Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №06 за 1978 год"

Непокорный из Турфлоопа

Новый учитель

Едва увидев Абрахама Тиро, Мдлака, нетерпеливо топтавшийся у дверей школьной канцелярии, махнул ему рукой и торопливо зашагал по узкому коридору. Металлическая решетка, которой на ночь снаружи запирали дверь, скрипела под порывами промозглого зимнего ветра, и Тиро едва расслышал тихий шепот Мдлаки:

– Сейчас пойдем к Нгоапе.

– К Нгоапе? – также шепотом переспросил Абрахам, недоуменно пожав плечами. – Но ведь похороны будут завтра... – Он никак не мог понять, чем вызвана вся эта спешка и таинственность: у Нгоапы умер отец, но в Соуэто каждый день десятки, если не сотни, людей отправляются на тот свет, и никто не делает из этого события. Видно, все дело в том, что Мдлака всерьез считает Нгоапу своим крестником. Конечно, и ему, Тиро, жаль парнишку, на которого свалилось такое горе – потерять отца, едва обретя его, но тут ничем не поможешь. К тому же вечером предстояла важная встреча с Седибе из руководства САСО, специально приехавшим в Иоганнесбург, чтобы увидеться с Абрахамом. Нет, Мдлаке придется идти одному.

Тиро уже решил было помягче сказать об этом своему порывистому другу, как тот, словно угадав его мысли, еще ближе нагнулся к нему и опять чуть слышно прошептал:

– Тебя просил прийти Кгомотсо.

Это меняло дело. Абрахам знал, что Кгомотсо не стал бы вызывать его по пустякам.

Друзья вышли со школьного двора и торопливо зашагали по узкой улочке, вдоль которой, словно бараки в концлагере, тянулись однообразные ряды низеньких домов-лачуг – изредка кирпичных, исполосованных змеистыми, в палец шириной, трещинами; чаще дощатых, с трепетавшими на ветру чешуями облезающей краски. Но ничего, придет время, когда жители Соуэто поднимут головы. Конечно, добиться этого непросто, но начинать нужно сегодня, сейчас. И начинать с того, чтобы разбудить здешних ребят, вселить в них чувство человеческого достоинства. Именно ради этого он, Абрахам Тиро, после исключения из университета в Турфлоопе и перебрался сюда.

– Что это ты рассказывал ребятам на уроке? Они сидели, буквально разинув рты, – спросил Мдлака.

– Историю порабощения макапан.

Несколько минут друзья шли молча. Холодный ветер насквозь продувал легкие пальто, заставляя зябко ежиться. Прямо на улице либо во дворах ребятишки грелись у самодельных очагов, прежде чем отправиться спать в свои нетопленные лачуги. Но железные бочки из-под бензина с многочисленными дырами на стенках больше чадили, чем согревали. Тиро невольно обратил внимание на посиневшего от холода карапуза, который стойко продолжал объезжать своего скакуна – ржавый трехколесный велосипед без педалей и седла. Тряпье топорщилось на вздутом животе мальчугана: как и многие его сверстники в Соуэто, он страдал квашиоркором – болезнью, вызываемой нехваткой протеина в пище, а попросту говоря, острым недоеданием.

– Послушай, Абрахам, может, не стоит лишний раз рисковать? Ты же знаешь, администрация по делам банту и так добивается твоего увольнения из школы. Директору пока удавалось отстоять тебя только потому, что не хватает учителей. А если до них дойдет, как преподаешь историю... – Мдлака махнул рукой. – Дело может кончиться не просто увольнением, а и чем-нибудь похуже. Будь осторожнее.

Тиро искоса взглянул на друга и усмехнулся. Кто его уговаривает быть осторожным? В любой момент сам готовый идти на риск Мдлака Могапи! Разве тогда, в Питермарицбурге, когда создавалось Движение за самосознание черных, не он, Мдлака, горячо доказывал, что нужно научить африканцев в ЮАР гордиться черным цветом своей кожи, сознавать свою человеческую ценность, не обращать к другим свои взоры с надеждой на освобождение?! И разве не он всего через каких-то два месяца после студенческой забастовки в Турфлоопе, не колеблясь ни секунды, вызвался ехать с Абрахамом в Соуэто, чтобы помочь встать на ноги только что родившемуся Движению южноафриканских учащихся (САСМ), хотя прекрасно понимал, что взят на заметку полицией?!

