Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №02 за 1991 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Идем на Новую Землю. Часть II
Продолжение. Начало в № 1/91.
Б ыло два часа ночи, когда я проснулся от нетерпеливых призывных возгласов Бреда Фармера, этого хитроватого журналиста из Австралии. Я знал, что все начнется в шесть часов утра, и со спокойной душой лег отдохнуть, чтобы к нужному часу быть, как говорится, полным сил.
– Э-э, Валерий, – тараторил Бред, прибавляя что-то еще по-английски и указывая наверх рукой. Второй день он был небрит, зарос темной щетиной да еще в этой черной тряпочной ушанке – «Архипелаг ГУЛАГ, Солженицын», как он ее называл, —
и впрямь напоминал сбежавшего зека.
– Надо быстрей туда, – наконец выговорил он по-русски и умчался наверх.
В два счета одевшись, я схватил фотоаппарат и взлетел по трапу, проскочив пустынную кают-компанию, где на полу стояли две аварийные мотопомпы, выскочил на палубу.
В кромешной тьме я прежде всего увидел освещенную прожекторами серую громадину надвигающегося военного судна. Потом разглядел суетящихся у катеров «гринписовцев». Высокий канадец Берт Тервиль, штурман, отдавал приказания, готовя к спуску самый крупный скоростной «Дельфин». И тут у меня вконец упало настроение. Знакомое пограничное судно «Имени XXVI съезда КПСС», ощерившись пушками и светя прожекторами, неумолимо "приближалось. Фотограф Стив Морган посверкивал вспышкой, делая снимок за снимком, но я даже не взял в руки фотоаппарата. Что снимать? Еще мгновение – и суда сойдутся бортами, пограничники пойдут на абордаж, плакала наша надежда высадить десант на Новой Земле. Так я подумал и отправился с горя пить кофе в кают-компанию.
...«Гринпис», одно из восьми судов «зеленых», этих флибустьеров двадцатого века, как я бы их назвал, берущихся за спасение то китов, то тюленей, то окружающей среды от промышленного загрязнения, а то и за дело спасения самого человечества от губительной радиации, пришел в Мурманск во всеоружии.
На борту его красовались два катера, три надувные лодки, с помощью которых бесстрашные члены общества «Гринпис» атакуют атомные субмарины и авианосцы, китобойные флотилии и загрязняющие море суда. Стоял на судне и небольшой вертолет. Но в Мурманске вертолету пришлось покинуть судно и улететь к себе в Амстердам. С ним дальнейшее плавание вдоль наших границ «Гринпису» не разрешалось.
Странным, однако, выглядело это плавание. И в Мурманске, и в Архангельске, а затем и в Нарьян-Маре «Гринпис» встречали как дорогого гостя и лучшего друга нашей страны. Сотни людей посещали судно во время стоянки, оставляя в книге записей теплые отзывы, даря книги, проспекты и альбомы своих северных городов, милые детские рисунки, прославляющие мир и красоты обыденной жизни. «Гринпис» пришел в Советский Союз под девизом «За безъядерные моря», и всех членов его экипажа приглашали на встречи с работниками атомного флота, в институты, занимающиеся исследованиями Баренцева и Белого морей, показывали системы очистки сточных вод на огромных ЦБК – целлюлозно-бумажных комбинатах, водили по различным музеям, устраивали встречи в ресторанах. И так же радушно затем провожали. Но стоило судну выйти за пределы порта, как сзади прирастало, словно хвост, пограничное сопровождение. Чаще всего корабль этот оставался невидимым для глаза, но радар бесстрастно подтверждал его постоянное и неотступное местонахождение. И было ясно, что пограничники, каким бы другом нашего народа ни было общество «Гринпис», с судна, его посланника, не намерены были спускать глаз.
– Мы собираемся идти на Новую Землю, – объявил в первый же день по прибытии в Мурманск Джон Спрейдж, координатор программы. Интервью с ним было показано в телепрограмме «Время». – И мы надеемся, что в этом походе примут участие и советские люди.
