блага!» И я, Ваня, тоже повсюду видел этот заговор и старался бороться против него, но ведь хозяева золота в то же время хозяева мира. Даже короли служат этим канальям, ибо больше других смертных зависят от денег.

Посмотри еще раз на эту кучу золота, Ваня. Когда я смотрю на нее, мне кажется, что в наш сундук сошлись желтые нити паутины. Они крепче кандалов, но многим кажутся тоньше солнечного луча. Они стянулись сюда из всех стран света. И во сколько еще других сундуков протянулись такие же! Они опутали всю землю, и земля погибнет, если Ее разорвет эту паутину. Мы счастливцы, Иван, что понимаем это. Счастливцы, что не служим этому дьяволу. Мы ищем свободы и справедливости. И мы найдем ее! Найдем там, куда еще не протянулись лапы алчности, и где люди еще не знают власти золота. И знаешь, Ваня, даже если я не дойду до такого острова, счастье мое в том, что всю свою жизнь я буду идти к нему и искать его. Не легким будет этот путь, но мы пройдем его, ибо «тернии и крутизна – дорога богов»! Верится мне, что есть еще на земле такие острова и хотя бы один все-таки достанется на нашу долю!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,

в которой учитель надевает пудреный парик и вместе с учеником садится в паланкин, а затем совершает коммерческую операцию, в результате которой капитан корабля превращается в пассажира

Десятидневная стоянка в Тасоне не помогла тем, кто слег во время перехода от Формозы к Китаю. Мейдер сказал Беньовскому, что люди больны какой-то неведомой ему болезнью. «Дела их плохи, – добавил старый лекарь, – едва ли они выживут!» Еще в первый день стоянки галиота в китайском порту, когда Мейдер и Винблад ездили к мандарину Тасона, адмиралтейский лекарь нашел двух местных китайских врачей и пригласил обоих целителей на корабль. Китайцы долго и внимательно осматривали больных. Долго о чем-то говорили между собой и наконец, оставив лекарства и с трудом объяснившись с Мейдером по-голландски, отбыли восвояси. Однако и китайские лекарства больным не помогли.

Беньовский не знал, что делать с больными. Может быть, лучше всего было бы оставить их в местной больнице, но тогда путешествие должно было прерваться на неопределенное, возможно, очень долгое время. Собрав всех беглецов на палубе галиота, Хрущов и Беньовский спросили их совета и, обсудив создавшееся на корабле положение, решили, не мешкая, идти в Макао, где, по слухам, был хороший госпиталь и лучшие в этом районе врачи. Наскоро свернув торговлю, Беньовский отдал приказ поднимать паруса и, минуя большой китайский порт Кантон, пошел в Макао.

Рано утром 12 сентября при тихой погоде и ясном, еще не жарком солнце вахтенные увидели справа по носу ослепительно белый город, медленно на глазах у всех выплывающий из лазурного моря. Нижний край города лежал у самой воды, а верхние его домики взобрались на самую вершину невысоких пологих гор, опоясывающих бухту. Эти-то домики и выплыли первыми из синевы океана. Городок был невелик. На фоне неба четко виднелись колокольня белой каменной церкви, такой же белый каменный дом в три этажа на вершина самого высокого холма, полтора-два десятка больших парусников и бесчисленное множество лодок. Все уже знали, что это Макао – город, принадлежащий португальскому королю, но построенный, как объяснил Беньовский, на земле китайцев. Правда, хорошо было видно, что земли он занимал немного: версты на две протянулся городок с посадами и слободами с востока на запад да примерно настолько же с севера на юг. Размешался Макао на небольшом полуострове. Узкий перешеек, перегороженный каменной стеной, отделял город от китайской территории. На флангах города, развернутые в сторону моря, стояли каменные форты с тяжелыми чугунными пушками на плоских, окруженных зубцами крышах.

