Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №09 за 1976 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Бойся змея подводного!
Нет, речь пойдет не о герое легенд, «достоверных» рыбацких историй и полунаучных «открытий», речь не о Его Величестве Морском Змее.
Эти морские змеи вполне реальны, и, может быть, потому, что они сравнительно редко попадают в поле зрения герпетологов, их слава мрачна и зловеща.
...В 60 милях от побережья австралийского штата Квинсленд, где над водой возвышаются лишь несколько песчаных кос, среди бесконечных волн пенящегося прибоя и предательских рифовых ловушек работала группа подводных исследователей.
Для работы экспедиция выбрала июль – наихолоднейшее в этих краях время, когда вода особенно прозрачна, подводные угодья богаты пищей, а морские змеи готовятся к размножению и потому оживленны и подвижны. Еще не были опробованы резиновые костюмы, не отработаны приемы ловли с помощью щипцов на длинной рукоятке, позволяющей «дистанционно» справиться с будущим экспонатом, а встречи с морскими змеями начались. Вот как об этом писал участник экспедиции на судне «Морская охота» Кеннет Маклиш:
«Один из змеев (именно в мужском роде именуют их исследователи.– Прим. ред.) стремительно ринулся к поверхности. Он заметил нас и круто повернул навстречу. Окраска – зеленовато-серая – позволила безошибочно отнести его к довольно распространенному виду оливковых морских змей. Стала четко видна его голова, плоская, с большими темными глазами. В сумрачном подводном свете на морде мерещилась застывшая – вот уж змеиная! – ухмылка. Он шел на нас.
Что он сделает? И на что способен? Он проскользнул в шести дюймах от моей ноги. Челюсти сомкнуты, движения плавны – вдохнул воздуха и... повернул в глубину.
В другое прекрасное утро в поле моего зрения возникло незнакомое извивающееся, поблескивающее существо толщиной в руку, с четким темным рисунком на палевой шкуре и широкой хмурой мордой. Я нырнул и попытался защемить змея ловилкой – она скользнула вдоль его тела. Змей мгновенно повернул и заскользил, заструился к левой руке. Выхода у меня не было – ничего не оставалось делать. как только стиснуть его морду. Змей обвился вокруг руки. Я бросился к трапу, на палубу, сунул добычу в мешок и плюхнулся, едва переводя дух.
Следом поднялся наш герпетолог.
– Прекрасно, Astortia Stokessi. Здесь он редкость! Какой большой!
– Да, уж немаленький, – сказал я, растирая сведенные судорогой пальцы.
– Хотел тебя тяпнуть?
Я кивнул.
– Посмотрим, что было бы, если бы ему это удалось.
Натянув на картонную трубочку палец от резиновой перчатки, мы сунули ее A. Stokessi. Он немедленно вцепился в нее.
На трубочке осталась цепочка следов от зубов.
– Очень интересно, – с пониманием произнес герпетолог.
На другой день, обрядившись в акваланги, отправились обследовать новый участок дна. Бен Крапп, фотограф, настоящий ас-ныряльщик, футах в семидесяти прилаживался заснять парочку змеев, «танцевавших» над зарослями коралла. Один вдруг ринулся ко мне резкими, неровными бросками. Змей – или это была она? – будто спешил по неотложному делу. Я схватил первое, что оказалось под рукой – огромную морскую улиту, – и оттолкнул змея. Змей рванул ее, еще и еще... Оранжевое облако разлилось в воде и заслонило змея. В следующий миг, проскользнув у меня между ног, он впился в ласт. Раунд длился две минуты. Все это время Бен, как истый фотограф, продолжал снимать и снимать.
Наконец мой мучитель, содрогаясь, ринулся ко дну. По законам природы я, вторгшийся в его владенья, был наверняка поражен и обречен на гибель. Что, несомненно, и произошло бы, попади ему в зубы моя собственная кожа, а не резина».