Так сказал Спрейдж, однако, кажется, пограничники никак не захотели воспринять это его заявление всерьез. Ведь Новая Земля – запретная зона. Разрешения на ее посещение у «Гринписа» нет. И, выпуская судно из Архангельска, капитану Ульриху Юргенсу, большелобому, с роскошной бородой, под Маркса, с серьгою в ухе и любившему курить трубку, наметили такой план: из Нарьян-Мара – в Мурманск!
– После Нарьян-Мара, – спокойно подтвердил Ульрих, – я пойду на Новую Землю.
– Тогда мы должны с вами поговорить без посторонних, – заявил веселый полковник пограничных войск.
Он увел Ульриха, и о чем они там говорили, осталось неизвестным. Но «Гринпис», однако, получил возможность следовать дальше.
О цели визита на Новую Землю мне рассказал через переводчика Дмитрия Литвинова, в прошлом советского гражданина, а ныне американца, Стив Шаллхорн, второй координатор «Гринписа».
Он развернул на столе в кают-компании большую карту Новой Земли, на которой был нанесен до недавних пор считавшийся у нас секретным военный поселок Белушха. Лишь незадолго до этого в поселке побывали несколько депутатов и журналистов, посетивших места, где производились атомные подземные взрывы и где, конечно, не обнаружилось никакого повышения радиации. В поселке том, как затем было рассказано в газетах, живет немало женщин и детей, есть бассейн и детское кафе. А в родильном доме, как и во всех родильных домах мира, время от времени появляются на свет малыши.
Но Стива район Белушхи не заинтересовал. Он показал на карте небольшой кружочек на южном берегу в самом начале узкого и, как рассказывали все очевидцы, невероятно красивого пролива Маточкин Шар.
– У нас есть сведения, – сказал Стив, – что здесь, в штольне, в ближайшее время советские военные собираются произвести подземный ядерный взрыв. И мы хотим прийти на полигон с протестом...
Этот полигон, как выяснилось, не посещали депутаты, летавшие на Новую Землю. И мы засомневались, откуда «Гринпису» знать про него. Уж не ошиблись ли? Но нам, советским депутатам и журналистам, тогда же показали огромные – метра два на полтора! – фотографии, снятые из космоса.
На снимках отлично был виден пролив во льду. След ледокола, пробившего канал во льду и развернувшегося у поселка. И дорога, ведущая от поселка к штольне в склоне сопки. Резкость, с которой были выполнены снимки, сделанные с такого большого расстояния, поражала, однако я все-таки сомневался – может, это просто какой-то поселочек добытчиков угля или еще что-то. Но Стив стоял на своем: сейсмологи не ошибаются – это ядерный полигон.
– К полигону, вас ни за что не подпустят,– предупредил я Стива. И рассказал ему, как несколько лет назад был сбит самолет РБ-47, намеревавшийся пройти над Новой Землей. – Может, не стоит идти к полигону, – посоветовал я, – а просто подойти к берегу, где нет военных, развернуть транспаранты и продемонстрировать свой протест против проведения ядерных испытаний. Все это снять телекамерой, а потом показать на всю планету. И в этом случае будет немалый успех.
– Нет, – покачал головой Стив. – Нам надо идти к полигону. Если мы не проведем акцию против ядерных испытаний у русских, нам затем не добиться успеха у американцев. После Новой Земли мы пойдем с протестом на полигон в Неваде. И сейчас как раз складываются наиболее благоприятные условия, чтобы требовать прекращения ядерных испытаний. В Америке подходят к концу эксплуатационные сроки предприятий, где производятся бомбы, случаются неполадки, возникают возмущения, люди активнее начинают требовать прекращения испытаний. Самое время протестовать...