Жаль, конечно, что Мдлаке не удалось получить место учителя. Тогда бы ему не приходилось встречаться с соуэтовскими ребятами урывками: то на школьном дворе после уроков, то у собора Регина Мунди после утренней воскресной службы, то на уличном перекрестке, где по субботам обычно собираются парни постарше. Абрахам не раз говорил Мдлаке (а тот не менее упорно возражал ему со смущенной улыбкой: «Подумаешь, что такого особенного я сделал...»), что, если бы не его неистощимая энергия, им бы ни за что не удалось так быстро придать новый смысл работе САСМ. Разве смог бы один Тиро помочь ученикам школ в Орландо, Дипклоофе, Наледи, Джабаву в считанные месяцы перейти от попыток ставить коротенькие пьески да горячих, но беспредметных споров обо всем и ни о чем к обсуждению куда более серьезных проблем. А то, что исподволь, постепенно раскрывал перед недетски серьезными ребячьими глазами Абрахам Тиро, выходило за узкие рамки маленьких повседневных трудностей и огорчений. Он старался научить этих отверженных Соуэто любить и ненавидеть, распознавать ложь, лицемерие, уважать себя, своих братьев по несчастью, свой народ. «Нужно сделать так, чтобы они не блуждали в потемках, не разбивали себе носы, пока не набредут на правильную дорогу, – любил повторять Тиро другу, хотя тот и не думал спорить с ним. – А если уж суждено разбить, то хоть знать ради чего».

Знать ради чего. Как много это значит в жизни! Взять хотя бы того же Нгоапу...

«Крестник» мдлаки

С этим парнишкой они познакомились вскоре после той памятной недели в Питермарицбурге, когда родилось Движение за самосознание черных. Тогда, как и сегодня, Мдлака зашел за Абрахамом в школу после уроков. Друзья не спеша шли по бесконечной Потчефстроом-роуд, где в сгущавшихся сумерках уже тускло светили редкие уличные фонари. На востоке небо было заметно светлей – Иоганнесбург в пятницу вечером позволял себе отдохнуть и повеселиться после лихорадки рабочей недели: смеющиеся белые на тщательно подметенных африканцами тротуарах; переполненные бары, кино, дискотеки. По сравнению с Соуэто он представлялся Тиро не просто городом, а лагерем пришельцев с другой планеты, которые случайно высадились среди древней, но, увы, абсолютно чуждой им расы, а потому презираемой и угнетаемой. Не из-за этого ли сотни тысяч обитателей Соуэто должны были к десяти часам вечера покинуть пределы Йобурга, если только они не были нужны, чтобы обслуживать высокомерных господ. Впрочем, им милостиво разрешалось немного «развлечься»: набраться в шебине сдобренного для крепости известью самодельного пива, накуриться травки «дагги», в кровь избить друг друга.

Абрахам и Мдлака свернули на боковую улицу в сторону Дубе. Под фонарем у перекрестка сидел седой африканец, выправлявший погнутое велосипедное колесо. Чуть дальше столпилась кучка любопытных, с интересом следившая за тщетными попытками пьяного выбраться из канавы. Но едва на Потчефстроом-роуд сверкнули фары «квелы-квелы» – патрульной полицейской машины, как фигуры растворились в дымных сумерках.

– Ну как можно молчать, видя все это? – с неподдельным недоумением вскинул голову Тиро.

– Никто же не спорит, Абрахам. И все же, если на тебя донесут, от полиции тебе на этот раз так просто отвертеться не удастся. Да и САСМ можно подвести под удар. А оно только-только встает на ноги.

– Ну со мной все ясно, ты же знаешь, другого пути у меня нет. А САСМ пока ничего не грозит. Ведь полиция считает, что для властей ребята не представляют опасности. Пусть себе собирают гроши, чтобы дюжина-другая «черных сопляков» смогла уметь считать, сколько рандов наработали на того же «алмазного короля» Оппенгеймера тысячи нас, африканцев. Конечно, вовлекать в САСМ следует только тех, в ком абсолютно уверены. Логика жизни обязательно приведет их к столкновению с властью белых, и уж тут-то многое будет зависеть от личного мужества, стойкости. Логика жизни...