Еще в Тасоне русские узнали, что в Макао бойко торгуют чаем, шелком и индиго, что часто бывают здесь корабли из разных стран мира. И действительно, когда «Святой Петр» отдал якоря, на рейде Макао, в одной с ними гавани, стояли стройные французские фрегаты, тяжелые испанские галеоны, высокобортные турецкие галеры, военные и купеческие корабли Португалии и Испании и немногочисленные, правда, фелюги из двух-трех республик и королевств Италии. Здесь развевались флаги Англии, потеснившей в последнее десятилетие Испанию и Нидерланды на всех морях и океанах Старого и Нового Света, стояли суда могущественной Ост-Индской компании, армада которой – соберись она вместе – не уступила бы флоту любого первостатейного европейского королевства. Гавань Макао по обилию флагов и великому многолюдству напоминала в ту пору порты Лондона и Гамбурга.

И хотя за тысячи и тысячи верст лежал этот городок от Европы, увидев его, каждый из беглецов – даже самый темный и неграмотный – почувствовал, что наконец-то вышел их корабль на большой торговый морской тракт, что теперь-то они непременно доберутся до цели.

Как только завиднелся вдали город и над зеленью холмов и белизной построек полыхнул на солнце позолоченный крест местной церкви, все враз вдруг начали креститься. Даже больные, много дней не отрывавшие головы от подушки, и те попытались встать и взглянуть на приближавшийся город. Ваня и в церкви никогда почти не видал таких просветленных радостных лиц, какие увидел теперь. Он подумал, что все его товарищи счастливы оттого, что увидели наконец церковный крест, рады, что после долгих скитаний и мук все же снова встретились с русским, христианским богом, который вот уже пятый месяц плохо ли, хорошо ли, но все-таки хранит их в пути.

Ваня поискал глазами Беньовского и увидел его на носу судна с лотом в руках. Беньовский был серьезен и сосредоточен. Он то смотрел на лот, то на рулевого, то на матросов, убиравших паруса.

Галиот входил в бухту, и капитану было чертовски некогда. Тогда Ваня подбежал к праздно стоящему у борта Хрущову, тронул его за рукав:

– Ты говорил мне вместе с Морисом Августовичем, что бога нет, а вот погляди, разве не богу радуются все они, завидев крест? – И Ваня широким радостным жестом обвел корабль.

Хрущов как-то хмуро, не поворачивая головы, обронил:

– Нет, Иван, не богу. Родину они вспомнили – ей и радуются.

12 сентября 1771 года на берег Макао с борта «Святого Петра» сошло около сорока человек, измученных жарой, жаждой, болезнями и качкой. Ваня сбежал на пристань первым и смотрел, как медленно спускаются по деревянному трапу его товарищи по путешествию – такие разные и чем-то похожие друг на друга, не родные ему и всё же почти все такие близкие… Одежда на всех праздничная, новая, яркая. Ее шили из купленных в Тасоне тканей, шили, не разгибая спины, во время непродолжительного перехода из Тасона в Макао. Шили ночью и днем и все-таки успели…

Вот идет, еле передвигая ноги, ссутулившийся, длиннорукий Иоасаф Батурин. Идет, опираясь на самодельную бамбуковую трость, покрытую замысловатым узором. На нем серая солдатская куртка с начищенными медными пуговицами, форменная треуголка и невесть откуда взявшийся офицерский шарф. Он ступает величественно, высоко подняв подбородок, как будто бы на берег сходит не беглый старик каторжник, а губернатор Макао, возвратившийся наконец в свой город после долгого отсутствия. Следом за ним идет бородатый хитроглазый Хрущов. Он поддерживает под локоть больного старого солдата из Большерецкой инвалидной команды Дементия Коростелева – тихого, ничем не приметного, подслеповатого старика, на этот раз волнующегося, пожалуй, больше всех. Далее Ваня заметил Ивана Рюмина. Канцелярист сходил на берег широко улыбаясь, волосы его, расчесанные на прямой пробор, блестели от масла, которым он сегодня обильно их смазал. И весь Рюмин лоснился, как будто и его всего с головы до ног тоже смазали маслом. Он был рад солнцу, рад белому городу, ожидающей его твердой земле.

