Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №06 за 1978 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Красная земля Анголы
Яркое солнце, палящее с утра до вечера с пепельно-голубого неба, сочная зелень стройных пальм и ветвистых мулемб, теплое дыхание океана. Баобабы неплотно растут по обе стороны шоссе. На обочине манговое дерево с упругими плодами, и сразу за ним – кофейная плантация. На хрупких зеленых веточках россыпь красных ягод. Красная земля...
И очень мало людей вокруг. Человеку, привыкшему к многолюдью африканских дорог, это кажется странным...
Копья и мушкеты
Ангола – страна огромная, в два с лишним раза больше Франции. Живет же здесь всего около шести миллионов человек. А когда-то страна была густо населена...
«Музей рабства» оборудован совсем недавно, уже при народной власти, в приземистом каменном доме километрах в двадцати от Луанды. Дом этот стоит на том самом месте, на берегу океана, где в прежние времена бойко шла торговля рабами. В комнатах музея – копья и стрелы – оружие ангольцев, с которым они выступали против колонизаторов, а также весь арсенал колониальной цивилизации: ружья, пушки, громадные деревянные колодки, шикоте – бичи из твердой толстой кожи носорога. Тут же – макеты невольничьих судов, в трюмах которых везли рабов через океан в Бразилию. Работорговля стала основным занятием белых пришельцев, появившихся здесь в 1482 году. На стенах старинные гравюры: отряд португальцев угоняет из горящей деревни нагих чернокожих людей, шеи которых схвачены колодками; рядом – покупатели осматривают товар, лезут в рот, ощупывают мускулы. Два здоровенных надсмотрщика избивают бичами скованного по рукам и ногам африканца. Переводишь глаза на лежащий в витрине бич и вдруг осознаешь, что его толщина в два пальца...
Спасаясь от рабства, коренное население 400 лет назад ушло с побережья в глубь материка. И до последнего времени океан, по которому приплывали в Анголу колонизаторы, вызывал у коренного ангольца смутное чувство тревоги, подсознательный страх.
Охотники за «живым товаром» не оставили в покое ангольцев и в глубине страны. Они посылали свои военные отряды в рейды на санзалы – африканские лесные поселения. В конце XVI века население страны восстало. Восстание возглавила королева Нгола, от имени которой, как считают, и произошло нынешнее название страны. Почти сто лет шла борьба не на жизнь, а на смерть. В конце концов португальцам, вооруженным огнестрельным оружием, удалось сломить отчаянное сопротивление восставших. Так Ангола стала колонией. На несколько веков...
Столетия безудержной охоты на рабов опустошили страну. Сколько было вывезено из Анголы рабов? По данным португальского исследователя Эдмунда Коррейя Лопеша, которые я почерпнул в музее, за четыреста лет из страны, включая и контрабанду, было вывезено почти девять миллионов рабов. В других источниках мне встречалась цифра 11 миллионов.
Отмена рабства в 1858 году мало что изменила в жизни коренного населения Анголы. Рабство уступило место так называемой системе контрактации. Фактически был узаконен принудительный труд. Контрактов в обычном понимании слова никто, конечно, не подписывал. Просто, когда у предпринимателей возникала потребность в даровой рабочей силе, их вербовщики вместе с полицейскими являлись в ангольские деревни и когда силой, когда и обманом принуждали неграмотных крестьян прикладывать палец к бумаге. Текст им даже не зачитывали. Законтрактованных – «контратадуш» – отправляли на плантации и рудники, на стройки и копи. Ангольский поэт Мариу ди Андради написал о судьбе их «Песню Сабалу» на языке кимбунду:
Наш сын уехал на остров,
Который зовут святым...
Заставили сына работать –
Айюе!
Кнут засвистел над ним!
Песня эта стала народной...
Комендант порта
В Луандском порту кончалась утренняя смена. Докеры валом валили из ворот, и нам пришлось оставить машину далеко от входа: слишком тяжело было бы лавировать меж двух потоков людей – тех, что шли по домам, и тех, что заступали на смену. Докеры перекликались, поднимали в знак приветствия руки.
– Салуд, эштудиантиш! («Привет, студенты!») – эти слова мы слышали часто.
Перед нами шла группа совсем молодых парней, почти подростков, одетых с той нарочитой небрежностью, по которой везде можно отличить учащуюся молодежь. Студенты – а в Анголе этим словом называют и старшеклассников – тоже дружно кричали что-то в ответ и по-португальски, и на местных языках.