Вскоре на борту накопился неплохой запас змей. Наступило время первых лабораторных исследований. Существует около 50 разновидностей морских змей, но всем им подводный образ жизни придал несколько сходных признаков. Тело морских змей сплющено с боков, хвост – плоская лента, ноздри не по бокам морды, а на ее верхушке. Дышат морские змеи атмосферным воздухом, и потому легкое – оно одно и у водяных и у наземных видов – тянется на три четверти длины тела, а в конце легкого существует особый мешок-запасник для воздуха. Сердцебиение отработано так, что эти существа могут замедлять пульс вдвое, когда уходят на глубину.
Немало интересовало исследователей, оправдана ли зловещая репутация морских змей как морских убийц?
...Ввиду «разноплановости» среды обитания этих «немилых» создании, непривычности ее для человека – а это мелководья, окаймляющие неисчислимые бухты и острова тропиков и субтропиков Азии, Австралии, Центральной Америки, Персидского залива, – долгое время повадки их, строение тела не были изучены.
Человек для змей – экзотическое существо, вторгающееся в их владения случайно, эпизодически – и, вовсе не входя в «меню» змей, он порой становится их жертвой. Ныряльщики за кораллами, искатели жемчуга, рыбаки побережий иной раз даже не чувствуют укуса – он безболезнен. Расплата для человека за встречу в подводном царстве наступает не сразу. Порой проходит несколько мучительных суток агонии, прежде чем, при прогрессирующем параличе легких, наступает смерть. Первоначальные опыты на лабораторных мышах не развеяли их мрачного ореола – подопытные погибали сразу. Ядовитость морских змей, по слухам, многократно превосходит ядовитость гюрз, эф, гадюк и кобр. Многократно – понятие растяжимое. Известны случаи, когда у рыбаков, периодически натыкающихся в своем улове на нежелательную добычу, вырабатывался своего рода иммунитет, как после введения противозмеиной сыворотки. Но чаще всего случаи смерти не расследовались; да и кто может сказать, погиб – спустя часы или сутки – человек от укуса морской змеи или от другого яда? Зачастую и местные суеверия не позволяют проникнуть в тайну гибели людей.
Ядовитые железы располагаются у морских змей в передней части рта. Угри и мелкая рыбешка – основа рациона морских змей у побережья Австралии – погибают от сильного яда в течение нескольких секунд – так что не успевают удрать в коралловые кущи.
Время от времени рыбакам и исследователям попадаются огромные скопления «гадов морских». Несколько лет назад в Малаккском проливе наблюдали «пояс» из змей шириной метра в три и длиной в 60 миль! Считают, что такие скопления связаны с периодом оплодотворения, когда морские змеи особенно агрессивны и опасны.
Одни виды морских змей откладывают яйца в прибрежном песке. Другие – как Laticauda Semifasciata – до недавнего времени в период размножения тысячами скапливались в открытых морю пещерах острова Гато, на Филиппинах. Сейчас число их значительно уменьшилось из-за почетного места в восточной гастрономии. Японские рыбаки отлавливали их в несметном количестве, и после доставки – живыми, в мешках – в коптильни острова Рюкю, пускали этот тончайший деликатес в дело. Такой промысел существует и сейчас, но, увы, в значительно уменьшившемся объеме. Небезобидных L. Semifasciata, как видно из этого примера, не только не опасаются, но и, напротив, истребляют.
Другие виды отлавливают из-за красивой и прочной кожи, используемой для сумок, поясов, галстуков. И конечно, таинственные и опасные создания входят в состав приворотных зелий и лекарств, используемых в народной медицине.
Голубой фаянсовый Делфт
Сама природа, должно быть, велела голландцам стать гончарами: бери податливую глину прямо за порогом и замешивай, формуй. Так они и делали с давних времен. Определить эту давность трудно, известно только, что к XV веку гончарное дело стало уже потомственным. Многому научились голландцы и у искушенных в ремеслах итальянцев: эти края часто навещали опытнейшие мастера-керамисты из Фаэнцы.