Последняя фраза осталась неоконченной, и Мдлака удивленно повернулся к Тиро. Тот кивнул в сторону забора, у которого о чем-то тихо совещались пятеро подростков-тсотси, «уличных шакалов» по-соуэтовски.

– Одних эта логика жизни приведет к активному, сознательному протесту, других, как вот этих, – на улицу. – Мысли Абрахама повернули в новое русло. – Каждый год полиция арестовывает полмиллиона африканцев, и многих соуэтовоких подростков ожидает знакомство с участком. Но одно дело попасть туда, потому что не хочешь мириться с уготованной тебе участью бесправного раба, и совсем другое – медленно катиться туда по наклонной плоскости, – с горечью закончил Тиро.

– А виноват в обоих случаях прежде всего апартеид, – подхватил мысль друга Мдлака. – Большинство тсотси оказалось на улице, стало хулиганами, занялось грабежами только потому, что однажды их родителям оказалось больше не под силу платить за обучение. А почему, собственно, мы, африканцы, должны отдавать последние ранды, голодать, а для белых школа бесплатная? Слушай, Абрахам, а что, если нам попробовать приобщить вот таких уличных парней к САСМ? Ведь тогда у них в жизни появится хоть какой-то проблеск.

Абрахам Тиро с сомнением покачал головой:

– Нет, Мдлака, боюсь, что время для этого еще не пришло. САСМ пока недостаточно окрепло...

Но Мдлака, не дослушав друга, уже решительно направился к насторожившейся пятерке парней. Это было рискованно. Но и останавливать Мдлаку поздно: уйти сейчас – значило бы показать тсотси, что их боятся. Нет, единственный выход – последовать за Мдлакой.

Верховод тсотси – высокий сутуловатый подросток в потрепанном сером пиджаке, под которым виднелся засаленный воротник свитера, – держался уверенно. Он лишь встал в удобную для нападения позу и сунул руку в карман.

– Ты давно начал грабить? – спросил его Мдлака.

Парень опешил.

– Нет, – неуверенно протянул он.

– Убил кого-нибудь?

– Я не ношу ножа, – оправдываясь, ответил тот.

Его приятели хихикнули.

– Весельчаки, да и только, – вмешался в разговор Абрахам. – Лет-то сколько?

– Пятнадцать.

– Как зовут?

– Нгоапа.

– Когда бросил школу?

– Четыре года назад, – сбитый с толку тсотси послушно отвечал на вопросы странных молодых африканцев, невесть откуда появившихся в их владениях.

– Родители есть?

– Ма-ать, – протянул Нгоапа как-то совсем по-детски. – Отец завербовался на шахту, и о нем не слыхать.

Тиро, молча слушавший эту столь же страшную, сколь и обычную для Соуэто короткую исповедь, слегка махнул рукой – это был жест неподдельной тоски, дескать, здесь уж ничего не изменишь, – и, повернувшись, зашагал прочь. Но Мдлака еще немного задержался.

– Учиться хочешь?

– Есть хочу, – задиристо ухмыльнулся тсотси.

Мдлака не обратил внимания на его тон.

– Приходи в воскресенье к собору, потолкуем, может, что и придумаем, – дружелюбно, сказал он и, не дожидаясь ответа, поспешил за другом.

Так произошло знакомство Мдлаки с его «крестником». Вопреки сомнениям Абрахама Нгоапа все же пришел в воскресенье к собору. Пока Мдлака беседовал с толкавшимися на площади подростками, переходя от группы к группе, паренек неотступно следовал за ним, жадно вслушиваясь в необычные для его уличного мирка разговоры. Так было несколько раз. Потом Нгоапа стал вечерами провожать своего «крестного» к лачуге на Морока-норс, где тот снимал угол, а днем, когда Мдлака подрабатывал в лавчонке, бегал по всему. Соуэто, выполняя поручения своего наставника. Позднее Мдлака пристроил парнишку в магазинчик на Маркет-стрит, и его заработок стал главным подспорьем для семьи, где подрастало еще четверо братьев.