А по тому, как они уверенно шли, можно было понять, что это не познавательная экскурсия в порт. Но поговорить с ребятами у нас не было времени: нас ждал директор Луандского порта.
В кабинете директора сидел офицер Народных вооруженных сил освобождения Анголы в полосатой – под цвет саванны – полевой форме. На боку в кобуре висел тяжелый пистолет, берет был просунут под погон. Офицер легко встал, шагнул пружинисто навстречу:
– Майор Гато.
Позже я узнал, что это его кличка, которую он получил в годы борьбы за независимость. В Анголе многие руководители сохранили свои прежние подпольные клички. Настоящее же имя директора порта – Сьел Кристобал да Кюнсесайо.
...По меркам, которыми еще недавно измерялось благосостояние ангольцев, семья да Консесайо относилась скорее к зажиточным. Отец Кристобала был учителем и проповедником. Заработка хватало, чтобы поставить на стол каждый день миску с фунжи – кашей из маниоковой муки. Да что там фунжи! После того как семья перебралась из города Маланже в Луанду, Кристобала отправили в школу, а это уже для 99 процентов ангольцев было немыслимой роскошью! Семья да Консесайо жила в одной из «муссек» – луандских африканских окраин. Там, в убогой муссеке, у Кристобала зародилось первое – инстинктивное – чувство протеста.
Как-то Кристобал нашел возле своего дома листовку. Листовка, обращенная к ангольской молодежи, призывала включиться в борьбу с колонизаторами. Она была подписана четырьмя заглавными буквами: МПЛА – Мовимиенту Популар пара а Либертасон ди Ангола – Народное движение за освобождение Анголы. А вскоре по стране разнеслась весть: в Луанду из Португалии возвращается Антонио Агостиньо Нето. Его знали и как замечательного ангольского поэта и врача, и как признанного руководителя национально-освободительного движения. Вместе с другими Кристобал пошел его встречать. Встреча превратилась в антиколониальную манифестацию. В стране ожидали больших событий...
Первым раскатом грома стало нападение патриотических групп на тюрьму Сан-Лауло в Луанде. Началась вооруженная борьба ангольцев против колонизаторов.
– Я тогда жил с отцом на севере страны, – рассказывает Кристобал да Консесайо. – Но и до нас докатилось эхо событий в Луанде. Мы провели антиколониальную демонстрацию, несколько раз сходились врукопашную с полицией. Начались массовые аресты. Оставаться в стране было рискованно, и я нелегально перешел границу.
Так началась для Кристобала жизнь профессионального революционера. За рубежом он вступает в ряды МПЛА, сначала сам учится военному делу, потом учит других, участвует в создании Народных вооруженных сил освобождения Анголы. Кристобал – теперь уже товарищ Гато – ответственный за тыл, принимает участие в первых боевых операциях патриотов в 1963 году в Кабинде – анклаве, отсеченном заирской территорией от Анголы. Затем товарища Гато перебросили на Восточный фронт. Как-то, отступая под натиском превосходящих сил противника, группа во главе с Кристобалом пересекла границу Северной Родезии. Там он перешел на нелегальное положение. Но агенты полиции выследили его. При аресте у него обнаружили пистолет и марксистскую литературу. Этого оказалось достаточно, чтобы Кристобала осудили на каторжные работы. Его освободили лишь после того, как была провозглашена независимость Северной Родезии, ставшей Республикой Замбия. В числе других интернированных ангольцев Кристобала отправили в Браззавиль. Он вновь влился в ряды борцов против португальского колониализма. Снова бои в Кабинде, нелегальные переходы границ. Потом – тренировочный лагерь в алжирской пустыне, где Кристобал обучает молодых бойцов.
Из Алжира товарищ Гато возвращается в Анголу и становится политкомиссаром зоны «А». Быть политкомиссаром тогда значило не только вести политическую работу, но и идти первым на штурм укрепленных португальских фортов, первым форсировать стремительные реки, вести отряд в марши по нехоженым джунглям и болотам. Затем Кристобалу поручают командование «колонной» – отрядом в составе 300 человек, действовавшей в районе города Лумбала на востоке страны. Тяжелая болезнь свалила Кристобала. Его послали лечиться в Румынию. Там же он закончил институт нефти и газа в Плоешти и получил диплом инженера. Родственный португальскому, румынский язык оказался ему не труден. В феврале 1977 года Кристобал да Консесайо вернулся на родину. И вновь его назначили на важный и очень трудный пост директора порта в столице.