В Делфте тоже было немало гончаров. Только чересчур, пожалуй, жирна местная глина. Поэтому делали из нее большей частью нехитрую утварь для кухни – тяжелую и основательную: горшки всякие, кувшины для молока, пивные кружки (пиво здесь всегда варили отменное)... Развивались в городе ремесла, и уже не столь чиста и прозрачна, как прежде, текла вода в реках и каналах. А раз так – пошатнулось древнее пивоварение. Видно, загрязнение среды – проблема не только наших дней. Одна за другой стали закрываться пивоварни. Тогда занялись жители Делфта керамическим делом всерьез. И свободные руки были в избытке, и мастерских не надо было строить – не пустовать же старым пивоварням. С Шельды и Рейна по каналам стали привозить хорошую глину. Образцом для делфтских керамистов служил китайский фарфор, которым в ту пору увлекалась Европа. Как водится, первое время ученики старательно копировали учителей, осваивали изощренные восточные орнаменты, совершенствовали палитру. Особенно же приглянулся здешним мастерам фарфор, расписанный по белому фону синей кобальтовой краской. И хотя покрывались изделия и многоцветной росписью, все же синий навсегда остался любимым цветом делфтцев.
Однако нельзя же без конца в учениках ходить – только и делать, что копировать пусть совершенные, а все-таки заморские, чужие образцы. Поэтому мало-помалу стали выходить из делфтских мастерских изделия со своими, типичными местными мотивами. На блюдах и вазах (вращали крыльями милые голландскому сердцу мельницы, к далеким берегам устремлялись по кобальтовым волнам корабли. На голубых лугах паслись ленивые синие коровы. И конечно же, ведь Голландия есть Голландия, распускались цвети. На фаянсе писали портреты именитых горожан, сценки каждодневной жизни, религиозные и мифологические сюжеты. Словом, брал покупатель в руки блюдо – самая настоящая картина. И – по справедливости – прежних «Горшечников», а теперь фаянсовых дел мастеров, стали причислять к цеху святого Луки. Ведь тот, как известно, покровительствовал художникам.
Еще не был открыт в Саксонии «китайский секрет» изготовления фарфора. Алхимик Бётгер, работавший при дворе Августа Сильного, сумел получить фарфор, подобный китайскому, лишь в 1709 году. И тем не менее особого различия между делфтским фаянсом и привозными фарфоровыми изделиями тогда не усматривали, просто последние оставались экзотикой. Сделанные и искусно расписанные в Делфте блюда, вазы самой различной формы, изразцы расходились по всей Европе и очень высоко ценились. Немало их попало в петровские времена и в Россию. В подражание им стали расписывать свои изделия и керамисты других стран, а продавали их под названием «делфт».
Производство процветало, слава города росла. И вдруг удар, да такой, что делфтские мастера едва выдержали. Нет, мейсенские алхимики, добравшиеся наконец до секрета каолина, были ни при чем. И после этого фарфор и фаянс сосуществовали, не мешая друг другу. Удар нанес один англичанин, некто Джон Сэдлер, который в 1749 году придумал способ быстрого нанесения орнамента на фарфор и фаянс. Раньше его старательно рисовали от руки, теперь же стали быстро-быстро печатать. Этот способ поспешили перенять повсюду, но только не в Делфте: ведь высокое качество росписи было гордостью местных мастеров. Все ли выдержали конкуренцию новых дешевых и массовых изделий? Увы, далеко не так. Останавливались гончарные круги, остывали печи. Мастера складывали кисти. Лишь одна из тридцати мастерских уцелела и дожила до наших дней.
Не раз менялись за это время вкусы, стили. Модные веяние не обошли стороной и Делфт. Но никогда не исчезали с фаянса ни старые работящие мельницы, ни крутобокие корабли, ни, понятно, цветы. Ведь без них нельзя представить Голландию – как, впрочем, и без расписанного кобальтом делфтского фаянса.
