Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №08 за 1991 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Сороктатар и не только это
Этнографическая задача с вариантами ответов
Еще когда мы стояли в очереди на автобусной станции, мой спутник и проводник Адас Якубаускас заметил двух пожилых женщин человек за пять перед нами. День был августовский, прохладный и дождливый, очередь жалась под навес. Народ был обычный пригородный: женщины в надежных шерстяных кофтах домашней вязки, пожилые мужчины в фуражках с очень длинным матерчатым козырьком и выдвинутой вперед узкой тульей. Ездили в Вильнюс за покупками, а то продать чего на базаре. Людей помоложе – из тех, что работают в городе, – пока не было, рабочий день еще не кончился. Спутник мой высматривал знакомых.
– Смотрите, – шепнул он, – вот эти две – наши. Сядем в автобус, надо будет подойти поздороваться.
– Знакомые? – спросил я.
– Вроде бы знакомые, только не помню, как зовут. Наверное, меня узнают. Не так нас много, хоть в лицо друг друга, а знаем.
В автобус, однако, набилось порядочно народу, и пройти сразу вперед, где уселись женщины, не удалось. Но потом через несколько остановок стало свободнее, и Адас прошел к ним. Еще примерился, обернулся ко мне, показывая, что не ошибся – землячки, зашел чуть спереди и вежливо поклонился:
– Дзень добры, пани! Женщины вопросительно подняли головы и заулыбались:
– Ой, Адку! Сконд пшиехалесь? (Откуда приехал?)
Разговор шел на польском языке, том польском диалекте, которым говорят «тутэйшы» – «здешние» в Виленском крае. С соблюдением польских норм вежливости («Что пан сказал?», «Что пани хочет?»), но с оборотами, словами и произношением, то и дело пересекающими зыбкую границу с белорусским. Впрочем, беседе было не суждено разгореться: автобус остановился, и женщины поднялись. Адас сделал мне знак выходить: мы приехали.
Обе женщины были татарками. И татарином был мой спутник Адас Якубаускас, привезший меня сюда, в деревню Сороктатар.
Сороктатар. Именно так в одно слово и писалось это название издавна. И именно «сорок», а не «чтэрэдесци», как должно бы звучать это числительное по-польски: «Чтэрэдесци татарув».
Возникла деревня еще во времена Великого княжества Литовского, а государственным его языком был русский (точнее, белорусский, но в давние времена это не различалось). Даже когда началась полонизация княжества, традиционное название и написание сохранилось. Теперь, правда, официально деревня называется по-литовски: «Кятурясдяшимт тоторю», ибо с того времени, как край был в 1939 году воссоединен с Литвой, все топонимы перевели на литовский. Что касается названия деревни, то в разговоре оно осталось прежним. Зато автобусные кондуктора, строгие ревнители чистоты государственного языка, объявляют остановку в сугубо официальной форме. Говорят, этого требует от них администрация автобусного парка.
Впрочем, как ни скажи, на каком языке, а смысл остается прежним: в деревне издавна жили татары. Было их в начале сорок семей.
Я огляделся вокруг. Самые обычные деревянные и каменные дома. Растоптанная немощеная улица. Какое-то несомненно общественное здание на холме.
Здание оказалось – несмотря на отсутствие купола и минарета – мечетью. Мы сходили домой к кадзею, так называлось здешнее духовное лицо, его дома не было, но нам дали ключ: Адаса здесь знали. Я достал из кармана ермолочку, Адас покрыл голову носовым платком, мы разулись и вошли в обширный зал. В одной его стене проделано было отверстие: за стеной располагалось помещение для женщин.
Зал напоминал сельский клуб, но табличка с арабской вязью и стилизованным изображением мечети напоминала о назначении здания.
Смотреть было нечего, и мы направились к выходу. На двери белело объявление, бледно отпечатанное на машинке:
«Товарищи мусульмане парафии дер. Сороктатар, Немежа Тракай и Ряйжяй!»
Далее в нем предписывалось внести по сто рублей на ремонт мечети или письменно подтвердить отказ. Необычного в объявлении не было ничего – такие же висят теперь в храмах любых религий, разве что «парафия» – слово из польско-католического обихода, означающее «приход».
Из мечети мы пошли на старое кладбище, где сгрудились поставленные вертикально каменные плиты. Кладбище выглядело несомненно по-мусульмански, и на каждой плите светился золотом полумесяц и звезда. Надписи были на русском и на арабском, иногда – только на русском, реже – на польском.
Но имена! Вряд ли где найдешь еще мусульманский мазар с такими именами. Богданович Степан Иванович, мать – Фатима. Александрович, Барановский. Зофья Барановска з дому Шинкевич (урожденная Шинкевич). Редко-редко попадалось какое-нибудь мусульманское имя.
Адас, заметив, что я записываю имена, пояснил:
– У нас в деревне Ряйжяй имена литовские. Там под Алитусом поляков нет. Ну то есть, что значит литовские: здесь Богданович, а там Богданавичюс;
здесь Якубовский, а у нас – Якубаускас. А говорят у нас только по-литовски.
Кладбище было старым. На многих плитах встречались еще «и с точкой» и «яти».
Зато добротные дома в деревне ветхими не выглядели. Деревня с холмами и рощами, смотрелась очень приятно, и даже мелкий дождик не портил впечатления.