Порт Луанды – ворота не только столицы, а и всей северной части страны. Но порт все еще остается «узким местом» экономики Анголы. Судам подолгу приходится простаивать на рейде. Дело в том, что, как и подавляющее большинство ангольских предприятий, порт остался без специалистов. Прежде это были португальцы, но они почти все уехали. И при этом увезли значительную часть оборудования, а то, что осталось, привели в негодность. Необходимые машины и механизмы ангольцы заказали в дружественных социалистических странах. Но пока еще порт обрабатывает грузов намного меньше, чем до освобождения. Остро чувствуется нехватка квалифицированных докеров. Хотя здесь работает около двух с половиной тысяч человек, этого недостаточно. И руководство портом приглашает на помощь студентов и старшеклассников.
– Вы можете их увидеть сейчас, – сказал майор Гато. – Они как раз вышли на работу. Отличные ребята!
«Бой неграмотности!»
Молодых ребят я видел за работой в Анголе повсюду: на стройках Луанды, где они возводили дома в новом районе столицы Байру ду Голфу, в сельскохозяйственных кооперативах и государственных имениях. Но, наверное, самое важное их дело – работа с людьми.
В Луанде и других городах страны я часто встречал небольшой плакат, на котором изображена раскрытая книга и остро отточенный карандаш. Сверху на плакате написано крупными буквами: «Бой неграмотности!», внизу помельче: «Научиться грамоте – наш революционный долг».
Раньше Ангола была страной сплошной неграмотности. Африканцы, умевшие читать и писать, были редкостью. Один-единственный процент выделяли колонизаторы из общих бюджетных расходов на образование.
Народная власть повела наступление на неграмотность еще в годы борьбы за независимость. В освобожденных районах открылись школы, и нередко солдаты сразу после боя садились под деревьями учиться чтению и письму. Председатель Национального совета по культуре поэт Антонио Жасинто привел мне такие цифры: когда началась борьба за независимость, 95 процентов коренных жителей страны было неграмотно. Уже к провозглашению независимости Анголы их число сократилось до 85. Это значит, что 600 тысяч человек научились читать и писать за годы борьбы.
Народная власть ввела бесплатное образование. Школы открылись и в городах и в деревнях: сейчас в Анголе учится больше миллиона человек. А к 1980 году сядут за парты все дети школьного возраста, и для этого нужны еще 16 тысяч начальных школ. Но где взять учителей? Двадцать пять тысяч молодых, грамотных ребят готовятся стать учителями. Они будут учить детей. Однако надо обучать грамоте и взрослых. Для этого, как когда-то у нас, на заре Советской власти, создаются курсы ликбеза.
– Сколько человек работает у вас? – спросил я у Франсишки Фернандеш, руководителя партийной организации на фабрике «Текстанг».
«Текстанг» – одно из крупнейших текстильных предприятий Луанды.
– Тысяча сто человек.
– А сколько ходят на курсы ликбеза?
– Двести сорок. Вообще-то неграмотных больше. Просто некоторые стесняются признаться.
Официальный язык Анголы – португальский. Но это язык городов. В деревне же говорят почти исключительно на местных языках группы банту. Самый распространенный из них в Анголе – умбунду. На нем говорят полтора миллиона жителей центральных районов страны. В Луанде и на севере страны распространен язык кимбунду. А есть еще киконго, лунда, киоко, нгангела и другие. Беда, однако, в том, что у этнических групп, говорящих на этих языках, нет своей письменности. Сейчас ее создают. И тут ангольцам очень помогает опыт Советского Союза, где у народностей, не имевших письменности, есть теперь своя литература.
...Под баобабом неподалеку от дороги сидели на земле несколько человек: мужчины в выцветших майках, женщина с ребенком за спиной. К толстенному стволу прикреплена была небольшая доска, и рядом с ней стоял совсем молодой паренек. Судя по виду – городской, очень похожий на ребят из порта Луанды. В руке у него указка, и он водил ею по доске. Потом он повернулся к людям, и они по слогам, следя за указкой, прочитали хором какое-то слово. Было тихо.
И мы услышали:
– Ли-бер-да-ди.
Это значит – «свобода».
Н. Паклин, фото автор
Сколько стоит Север?