Г. Сбойчакова
Оружие «куриозное и достопамятное»
В 1515 году аугсбургский хронист Вильгельм Рен каллиграфическим почерком записал рассказ о том, как некий Лукас Пфистер, обычный горожанин, чуть было случайно не застрелил из ружья какую-то девушку.
Средневековые летописцы менее всего были склонны отмечать события с их точки зрения незначительные, ибо каждый свой рассказ они оставляли в назидание потомкам.
Чем же эпизод с незадачливым Лукасом, нам кажущийся в общем-то заурядным, так взволновал почтенного Вильгельма Рена?
Все дело в слове «случайно». Неловкий горожанин случайно задел спуск – и прогремел выстрел.
«Ну и что?» – удивится современный читатель и тут же вспомнит поговорку о незаряженном ружье, которое раз в год и само стреляет. Но Вильгельм Рен был совершенно прав, когда счел этот незамысловатый эпизод достойным для своих исторических скрижалей. Суть в том, что еще за несколько лет до описываемого события случайно выстрелить из ружья было просто невозможно!
I
В эпоху средневековья вся жизнь человека была связана с оружием. Свою свободу, свою честь, свое богатство и свой дом менее всего можно было защитить юридическими параграфами. В течение многих столетий судьбы людей решали поединки, сражения, восстания, мятежи, заговоры, родовые и личные распри.
Но шпагой профессионально владели лишь дворяне. А оружие огнестрельное было столь сложно, что управляться с ним могли лишь специально обученные «кадровые» вояки. Для того чтобы произвести выстрел из фитильного ружья, требовалось выполнить несколько десятков приемов. Да если какой-нибудь горожанин, бюргер, крестьянин и выучит их, вряд ли это сможет помочь в быстротечной схватке – кто станет ждать, пока противник втолкнет пулю в ствол, прибьет ее шомполом, вздует фитиль и т. д. и т. п. Нет уж, лучше рогатиной, топором, алебардой, дубиной, на худой конец.
Новая эпоха, идущая на смену средневековой, эпоха роста самостоятельности городов, резкого расширения торговли требовала огнестрельного оружия мгновенного действия. Оно было нужно всем: купцам, чтобы отбиваться от бесчисленных бандитских шаек на больших и малых дорогах, и грабителям для более эффективного изъятия талеров и дефицитных товаров; морякам – защищаться от пиратов, пиратам – в качестве «орудия труда» повышенной эффективности; крестьянам – против баронов, баронам – усмирять «наглеющее мужичье»...
И такое оружие появилось. В самом конце XV века. Вместо тлеющего фитиля было придумано два устройства (замка), позволяющие мгновенно высекать искру, воспламеняющую порох: колесный и кремнево-ударный.
В колесном механизме искры высекались трением вращающегося колесика о кусок пирита, прижатого курком а в кремневом – порох на специальной затравочной полке вспыхивал от искр, сыпавшихся при ударе курка с кремнем о стальную пластину – огниво.
История создания довольно сложного колесного механизма неясна до сих пор. Долгое время его изобретение приписывалось нюрнбергским часовщикам, поскольку полагали, что только они способны были сконструировать такое хитроумное устройство. Правда, первое изображение механического приспособления, напоминающего колесный замок, зафиксировано в рисунках Леонардо да Винчи . Однако неизвестно, было ли это изобретение делом его рук, или он только зарисовал увиденное.
Кремнево-ударный замок был значительно более прост и в изготовлении, и в обращении. Русские оружейники, чутко реагировавшие на технические усовершенствования, оценили выгоды этой конструкции. Они даже не стали осваивать дорогую и сложную колесную систему, но сразу взяли «на вооружение» кремнево-ударную. Новое оружие было названо удивительно точно – «самопальным».
Преимущества нового типа оружия были столь очевидны, что оно чрезвычайно быстро проникло во все слои тогдашнего общества.
