Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №09 за 1976 год"

Автор книги: Вокруг Света Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Войдя в жарко натопленную караулку с мороза, мы долго кашляли, до слез, до дурноты. Помороженные лица раскраснелись, глаза слипались и болели; нас разморило. Капитан, разговаривая по телефону, тоже кашлял, да по-иному: верно, у него не только была ампутирована нога, но и пробито легкое.

– Командир сейчас будет, товарищ подполковник.

– Спасибо, капитан. Где воевали?

– Вы про это? – Он шевельнул ногой в легком ботинке. – На Курской дуге. Я в артиллерии служил. Командовал батареей. Два дня все хорошо шло. А вот на третий, при отражении атаки танков, меня и починили...

– И легкое пробито?

– То ерунда... – отмахнулся капитан. – Вот нога...

Вошел командир отряда, кряжистый такой казах, лет за пятьдесят, представился:

– Орозов. – Документы посмотрел, к себе пригласил. – Слушаю вас.

В кабинете три стула, телефон и печка железная, холод – что на улице.

– Мы ищем банду Богомбаева.

– Я сам ее ищу! – вспыхнул Орозов. – Они у меня шестерых убили, четырех коммунистов, двух комсомольцев! Они двадцать девять племенных английских жеребцов угнали. Сожрали, скоты!

– Поспокойнее, товарищ Орозов...

– Слушаю, – сцепив пальцы рук так, что костяшки побелели, Орозов уставился в пол.

– Работает в вашем отряде охранник на складе копченой рыбы, Ибрай его зовут.

– Шайтан побери этого аксакала! Сейчас мы его...

– Подождите, подождите! Вызвать старика надо осторожно, подменить на дежурстве – и украдкой сюда.

– Не привык я от своих скрываться... – пробормотал Орозов, но, посмотрев на меня, на мою одежду бродяги-оборванца, гмыкнул: – Извините, я не хотел вас обидеть...

– Дальше слушайте... Моего товарища, Кабаргина, вместе с человеком в тулупе посадите в смежную комнату. Стены тут фанерные – они наш разговор с Ибраем услышат.

Орозов сорвал телефонную трубку и, успокоившись, приказал капитану съездить на склад, подменить Ибрая и привезти в штаб, мол, ревизоры требуют, с бумагами. Потом Орозов стал растапливать железную печурку, а я сходил за Кабаргиным и Ахмет-ходжой и поместил их в смежную комнату.

Ибрай, высокий сутулый старик с холеной бородой, вошел в кабинет степенно, вежливо поклонился, положил на стол принесенные документы. В комнате вкусно запахло копченой рыбой, и я почувствовал, что давно бы пора поесть. Сидя у открытой дверцы печурки, я полуобернулся к Ибраю и спросил:

– Скажите, гражданин, где сейчас находятся Исмагул и Кадыркул Богомбаевы?

Ответил Ибрай, глядя на командира отряда:

– Не знаю я, где Исмагул и Кадыркул Богомбаевы. В сорок первом году куда-то скрылись, сбежали...

– Вы с ними недавно виделись!

– Кто мог так сказать? Вранье! – Старик вскинул бороду. – Клевета! Клевещет кто-то!

Тут из соседней комнаты Кабаргин вышел, за ним выскочил Ахмет-ходжа:

– Врешь! Ты врешь! Я им все рассказал!

– Идем, – сказал Кабаргин, тронув Ахмет-ходжу за плечо. Они вышли.

Старик сел, долго и пристально смотрел на меня, поцокал языком, головой покачал:

– Опоздал ты, начальник, пожалуй...

– Что?! – вскипел Орозов.

Но Ибрай теперь не обращал на него никакого внимания.

Я продолжал греть руки у огня, хоть сердце у меня екнуло громко, мне показалось, словно селезенка у лошади; сказал совсем тихо, спокойно:

– Опоздал я или не опоздал, не вам, гражданин, судить... Где они?

– В Тасаральском рыбтресте... У бригадира Наубанова Таукэ... У брата жены Богомбаева... Наубанов Таукэ и до войны работал в Тасаральском рыбтресте. На войну пошел, без руки вернулся... Опять бригадиром стал. Верят ему... На фронте, говорит, в партию приняли. Вот он, Наубанов Таукэ, и достал им справки, чтоб паспорта получить. Племянники его, Наубанова Таукэ, в Караганду людей послали. За паспортами... Должны... те люди уж вернуться. Вчера! Да вы сами у него спросите.