От сильного волнения у меня застучало сердце. Что-то, видимо, отразилось и на лице – шофер уставился на меня с явным испугом:
– Ты что? Заболел? – буквально прокричал он.
– Нет-нет, все в норме. Не мешай – идея!
– А-а, идея, – усмехнулся он. – То-то, я вижу, ты аж побурел весь...
Он еще что-то говорил, но я ничего не слышал.
Виной всему, очевидно, был холод. Настоящий арктический мороз, который, похоже, сыграл роль кристаллизатора смутных моих мыслей о том, что есть Север.
С чего начинали осваивать Север? Конечно, с дорог. И со строительства тоже. Они – начало начал. Большие дома, здания комбинатов – все сначала строили как обычно: фундамент, стены и дальше крыши. Как в России и на Украине, в Казахстане – всюду. Но на Севере здания почему-то редко стояли даже год-два. С весенней распутицей оживала природа, и оживали... сооружения. По стенам змейкой пробегала трещина, за одной другая, третья. Здание кособочилось и приходило в негодность. Рушилось, как карточный домик.
Прокладывали поначалу дорогу, дорога тонула в разбуженных теплыми лучами болотных хлябях. Проваливалась, оставив вместо себя глубокий овраг.
Вечная мерзлота неторопливо давала уроки хозяйствования. Не упускал случая сурово заявить о себе и мороз.
И тогда в науке о Севере стала исподволь возникать странная на первый взгляд гипотеза: Север – это не «просто Север», а земли, отличающиеся от других территорий суровым климатом и еще какими-то особенностями. Оставалось узнать, какими же именно.
Одно время Севером называли экономически пустынные земли, лежащие к северу и к востоку от территорий, где уже сложилась промышленность, города, дороги, словом, хозяйство. Значит, Север «дальше», за обжитыми просторами?
Но ведь места, что сегодня пустынны, рассуждали ученые, завтра могут тоже стать мощными, экономически развитыми. Если Север определять таким образом, то, создавая северный город или прокладывая новую северную дорогу, мы будем все время как бы сокращать и уменьшать северную землю. И в конце концов настанет время, когда Север «официально» исчезнет с географической карты!
Тогда предложили Севером считать земли, где не может быть земледелия. Не может из-за климата. Однако и такой подход к определению границ Севера не всем понравился. Уж очень он ненадежный, малоубедительный. На Колыме, в Якутии сейчас созданы совхозы, где выращивают овес и другие культуры. На Чукотке вызревает под открытым небом редиска – специальный сорт. В Тюменской области, почти около Карского моря, за короткое лето успевает собраться в кочаны капуста, тоже особенная, северная.
Что же это за Север получится, без колымских сопок, без якутской тайги, без васюганских просторов? Опять не то.
А вопрос «что такое Север?» далеко не праздный. Инженера интересуют одни особенности Севера, экономиста – другие, биолога – третьи. Получается: сколько специалистов – столько и мнений. А за теорией следует практика. Инженерное районирование для техники. Экономическое районирование для установления зарплаты и надбавок, для расчета удорожания производства. Биологическое районирование для земледелия...
Однако для народного хозяйства в целом нужно было найти такой ответ, в котором прослушивались бы «акценты» сразу всех составляющих хозяйства: техники, трудовых ресурсов, природы. Требовался комплексный географический подход, иначе Север оказывался поделенным на своего рода «удельные княжества» с зыбкими, произвольно установленными границами.
Но как с одной меркой подойти к человеку и машине, к растению и зданию? Возможно ли это вообще? Если можно, то какие единицы измерения пригодны? Над этим и я думал не первый год. Но идея выкристаллизовалась лишь там, в кабине грузовика. Что, если Севером считать те края, где людям для жизни, машинам для работы требуются большие, чем в любой части страны, энергетические затраты?
Почему именно энергетические затраты показались мне главными? Чтобы жить, люди тратят энергию, которую получают из пищи. Чем калорийнее пища, тем больше энергии она дает. Чтобы работать, машины тоже расходуют энергию – топливо. А если подсчитать разницу между затратами энергии, скажем, в Подмосковье и в Верхоянском районе Якутии, то она будет очень ощутимой, резкой, и можно математически установить границу, за которой все «не так», потому что качественно иными стали энергозатраты.
Личный опыт и расспросы знакомых северян указали на некую закономерность: первые месяцы приезжие чувствуют усталость, головную боль, а то и неприятное головокружение. Идет приживание организма, его приспособление к северному климату. Вероятно, этот факт можно объяснить так – организм учится тратить больше энергии.