Саксонский курфюрст Август в декрете 1555 года свидетельствует, что «ношение оружия в наших владениях стало настолько обыкновенным, что означенное оружие употребляется не только путешественниками, но и мужиками и пастухами...»
И курфюрсты испугались... Германский император Максимилиан I уже в 1518 году издает строжайший указ о запрещении ружей, «которые сами воспламеняются и которые теперь применяются и употребляются, возятся и носятся конными и пешими людьми...». Пыталась запретить их изготовление и ношение простонародьем и католическая церковь... Но все было тщетно.
Самое удивительное в истории появления самопалов – это то, что в Западной Европе они не привели к кардинальным изменениям в армии. Линейный боевой порядок сохранился во всей Европе до самого конца XVIII века. Поэтому оставим военной истории поля сражений, шеренги пехоты с тысячами одинаковых мушкетов и фузей, конницу с палашами и саблями наголо, пушечную пальбу... Посмотрим, что стало с ручным огнестрельным оружием, когда оно из сугубо армейского превратилось в оружие повседневное.
II
Новое оружие чрезвычайно полюбилось феодалам и правителям. Любовь эта объяснялась отнюдь не бесстрашием и воинственностью рыцарства, менее всего стремящегося сложить голову во имя чего бы то ни было.
После гибели на турнире в 1559 году французского короля Генриха II дворянство, уже привыкшее к турнирам как к представлениям в общем-то совершенно не смертельным, но позволяющим блеснуть выправкой, доспехом, конем, совершенно отказывается от них. Но ведь надо же себя как-то демонстрировать...
И вот богатые дичью леса Европы стали ареной кровопролитнейшей феодальной охоты – жаждущее славы рыцарство очень быстро нашло безопасную возможность проявить свою доблесть. Короли и сеньоры устраивали массовые празднества с сотнями охотников, загонщиков, дам, лошадей, слуг...
Кичливым феодалам нужно было оружие не только хорошего боя, но и с богатой отделкой – позолоченное, инкрустированное, украшенное рисунками. Короли и князья, графы и бароны не жалели денег, чтобы привлечь к своим дворам и в свои поместья лучших мастеров. Роскоши дворцов и усадеб, гобеленов и мебели, сервизов и одежды должна была соответствовать роскошь оружия. Над отделкой и украшением оружия работали такие великие мастера, как Альбрехт Дюрер, Бенвенуто Челлини, Ганс Гольбейн-младший, Леонардо да Винчи... На стали они передавали мельчайшие детали изображения, которое отличалось поразительной художественной достоверностью. На охотничьем оружии можно увидеть полные динамизма и экспрессии сцены охоты на кабана, медведя, эпизоды преследования оленей. Очень модным было изображение кабаньих морд и особенно оленьих голов: культ этого царственного зверя был настолько велик, что в некоторых странах Западной Европы крестьян обязывали при встрече с оленем снимать шапку, как перед «благородным сеньором». На многих образцах основную композицию составляют сюжеты эпохи Возрождения – сцены и персонажи античной мифологии. Оружейные гравюры создавались на кости и перламутре – излюбленном материале немецких мастеров. Инкрустация ружейных лож достигала такого совершенства, что под тонкими пластинами не видно было самого дерева, или оно выступало как орнамент на фоне кости.
Духовный мир человека, его идеалы, художественный вкус – все это «зашифровано» в декоративном оформлении. Внимательно рассматривая отделку оружия, вникая в детали сцен и орнамента, мы можем почувствовать неповторимый колорит эпохи.
Оружие XVII века с достоверной точностью отражает время первых побед буржуазии и утвердившегося господства абсолютизма: парадностью своего оформления оно стремится как бы «защитить» отживающее феодальное общество.
Абсолютизм в Европе поднял авторитет королевских дворов. Придворная служба становится основной деятельностью многих феодалов. Охота из грубого мужского спорта превращается в куртуазное развлечение. Уже не было преследования зверя и поединка с ним, была просто резня беззащитных животных. Но зато как обставленная! Охотничьи зрелища как бы возрождали древнеримские цирковые игры. Зрители располагались с удобствами на возвышении и любовались тем, как «охотники» убивают загоняемых на арену косуль и оленей.