– Спросим, – сказал я.

– Спроси, спроси, начальник. Наубанов Таукэ у меня на квартире спит.

Я рассмеялся, и мне стоило больших усилий остановить свой хохот. Хохот, который мне самому очень не понравился: сдавали нервы после двухмесячного преследования.

Справившись с собственным смехом, я протянул в тон Ибраю:

– Раз я опоздал, скажите, гражданин, куда ж братья Богомбаевы со своей бандой направились?

– В Синьцзян...

– Дорога известная... – усмехнулся я. – Идут они по пескам Сары-Ишикотрау или по долине Или, скрываясь в тугаях... Старая басмаческая дорога...

Дверь отворилась. На пороге стоял наспех одетый человек в полушубке, чуть бледный, с быстрым взволнованным взглядом.

– Что стряслось, Ибрай-ака?

Тот отвернулся.

Я встал, властно приказал:

– Наубанов, подойдите!

Таукэ сделал три четких шага ко мне.

– Не оборачивайся! – и Орозову, кивнув на Ибрая: – Увести гражданина в отдельную комнату. Пусть капитан неотлучно находится при нем. Увести!

Когда мое приказание было выполнено, я сказал Таукэ:

– Садись. Ты брат жены Богомбаева.

– Да.

– Ты достал племянникам справки для получения паспортов.

– Да. Они с фронта вернулись. Справки у них из госпиталя. Под Сталинградом еще воевали. Контузии.

– Остальные пятнадцать – тоже из-под Сталинграда?.. Женщины с ними есть?

– Две.

– Одна или обе врачи?

– Одна врач, другая медсестра. – Таукэ отвечал по-военному четко.

Не выдержали у меня нервы:

– Ты бригадир рыбаков или бригадир бандитов?

– Не понимаю... Зачем кричать? Почему надо кричать?

– У вас под носом делались эти справки! Когда должны вернуться люди с паспортами? Те, что в Караганду ездили...

– Вчера. Но не приехали.

– Пойми, Таукэ, ты пустил к себе в дом бандитов. Они убили шестерых в Бурылбайтале, троих в Киргизии...

– Мои племянники не могли меня так обмануть.

– Кто подписывал справки на получение паспортов?

– Командир.

– Он беседовал с Богомбаевыми?

– Что вы. С кем беседует командир? Некогда ему. Я отнес справки секретарше. Она сказала – через неделю приходи. Он подписал, секретарша отдала.

– Кабаргин! – позвал я. Вася вошел вместе с Ахмет-ходжой.

– Ахмет-ходжа, ты дважды водил банду Исмагула и Кадыркула грабить Иванов хутор?

– Я.

– Они убили здесь, в Бурыл-байтале, шестерых коммунистов и комсомольцев и угнали двадцать девять английских жеребцов-производителей.

– Они, начальник...

Наубанов потряс вскинутой рукой-культяпкой и крикнул:

– Мои племянники не могли мне наврать!

Ахмет-ходжа проговорил тихо:

– Я им дальний родственник, ты – близкий со стороны матери. Клянусь, я правду сказал.

– Сам убью их! – Культяпка правой руки Таукэ странно зашевелилась: я догадался – он забыл об ампутированной руке и в запальчивости привычно искал пистолет, словно обманувшие его племянники стояли перед ним.

Тогда сказал я:

– Ни кулаком, ни палкой ты их не тронешь, Наубанов Таукэ. Как их наказать – решит суд. Ты едешь с нами, Наубанов. И Ахмед-ходжа тоже.

Понятно, я рисковал, может, по мнению некоторых моих товарищей, ненужно рисковал, высказывались потом такие суждения при разборе операции.

Только взяв с собой Наубанова и Ахмет-ходжу, я имел возможность на деле проверить их причастность к банде Богомбаевых или отмести от обманутого и принужденного какие бы то ни было подозрения. Стоило ради этого рисковать? По-моему, да.

Я повалился в постель, как в омут. И проснулся от того, что Вася тер мне уши, стараясь разбудить. В исподнем выскочил в темноте еще из барака и до пояса обтерся снегом на леденящем ветру. Лишь тогда почувствовал себя бодрым. В караулке мы поели копченого усача, жирного, прозрачного и вкусного, напились до отвала крепкого чая.