И в работе машин опытные шоферы, бульдозеристы тоже замечают лишний расход топлива. Всюду увеличиваются энергетические затраты.
Для коренных же обитателей Севера, наоборот, норма – повышенные энергетические затраты.
Охотники, оленеводы усиленно, с аппетитом восполняют их. Пять, десять килограммов мяса с бульоном, две-три кружки теплого жира, да еще строганина из целой рыбины... Какой мороз одолеет столь мощно энергетически заряженное тело? И так изо дня в день, голодных постов они себе зимой не устраивают.
Здесь я позволю себе небольшое отступление, чтобы показать, как скромны наши познания «энергетического» быта северных жителей. Отступление важное, ибо в них, в познаниях, думается, ключ к решению некоторых глобальных проблем.
Восхищает, как аккуратно на Севере веками расходовалась тепловая энергия. Потери тепла в снежной иглу даже в самый лютый мороз ничтожны. Чтобы согреть чум, достаточно небольшого очага, оленьи шкуры на стенах – прекрасный теплоизолятор. Одежда людей – малицы, торбаса – очень и очень теплая. Дерево, как известно, хуже шкур удерживает тепло, но в рубленых избах жара томила поморов всю долгую зиму. Причем топлива тоже требовалось очень немного.
Эти примеры навевают некоторые сопоставления с бытом жителей средней полосы, где из года в год растут траты на обогрев. Настолько, что, несмотря на стремительный рост добычи угля, нефти, газа, здесь, особенно в зимние месяцы, по-прежнему чувствуется большая нужда в топливе.
Мы много сейчас строим «железобетонного», «каменного». Все верно, только при этом мы мало обращаем внимания на такую «мелочь», как теплоизоляция. Между тем самый худший северный строительный материал – дерево – далеко позади себя оставляет в этом отношении железобетон. Деревянные здания в три раза меньше теряют тепла по сравнению с каменными. Вывод: в три раза меньше нужно топлива на обогрев!
Для Севера экономный расход энергии – традиция. Думается, не менее важен он и для других территорий страны.
Вообще, понятие обогрев «в северном варианте» и особое там отношение к теплу не всегда согласуются с привычным нам здравым смыслом.
Так, однажды я услышал историю, сильно смахивающую сперва на анекдот. В одной стране самым предприимчивым коммерсантом года признали молодого человека, который ловко продал партию холодильников... эскимосам! Кроме улыбки, такое сообщение вряд ли что могло вызвать, но у этой истории есть нешуточное продолжение. Один любопытный человек решил выяснить, как поступили эскимосы – эти «горе-покупатели» – с холодильниками.
К своему удивлению, он узнал: холодильники были закуплены для обогрева иглу. Использовать наши жаркие электронагревательные приборы в снежном здании опасно. Стены и потолок быстро растают, а погреться хочется. На сорокаградусном морозе особенно. Вот тогда-то и нужно, оказывается, включать холодильник. Откроешь дверцу – и наслаждаешься теплым воздухом! Когда снаружи жгучий мороз, прохлада холодильника кажется приятной и мягкой. И такой обогрев совсем не опасен для иглу.
А формы северных жилых построек, их приземистость, компактность... В них все охраняет стержень жизни – тепло. Нет ли тут пищи для размышления архитекторам нашей страны, традиционно считающейся северной?
Самое лучшее для любого предположения, для любой гипотезы – устроить им, если возможно, проверку временем. Посмотреть, как раньше протекал процесс. Не случаен ли он.
Из бессмертной «Одиссеи» древние греки узнали о стране Листригонов, где возвращающийся вечером пастух мог перекликаться с выходившим утром. Утро сменяет вечер, а ночи нет. Не о Севере ли с его полярным днем идет речь?
А путешествие грека Пифея в богатую Страну полуночного солнца – Туле? Не наводит ли это на мысль, что Север был довольно плотно – для Севера, разумеется, – заселен уже в те времена?
Находки археологов и древние летописи убеждают: люди на Севере поселились очень давно. Вероятно, с неолита и даже раньше. Эта мысль находит подтверждение в легендах, летописях, преданиях. Но самые убедительные данные – факты научных исследований.
Археологи не устают поражаться удивительной стабильности северных поселений. Сотнями лет исчисляется возраст самых старых деревень. Некоторые из них живы и поныне. Что, время обошло их стороной? Или причина в другом?
