Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №08 за 1973 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Капитан Марти Фробишер, направившись в 1570 году на поиски Северо-Западного прохода, который должен был привести его к сказочным богатствам Дальнего Востока, был вынужден повернуть обратно. Проплывая мимо берегов какой-то неведомой земли, он ввел корабль в один из фьордов. И не смог поверить собственным глазам. Насколько хватал глаз, каменистое побережье сверкало в лучах солнца золотистыми блестками. Прямо перед капитаном, стоило только протянуть руку, лежало золото, застывшее в горной породе, – целый золотой берег! Вне себя от радости он приказал экипажу заполнить трюмы бесценной рудой и поспешил покинуть незнакомые берега, прихватив одного из эскимосских звероловов, доверчиво приветствовавших его.
Лондон устроил мореплавателю поистине королевскую встречу. Дары Фробишера вызвали необычайный восторг.
– Золото!! – дружно воскликнули придворные алхимики при виде образцов невиданной породы.
Сразу же назначенный адмиралом «всех открытых им морей и всех материков, их окружающих», Фробишер вновь направился в Арктику.
Однако счастье изменчиво!
Непреодолимые скопления льдин остановили англичанина у берегов Гренландии, а бесценные сокровища – двести тонн «золота», доставленные второй экспедицией ценой многих трудов и лишений, – оказались после тщательных исследований обыкновенным пиритом. Груз сбросили поэтому на побережье Дартфорда, где он и пролежал несколько столетий.
Несчастный охотник-эскимос, которого в соответствии с указаниями Фробишера кормили сырым мясом, вскоре умер, будучи не в силах, видно, вынести жизнь на чужбине.
Так в XVI веке произошло вторичное «открытие» Гренландии европейцами. Мореплаватели устремились на Крайний Север в тщетных поисках кратчайшего пути из Европы в Тихий океан. Охотники-китобои, встречаясь часто с эскимосами из прибрежных поселков, убедились вскоре, что кротких, наивных туземцев можно легко обмануть. За простой нож, за чай, кофе, жевательный табак, за горсть стеклянных бус или других безделушек, за пачку иголок или банку из-под консервов они без колебаний отдавали отличные меха и шкуры. Пришельцы выманивали у них все, что удавалось.
К берегам Гренландии в XVI веке устремились также миссионеры, чтобы обращать в христианскую веру темных язычников. Больше всего их посылала Дания.
Христианская вера с трудом прокладывала себе путь к умам жителей Гренландии. Первые миссионеры запрещали им совершать старинные обряды и категорически отрицали существование наполненного духами мира. Слишком категорически.– Не могу дольше верить в твоего бога, хотя он мне нравился вначале, – заявил одному миссионеру старый охотник. – Не могу! Он велит все делать, как делал он. Разве это возможно?
Правда, длинные библейские сказания нравились охотникам своей красочностью и сложными сюжетами. Туземцы не боялись смерти: она была переходом в лучший мир, являвшийся наградой за тяжкий труд и страдания. Эскимосы задавали немало вопросов, способных озадачить не одного опытного богослова:
– Если твой бог добр и всемогущ, то почему он создал дьявола?..
«Вообще говоря, они оказываются лучшими христианами, чем сами датчане», – писал в своем донесении церковным властям в Копенгаген один из датских священнослужителей.
Единственным разочарованием, которое постигло скандинавских миссионеров в Гренландии, было отсутствие следов викингов. Разгадки пришлось ждать очень долго, еще три столетия.
Экспедиция под руководством профессора П. Нерлунна работала днем и ночью, которая была светла как день. И перед глазами исследователей постепенно представал из могил и развалин ушедший в прошлое мир. Мир, уснувший в муках голода и лишений, угасший в одиночестве, на которое его обрекла Европа.
Хорошо сохранившиеся в могилах скелеты людей постепенно раскрывали окутанную тайной трагедию. Карликовые, выродившиеся, изуродованные ревматизмом, они явились более красноречивым свидетельством, чем любые документы. Последние потомки рослых, стойких и выносливых викингов редко жили дольше двадцати с небольшим лет, ослабевшие, очевидно, вследствие нужды и лишений, которые продолжались из поколения в поколение.