Пришел Орозов.

– Самолет ждет.

– Далеко до аэродрома, да и откуда у вас самолет?

– Сани мы зовем «самолетом»! – улыбнулся командир. – Мы их сами сконструировали и сделали из дюраля. Да вы не хмурьтесь, товарищ подполковник, сани, право, самолет. Скорость до семидесяти километров в час. Кучером у вас будет капитан-артиллерист, серьезный лошадник. Он никого к вороным не подпускает. Я думаю, он вас за два с половиной часа в Тасарал по льду домчит.

Спорить не приходилось.

У дверей караулки стояло странное сооружение, действительно похожее на самолет братьев Райт, без крыльев вдобавок. Два широких матово поблескивающих полоза, скрепленных двумя дугами, тоже из дюраля и пять сиденьиц-жердочек. Но пара вороных была выше изумления. Тысячи коней я перевидал в своей жизни, до и после них, но таких мне больше не встречалось.

– Элита! – сказал капитан-артиллерист. – Иноходцы!

Разместились позади и чуть повыше молчаливого, потемневшего лицом Таукэ и Ахмет-ходжи в его непомерном тулупе.

Мы съехали на серый лед озера, капитан пустил коней во весь опор.

Я сидел слева и видел высокие обрывистые берега, изрезанные бухточками и заливами. Обнаженные, то желтые, то скалистые, темные, они плыли мимо вроде бы медленно, не спеша, то приближаясь, то удаляясь от нас. Ощущение быстроты движения создавали снежные наметы на льду. На них сани подскакивали, бухали в сугроб с гудящим барабанным звуком. Мы то и дело меняли курс, словно шли галсами под парусами. Особенно широкие полосы снега капитан объезжал. Под ними ледяной покров озера мог истончиться, расплавленный теплыми глубинными водами под шубой сугроба. Кое-где на ледяной поверхности громоздились торосы, похожие на друзы сверкающих под солнцем кристаллов.

Северный ветер срывался с береговых откосов, будто с трамплина. Порывы били с маха, и видно было, как в тех местах, где они ударяли о поверхность, завивались призрачные белые буруны и смерчи. Изредка напор летящего воздуха бывал настолько силен, что сдувал сани вбок и лошадям приходилось скакать в стороне от них. Мы чувствовали себя под ветром раздетыми, нагими и деревенели.

Вдруг за каким-то острым высоким мысом-утюгом стало тихо. Я попробовал вздохнуть глубже, да сведенные судорогой холода мышцы не позволяли.

Капитан остановил сани.

– Что случилось? – спросил я, с трудом шевеля онемевшими губами.

– Встречный ветер идет. Боюсь, торошение начнется. Придется жаться к берегу. Правда, можно переждать.

– Мы опоздаем к поезду, капитан, – процедил Таукэ..

И капитан снова пустил коней, держась под берегом.

Первый ледяной взрыв раздался у меня за спиной минут через двадцать. Тягучий гул и тяжкий удар, он ощутился и под нами. Скрежещущий стон слышался во льду и после громового раската. То был дальний взрыв.

Кони пошли еще быстрее.

Не выношу опасности за спиной. Я кое-как повернулся на жердочке сиденья и стал смотреть в сторону озера. Оно блестело на солнце ледяными пролысинами, дальний берег таял в слитном сверкании снегов. Тут я заметил: кажущаяся ровной поверхность льда неровна. Она колеблется волнами непомерной ширины. Или почудилось мне?

Вроде нет. И тут на гребне такой «волны» упругий лед вспучился, заискрил вздыбившимся торосом.

Прежде чем мы услышали взрыв, снова скрежеще-стонущий, утробный и ноющий в то же время звук, вызывающий в груди ощущение зубной боли, возник во льду.

А потом ударил пушечный выстрел.

Заржали, взыграв, и понесли вороные. Они заскакали, вразнобой колотя что есть мочи копытами лед, выкатив налитые кровью глаза, и кровавая пена срывалась с их губ.

Капитан, опершись в передок валенком и ботинком протеза, натянул вожжи так, что совсем завалился на нас. Тогда лишь кони, храпя, замедлили скок, перешли на иноходь, немного успокоились.

Мы двинулись по самому прочному – береговому льду, покрытому толстым спрессованным настом, уповая на одно: на нашем пути не попадется трещина, скрытая снегом, или промоина.