Северные деревни, как правило, возникали в удобных местах, часто с особым микроклиматом, более мягким, чем общий климатический фон всей местности. И вставали они там твердо, незыблемо, на века. Между тем образ жизни их обитателей существенно отличался от образа жизни обитателей средней полосы. Поморы, например, уходили на промыслы иногда за многие сотни километров и с богатой добычей возвращались обратно, домой. Ни штормы, ни другие опасности не могли остановить отважных людей. В дань бытию «странствующему» приносились даже человеческие жизни. Но бытие не менялось.
Экономист об этом факте сказал бы так: хозяйственная деятельность протекает в значительном удалении от места жительства.
Оленеводы, охотники своим образом жизни, с точки зрения экономиста, мало чем отличались от поморов. Тоже на работу и с работы уезжали, уходили на большие расстояния.
В наши дни размещение северных новостроек, естественно, уже не подчинялось правилам, которые веками сложились у местных жителей. Главное – близость поселка к месторождению. Других критериев размещение не имело. В каждый поселок, на каждый прииск грузы доставляли обычно раз в год. Да и то, если сумеют пробраться суда. Поэтому в подавляющем большинстве поселков первым делом строили склады. Все копили впрок! Иначе не проживешь.
А кое-что делали на месте. Очень невыгодно хозяйство, состоящее из карликовых строительных, крохотных энергетических предприятий, кустарных ремонтных мастерских, малюсеньких фабричек товаров местного потребления. Автаркия, как сказал бы экономист. Но другого выхода найти не удавалось. Шло так называемое очаговое освоение Севера, продолжавшееся до середины 50-х годов. Масштабы автаркии росли, расходы уже сделались прямо-таки разорительными. Как быть? Еще больше завозить грузов? Но тогда еще сильнее ухудшатся экономические показатели. Требовалось срочно предложить что-то новое, оригинальное. Что? Никто пока не знал.
В Новосибирске к тому времени сложился научный центр Академии наук. Сибиряки, москвичи, ленинградцы в тишине кабинетов, возле электронно-вычислительных машин, в далеких командировках на промыслы и прииски принялись изучать сибирский Север. Работами руководил Абел Гезович Аганбегян, в ту пору молодой начинающий ученый, ныне академик, ученый с мировым именем. Цель исследователи выбрали предельно простую и чрезвычайно важную: во что государству обходится этот самый все дорожающий Север? Сколько он стоит? Никто скрупулезно не считал. Все знали, что дорого. Но как дорого? Почему дорого? Толком ответить никто не мог. Богатства Севера оправдывали расходы – вот главное. Но затраты росли, доходы соответственно падали,
Ученые по песчинкам, по камушкам, словно мозаику, собирали факты, показывающие, где и как дорожает производство. Мозаичная картина складывалась в схему удорожания. Каждый камушек – затраты: «а топливо, на электричество, на сырье, на ремонт, на все то, без чего не может работать промысел или прииск. И на строительство благоустроенного поселка для рабочих, на спортивный зал, на детский сад, на кафе.
Ничего не оставили экономисты без внимания в своем классическом исследовании Подсчитали даже мелочь, песчинки. Вскоре, как на рентгеновском снимке, проступил внутренний скрытый мир экономики северного хозяйства. Когда работа подошла к концу, было уже точно известно, как и почему дорожают никель, золото, нефть.
Выяснилось, почему дорожает северная продукция. Почему невыгодной, очень дорогой становится она. Обслуживающие производства! Это они, будто, кукушкины дети, забирали слишком много государственных средств. Прожорливыми птенцами оказались карликовые строительные заводики, малюсенькие электростанции, крохотные фабрички.
Так впервые с математической точностью, подобно авиаконструкторам, ученые-экономисты смоделировали северное хозяйство. И, словно модель самолета, принялись испытывать ее на прочность, на жизнеспособность.
Задача номер один: убрать, вывести с Севера обслуживающие производства в южные районы страны. Родилась идея опорно-тыловых баз (ОТБ), которая сразу же нашла сторонников. В чем же суть ОТБ?