Мерзлота Гренландии – «Зеленой Земли» – сохранила одежду из грубой мохнатой шерсти, сшитой по европейскому образцу. Широкие, длиной до лодыжек юбки, остроконечные высокие чепцы, словно те, кто жил на самом краю Земли, бесповоротно отрезанные от всего мира, стремились любой ценой сохранить рвавшиеся с каждым десятилетием узы с Европой.
Датское правительство и после второго «открытия» острова в XVI веке не проявляло особой заботы о своей колонии. Согласно данным, собранным Хансом Эгеде, в Гренландии насчитывалось приблизительно сорок тысяч эскимосов. К началу XX века их число сократилось более чем вдвое.
Этому в значительной мере способствовала обменная торговля, которую пастор Ханс Эгеде организовал, имея самые лучшие намерения. Охотничьи и торговые суда доставляли на остров не только товары, не только чай и кофе, очень пришедшиеся по вкусу эскимосам, не только иголки и огнестрельное оружие, но и спиртные напитки. Экипажи этих кораблей занесли в Гренландию туберкулез, черную оспу и венерические болезни.
Первым тревогу поднял Фритьоф Нансен в своей знаменитой книге «Жизнь эскимосов» в 1890 году. Но лишь четверть века спустя Дания издала указ, запретивший высаживаться в Гренландии без особого разрешения.
В конце концов между Норвегией и Данией возник издавна назревавший конфликт. Оба государства предъявили притязания на остров. Конфликт был передан на разрешение Международного суда в Гааге.
– Наш пастор Ханс Эгеде первым распространял христианскую веру в Гренландии, первым способствовал изучению острова. Наши купцы первыми основывали фактории, которые неоднократно спасали эскимосов от голодной смерти, – утверждали датчане.
– Эгеде был по происхождению норвежцем. Это наши предки открыли остров, колонизовали его и на протяжении веков обитали там! – парировали те.
– Вы, норвежцы, заинтересованы лишь в охотничьих угодьях. Что вы сделали для жителей Гренландии? Вы их не знаете, не заботитесь о них, они вам чужды и безразличны. Почему же вы предъявляете теперь права на их страну? – настаивали датчане.
После длительного разбирательства, пламенных речей и пяти тысяч листов протоколов в 1933 году было вынесено наконец следующее решение:
«Гренландия принадлежит Дании... Норвегии предоставляется право в течение тридцати лет свободно охотиться на восточном побережье острова».
Так Гренландия стала официально датской колонией. Колонией особого рода, которую нельзя было ни колонизировать, ни эксплуатировать ввиду ее скудных ресурсов. Впрочем, и заниматься этим было некому; не считая правительственных чиновников, датчане неохотно ездили в Гренландию. Да и что там было делать? Хозяйственное освоение острова потребовало бы огромных средств. Сомнительной была также рентабельность любых капиталовложений, поэтому полярную колонию предоставили собственной судьбе. А эскимосы?
Мало кто из них знал тогда, что их положение несколько изменилось. Ибо откуда им было знать?
...Скрипя и лязгая гусеницами, бульдозер сдирал огромным лемехом пласты промерзшей земли, обломки породы и отбрасывал их в сторону. Механик, сидевший за рулем машины мощностью в триста лошадиных сил, то давал задний ход, то вновь подавался вперед, чтобы захватить новые груды неподатливого грунта, по которым стлались клубы едких выхлопных газов. Он сыпал проклятиями. Никогда не думал, что нивелировка затвердевшего снега окажется столь затруднительной. Механик был знаком с этой работой, давно свыкся с ней, однако здесь она была несравненно труднее, чем у него на родине, в Неваде. Расчищая территорию под взлетные полосы для аэродрома, он с жалостью посматривал на неуклюжую фигуру закутанного в шкуры молодого охотника. Уже несколько часов эскимос не отходил ни на шаг от бульдозера, не спускал с него глаз и как завороженный жадно следил за каждым его поворотом.