Еще несколько взрывов прокатилось над озером, и оно стонало и ныло. Но все это далеко.

– Пронесло! – обернулся капитан. – А вон – Тасарал. За мыском.

По узкой щели мы выехали на высокий берег. Увидели на отлете приземистое здание железнодорожной станции, а у обрыва низкие бараки.

– Стой! – крикнул я капитану.

Кони замерли.

– Наубанов, иди на станцию и встречай тех двоих. Приведешь их к себе на квартиру. В каком бараке живешь?

– Вон, второй. Дверь обита желтым дерматином. Пятый тамбур.

– Где твои дети и жена?

– В соседнем бараке, у знакомых. В моей квартире одни... они...

После разговора с Ахмет-ходжой, Орозовым и Наубановым я решил действовать здесь не так, как в Бурылбайтале. Не мог я не верить Ахмет-ходже, Орозову и Наубанову – трем таким разным людям, что с командиром Тасаральского отряда невозможно быстро и толково договориться о совместных действиях. Да и его безответственные подписи под важными документами о выдаче бандитам паспортов не позволяли мне начать операцию разговором с виновным в халатности и головотяпстве майором, прозванным Пузырем.

Поверив столь разным людям, я оказался прав.

...Потом, когда мы уже поймали банду и Вася остался один охранять задержанных, мне пришлось срочно скакать в штаб. Командир охраны пропустил меня беспрепятственно, посмотрев документы. Однако очень строгая секретарша, испуганная моим внезапным для нее появлением, истрепанной одеждой, остановила меня: «Майор пишет доклад и никого не принимает». – «У меня очень срочное дело, – сказал я. – Доложите, пожалуйста». Секретарша заглянула в кабинет через двойные двери. «Майор говорит по телефону...»

Прошло минут десять. Я слишком спешил, чтобы ждать. Моих товарищей могло уж не быть в живых, и, возможно, только быстрая помощь могла выручить их.

Опять попросил доложить. «Разговаривает по телефону», – поморщилась секретарша, заглядывая мимоходом в зеркальце. Тут вызвали секретаршу в кабинет. Она встала из-за стола. Я проскользнул за ней.

Огромная комната во всю ширину барака была выстлана красными ковровыми дорожками, а по стенам стояло до полусотни новехоньких стульев, на которые, по-видимому, никто никогда не садился. Два письменных стола – один рабочий, другой, верно, представительский – виднелись в глубине кабинета.

Майор сидел за столом и головы не поднял в ответ на мое приветствие. Я прошел. Снова поздоровайся, майор – ни гугу. Когда я в третий раз повторил вежливое «здравствуйте», майор вдруг откинулся, на спинку кресла: «Поч-чему ты здесь? Кто пустил?» Я протянул ему открытое удостоверение. Но он глядел только на мое обросшее, иссеченное морозом, ветром и песком лицо, замызганное, пропитанное пылью пальто. «Кто тебя пустил?! Во-он!» – небрежным жестом выбил из рук мое удостоверение. Тогда я, сдерживаясь, сел в покойное кресло у стола. «Во-он! Забирай бумажку– и вон! Слышал!» – «Поднимите удостоверение», – сказал я. «Что? Вон! Вон!» Майор покрыл отборным матом секретаршу и, задыхаясь, кричал: «Начальника караула! Комиссара! Быстро! – И мне: – А ну подними бумажку!» – «Поднимите сами...» – «Что?» – «Поднимите сами...» Казалось, майор лопнет от дурной чернильной крови, бросившейся ему в лицо. «Выкиньте оборванца! – приказал майор влетевшему в кабинет начальнику караула. – А тебя разжалую!» – «Товарищ майор...» – «Молчать! Молчать!» – «Это подполковник НКВД Исабаев», – нашел в себе силы договорить бледный начальник караула. «Поч-чему не доложили... – прошипел майор, вскакивая, одергивая китель и поднимая удостоверение. – Вы ищете бандитов? Они скрываются в Бурылбайтале... Нашли притон... Извините, заработался! Столько дел, товарищ Исабаев... Начальник караула будет наказан, вы не беспокойтесь».

Я показал ему поддельные документы с его подписью «Вот ваши дела! И подписали сами».

...Вся эта сцена произошла в конце операции. А прежде всего следовало задержать или уничтожить банду.

Капитан гнал коней к бараку, который указал нам Наубанов перед тем, как пойти на станцию.