Озадаченный тишиной, так и не дождавшись абордажа, я вновь поднялся на палубу. Пограничное судно к моему удивлению не приблизилось, а отдалилось. Во мраке ночи чуть проступили гористые берега, и я поразился: как близко мы, оказывается, находились от них. Ведь вчера вечером, когда депутат Андрей Золотков собрал всех нас на совет и мы долго обсуждали, что делать нам, советским людям, когда «Гринпис» войдет в территориальные воды у Новой Земли и превратится в судно-нарушитель, Стив Шаллхорн сказал, что к проливу Маточкин Шар мы подойдем утром. В шесть часов. И тогда начнется операция. Будут спущены две небольшие шлюпки, и люди на них отправятся к полигону с плакатами «Прекратить ядерные испытания». Плакаты эти мы сообща изготовили на судне еще два дня назад. Стив сказал, что людей непременно арестуют, судно тоже, и нам представлялась возможность по радио обратиться к пограничникам, попросить их дать возможность перейти на наше судно. Но каждый из советских людей высказался за то, чтобы оставаться с «Гринписом» до конца, что бы там потом ни происходило. Ведь прекращение ядерных испытаний на Новой Земле было и нашей мечтой.
На том мы вечером и расстались. И вот еще не шесть утра, только третий час ночи, а мы уже у входа в Маточкин Шар. Ульрих не мог ошибиться, он отличный капитан, да и электроника, помогающая судну идти, не могла подкачать. Значит, пронеслось у меня в голове, «гринписовцы» нас сознательно обманули, чтобы ничто не могло помешать осуществлению намеченной операции. Но догадка эта меня не возмутила.
Работа на палубе кипела. На полном ходу «Дельфин» уже был спущен на воду. С зажженными огнями он устремился было к проливу, и пограничное судно, развив большую, даже очень большую для таких огромных размеров судна, скорость, рванулось за ним. А на катере вдруг погасли огни, и он исчез. Растворился во тьме. Пограничное судно застопорило ход, как разъяренный бычина, вдруг потерявший цель, а красно-зеленые огоньки катера возникли совсем в другой стороне, далеко за кормой. Началась игра в кошки-мышки. Катер носился по кругу, то зажигая, то гася огни, словно нахальный пес вокруг медведя, у судна пограничников. Оттуда светили прожекторами, стреляли из ракетницы, но ничего не могли поделать. Скорость у катеров «Гринписа» довольно приличная, по воде они носятся, как гоночные мотоциклы на треке, а приказать по радио поднять катер уже не было возможности: на «Гринписе» выключили рацию.
Судно меж тем все ближе придвигалось к берегам, намереваясь войти в пролив. И тогда «XXVI съезд» включил сирену и, светя прожекторами, устремился к «Гринпису», недвусмысленно демонстрируя готовность даже своим корпусом преградить ему туда путь. Но в последнюю минуту «Гринпис» уступил, отвернул в сторону, а с борта его уже был спущен второй катер, поменьше. И тот тоже, гася и зажигая огни, пошел кругами перед судном пограничников. Теперь два катера постоянно вращались перед носом их судна. И так продолжалось довольно долго. В то время, как «Гринпис» не переставал маневрировать. Затем незаметно была спущена третья шлюпка. В темноте, не зажигая огней, она устремилась к пограничному судну, вошла в круг, мигая огнями, а средних размеров катер с погашенными огнями вернулся к борту «Гринписа».
Две шлюпки, мигая огнями, отвлекали внимание пограничников, а на катер, стоявший под бортом «Гринписа», быстро грузились рюкзаки, перебирались в красных защитных костюмах люди – в них можно плавать в ледяной воде до двенадцати часов в ожидании помощи и не замерзнуть. Среди пассажиров, заполнявших катер, я разглядел внушительную фигуру норвежца Бьерна Деркена. Хотя фамилии участников похода от нас скрыли, видимо, все по тем же соображениям конспирации, но я был уверен, что именно Бьерн возглавит группу.