Казалось, жизнь недавнего тсотси начала налаживаться, тем более что с золотых рудников после окончания шестилетнего контракта вернулся отец. И вот не прошло и двух месяцев, как силикоз, проклятье африканских шахтеров, свел его в могилу. Незадолго до смерти отец Нгоапы познакомил Абрахама и Мдлаку со своим другом Кгомотсо, которому еще раньше пришлось покинуть шахту «Корнелия» – полиция вот-вот могла выйти на след организатора забастовки шахтеров. Кгомотсо много раз рассказывал друзьям о жизни шахтеров и при этом не уставал повторять: «Это хорошо, что вы стараетесь привить ребятам веру в идеалы свободы. Но помните, что этого еще мало. Нужно, чтобы человек был готов сражаться за свои права. И не просто отстаивать их, а идти в атаку».

...Еще от угла Тиро и Мдлака услышали монотонное пение, перемежаемое речитативом молитв. В небольшом дворике Нгоапы было полно народу: одни пели траурные африканские гимны, читали молитвы, другие вспоминали усопшего. Говорили о том, что при жизни он любил повеселиться, обожал детей, был добр и отзывчив, в гневе страшен, и тогда жене, подхватив детей, приходилось прятаться где-нибудь у соседей. В этих прощальных речах не было ничего особенного – отец Нгоапы принадлежал к сото, и по обычаям этой народности в канун похорон о покойнике говорили все – и хорошее и плохое.

Абрахам и Мдлака протиснулись сквозь толпу и вступили в пропитанную запахом стеарина и ладана духоту кухни. Из комнаты, где стоял гроб, доносился голос священника. Но вот молитва окончилась, и в дверях возникла его тучная фигура. Пробормотав стандартные слова утешения заплаканной вдове, святой отец поспешно ушел. Тиро и Мдлака хотели было пройти вслед за матерью Нгоапы в комнату, но тут кто-то осторожно потянул Абрахама за рукав.

– Выйдем, нужно поговорить, – тихо сказал Кгомотсо. – А ты побудь с Нгоапой, горюет парень, – подтолкнул он Мдлаку.

Первая листовка

После затянувшейся на целый месяц поездки в Иоганнесбург Поль Браун с утра поспешил в университет. С трудом пристроив свой старенький «таунус» на стоянке у кампуса, он решил заглянуть в студенческий клуб – узнать последние новости.

В небольшом зале с баром для такого раннего времени было необычайно многолюдно. Студенты не спеша пили кофе, некоторые потягивали бренди. В дальнем конце компания девиц подчеркнуто громко обсуждала последние моды. «Ловцы мужей уже на посту», – отметил Поль: доченьки из богатых семейств поступали в университет прежде всего для того, чтобы подыскать себе подходящую партию.

В углу у входа четверо старшекурсников играли в бридж.

– Привет, ребята, – поздоровался на ходу Поль. После всего, что произошло в последнее время, он почувствовал буквально физическое отвращение к этой атмосфере самодовольной безмятежности.

Чернявый парень оторвал взгляд от карт:

– А, Поль, привет. – И с издевкой спросил: – Тебя еще не сунули за решетку из-за твоих любимых кафров? Посоветуй, после недавних событий я совсем растерялся, что лучше купить: новый приемник для машины или запасные магазины для винтовки?

Едва закончив, он оглушительно захохотал, оглядывая притихший зал.

Поль Браун не помнил имени парня, хотя частенько встречал его здесь и знал, что он член полуфашистского «Африкаанс штудентбонд», с которым у НУСАС (НУСАС – Национальный союз южноафриканских студентов, объединяющий либерально настроенную белую молодежь.) происходили все более острые стычки. Поль хотел было отбрить подонка, но сдержался и отошел к столику, где сидела Лаура. После памятной июньской схватки с полицией у кейптаунского собора эта девушка незаметно стала одним из главных активистов в университетском отделении НУСАС.