Санки с лихого разворота остановились у двери, обитой желтым дерматином.

Окна по обе стороны тамбура, точно плотными занавесками, затянуты изнутри и между рамами морозной наледью.

Фыркали, отдуваясь, вороные, переступали с ноги на ногу. Тонкими колокольцами звенели льдинки, налипшие на бабки, на шерсть выше копыт.

– Слушай, Кабаргин. Вы останетесь здесь. Я сначала войду один. Если услышите выстрелы, бросайте в окна гранаты.

– А вы?

– Бросайте не раздумывая! Если услышите выстрелы, меня уже не будет в живых.

Капитан сказал:

– Лучше всем сразу. Один черт.

– Войдете... когда я выйду или позову. Не раньше. Все.

Я опустил поднятый воротник пальто, поднял и завязал по-городскому «уши» зимней шапки, потрогал за пазухой теплую рукоятку маузера; дернул дверь тамбура, старательно затопал в холодном коридорчике и, широко распахнув входную дверь, шагнул в морозном облаке внутрь. Пар еще не рассеялся, а я крикнул:

– Здорово, рыбаки! Бригадир здесь? Здесь Наубанов Таукэ?

Секунда, две ли прошли в молчании. В нос мне ударил крепкий мужской дух, запах подгорающего хлопкового масла, пресного теста, портянок, овчины, засаленных одеял, которые аккуратной сложенной стопой возвышались до потолка в правом от меня углу большой комнаты. Пятнадцать мужчин сидели на кошме в нательном белье. У двух раскаленных докрасна печей из бочек две молодые женщины вылавливали шумовками из тазов, наполненных кипящим маслом, золотистые боорсоки – пончики из пресного теста, что напекают впрок на дальнюю дорогу. Еще пахло бараниной, а рыбой – нет.

Оружия не было видно.

А я искал взглядом именно оружие. Да, бандиты, верно, чувствовали себя здесь в полной безопасности.

– Нет бригадира... – сказал молодой мужчина с пиалой в левой руке, потому что правая висела на перевязи. – Кто ты такой?

– Что? Не видно, что я ревизор?

– Нет Наубанова. Завтра приходи.

– Мне по другим бригадам ехать надо. Командир сказал – с вас начинать... А помощник бригадира? Актив?

– Я за помощника. Чего тебе? – спросил Исмагул и поставил пиалу на кошму.

– Бригадира нет, с тобой поговорить надо...

Кадыркул поудобнее устроил перебитую ногу. Сразу после ранения он, видимо, запустил рану, и она долго не заживала.

– Командир разрешил «поговорить»? – с подвохом спросил Кадыркул и взял пиалу, поставленную братом.

– Какой командир? Разве у командира спрашивают... Я к вам, к рыбакам...

– А бригадир ругаться будет...

– Не будет! Нам парочку рыбешек... усачей. Оголодали в городе, а тут холод...

– Спирта нет, – сказал Кадыркул. – А двух усачей копченых дам из кладовки. А ты запиши, что ревизию сделал, и не приставай к нашему бригадиру. На ключи. – И Кадыркул передал Исмагулу связку.

– Зачем же беспокоить хорошего человека? – Я радостно взмахнул руками. И было отчего: оба сына Богомбаева тут. Правда, нет Абджалбека, младшего брата Богомбаева. Он-то, очевидно, и ездил с кем-то в Караганду доставать паспорта. И еще яснее ясного: Кадыркул хоть и младший, но верховодит неповоротливым верзилой, тугодумом Исмагулом.

Тут я заметил, что сидящий на краю кошмы, у самых моих ног, молодой парень прячет под себя пистолет.

Только этого не хватало.

– Конечно, не станем мы беспокоить хорошего человека! Добрый человек – редкость! А мы намерзлись. У вас-то тепло, – напрашивался я на чай. – Ах, какие боорсоки!..

«Хоть бы пригласили!. Хоть бы пригласили! Тогда этот молодой дурень не станет палить сразу. А своих уж как-нибудь предупрежу, – молил я про себя. – Пока-то они разглядят Ахмет-ходжу и, что к чему, сообразят...»

– Сколько вас? – спросил Кадыркул, пока Исмагул, кряхтя, поднимался, брал из вороха одежды чей-то тулуп, накидывал.