Чуть позади Рюмина шла повязанная по брови пестрым платочком его жена Любовь Саввишна, женщина веселая и бойкая, намного легче других, перетерпевшая все тяготы путешествия.

Мимо Вани шли русские, шведы, поляки, камчадалы и алеуты. Они шли пестрой гурьбой, шли уверенно, лишь иногда оглядываясь назад, туда, где стоял в расшитом серебром небесно-голубом мундире, в напудренном парике и при шпаге их капитан.

Капитан смеялся. Он поднял руку вверх, согнул ее в локте и так стоял, глядя подобревшими глазами на свое лихое воинство, высаживающееся черт те где, с таким видом, будто все оно, это его воинство, здесь и родилось.

В полдень Беньовский и Алексей Чулошников – признанный среди всех большерецких беглецов негоциант и финансист – вместе с Ваней съехали на берег. Они дали мальчику большую, но довольно легкую коробку и после этого втроем уселись в паланкин, чуть больше того, какой Ваня уже видел в Тасоне. Восемь китайцев, приподняв паланкин, быстро и плавно понесли его к дому губернатора Макао, чуть покачивая носилки на поворотах и почти не замедляя бега на крутых улочках города. В паланкине Беньовский сказал Ване, что он должен внести в дом губернатора коробку с собольими мехами, потому что ему самому нести ничего не полагается. Ваня вопросительно взглянул на Беньовского. «Политес», – загадочно ответил тот и, улыбнувшись, поднял палец.

Пока китайцы-носильщики бежали с паланкином по улицам Макао, Беньовский и Чулошников обсуждали какие-то финансовые дела, сути которых Ваня так и не понял. Речь шла о каком-то корабле и о стоимости этого корабля.

– Корабль почти что новый, Морис Августович, – проникновенно говорил Чулошников, прикладывая руку к сердцу, будто именно он продавал, а Беньовский покупал у него корабль. – Строили его в шестьдесят восьмом году, и обошелся он казне в шесть тысяч шестьсот рублей. Мог, конечно, стать и дешевле, но вы же знаете наши порядки.

– И корабль сей и порядки знаю не хуже тебя, – засмеялся Морис, но в это время паланкин остановился.

Беньовский, Чулошников и Ваня оказались перед белым трехэтажным домом, резиденцией губернатора, который они заметили, как только их галиот подошел к Макао. Судя по всему, губернатор Макао ожидал их, потому что, как только Беньовский, Чулошников и Ваня вышли из паланкина, на крыльце дома появился слуга-китаец и, низко поклонившись, пригласил их следовать за ник. Ваня мельком взглянул на двух солдат, сидевших под навесом на веранде губернаторского дома. Солдаты равнодушно посмотрели на прибывших. Так же равнодушно они посмотрели бы на все на свете: им было жарко, ружья они прислонили к стене, мундиры расстегнули и, лениво вытянув ноги, сидели на легких парусиновых стульях. Солдаты не повернули головы и не промолвили ни одного слова, пока слуга-китаец и необычные посетители не скрылись за дверью.

Губернатор Макао Франсиско Сальданьи принял их чрезвычайно радушно. Маленький, толстый человечек, широко и лучезарно улыбаясь, обнял Беньовского, учтиво поклонился Чулошникову, дружески хлопнул по плечу Ваню и сразу же потащил их всех в сад, где уже был накрыт стол на двенадцать персон: по-видимому, Сальданьи не знал, сколько человек навестит его дом и на всякий случай решил сервировать стол с некоторым запасом.