Едва Поль Браун опустился в кресло, как Лаура нетерпеливо наклонилась к нему:

– Ну что там было в Витсе? (Витс – сокращенное название Витватерсрандского университета в Иоганнесбурге.) Из газет ничего толком не поймешь.

С откровенной радостью Поль посмотрел на ее возбужденное лицо и, чуть помедлив, произнес подчеркнуто бесстрастным тоном:

– Букетов цветов, как сама понимаешь, не было, но сражение – что надо. Наши, из НУСАС, показали себя молодцами. Да и многие другие не струсили. Ребята держались, пока полицейские и агенты не проникли на территорию кампуса и не напали с тыла. Все равно заваруха получилась колоссальная. – Увидав откровенное разочарование Лауры, улыбнувшись, добавил: – Вечером соберемся, и я вам расскажу подробнее. А пока...

В глазах Поля вспыхнул азартный огонек. Он еще ближе нагнулся к Лауре, ноздри расширились, отчего его крупный, с горбинкой нос стал похож на орлиный. Да и весь он в этот момент был похож на бойца, готового вот-вот броситься в схватку с врагом. Поль достал из кармана бумажник, вынул из него небольшой листок бумаги и протянул Лауре. Она почувствовала запах свежей типографской краски.

– Прочти. Составили вместе с ребятами из Витса, да и Тиро здорово помог. Умеет он найти доходчивые слова!

«Мы считаем существующую систему образования негодной и несправедливой! – читала она. – Правительство хвастливо заявляет, что 80 процентов африканских детей школьного возраста посещают школу. Оно, однако, умалчивает, что две трети этих детей вынуждены бросать ее после второго класса. Лишь 5 % кончают шестой класс, и только десятая часть процента (!) попадает в университетские колледжи».

Лаура подняла голову и вопросительно взглянула на Поля.

– Цифры точные. Активисты из НУСАС и САСО в Йобурге перепроверили их. А вот это уже предложил добавить Абрахам Тиро.

«Университетами для африканцев руководят – и преподают в них – в подавляющем большинстве белые. Это делается прежде всего для того, чтобы привить черным студентам рабскую психологию послушания... И сколько бы нас ни колотили по головам полицейскими дубинками, факты от этого не изменятся. Те, у кого черный цвет кожи, должны быть признаны полноправными людьми. И мы добьемся этого!»

Лаура дважды перечитала последние фразы.

– Послушай, Поль, но ведь это же чистая политика...

– Если мы родились в ЮАР, то неминуемо оказываемся вовлеченными в политику, – отрезал Поль.

Просыпающийся Дурбан

Чем больше Абрахам Тиро узнавал Кгомотсо, тем больше восхищался им. Внешне он ничем не отличался от десятков тысяч африканцев, населявших Соуэто. Коротко подстриженные черные волосы, словно густо посыпанные солью; скуластое морщинистое лицо; глубоко запавшие глаза, белки которых иногда отсвечивали золотистым оттенком, словно у ягуара, приготовившегося к прыжку. И все-таки в этом худом, изможденном человеке было что-то такое, что невольно заставляло относиться к нему с уважением даже отчаянных соуэтовских тсотси.

Кгомотсо отвел Тиро в угол двора к звеневшей на ветру проволочной сетке забора.

– Вот что, Абрахам, – сразу же перешел он к делу. – То, что ты помог выпустить листовку о системе раздельного обучения, хорошо. И конечно же, распространять ее нужно не только среди студентов, но и в школах. Ведь то, о чем в ней говорится, прежде всего касается именно наших, африканских, ребят. Но я хотел сегодня поговорить с тобой о другом. Одни школьники да студенты, даже если их поддерживают белые интеллигенты-либералы, расистскую гору не подточат. Так?

Тиро утвердительно кивнул, еще не понимая, куда клонит Кгомотсо.

– Возьми тот же лозунг: «Амандла нгавету!» – «Сила за нами!» Но сила сама собой не приходит. «Ведь даже шакал справится с львенком», – говорят сото. Лев должен вырасти, чтобы переломить хребет шакалу. Только тогда «Амандла нгавету!» станет «Амандла маатле!» – «Власть!».