– Сколько нас?! – все так же весело говорил я. – Сам четвертый, один одноногий, двое убогих. Кого ж теперь в ревизии посылают?

– Пусть заходят чай пить. К нам с добром – и мы не отстанем.

Мы вышли из тамбура. Исмагул остановился было, увидев «самолет». Вежливо подталкивая его, я бросил своим товарищам:

– Идите чай пить! Да осторожнее, осторожнее, не толпитесь в дверях! Холоду напустите! Там у входа парень молодой – простудится. Ах, какие боорсоки! – И Исмагулу: – Ты, уважаемый, рыбку пожирнее выбери, а сам доставал из-за пришитого козырька ушанки фотографию братьев, взятую у их воспитательницы; они на ней как раз втроем. – Не скупись, уважаемый... – И лишь мы свернули за угол барака в затишье.– Стой, Богомбаев Исмагул!

Когда он обернулся, перед его глазами была фотография и дуло маузера.

– Какой я Богом... – начал он и замолк.

– Руки! Вверх руки! Богомбаев Исмагул... Лишнее движение – я твой череп на воздух пущу! Разве на фотографии не ты, не твой брат Кадыркул и твоя троюродная тетка? Разве не тебя и не Кадыркула ранили в тугаях в Камышановке?

Исмагул мычал, будто немой, и все глядел на фотографию, не понимая, наверное, каким чудом она оказалась у меня. А я очень беспокоился за товарищей —; за Васю, за капитана и не знал, что предпримет Ахмет-ходжа.

– Сейчас мы возвратимся, – сказал я. – Помни – в моем маузере десять патронов. В тебя, в первого, я не промахнусь. Иди, иди... И в остальных тоже, а Кадыркула пощажу. Он главный и расскажет все. Иди!... Иди. И помни – лишнее твое движение – я стреляю.

Чтоб властвовать, их надо было разделить. Старший брат, Исмагул, не мог простить младшему Кадыркулу, что тот главный, даже в глазах врага. Мы миновали тамбур.

– Стань справа от двери, лицом к стене, – говорил я, думая – лишь бы он не загородил того парня, спрятавшего под себя пистолет. – Ну, открывай дверь! И помни...

Мы вошли.

– Произвол! Вы ответите! – звенел голос Кадыркула.

И первое, что я увидел, – красное от натуги лицо молодого парня, сидящего на кошме. Он жал и жал на спусковой крючок пистолета, направленного прямо в живот стоявшего вплотную в нему капитана. А тот не видел!

– Ну! – гаркнул я Исмагулу. Он ткнулся лицом в стену, я ударом ноги выбил из рук парня пистолет и поймал его в воздухе. – Ошалел от страха, мерзавец! Предохранитель-то спускать надо...

Молодец мой Вася! Распорядился он прекрасно! Первым в кругу бандитов стоял Ахмет-ходжа с гранатой-лимонкой. За ним – Кабаргин, а прикрывал их капитан. Трое против четырнадцати и двух женщин у тазов, наполненных кипящим маслом.

– Капитан, во двор! Остальным выходить по одному. Потом шубы вынесем! По одному, по одному! Женщины – в угол, в угол! По одному!..

Мы их всех усадили на снегу. Провели обыск и обнаружили в одеялах пятнадцать пистолетов.

Оставил я Васю и капитана с бандитами и Ахмет-ходжой. К командиру отряда, к Пузырю этому, отправился, доложить, что у него в расположении творится. До штаба километров пять-шесть было. Выпряг я одного вороного и без седла поскакал.

Вот когда Кабаргину досталось. Капитан хоть и с пистолетом, но в рукопашной схватке при случае от него немного пользы – на протезе он. Ахмет-ходжа плохой помощник. Гляди, как бы он сам не стал на сторону бандитов. А им терять нечего.

Свора сначала сидела тихо. Кабаргин устроил их у освещенной солнцем стены барака. А сам с капитаном и Ахмет-ходжой в тени, около строения, что рядом. Чтоб хорошо видеть, заметить, если сговариваться начнут, попытаются напасть.

В бараках-то никого, рыбаки на лове. Женщины выглянут – и спрячутся. Боятся.

Меж бараками расстояние небольшое – метров двадцать. За один рывок преодолеть можно. Это от силы три-пять секунд. В зимней одежде бандиты, пока-то поднимутся. Пистолеты на морозе держать нельзя – откажут в нужный момент, застынет масло.