«Бедняга, превратился в соляной столб и не осмеливается подойти», – умиленно подумал водитель, остановил машину и уже полез было в карман за жевательной резинкой, когда юноша одним прыжком взобрался на гусеницу бульдозера, оживленными жестами выражая желание сесть за руль.
– Спятил, что ли, дурак? Это тебе не собачья упряжка, тут не достаточно щелкнуть кнутом, чтобы разогнать моих лошадок, – засмеялся механик, однако в черных косых глазах было столько мольбы, что он в конце концов сдался.
– Погляди, чего ему захотелось, – крикнул он подходившему переводчику. – Пущу его на свое место, пускай посидит! Он напоминает мне моего сынка. Джону не было еще и четырех лет, когда он начал рваться к рулю и... – водитель внезапно прервал монолог.
Решительным движением эскимос включил сцепление, передвинул рычаг и медленно, осторожно дал газ. Семитонная машина легко, без толчков, покатилась вперед. Пораженный механик онемел.
Безукоризненно опущенный лемех срезал большой пласт земли, охотник отбросил его в сторону, выровнял машину, дал задний ход и с сияющей улыбкой поглядел на американца, не понимая, почему тот с криком выталкивает его из машины.
– Ах ты обманщик! Убирайся, пока цел! – вскипел механик.– Ну и напугал же меня этот дикарь! – крикнул он переводчику. – Прошел, видно, какой-то курс обучения, спроси его, где, когда? Кто его обучил? – утирая пот со лба, водитель прислушивался к коротким горловым звукам незнакомой ему речи. Он все еще не мог прийти в себя.
– Никто не обучал его. Говорит, просто присматривался, как ты водишь машину, запоминал каждое движение и точно подражал тебе, – услышал он в ответ. И, конечно, не поверил.
Не поверили и американские инженеры, прибывшие в 1950 году на северо-западное побережье Гренландии для постройки здесь крупной военно-воздушной базы. Они с изумлением убедились вскоре, что молодой зверобой из района залива Мелвилл вовсе не был исключением, наделенным природой какими-то незаурядными техническими способностями.
Этих способностей было бы еще недостаточно, чтобы выжить в просторах Арктики, где все, казалось бы, противостоит жизни, если бы не феноменальная зрительная память, у других народов не встречающаяся. Память, которая, словно чувствительная фотопленка, моментально фиксирует мельчайшие детали, ускользающие от внимания стороннего для мира льдов человека. Все, кому приходится работать в Арктике – геофизики, археологи, этнографы или участники полярных экспедиций, – жалуются на ужасающее однообразие гладкого, безбрежного, покрытого снегом ландшафта. Зоркий глаз эскимоса подмечает на единообразной белизне незаметные для других опознавательные знаки, а память мгновенно запечатлевает их.
Благодаря этой феноменальной способности эскимос никогда не заблудится. Зимой он легко отыщет под снегом тайники, в которых хранит добытую летом дичь, не собьется с пути, безошибочно начертит контуры побережья или тропу между поселениями. Каждый снежный бугор, каждый излом, малейшая трещина в льдине, каждое дуновение ветра говорят ему о многом.
Зрительная память жителей Гренландии наряду с незаурядными техническими способностями ошеломляла белых пришельцев. Несколько десятилетий назад много писали о некоем мальчике из Готхоба. Ученик миссионерской школы, он получил от пастора в подарок за хорошее поведение часы. И поступил с ними так, как, наверное, поступили бы на его месте многие его сверстники Старого и Нового Света – разобрал их на части. Когда вернувшийся с охоты отец внезапно позвал его, он засунул горсть колесиков и шестеренок в карман анорака. Прошел весь день, пока он смог, наконец, приняться за сборку своего сокровища.
– Он быстро справился с этим, ни минуты не раздумывая, и точно, словно опытный часовой мастер, вставил на свои места все зубчатые колесики механизма, – рассказывал впоследствии пастор. – Я ни за что не поверил бы, если бы собственными глазами не видел, как он вытаскивал из кармана эти злосчастные части, а затем собирал их. Стремясь убедиться, что это не простая случайность, я пожертвовал своим любимым будильником и поручил мальчику разобрать его, а все части запер в ящике письменного стола. Трое суток я с нетерпением ждал, с дрожью в сердце думая, что произойдет, когда я велю ему снова собрать их. Представьте, он безошибочно проделал это, будто ничем иным никогда не занимался. И подумать только, что уже больше года я не могу вбить в голову этому самому мальчику таблицу умножения!..