Предлагалось поделить труд между далеким Севером и близким Югом. Такое деление очень выгодно для страны. Не нужно на Север завозить те дорогие грузы, которые используются только в подсобном производстве. Не нужно держать сами подсобные хозяйства, которые не трудятся на промысле, в шахтах. Не нужно изготовлять строительные материалы, следует сооружать из готовых панелей. Можно избавиться и от других экономических балластов. Большой завод строительных конструкций в Приморском крае, например, сможет обслужить все стройки Магаданской области. Другой завод, в Братске, справится с нуждами Якутии. Третий, в Красноярске, – для Восточной Сибири. Четвертый, на Урале, будет работать на Западную Сибирь.
Содержать четыре-пять мощных заводов на юге Сибири для государства дешевле и проще, чем десятки мелких, слабосильных заводиков на Севере. Намного дешевле! И ремонтные заводы тоже выгоднее полукустарных северных мастерских.
Я работал на Севере и на личном опыте знаю, как жестокая и суровая природа не щадит машин. Бульдозер на прииске выдерживает обычно сезон-два – и в ремонт, «в капиталку». Снашиваются гусеницы, барахлит дизель. Даже стальной нож, и тот не выдерживает, тупится о твердыню вечной мерзлоты. Использовать уже потрепанный бульдозер нельзя. А капитальный ремонт на Севере обходится государству дороже, чем стоимость нового бульдозера. Включая, разумеется, расходы на его транспортировку.
ОТБ получали путевку в жизнь. Значит, споры затихли? Наоборот, они приняли более жаркий характер.
Почему ОТБ нужно создавать только на Юге? Действительно, расчеты показали, что на очень крупных, стройках, когда осваивают большое месторождение, когда построенный комбинат будет работать десятки лет, когда на нем станут трудиться тысячи людей, – тогда северный вариант ОТБ выглядит предпочтительнее.
Хорошо, техобслуживание, кроме отдельных случаев, мы перевели с Севера на Юг. Но только ли техническую помощь должны оказывать ОТБ северным поселкам? Конечно, нет. В южных районах климат позволяет заниматься земледелием, животноводством. А сельское хозяйство опять же можно, как ракету, нацелить на Север – снабжать промыслы и прииски молоком, овощами, фруктами.
А кто сказал, что «хлебом единым» живут северные поселки и города? Им, как и центральным городам, нужны театры, институты, техникумы, ПТУ! Значит, ОТБ станет культурным, научным и учебным центром.
«Все, что можно, – в ОТБ» – стало девизом.
Но интересно, как же будет тогда выглядеть «осиротевшая промышленность» Севера? Что останется от нее? В одном случае, размышляли ученые, это рудник, около которого лишь высятся корпуса комфортабельных гостиниц. В других случаях – настоящий город, но, так сказать, специализированный. Домики из дерева и алюминия, широкие освещенные улицы. Немного в стороне – горно-обогатительный комбинат, который связан с городом стеклянной галереей.
А может быть, все будет по-другому. Кто знает? Важна суть. Ничего лишнего, никаких складов, баз, мастерских, фабричек. Ничего. Только самое нужное, самое необходимое, без чего не сможет работать Главная промышленность Севера.
Возить дорого? Да, дорого. Но карликовые хозяйства обходятся куда дороже. К тому же перевозки можно удешевить, облегчив самые неподъемные грузы. Какие именно? Те, которые необходимы для возведения зданий, – они и самые тяжелые и самые объемистые. Возникли проекты жилых домов, производственных зданий из алюминиевых панелей и очень легких утеплителей. Слово «строительство» поменяли на слово «монтаж». Первый такой проект воплотился в металл на якутской земле. В поселке Чернышевский, около Вилюйской ГЭС, заблестели на ярком сибирском солнце металлические домики, в диковинку старожилам и заезжим гостям вроде меня. Алюминиевые панели завозили сюда грузовыми самолетами и речными судами из Иркутска.
Точно так же, в считанные месяцы, поднялось здание Якутской тепловой электростанции. А ведь раньше на это ушли бы годы. И на других стройках алюминиевые панели сократили сроки строительства.
Но одними панелями – как они ни хороши – все же не обойтись. Что-то из них можно построить, а что-то нет. Никак не избавиться от мелких заводиков? И здесь нашли оригинальный выход. Заводики, оказывается, можно построить на барже. Получится плавающая строительная база. Такую баржу подгонят к будущему поселку на пустынном берегу тайги и тундры – и сразу за дело! Один плавучий заводик можно использовать много раз. Это, безусловно, дешевле, чем на каждой стройке возводить неподвижные сухопутные заводики. «Плавающий» принцип использовали и энергетики, поместив на барже электростанцию.