Бьерну было под пятьдесят. Из разговора с ним я знал, что человек этот влюблен в Север, досконально знает и прошлую и нынешнюю историю его освоения. Несколько лет он провел на Шпицбергене, вначале работая у геологов, потом охотясь в одиночку. Позже познакомился с учеными, помогал отлавливать и метить белых медведей, изучать северную природу. Приведись ему родиться ранее, может, и вышел бы из него отчаянный путешественник, покоритель безмолвных пространств наподобие Амундсена или Нансена. Бьерн признался, что еще на Шпицбергене зародилась у него мысль пройти на собаках от Шпицбергена до островов Новой Земли. Доказать, что этим путем могли пройти и северные олени, живущие ныне на островах Шпицбергена. А иначе, как думал он, откуда там им было взяться. Но как раз в те годы и загремели над Новой Землей ядерные взрывы, и с мечтой о походе Бьерну пришлось расстаться. Он стал экологом, специалистом по изучению влияния на человеческий организм радиации, и вот теперь уже в этом качестве предстояло втайне идти на когда-то манившую, как магнит, землю.
«Гринпис» опять устремился к проливу. «Имени XXVI съезда КПСС», завывая сиреной, двинулся ему наперерез, катера на воде заметались с удвоенной энергией между судами, а в этой суматохе, не зажигая огней, катер со смельчаками под приветственные возгласы «гринписовцев» отвалил и ушел в темноту. Где-то далеко с берега взлетела ракета, и можно было только гадать, то ли катер уже обнаружен и задержан, то ли он продолжает продвижение к полигону...
Я пишу эти строки почти месяц спустя. Во многих газетах было рассказано, как затем с пограничного судна прогремел пушечный выстрел, «Гринпис» был задержан и взят на буксир! Как судно-нарушитель он был отведен в Кольский залив, в Кувшинковскую салму и после расследования выдворен за пределы нашей страны. Рассказано было и о том, что четверым экологам удалось высадиться на берег, что с собой они имели рюкзаки для взятия проб грунта, но все это у них отобрали. И что этих четверых, как и всех остальных членов команды, отправили из нашей страны на выдворенном судне.
Припоминая те дни, я не мог не вспомнить и собственных переживаний за судьбы советских людей, которым, случись это в прежние времена, не миновать бы ареста. Но у меня при расследовании не были даже отобраны фотопленки, никто не читал нам нотаций, что мы пошли на поводу, как это было бы несомненно ранее, у недругов нашей страны. Наоборот, нам сразу дали понять, что мы не являемся ни задержанными, ни тем более арестованными. И вся нервотрепка эта, несомненно, вскоре бы забылась, все треволнения выветрились из памяти, и я не знал бы, как об этом теперь писать, если бы спустя несколько дней после выдворения «Гринписа» в недрах Новой Земли не прогремел-таки ядерный взрыв...
Сообщая об этом, газеты указывали, что это первый ядерный взрыв в этом году в Советском Союзе. По телевидению, в репортаже с заседания Верховного Совета СССР, профессор Михайлов, ответственный за проведение взрыва, доказывал, что он необходим, что он не нанес вреда
окружающей среде и проведен с идеальными мерами безопасности. Возможно, что это так и есть, тут разговор не об этом. Но, оглядываясь на прошлое, вспоминая ту тревожную ночь, я не могу не восхититься мужеством отправившейся к полигону четверки. Ведь в отличие от нас, не особо веривших даже в существование полигона, а уж тем более в возможность проведения ядерного взрыва, они-то были, как выяснилось теперь, совершенно уверены, что взрыв будет произведен. И тем не менее шли к полигону, готовые к тому, что он в любую минуту может прогрохотать у них под ногами.
Вместе с Бьерном на Новую Землю высадились эксперт-эколог ирландка Жанна Кормайн, штурман немец Хей Йорн и американец Теодор Худ, бородатый, небольшого роста боцман, очень тихий, любящий потягивать пивцо, сидя с босыми ногами в кресле кают-компании.
Проведение ядерного взрыва на Новой Земле, как известно, осудило правительство РСФСР. И не напрасно, ибо вскоре такой же взрыв устроила на своем полигоне Франция, а Англия – на американском полигоне в Неваде. Наш Комитет защиты мира направил в эти страны протест, выражая надежду, что подземные ядерные испытания должны быть все-таки прекращены. И, услышав об этом сообщение по радио, я опять подумал, что дело «Гринписа» было не напрасным.