Эскимосы охотно обучаются техническим специальностям. Достаточно краткого показа и нескольких пояснений, чтобы зверолов, с детства погоняющий упряжных собак, стал ловко управлять подвесным мотором. Охотнее всего он водит моторную лодку, автомобиль или гусеничный бульдозер.
Однако не всякая техническая работа привлекает гренландского охотника. Нельзя, например, приучить его работать на конвейере, он не выносит механического повторения одного и того же действия.
– Какие чудесные фигурки на рукоятке ножа, – восхищался однажды матрос судна, прибывшего к побережью острова в районе Сенре-Стремфьорд. – Скажи ему, – обратился он к переводчику, – что я охотно куплю этот нож, предлагаю пять долларов, это хорошая цена!
Внимательно рассмотрев костяную рукоятку, на которой художник искусно вырезал великолепные сцены охоты, американец решил, что примитивная резьба произведет фурор в США и на ней можно неплохо заработать.
– Закажу ему тридцать ножей, но обязательно точно таких же, – заявил он переводчику. – Цена, разумеется, должна быть ниже, как за оптовую партию. Спроси, сколько он хочет?
Эскимос выслушал предложение и покачал головой:
– Если бы я согласился сделать тридцать одинаковых ножей, то за каждый ему бы пришлось заплатить вдвое дороже. Очень скучно все время делать одно и то же...
Окончание следует
Алина Центкевич, Чеслав Центкевич
Перевел с польского В. Кон
Два маршрута
Отложенный разговор
Этот высокий, спортивного склада парень производил противоречивое впечатление. Во всем, что касалось дела, Даниель Ван дер Спек был идеальным партнером: умный, знающий, доброжелательный и по мере возможности идущий навстречу. Но когда речь заходила о политике, с ним трудно было найти общий язык. Нет, он вовсе не становился враждебен, а как бы отгораживался стенкой трезвого практицизма от нашего, как считал Даниель, «неуместного идеализма».
Сейчас перед нами был радушный хозяин. С откровенной радостью похлопав Валерия и меня по спинам, он сам подхватил наши чемоданы и заспешил впереди к своей машине. Лихо развернувшись, «форд» нырнул под эстакаду посадочной полосы, на которую в этот момент с ревом опускался огромный, вполнеба, «Боинг-747». Сердце стало маленьким и вдруг изо всей силы грохнуло по грудной клетке: показалось, в следующую секунду нас раздавит. Ничего, конечно, не произошло. Но улица под аэродромом! Она как бы являла собой иллюстрацию общеизвестного факта, что с землей в Голландии туговато.
Когда за окном замелькали старательно вылизанные голландскими коровами луга, на которых и впрямь стояли ветряные мельницы, я повернулся к попыхивавшему короткой шкиперской трубкой Ван дер Спеку.
– Что новенького, коллега? По-прежнему все внимание американцам или все-таки обратили ваши взоры и к своим юным соотечественникам?
Он подмигнул, давая понять, что тоже помнит наш последний разговор в Москве.
– Завтра вечером я вам кое-что покажу, а потом, если захотите, поговорим...
Спор с Ван дер Спеком произошел год назад в Москве во время нашей предыдущей деловой встречи. Началось с того, что мы поинтересовались у него, почему некоторые молодежные организации Нидерландов уделяют не слишком-то много внимания собственной молодежи. В частности, почему большую часть молодых туристов, приезжающих в Советский Союз из Голландии, составляют обучающиеся там американцы?
Тогда, в Москве, Даниель ответил прямо-таки по Гоголю:
– Знаете ли вы голландскую молодежь? О нет, вы не знаете нашей молодежи. Она нелюбознательна и аполитична. ЛСД – да, секс – да, поп-музыка – да. Сейчас у нас предпочитают «путешествовать» в мире галлюцинаций с помощью наркотиков, а не по нашей грешной земле. Вот вы говорите: антиимпериалистическая солидарность, мир и дружба. Но всякие там высокие идеалы им просто не понятны...