Однако сели за стол всего шесть человек: пришедшие к нему в дом русские путешественники и губернатор с женой и хорошенькой племянницей, которая весь обед без умолку болтала с Беньовским по-французски. Губернатор Сальданьи, судя по всему, французский язык знал плохо и время от времени, чаще всего невпопад, вставлял в разговор латинские фразы. Ваня, немного подучившийся французскому языку и в Большерецке и за время путешествия, к своему немалому удивлению, понимал кое-что из того, о чем говорила Изабелла – так звали племянницу губернатора, – но сам заговаривать стеснялся.

Изабелле было лет пятнадцать-шестнадцать, время от времени она с любопытством бросала взгляды на Ваню: ей еще никогда не доводилось видеть у кого бы то ни было таких белых волос и такого курносого носа. Да и одет был Ваня для этих мест необычно: на нем были синие плисовые шаровары, красная шелковая рубаха и мягкие красные сапожки: все новое, в первый раз надетое, сшитое накануне прихода в Макао. Чулошников хитровато посматривал на губернатора и его домочадцев, и, хотя и помалкивал, можно было поклясться, что он понимает все, о чем говорится за столом.

После обеда губернатор, Беньовский и Чулошников ушли в дом, а Ваня и Изабелла остались в саду. Тетка Изабеллы расположилась неподалеку от них в удобном кресле под легким тентом и вскоре заснула. Ваня, хотя и обрадовался тому, что понимал отдельные фразы, сказанные Изабеллой во время обеда, вскоре понял, что радость его была преждевременной. Как только Ваня начал подбирать обычные при первом знакомстве слова, он понял, что дела его из рук вон плохи. Спасало его то, что Изабеллу очень заинтересовал маршрут их путешествия. Как выяснилось, она многое знала о Японии, слышала кое-что о Формозе, но о России и Камчатке не слыхала никогда. В доме Сальданьи часто бывали капитаны с испанских, английских, португальских и французских кораблей, несколько раз ее дядя принимал в этом же саду арабских и турецких купцов и капитанов, но русского она видела впервые в жизни, не скрывала своего откровенного к нему интереса. Для того чтобы поддержать разговор, трудно дававшийся Ване, Изабелла принесла из дому книги, которые она любила читать более других. Особенно понравилась Ване роскошная книга, написанная по-французски, где почти на каждой странице были нарисованы сражающиеся солдаты, тонущие корабли и женщины, с заломленными в мольбе руками.

– Что это за книга? – спросил Ваня Изабеллу.

– О, это моя любимая «Лузиада». Ее написал житель нашего города Луис ди Камоэнс. – И, заметив, что ни название книги, ни имя автора ничего не говорят мальчику, Изабелла замолчала.

– Вы попросите мсье капитана рассказать о Камоэнсе, – через некоторое время проговорила она, – капитан человек образованный и, конечно же, знает о знаменитом доне Луисе.

На этом разговор Вани с Изабеллой закончился, так как в саду появились Беньовский, Чулошников и губернатор. Вместе с ними вышел и еще один человек, похожий на священника: в черной одежде с белоснежным отложным воротничком и манжетами, сухой и строгий. Изабелла сказала Ване, что это местный нотариус, который при разговоре его друзей с губернатором одновременно выполнял и обязанности переводчика. Судя по виду нотариуса-переводчика, он неплохо справился со своим делом. Довольный вид был и у губернатора, и у Чулошникова с Беньовским. Когда гости попрощались с губернатором и его племянницей, учитель протянул Ване коробку, в которой они утром привезли меха. Коробка заметно потяжелела.

– Здесь золото, Иван. Мы продали наш корабль губернатору, – коротко ответил Беньовский и до самой пристани больше не проронил ни слова.

За одиннадцать с половиной тысяч турских ливров Беньовский нанял для своих спутников два корабля французской Ост-Индской компании, и ее представитель в Кантоне, кавалер де Робиен, с большим удовольствием предоставил прославленному капитану барону де Бенёв фрегаты «Дофине» и «Ля Верди», которые направлялись во французский порт Лориан с грузом пряностей и колониальных товаров.