Абрахаму Тиро представилось, что в этом тускло освещенном дворике Соуэто с ним говорит не изможденный человек в заношенном комбинезоне, а весь его народ. Именно народ, а не «кафры».

Кгомотсо раскашлялся на ветру, потирая широкими разбитыми ладонями впалую грудь.

– Кгомотсо, я понимаю все это, но ведь здесь, в Соуэто, наше САСМ только-только становится на ноги. Я же не могу бросить ребят.

– По-твоему, один Мдлака не справится? Договорись, пусть ваши активисты из САСО помогут.

Абрахаму Тиро показалось, что отрывистые фразы Кгомотсо звучали как завет тех, кто томился сейчас на острове Роббен, в тюрьме-склепе, из которой, даже по признанию правительственных газет, еще никто никогда не вышел на волю.

– Куда ты советуешь мне перебраться? – в эти считанные минуты Абрахам Тиро уже принял решение.

– Хотя бы в Дурбан. У меня там есть кое-какие адреса, легче будет начинать на новом месте...

Барбер-стрит в африканском тауншипе Дурбана на первый взгляд ничем не отличалась от таких же грязных и унылых улиц Соуэто. И здесь по вечерам толпы худых ребятишек в тучах пыли играли в хоп-скотч, самоотверженно поддавая плоский камень босыми ногами, или гоняли старые, в заплатах, футбольные мячи, а парни постарше о чем-то толковали кучками на перекрестках. На тротуарах, поджав под себя ноги, сидели взрослые – играли в шашки или просто бездумно жевали кусок хлеба, запивая коричневой бурдой, сходившей за кофе. И сюда в любой момент могла нагрянуть полицейская «квела-квела», чтобы проверить пропуска, арестовать тех, у кого их не окажется, обыскать лачуги.

И все-таки разница была. Абрахам Тиро особенно отчетливо ощутил ее, когда встречался с молодыми рабочими с чайных фабрик, из порта, с кирпичных заводов. Нет, это не были охваченные страхом и молчаливой злобой люди, покорно склонявшие головы под сердитыми окриками белых баас. Пусть пока еще вполголоса, эти африканские парни поговаривали о том, что нельзя дальше терпеть издевательства расистов. Несколько раз Абрахам даже видел у них в руках небольшие листки «Инкулулеко» – «Свободы», запрещенной газеты южноафриканских коммунистов, за чтение которой грозила тюрьма. «Да, люди здесь стали сознательнее, особенно после введения чрезвычайного положения, – сделал вывод Тиро. – Главное теперь – помочь им научиться бороться всерьез, например, провести забастовку. А для того чтобы подготовить ее, нужны массовые собрания, листовки. Кстати, выпускать их должна помочь САСО, а распространение вполне можно поручить ребятам-активистам из САСМ. Полиции и в голову не придет, что неграмотные мальчишки из тауншипов занимаются таким делом».

Вскоре к шефу полиции безопасности Дурбана полковнику ван дер Мерве стали поступать тревожные донесения агентов о том, что в городе появились листовки. Их разбрасывали в автобусах, перевозивших африканцев, по ночам подсовывали под двери домов в тауншипах, оставляли у входа в школы. И самое неприятное – листовки находили и на дурбанских фабриках. «Уж не они ли спровоцировали в декабре на забастовку докеров, а в январе – работниц чайной фабрики «Бекетта»? – мучился полковник. – Не иначе, тут приложили руку обнаглевшие умники, из Натальского университета. Надо будет всерьез заняться ими, пока не поздно».

Однако усиленная слежка за африканскими колледжами и университетом результатов не дала. Маленькие, невзрачные листочки бумаги между тем делали свое дело. Еще недавно, казалось бы, абсолютно покорные, не осмеливающиеся поднять голоса африканцы вдруг вздумали требовать повышения зарплаты. Вслед за рабочими кирпичных заводов объявили забастовку водители грузовиков, что грозило оставить без товаров дурбанские магазины. Полиция сбивалась с ног, ввела круглосуточное патрулирование тауншипов, десятками арестовывала подозрительных, немилосердно избивала их в полицейских участках, но обстановка в городе по-прежнему оставалась неспокойной.