– Пойми, Даниель, – говорили мы ему тогда, – тем более ты и твои коллеги обязаны позаботиться, чтобы ваши парни и девчата не остались в стороне от демократического движения молодежи всего мира. Ведь твоя организация является органом Национального союза студентов Нидерландов. Значит, уже одно это налагает на нее совершенно определенные обязанности по отношению к молодежи...
Нет, Ван дер Спек упрямо твердил, что мы заблуждаемся, что там, в Голландии, вдоволь нахохочутся, вздумай мы распространяться о «высоких материях». «Что ж, видимо, Даниель теперь постарается доказать свою правоту», – подумал я, когда «форд» подкатил к отелю «Рейнджерс» на тихой улице Ванингстраат.
Интермедия у пивной
Предчувствие не обмануло меня. Поздним вечером следующего дня после многочасовых переговоров и бесед Даниель категорически объявил, что везет знакомиться с ночным Амстердамом. Наши ссылки на усталость не возымели действия. Из сумрака и тишины Ванингстраат машина скоро нырнула в хитросплетения улиц, залитых неоном реклам, и пустынных каналов с устало спящими на черной воде прогулочными катерами. Вот мы выскочили на набережную с красными фонариками у подъездов домов, сжавшихся вдоль нее в плотную шеренгу. Кое-где в прозрачных клетках-витринах словно манекены неподвижно стояли и сидели «дамы» в ожидании клиентуры.
На минуту мы остановились у небольшого пивного бара, которых здесь великое множество, и бармен, подчиняясь призывному возгласу Даниеля, торопливо вынес три кружки отличного свежего «Амстеля». Мы осушили их, не выходя из машины. Все равно проникнуть в бар было физически невозможно: через открытую дверь виднелась стена стоявших вплотную друг к другу молчащих молодых ребят и девиц с пенящимися кружками в руках. И лишь магнитофон где-то в глубине создавал звуковой фон. Сначала спокойные и даже тихие звуки электрогитары, и вдруг неистовый, хриплый вопль певца:
«Бейби! Бейби! Бейби!
Я твой дегенерат!
Бей ты! Бей ты! Бей ты! Бей ты!
Я только рад!»
Юнцы в баре даже бровью не повели. Только пиво, только ритмы и молчание...
«Форд» опять рванулся вперед. В кажущейся на первый взгляд бессистемности, с которой Даниель бросал машину из одной улицы в другую, чувствовалась некая целенаправленность. Мелькали кабаре, бары, погребки и рестораны; к нам призывно тянули руки обнаженные красотки с рекламных щитов у кинотеатров; от одного заведения к другому, сменяя друг друга у стоек, фланировали длинноволосые пары. В чем хотел убедить нас Даниель, демонстрируя этот калейдоскоп полупьяных юнцов с пустыми глазами? В том, что такова вся голландская молодежь?
Свобода – от чего?
Скрип тормозов прервал наши раздумья. Машина стояла на площади Дам, в самом центре города. Мы замерли. То, что представилось нашему взору, не поддается описанию. Нет, не прекрасный королевский дворец из некогда белого, а ныне потемневшего от времени камня и не узкая, пирамидальная колонна «Памятника Нации» вызвали наше изумление. У подножия монумента, призванного увековечить Гордость, Силу и Независимость Народа, на широком, почти вполовину площади, парапете копошились, да, именно копошились сотни обросших волосами и грязью, обшарпанных, нет, не людей – существ. Хиппи.
Так вот куда вез нас Даниель! Теперь стал ясен смысл его ночного маршрута. Он был как бы заключительной фразой в нашем споре. Причем здесь в ней ставилась жирная эффектная точка, которая складывалась из непроизнесенных слов: «Эту безразличную, развращенную молодежь переделать нельзя».