На Новой Земле «гринписовцы» пробыли недолго. Стив Уикс, четыре года прослуживший в американском флоте, зарабатывая так себе на учебу в колледже, получив степень бакалавра психологии, тем не менее предпочитавший работать моряком, рассказал, что при входе в пролив пограничный дозор их все же заметил. На полном ходу следом за ними двинулся таившийся под берегом сторожевик. Он почти их догнал. Но очень уж неповоротлив оказался сторожевик рядом с их крохотным катеришкой.
Стив – он вел катер – сбросил скорость, и сторожевик пронесся мимо. Справа показалось устье речки, и Стив повернул туда. В это время послышались выстрелы, и Стив подумал, что стреляют по ним, но не остановился. «Да, я знаю, что я нарушитель, – рассказывал он. – Что по советским законам меня могут надолго упрятать за решетку. Но, повторись все вновь, я вновь сяду за руль катера, ибо и ядерный взрыв, этот взрыв-убийца, тоже ведь действует, не соблюдая и не придерживаясь никаких разумных законов».
В темноте на берегу они приметили стоящее судно и решили высадиться. В предрассветных сумерках группа вышла к уже использованной заброшенной шахте, где и были взяты первые пробы. А к тому времени высадившие десант на «Гринпис» пограничники потребовали от капитана Ульриха сообщить, в какую сторону направилась четверка, в какого цвета одежду одеты люди. Торопили подсказать побыстрее, ибо, как уверяли они, вполне возможно, что безоружным людям могут повстречаться белые медведи. Ульрих указал направление: встреча с медведями могла оказаться пострашнее, чем с пограничным дозором. Два вертолета поднялись в небо, и вскоре с одного из них вся четверка была обнаружена. Так и не привелось «гринписовцам» войти на полигон с черно-желтым ядерным транспарантом. Привезли их туда под конвоем. Затем после допроса и тщательного обследования на радиацию на сторожевике их переправили на пограничный корабль. И несколько дней они коротали время в одиночных каютах, не имея возможности дать знать о себе на «Гринпис», который вели на буксире параллельным курсом.
Недавно я получил письмо от военврача, служащего на пограничном корабле «Имени XXVI съезда КПСС». Он присматривал тогда за здоровьем «арестованных», подкармливая их апельсинами и давая читать, чтоб не падали духом, кое-какую имеющуюся у него литературу. О норвежце Бьерне он остался очень высокого мнения: тот с первой же попытки выжал ручным динамометром пятьсот килограммов. Такою силой руки не многие силачи могут похвастаться.
Прощаясь, писал в письме доктор, вся команда «Гринписа» вышла на вертолетную площадку, и, как это принято у них, все стали прыгать и размахивать руками. У границы в последний раз переговорили по радио и подняли вымпел «Счастливого плавания». Так и простились.
А мне припомнились слова капитана Ульриха, переданные по телефону программе «Время», что приходили они не для того, чтобы ссориться с советскими моряками или военными, а только лишь для того, чтобы протестовать против проведения ядерных испытаний.
Ушел «Гринпис», а я не могу отделаться от мысли: вместе с нашей Ассоциацией «Спасем мир и природу» на деревянных кочах и парусных старинных судах, которые с такой охотой сейчас строит наша молодежь,– двинуть бы на Новую Землю! Не должна она принадлежать только военным, можно на ней жить, и охотиться, и любоваться непревзойденной северной красотой. Может она еще служить людям не только как военный полигон. Не одному же «Гринпису» протестовать за всех нас против ядерных испытаний.
Борт судна «Гринпис» – Москва
В. Орлов, наш спец. корр. Фото автора
Кумык из рода Половецкого, или Открытие самого себя
В дали, в розовом тумане восходящего солнца, среди степи виднелось что-то неясное, огромное: не то синеющий лес, не то застывшее облако. Но то был не лес. И не облако.
– Яхсай, – безразлично произнес шофер. И я почувствовал, как заколотилось мое сердце.