За эти месяцы Абрахам Тиро измотался и похудел. Когда арестовали Стива Бико (Стив Бико – основатель и первый президент Южно-Африканской студенческой организации, лидер африканской молодежи страны, скончавшийся после пыток 12 сентября 1977 года в тюремном госпитале в Претории.) и других руководителей Южно-Африканской студенческой организации, на него пали обязанности оргсекретаря САСО. А тут еще и полиция начала проявлять усиленное внимание к «бунтовщику-кафру» из Турфлоопа. Друзья уговаривали его перебраться на время в какое-нибудь место потише, но он упорно не соглашался. «Вы говорите, что мне подпалят пятки, – смеялся Абрахам, – но мне и сейчас асфальт жжет их даже в тени. Просто подметки у ботинок износились, зато кожа на подошвах толстая. Пока потерплю». И все-таки после сентябрьской забастовки дурбанских текстильщиков Тиро стало ясно, что дальше оставаться не только в городе, но и вообще в ЮАР было опасно. Даже если его не упрячут в тюрьму, то отправят под домашний арест на родину, в затерянную среди вельда деревушку Динокана. А это будет равносильно гражданской и политической смерти: нельзя разговаривать более чем с одним человеком; нельзя покидать деревню и принимать гостей; нельзя писать, выступать и даже учить детей. Девять заполненных убористым шрифтом страниц предусматривали запреты на все виды нормального человеческого общения, а нарушение хотя бы одного параграфа влекло за собой тюремное заключение.

У Абрахама Тиро оставался единственный выход: нелегально пробраться через границу в соседнюю Ботсвану, чтобы оттуда продолжать борьбу против ненавистного расистского режима в ЮАР.

Совещание в узком кругу

Бежевый «мустанг» вырвался наконец из ревущего автомобильного стада в центре Иоганнесбурга и помчался по сверкающей серым глянцем национальной автостраде № 1. Шофер нажал на акселератор, но генерал Пит Крюгер жестом приказал сбавить ход – до Претории рукой подать, а генералу хотелось собраться с мыслями перед предстоящим разговором со всемогущим начальником Бюро государственной безопасности (БОСС) ван ден Бергом. Конечно, формально Крюгер подчинялся не ему, а генералу Вен-теру, но за последние три года успел убедиться, что БОСС постепенно подмяла под себя и его службу безопасности, и вообще всю полицию ЮАР. Если раньше бюро обычно передавало собранные его агентурой сведения особому отделу, предоставляя полиции совершать аресты и образумливать непокорных кафров и либералов, то теперь взяла за правило доводить наиболее важные разработки до конца самостоятельно. Поэтому, хотя срочный вызов на Скиннер-стрит (На Скиннер-стрит в Претории, в так называемом «Сивитас Билдинг», находится штаб-квартира БОСС.) и был сделан бригадному генералу Крюгеру в вежливой форме, у него и мысли не появилось отклонить «приглашение»: с ван ден Бергом, подчиненным прямо премьер-министру, такие шутки могут кончиться серьезными неприятностями.

За окнами машины проносились рощи эвкалиптов, разделенные проволочными изгородями зеленеющие пастбища, конусы песчаных отвалов, которые безостановочно выбрасывали на поверхность золотодобывающие компании, изрывшие все плоскогорье. Перед въездом в Преторию генерал Крюгер остановил взгляд на вершине холма, где возвышался гранитный ансамбль «Монумента фортреккерам». Эти предки африканеров сто с лишним лет назад в жестоких схватках с зулусами основали бурскую республику Наталь. Высеченные из серого гранита фургоны и фигуры часовых-буров с грубыми, тяжелыми лицами производили впечатление упрямой жестокости и давящей массивности. Но для шефа полиции безопасности монумент был олицетворением извечной борьбы с черной опасностью, готовой поглотить белую цивилизацию. Бригадный генерал Пит Крюгер считал, что и сегодня главная обязанность всех настоящих африканеров продолжать начатое предками – ни на йоту не уступать завоеванного кафрам.

Автострада перешла в широкую Потгитер-стрит, промелькнули военные казармы, здание генерального штаба. Через два квартала «мустанг» свернул на Скиннер-стрит и въехал во внутренний двор «Сивитас Билдинг».