Тишина головокружительная – слышно говор женщин за стенками барака, а стенки-то утепленные. Вдруг снег скрипнул. Вася огляделся – нигде никого. И бандиты неподвижно сидят. Опять скрип – совсем явственный. Покосился Кабаргин на капитана, на его протез. Может, он нечаянно ногой шевельнул. А тот сам на Васю с удивлением смотрит, брови вскинул.

Скрип все чаще слышится. Догадался Вася – рассредоточиваются потихоньку бандиты: то один двинется чуток, то другой. По сантиметру, по сантиметру, а дальше друг от друга. И следить за их действиями трудней и трудней. Пока на одном он свой взгляд остановит, другой шевельнется. Вверх стрелять – что, бандиты этакого шума не слышали? В них – нельзя. Живыми приказано брать. Да и выстрели один раз, убей одного, остальных уже не сдержишь – ринутся. Дело известное. Капитан забеспокоился:

– Что делать будем?

А бандиты поскрипывают. Уж заметно расползлись, полукольцом охватывать начали. В молчании все – скрипят, расползаются, окружают. Не убивать же их по одному, кто шевельнется? Два месяца ходили, искали, а нашли и взяли, да сохранить не сумели – это не работа.

– Знаешь что, капитан, – сказал Кабаргин, – ты иди к углу барака, стань там и уж оттуда бей всякого, кто поднимется. Или в барак захочет прорваться. Пали! Может, у них там еще чего из оружия спрятано.

– А ты? – спросил капитан. – В бою мне все понятно, а с такой поганью я дел не имел.

– Ничего, капитан. Я с ними справлюсь.

Достает Василий гранату-лимонку, зажимает в правой руке.

– Уходи, уходи, капитан, – приказывает.

Тот послушался, подчинился. Тогда Кабаргин срывает колечко. Отпустить предохранитель ему осталось, чтоб граната разорвалась, и все. Потом сам садится на снег.

– Теперь ползите, гады! Хоть медленно, хоть быстро. Только поближе, поближе ко мне. А вот когда я решу, что хватит, я разожму пальцы, и половины из вас сразу не будет. Ну! Коли поняли – сидите смирно.

Потом сунул руку с лимонкой за пазуху чтоб не замерзла рука, и держал бандитов в страхе, пока я пробивался в кабинет к Пузырю, разговоры вел.

Приехал я тогда, конечно, с подкреплением – все хорошо...

И вот с той поры болеет Вася. Дорого ему дались те минутки. Подошли рыбаки, помогли нам охранять арестованных. Пригласили байбиче – ну, пожилую женщину, чтобы обыскать женщин. Обнаружила байбиче у них в шальварах восемьдесят тысяч рублей денег. Пока шел обыск, со станции приехал Таукэ и привез еще одного бандита. В куржуне у него нашли по три паспорта на каждого из банды: полугодовой, годовой и трехгодичный, на чужие фамилии; подделанные справки из канцелярии отряда.

Обыскали мы всех еще раз тщательно. Когда подошел я к Исмагулу, он вдруг сказал:

– Я про Оморова, про Макэ хочу сказать...

Чувствую – свело скулы от ненависти, проговорил сквозь зубы:

– Что ты хочешь сказать...

А сам Васю подозвал, чтоб стал меж мной и Исмагулом. На всякий случай. Ну как не сдержусь.

– Говори. Говори про Оморова Макэ, которого вы убили...

– Оморов потому погиб, что Кадыркул не хотел пойти с ним на свиданье. Нам передали – Макэ поговорить с нами хочет. А Кадыркул ему засаду устроил.

– Для трибунала это не доказательство твоей невиновности.

– Я не о том, чтоб во внимание принимали. А как все было. Чтоб вы знали.

– Буду знать... Запомню на всю жизнь. Дядя ваш, Абджалбек где?

Опустил голову Исмагул:

– Не знаю... Какой он дядя – бросил нас...

– Свинье не до поросят, когда на огонь тащат.

Отошел было Исмагул, обернулся:

– Макэ нам кричал. Звал. Мы на голос шли...

– Замолчи! – заорал я. И спасибо Васе – отвел меня в сторону.

Вот и все. Потом было следствие, суд. Каждый получил по заслугам. Но ведь следствие не мы ведем.

Абджалбек? Конечно, потом поймали. И это совсем другая история.

Николай Коротеев