Вот уже обозначились дома. Много низких домов с покатыми крышами, с огромными верандами, окруженные садами. Вот уже ясно различались трубы, над которыми зависли белые клубы дыма... А сердце не унималось, искало выход наружу.
Аул Аксай – родина моих предков. Здесь родился мой прадедушка Абдусалам Аджиев (Пусть простят меня предки, ведь по кумыкским обычаям я не имею права называть старших полным именем. А как иначе рассказать нашу историю?), и все радовались его появлению: без устали палили из ружей в воздух, гарцевали, праздновали несколько дней подряд, как велел обычай, – человек родился! Сюда, в Аксай, прадедушка привез свою первую жену – чеченскую красавицу из рода Битроевых, Батий, а всего у него было четыре жены, Батий была старшей. Первенца они назвали Абдурахманом, в честь моего прапрадедушки, потом у них родилось еще одиннадцать детей, но лишь шесть выжили. Среди них – Салах, мой дедушка. А вот дети Салаха родного Аксая уже не знали. Дядя Энвер родился в Санкт-Петербурге, потому что там дедушка учился на инженера, там он и женился. Отец мой увидел свет в Темир-Хан-Шуре, тогдашней столице Дагестана, где ненадолго поселилась после Петербурга молодая семья инженера, ведь бабушка закончила консерваторию, была пианисткой, а в Аксае ей не хватало бы общества. Тогда окружению придавалось очень большое значение...
С тех пор столько воды утекло. Далеко разбросала плоды наша аксайская яблоня. Когда я ехал в аул, то не знал о ее щедрости, даже не догадывался – в нашем доме, как и во многих других домах, не принято было вспоминать. Никогда! Ничего!
Я родился и вырос в Москве, закончил университет, защитил диссертацию, объездил страну вдоль и поперек и всю свою жизнь верил, что история фамилии Аджиевых началась после 1917 года... Долго же тянулась болезнь.
К счастью, есть голос крови! Искать, свои корни я и поехал в Аксай, старинное кумыкское селение на севере Дагестана.
Когда побываешь там, то невольно задумаешься: а верно ли, что Дагестан зовется «страной гор»? Лишь половина республики гористая, другая половина – Кумыкская равнина, где земля будто разглажена ветрами, будто распахнута солнцу – открытая, гостеприимная, добрая. Такие же и люди, веками живущие здесь.
Степной Дагестан... Что известно о нем сейчас? Да и вообще кто-нибудь вне Дагестана слышал о кумыках – моем древнем народе с разбитой судьбой? А ведь еще сто лет назад наш язык был языком общения на всем Северном Кавказе. Из далеких горных селений приходили в наши аулы учиться кумыкскому языку и культуре...
Понимаю, рассказывать о своем народе крайне сложно – всегда рискуешь либо что-нибудь упустить, либо, что вероятнее, преувеличить. Поэтому буду говорить больше о своей фамилии, когда-то очень знатной и уважаемой в Дагестане, об Аджиевых, о том, что сделали с ними. К сожалению, наш род разделил судьбу кумыкского народа. И это, увы, не преувеличение.
Брокгауза и Ефрона, вернее – их знаменитый Энциклопедический словарь, нельзя упрекнуть в предвзятости. Меня – можно. Поэтому поведу свое «кумыкское» повествование именно с этого классического словаря.
«В кумыкских песнях отражается нравственный облик кумыка – рассудительного и наблюдательного, со строгим понятием о чести и верности данному слову, отзывчивого к чужому горю, любящего свой край, склонного к созерцанию и философским размышлениям, но умеющему повеселиться с товарищами. Как народ более культурный, кумыки всегда пользовались большим влиянием на соседние племена».
Так писали о моих предках в XIX веке.
Аджиевы – род воинов, потомственных военных, поэтому к имени мужчины полагалась приставка «сала» – Абдусалам-сала. Любовь к оружию, к лошади, к простору приходила к ним вместе с молоком матери, а уходила только вместе с душой... Ведь предками всех кумыков были вольные половцы – гордые степные кочевники.