Помпезность придворной жизни сказалась на оформлении оружия. Утвердившийся в Италии стиль барокко – величественный и торжественный – переносится на декор оружия. Граверы и художники наносили тончайшую резьбу и исполняли почти скульптурную чеканку, инкрустаторы оплетали приклады паутиной золотой проволоки, врезали серебряные пластинки с рисунками, применяли позолоту, цветное воронение, золотую насечку.
В России XVII века новой царской династии Романовых потребовалось восстановить былое величие и богатство московского двора. В московской Оружейной палате мастера готовили золотую и серебряную утварь, знаки царского достоинства, парадное и охотничье оружие. Михаил Романов и особенно Алексей Михайлович увлекались охотой. Русское дворянство также со страстью предавалось этой забаве.
Царские выезды на охоту превращались в придворный церемониал, обставлявшийся с большой торжественностью. Так, например, во время одного выезда в 1651 году царя, его бояр, окольничьих и прочих «ближних» людей сопровождала свита из полутора тысяч стрельцов, рейтаров, дворян и придворных.
В Оружейной палате создавались первоклассные охотничьи пищали, отделанные резьбой, позолотой и инкрустацией. К украшению прикладов привлекались знаменитые холмогорские резчики по кости. Яркая и красочная гамма украшения оружия, исполненная русского национального характера, до сих пор радует легкостью и изяществом.
III
У горожан – бюргеров, мастеровых – к оружию отношение было куда более практическое. И надо сказать, не в пример феодалам значительно серьезнее. Если сеньоры находили единственное применение ружьям на охоте (на войне они использовали лишь пистолеты), то горожанам они нужны были для дела жизненно важного – защиты городов от баронов.
Но стрелять сеньоров в общем-то приходилось не так уж часто, охота же была сугубо дворянской привилегией (простолюдину за убитого зайца отрубали руки), а ведь меткая стрельба требует регулярной тренировки. И бюргеры тоже нашли выход, и довольно простой: начиная с конца XV века они стали устраивать стрелковые соревнования. Уже в XV веке стрелковые празднества, собиравшие сотни участников и заканчивавшиеся массовыми пирами, проводились регулярно через несколько лет. Устраивались и межгородские состязания. В 1504 году город Цюрих организовал большой тир в честь победы, одержанной Швейцарией над Швабией, пригласив стрелков из Инсбрука, Нюрнберга, Штутгарта, Аугсбурга и других мест.
Итак, горожане относились к оружию трезво – как к инструменту, которым надо работать. Красота – дело второе. Для стрелковых соревнований нужно было оружие особо точного боя – и оружейники конструируют ружья со специальными прикладами, с мушкой и прорезью, диоптическим прицелом и смягчителем спуска – шнеллером. И наконец, самое главное – нарезной ствол.
Еще в древности было известно, что вращающееся тело летит точнее и дальше. В эпоху луков и арбалетов применялись вращающиеся стрелы. Почему бы этот принцип не применить к пуле? Для этого стали делать внутри ствола нарезы; они-то и придавали пуле необходимое вращение. Кто изобрел нарезы, точно неизвестно, можно лишь предположить с большей или меньшей точностью, что это были немецкие оружейники.
Первые нарезы были прямыми – они еще не придавали пуле вращения, но уже улучшали бой ружья. С начала XVI века появляются и винтовые нарезы. Поскольку заряжение нарезного ствола требовало значительно большего времени, ружья с такими стволами долгое время употреблялись как спортивное и охотничье оружие. В армии стрелки с нарезными ружьями появляются в XVIII веке, да и то только в качестве застрельщиков.