Не сговариваясь, мы вылезли из машины, подталкиваемые ехидно-любопытным взглядом Даниеля. Медленно, а потом все быстрее и быстрее Валерий и я продирались сквозь толпу этих существ: дремлющих, пьющих, бренчащих на гитарах, цедящих время от времени короткие фразы. Звучали итальянские, французские, немецкие, иногда фламандские, но чаще английские слова. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что Валерия рядом нет. Я растерянно оглядывался по сторонам, пока не отыскал взглядом своего товарища. Он стоял под рекламным щитом, к которому узкой спиной привалилась некая личность, и старался вызвать ее на разговор. Я осторожно приблизился и остановился сбоку. Говорили по-английски.
– Так почему вы все-таки эмигрировали? – допытывался Валерий.
Встряхивая головой, как лошадь, отмахивающаяся от оводов, «личность» излагала свое кредо:
– Я хотел свободы... Какой?.. В общем... Чтобы никто не мешал мне жить так, как хочу... Чтобы всякие моралисты не лезли ко мне со своими дурацкими и устаревшими идеями, ограничениями... Чтобы я мог заработать на кусок хлеба, а потом делать все, что заблагорассудится... И чтобы «правильная публика» не смотрела на меня, как на отброс общества.
– И здесь вы нашли все это?
– ...По крайней мере вокруг меня такие же, как и я сам, никто не тычет пальцем, и мне нечего бояться.
– А если поконкретнее, чего же вы все-таки не нашли здесь.
– Работы. Хозяева не больно охотно берут нас.
– На что же вы живете???
– Откуда вы сами, где ваша родина?
– Какая разница. Мне все равно, где жить. Я бы мог поехать в любую страну...
Парню на вид было лет двадцать пять, а спорил он как: то по-детски, неуверенно. Да он и был ребенком вместе со своими «взглядами и убеждениями». Попросту говоря, он ничего еще не знал и ничего не. видел. Кроме одного: общество, в котором он родился и вырос, намерено сделать из него машину. Пусть живую, говорящую, с собственными переживаниями, но все-таки машину. Машину, которую другие запрограммируют на то, чтобы она приносила им прибыль. Быть машиной парень явно не хотел. Что делать, не знал. Вот и стремился удрать из общества, пусть в хиппи, пусть в наркотический бред, пусть куда угодно. Так удирают из школы, когда не знают урока.
Уже садясь в машину, я встретился с Даниелем глазами:
– А ведь за таких, как он, и вы в ответе.
Ван дер Спек отвел взгляд и включил зажигание. Больше мы к нашему спору не возвращались. У нас не было времени – расписание деловых встреч не оставляло ни минуты; у него, видимо, – желания. Вспомнился этот спор позднее...
Партизанский командир
Брюссель встретил нас пятиминутным ревом автомобильных клаксонов (против очередного повышения цен на бензин бастовали таксисты и владельцы автомобилей), деловитой суетой спешащих на обед клерков и мелким сентябрьским дождем.
...С трудом выкроив вторую половину воскресенья, мы с Валерием решили нанести неплановый визит, о котором говорили еще в Москве – в Музей движения Сопротивления. И вот мы стоим на тихой брюссельской улочке, у серого трехэтажного здания. Над входом скромная табличка: «Мюзе де ля Резистанс...» Открываем дверь, и на переливчатый звон колокольчика появляется хранитель музея Робер Дюмон. Участник многих боевых операций против гитлеровцев во время второй мировой войны, он был одним из инициаторов создания этого музея и с тех пор уже более пятнадцати лет отдает ему все свое время.
Прямо против входа картина, изображающая узника концлагеря в полосатой робе. Землистая кожа туго обтягивает скулы исхудавшего лица, побелевшие от напряжения пальцы – тонкие веточки с узлами суставов – из последних сил сжимают прутья решетки. Но в провалившихся глазах нечто такое, что веришь: воля его не сломлена. И, может быть, эти ослабевшие руки подняли много лет назад то самое оружие, которое сегодня покоится под стеклом витрин музея. Тогда эти пистолеты, пулеметы, гранаты жили боевой жизнью вместе с бойцами интернациональных бригад, сражавшихся в Шарлеруа или Арденнах.