Здесь я отойду от своей родословной, чтобы взглянуть на ту благодатную почву, которая кормила наши корни, растила их: половецкий пласт нашей истории слишком мощный, чтобы не заметить его. Кто же такие половцы? Откуда?
Сегодняшняя официальная наука утверждает, что кумыки – как народ – появились только в XIII веке. Ученые же прошлого столетия считали иначе, полагая, что предками современных кумыков были половцы. Ныне того же взгляда придерживается видный советский этнограф Лев Николаевич Гумилев, который вообще по-новому прочитал всю отечественную историю, справедливо начиная ее именно с половецкой страницы.
Я склонен разделить точку зрения Л. Н. Гумилева, может быть, кому-то и кажущуюся спорной. Меня же она привлекает тем, что не ограничивает историю многих народов, в том числе и кумыков, лишь считанными столетиями.
...Необычный жил народ. Странствующий. Тесными и душными казались ему каменные коридоры городов, и люди предпочли дома на колесах – кибитки. Половецкий город быстро вырастал, быстро и исчезал, со скрипом переезжая на новое место. Каменные дома, считали кочевники, вредны для здоровья. И неудобны для странствий.
Половцы не вели летописей. Свои глубокие чувства, воспоминания они передавали в песнях.
Свободные, словно ветер, пронеслись они по жизни, почти не оставив материальных следов на дороге времени... А как упрекнуть ветер за его норов, за то, что он такой, какой есть?
Но звуки-записи стирает время, вот почему о половцах известно больше по воспоминаниям соседей, по скромным археологическим находкам, к тому же слишком отрывочным, чтобы рисовать картины их вольной жизни. И тем не менее откуда они пришли?
Еще за тысячу лет до нашей эры, вблизи Алтая, в самом центре Азии жили племена «светлокожих, светлоглазых, светловолосых», поразивших воображение древних китайцев – видимо, по причине несходства с их внешностью. Китайцы их называли динлинами, а другие народы – курыканами. Как они сами называли себя? Неизвестно. Возможно, кипчаками. Видимо, то были родичи киммерийцев и скифов, живших когда-то в тех же местах.
Кстати, слово «половец» и по-древнерусски означает желтый, соломенный цвет, цвет «половы». Есть слово «куман», которым называли половцев их западные соседи и которое тоже означает желтый. Еще есть тюркское слово «сарык», им называли половцев некоторые их восточные и южные соседи, значение все то же – желтый, белый, бледный.
Среди кумыков многие похожи на «светлокожих, светлоглазых, светловолосых» соседей древних китайцев. Я бы мог предложить описание своей внешности или внешности моей сестры, и эти описания точно укладывались бы в те, что оставили древние китайцы, персы, египтяне, русские и другие соседи половцев. Даже такие детали, как короткие ноги или широкий нос, и те совпадают...
Но как попали бледнолицые азиаты в степи Европы и даже в Египет? О-о, тут целая история.
...Пришло время – и медленно, словно ледник, двинулись с предгорий Алтая племена половцев. Страшная сила пришла в движение. Кочевники смяли прежних хозяев степи – племена сарматов, аланов, печенегов – и утвердили за собой огромное пространство от озера Балхаш до Дуная. Дешт-и-Кипчак назывались тогда эти земли. «Половецкое поле»– говорили потом о них на Руси.
На севере Половецкое поле подходило к Москве-реке, западные его земли назывались «украина» или «окраина».
Как таковой границы государства, конечно, не было, потому что не с кем было граничить – не было же Руси, лишь только в IX—X веках появилась она. Так что южнее Москвы-реки и восточнее Дуная прежде лежали половецкие земли.
Лежал, например, аул Тула, где жили оружейники. Слово «тула» по-тюркски означало «колчан, набитый стрелами». Именно с набитыми колчанами уезжали отсюда воины-степняки. В те времена там с успехом, видимо, делали и самовары... Кстати, и слово «москва» тоже, наверное, наше, тюркское, по крайней мере высказывалось и такое предположение.