А так как городские мастера были всего лишь великолепными практиками, но отнюдь не теоретиками, и баллистические законы им были неведомы, то в стволах того времени можно было увидеть и тридцать нарезов, но мелких, и четыре, зато глубоких. Да и профиль нарезов был самый разнообразный – и прямоугольный, и треугольный, и в виде зубцов. Самый курьезный канал ствола имел мушкет Людовика XIII: дульный срез этого мушкета выглядел как... лилия, что символизировало королевский герб.
IV
Упражнения в целевой стрельбе были, конечно, занятием важным, но эпоха требовала еще и легкого, надежного оружия для самообороны. В таком оружии нуждались купцы, моряки, путешественники, гонцы – все те, чья профессия была связана с разъездами. Дороги Европы были опасны, особенно в ночную пору, да и не во всякой таверне можно было быть уверенным в том, что твою жизнь оценят дороже, чем кошелек.
Пистолеты с раструбом на конце ствола не выдумка книжных иллюстраторов. Они существовали в действительности и назывались тромблонами, а ружья с расширением в дульной части – мушкетонами. Это оружие использовалось как дорожное, и не следует считать его сугубо разбойничьим. Другое дело, что после схватки оно переходило к бандитам как трофей... Из мушкетонов стреляли картечью, которая давала широкий разброс на небольшом расстоянии. Один человек мог обороняться против группы противников. Особенно часто их применяли моряки против шедших на абордаж пиратов. Правда, у тех тоже могли быть мушкетоны.
По той же необходимости был создан пистолет с четырьмя стволами, расходящимися веером. Все четыре ствола выстреливали одновременно. Из-за характерного внешнего вида пистолет получил прозвище «утиная лапа».
Первоначально пистолеты являлись только кавалерийским оружием. Первые пистолеты были громоздкими, с массивными утолщениями – «яблоками» – на концах рукоятей. Такая рукоять служила не для того, чтобы бить по голове, а чтобы удобно было вынимать пистолеты из седельной кобуры. До середины XVII века форма пистолетных рукоятей следовала скорее моде, чем удобству. Наиболее курьезной была рукоять, прямо продолжающая ствол. Из таких пистолетов приходилось стрелять, вытягивая руку далеко вперед. Но Тридцатилетняя война прекратила эти эксперименты, и пистолеты получили более или менее современную форму ложи.
Человек, на которого нападает группа противника, всегда оказывается в невыгодном положении. В такой ситуации ему не помешает несколько выстрелов подряд. Но как сделать, чтобы один пистолет давал много выстрелов? Да очень просто – соединить несколько стволов на одной рукояти.
Вспомним, что многоствольное оружие было известно задолго до пистолетов: в XV веке существовали ручницы с тремя-четырьмя стволами, неподвижно закрепленными в станке. Технические возможности XVII века позволили создать с несколькими стволами и легкое ручное оружие. Чтобы выстрелы следовали один за другим, стволы делались вращающимися на продольной оси и поворачивались рукой. Такая система получила название «револьверной» – от латинского слова «revolvere», что значит «катить назад, возвращать». Обычно соединяли по 4—6 стволов, но были и курьезные, например, восемнадцатиствольные револьверы!
У кремневого оружия часто случались осечки: порох ли отсырел, кремень ли стерся, – но о причинах их стрелявший мог и не узнать никогда. Поэтому изготавливалось дорожное комбинированное оружие. Пистолет соединяли с кинжалом, со шпагой, с топором, боевым молотом и даже... со щитом. Но... при ударе молотом мог сломаться пистолет на конце рукояти, шпага с пистолетом была тяжела для фехтования, кинжал, надетый на пистолет, нельзя было глубоко вонзить – мешала пистолетная рукоять. В общем, все комбинированное легкое оружие оказалось неудобным. Правда, соединили как-то ружье с кинжалом – и начал свою долгую жизнь армейский штык. А все остальные комбинации сохранились лишь в музеях, где оружие «куриозное и достопамятное» обрело новую жизнь как вещественные памятники переломной для судеб европейской истории эпохи.
Ю. Шокарев, кандидат исторических наук