Отдельный стенд посвящен бывшим советским военнопленным, бежавшим из гестаповских застенков и создавшим свою бригаду в бельгийском Сопротивлении. На стенде – фамилии советских солдат: Борис Жуков, Георгий Титов, Тягунов, Комаров, лейтенант «Анатоль», полковник «Бил» и много безымянных портретов. Истинные имена этих людей скорее всего так и остались неизвестны их бельгийским товарищам по оружию. Но благодаря им слава советского солдата еще до памятного мая сорок пятого пришла в далекую Бельгию.
– Я знал многих из них, – раздался рядом хрипловатый голос. Вместе с нами от стенда к стенду переходило несколько пожилых людей. Оказалось, это бывшие бойцы и командиры Сопротивления, которых Робер Дюмон успел собрать, предупрежденный о нашем приезде. – Позвольте представиться, – продолжал наш спутник, – Андре Скотман, бывший командир партизанского корпуса в Шарлеруа. Позже от хранителя музея Робера Дюмона мы узнали, что этот грузный старик дважды побывал в концлагерях, прежде чем стал «бельгийским Ковпаком». После войны Андре Скотман, Робер Дюмон и их товарищи буквально по крупицам собрали материалы, которые сейчас находились перед нами. Не было помещения, средств, погибли или умерли многие участники и свидетели событий тех лет, были уничтожены архивы. Но все это не остановило горстку энтузиастов, взявшихся за создание музея бельгийского Сопротивления. А теперь им бескорыстно помогают студенты-историки льежского и лувенского университетов, члены КМБ (1 КМБ – Коммунистическая молодежь Бельгии.) и других прогрессивных молодежных организаций, школьники, которых они сумели заразить жаждой поиска. Они ищут следы не только бельгийских патриотов, боровшихся с врагом, не только восстанавливают историю бельгийского Сопротивления, но и воскрешают те страницы, которые вписаны в эту историю другими народами.
«Вы не знаете своей молодежи»
Робер Дюмон пригласил пройти в актовый зал, где шестеро молодых ребят заканчивали подготовку новых экспонатов. Человек, руководивший этой работой, вице-президент Национального фронта освобождения Бельгии Жан Брак командовал во время войны батальоном бойцов Сопротивления. Его седина не мешала юношеской порывистости и живости. Он успевал делать все сразу: отвечать на наши вопросы, подсказывать своим помощникам, что и где лучше разместить, шутить, рассказывать эпизоды из партизанской жизни. Тем временем в небольшом зале становилось все оживленнее, и группа пожилых людей, встретившая нас, растворилась среди молодежи. Предупредив наш вопрос, Робер Дюмон пояснил:
– На днях мы ожидаем группу советской молодежи. Такие встречи стали у нас традицией. И поверьте, нам, старикам, очень приятно, что они происходят именно здесь, в музее. Это вселяет веру в то, что те, кому сегодня двадцать, не забудут боевого прошлого своих отцов...
Когда Робер Дюмон представил парням и девушкам Валерия и меня, нас окружили, посыпались вопросы. Их интересовало все: как живут, учатся и работают их советские сверстники, какой будет советская молодежная делегация на X Всемирном фестивале молодежи и студентов в Берлине, как можно поехать в СССР и сколько это стоит, можем ли мы прислать фильмы для Музея Сопротивления. И хотя на это воскресенье у нас была намечена еще целая куча дел, часа два с половиной мы не могли расстаться с ребятами.
Робер наклонился к моему уху и шепнул:
– Вас ждет небольшой сюрприз. Сейчас увидите.
Распахнулась дверь, вошли четверо ребят с гитарами. Признаться, мы с удивлением посмотрели на них – так не вязались гитары с сурово-торжественной обстановкой Музея движения Сопротивления. Но это удивление сразу же прошло, когда ребята ударили по струнам и дружно запели песню «Войне мы ответим «нет!»
...Вместе со всеми мы долго аплодировали четырем музыкантам. Я невольно вспомнил о нашем споре с Даниелем Ван дер Спеком, и мне захотелось сказать ему: «Знаете ли вы свою молодежь? О нет, вы не знаете вашей молодежи».
В. Ухов