На пятом этаже в приемной ван ден Берга Крюгер бросил бесстрастной секретарше:

– Доложите, бригадный генерал Крюгер.

Секретарша поспешно и почтительно открыла двери кабинета и резким гортанным голосом пригласила:

– Пожалуйста, проходите. Шеф ждет вас.

В конце просторного кабинета за массивным письменным столом сидел генерал ван ден Берг, худощавый пожилой человек с большим лбом и зачесанными назад редкими, наполовину седыми волосами. Сбоку расположился главный полицейский следователь полковник Сванепул. Крюгер недолюбливал его за высокомерие, хотя и отдавал должное его хитроумию.

– Здравствуйте, генерал, извините, что оторвал вас от дел. Но последние события вызывают у правительства серьезную озабоченность. Поэтому нам, – вялым жестом уставшего от государственных забот человека ван ден Берг обвел присутствующих, – предстоит сегодня наметить меры для исправления положения.

Видимо, сочтя церемонию приветствия завершенной, он взял со стола толстое досье.

– Вам не хуже, чем нам, известно, что в Дурбане, Кейптауне, Порт-Элизабете, Блумфонтейне, Иоганнесбурге, Гримстауне и других промышленных центрах продолжаются забастовки. По нашим данным, этому в значительной степени способствуют поступающие из-за границы пропагандистские материалы. Недавно, например, при попытке проникнуть на территорию республики из Ботсваны были арестованы четверо кафров: Теофилус Чоло, Петрус Аарон Тембу, Гарднер Китченер Саджаку и Джутус Мпанзу. При них нашли листовки, но от кого и к кому они шли, пока добиться не удалось. Впрочем, даже если в «комнате правды» им не развяжут языки, мы можем сделать соответствующие выводы и на основании уже имеющихся у нас сведений. Взять хотя бы последнюю забастовку двенадцати тысяч африканских рабочих дурбанского муниципалитета. Как вы считаете, кто помог организовать ее? Может быть, зачинщики необязательно в самом Дурбане? – наклонился шеф БОСС к Крюгеру, пристально, словно на допросе, глядя ему в глаза...

Коричневая бандероль

Дождь кончился. Солнце с трудом пробивалось сквозь влажный воздух, выжимало из пропитанной влагой земли золотистые клочья тумана. Парная духота, словно вата, заполняла все.

«Надо бы узнать насчет попутной машины», – подумал Мдлака, медленно отходя от окна. Добираться пешком до Габороне одиннадцать километров немыслимо, но и откладывать дальше покупку одежды нельзя. В тех обносках, в которых он бежал из ЮАР, в чопорном университетском городке на занятиях появляться дальше просто неприлично.

Мдлака не спеша направился к главному корпусу колледжа по аллее, укрытой тенью раскидистых гигантских акаций. После нескольких суток в полицейском участке под слепящим светом ламп Мдлака возненавидел яркое солнце – казалось, оно тысячами тонких игл пронзает мозг. У края коротко подстриженного английского газона он остановился и, набрав в легкие побольше воздуха, почти бегом пересек зеленый ковер. Подойдя к небольшому уютному зданию, Мдлака невольно – в который раз – вскинул глаза на металлическую дощечку с красивой надписью «Колледж Святого Джозефа», словно вновь хотел удостовериться, что он все-таки здесь, где и мир и покой так непривычно контрастировали с не улегшимся еще чувством опасности.

Мисс Тсхолофело, секретарша колледжа, что-то сосредоточенно вписывала в свои толстенные книги, разложенные по всему столу. Рядом, изнывая от безделья, сидел Лоуренс, бойкий мальчишка лет пятнадцати, ученик из его класса.

– Господин Могапи, заходите, заходите, – мисс Тсхолофело откровенно радовалась возможности оторваться от работы и поболтать с Мдлакой. – Я как раз собиралась послать к вам Лоуренса: господину Тиро, вашему соседу по комнате, бандероль из Швейцарии, – секретарша достала из ящика стола четырехугольный пакет в плотной коричневой бумаге.