Что много говорить – беспокойный сосед обитал под боком у Рюриковичей, собравших лесных обитателей, славян, в Русское государство. Земледельцы и кочевники не могли долго жить в мире. Но и никогда долго не враждовали.
Всяко бывало. Половцы жгли русские деревни, города, угоняли пленников в рабство. Однако они и защищали молодую Русь! Александр Невский без половецких дружин вряд ли стал бы «Невским», выиграть сражение ему помогли легковооруженные половцы. Даже в жесточайшей битве на Калке войска половецких ханов и русских князей стояли бок о бок против черных монгольских туч. Стояли, но не выстояли.
Страшный то был день – 31 мая 1223 года. Злой рок обрушился на предков.
Кто из союзников дрогнул в битве на Калке – вечная загадка истории. Однако не половцы. Степняки, исполненные достоинства, презирали смерть – об этом в один голос говорили все древние историки. С поля боя они никогда не бегали, скорее кончали с собой в случае поражения, но только не бегали. Гордость не позволяла.
С грозными кличами бросались половецкие воины в атаку. Тактика их боя оттачивалась веками. Ни в чем не уступали половцы монголам, ведь наш народ не знал, по существу, никаких мирных занятий, только войны, беспрерывные войны... Однако ж проиграли.
И полной мерой заплатили за поражение: прекраснейший Дешт-и-Кипчак превратился в конюшню монгольской империи, откуда завоеватели, словно коней, отлавливали арканами живой товар для невольничьих базаров Востока.
Отдадим же наконец причитающееся: собой, своей судьбой половцы вместе с русскими закрыли монголам путь в Европу, взяли на себя главную тяжесть монгольского ига, спасли других ценою собственной гибели. А история почему-то к ним и нема, и глуха: кроме слов «поганый татарин», ничего не оставила.
Судьба отвернулась от гордых детей степи. Правда, в XIV веке они еще держали в руках сабли, едва даже не захватили в плен великого завоевателя Тамерлана, нагрянувшего в Дешт-и-Кипчак. Покоритель Востока, хромой Тимур, спасся бегством, потеряв множество людей. Но на большее половцев уже не хватило.
Чтобы избежать монгольского аркана, кто-то прятался в степи, кто-то подался прочь из осиротевшего Дешт-и-Кипчака. Именно тогда, в XIII—XIV веках, в Венгрии объявились первые куманы, куны, кумаки, на Кавказе кумыки, карачаевцы, балкарцы... Новые тюркоязычные народы словно заново сошли на Землю. Кровь половцев, хотя и не только она, течет в жилах многих жителей Поволжья, Средней Азии и Казахстана. У большинства тюркских народов есть племена и роды «кыпчак».
Течет наша кровь и в русских. Носители трехсот русских фамилий – обрусенные половцы, многие стали гордостью России. Кутузов, Тургенев, Чаадаев, Аксаков. А сколько других? Даже вроде бы «чисто русские» фамилии Каблуков, Мусин, Муханов, Тараканов, Копылов, Мордасов – и они нашего корня. Об этом я узнал из любопытной книги Н. Баскакова «Русские фамилии тюркского происхождения», тут же ставшей библиографической редкостью.
Обрусивание половцев шло в XV– XVI веках, достигнув зенита после Азовских походов Петра, когда истощенная, обескровленная, не могущая защитить себя степь окончательно досталась России... И исчезла.
История половцев недолго продолжалась и на Ближнем Востоке. И тоже исчезла, тоже канула в Лету.
...На невольничьем базаре в Дамаске за мальчика по имени Бейбарс дали немного – всего горсть серебряных динаров. Мальчик был крепкий, ловкий, светловолосый, как и его сверстники, другие невольники. Но не столь красивый. Один его глаз закрывало бельмо. Зато другой глаз был голубым, о чем и поведал потом средневековый пергамент. Из половецких мальчиков в Египте воспитывали воинов-рабов, или мамелюков. Для работы степняки не годились.