Чего-то, однако, не хватало этой деревне, чего-то, что трудно выразить словами, но чего обязательно ждешь, едва услышишь ее название... Посещенная нами мечеть ничего не добавляла.
Адас, кажется, уловил, чего мне не хватает:
– Смотрите! Вон татарская девушка идет.
От автобусной остановки шла, огибая холм, светловолосая девушка в джинсах.
– Как это вы на таком расстоянии определили?
Адас слегка смутился.
– Знаком просто, – он помахал рукой. —Ну, что вам еще показать? Глядите, татарская корова.
Я обернулся и увидел двух рыжих коров, обеих рыжих.
– Левая, левая.
– А с ней вы тоже знакомы?
– Нет, просто у нее глаза такие печальные...
Я перевел взгляд на правую корову – католическую. Она тоже жевала, глядя на мир не менее печально и равнодушно.
Краткая история вопроса
Тюрки-кочевники давно переселялись в Великое княжество Литовское, могущественное и обильное. Наверное, еще в XI—ХП веках уводили сюда свои роды люди, не поладившие со степными ханами. Но основная масса переселилась в XIV веке из Золотой Орды, из Ногайской, из самых различных племен: в те времена кочевники передвигались по всей обширной территории – от глубин Азии до степей Причерноморья и западнее. А влияние Литвы простиралось до Черного моря, и одно время ей платил дань и состоял в ее вассалах Крым. (Для справки: большая часть населения княжества состояла из славян, предков нынешних белоруссов и русских, и князья, скажем, Полоцкие и Черниговские входили в высшую аристократию Литвы. О национальном или религиозном угнетении там и речи не было, по крайней мере, до унии Литвы с Польшей и принятия князем Ягайло католичества.)
Беглецов принимали хорошо: степные наездники представляли собой солидную военную силу. Они присягали великому князю на верность. Их наделяли землей, они женились на небогатых местных шляхтянках и – что очень важно – имели право воспитывать детей в магометанской вере: Золотая Орда к этому времени приняла ислам. Ногайцы, астраханцы и крымцы – тоже. И хотя они принадлежали к разным племенам, всех их, по понятиям того времени, называли татарами.
Как правило, предводители отрядов переселенцев получали шляхетство, без одной, впрочем, очень важной (в польские времена) привилегии: избирать и быть избранным в шляхетский сейм.
Других тюрков – взятых в плен, в войнах с Литвой, – поселяли на татарских землях крепостными. Из них, однако, набирали войско в случае войны, и, отличившись в сражении, они тоже могли получить шляхетство. Вообще, по количеству дворян Польша с Литвой держали первое место в Европе, деля его с Испанией: один дворянин на шесть человек. Практически все военные относились к благородным. Но поскольку это не подкреплялось экономически, они в, общем-то, в большинстве были скорее свободными земледельцами. А воинами они, не утратив еще степных навыков, были превосходными. Не зря на памятнике в честь Грюнвальдской битвы одно из четырех изваяний воинов-победителей облачено в восточные доспехи и имеет раскосые глаза и хищные азиатские усы.
Язык потомки степняков утратили быстро, что и неудивительно: говорить ребенок учится у матери, матери же были местные.
После унии с Польшей положение татар в XV, XVI, особенно в XVIII веках – стало меняться иногда – в военную годину – улучшаясь, но чаще– ухудшаясь.
В католической державе исчезла веротерпимость бывших языческих литовских князей. Мусульманам запрещено было держать христианскую прислугу, владеть христианами-крепостными. Да и единоверца крепостного можно было иметь не более одного. Наверное, этим же объясняется полное отсутствие каменных мечетей – только деревянные. Во многих странах Европы существовала такая форма умаления неверных и еретиков.
Больше всего татар жило в Слониме, Докшицах, Узде, Сороктатар, Тракае, Немеже.
Найман-Абрагамовичи, Барановские, Якубовские, Лебедзи, Афендзиевичи. Не сразу узнаешь в этих именах названия кочевого племени найманов и турецкое «эффенди». Именно татары сохранили в своих записях – китабах и хикаятах средневековый белорусский язык. Православные в то время предпочитали русский («маскоуский»), а католики – польский; оба, конечно, в местном варианте. Татары же писали на родном языке.
Я видел эти хикаяты – арабская каллиграфия, разноцветные буквы. Мне прочитали одно поучение. Водя пальцем справа налево, знакомый востоковед произнес: «Кафирских звонау слухаць грэх; кафирскае убранье насиць грэх...»
Кочующий этноним
Имя мало какого народа пережило, наверное, такие приключения, как этноним «татары». За скудостью места ограничимся лишь самым кратким рассказом. Скорее всего первоначально это было имя одного из племен – монгольских или тюркских, но так уж получилось, что именно татарами западные соседи стали называть монголов. (Так нередко бывает в истории: весь народ называют именем наиболее известного его племени; так для латышей русские – «криеви» по племени кривичей, а для эстонцев – «вене» от венедов.) На Руси и на Литве грозную опасность, пришедшую с Востока, тоже стали звать татарами, хотя, кстати, предков нынешних казанских татар называли булгарами, а кочевых тюрков – половцами.
И когда говорят «татарское нашествие» и «татарское иго», имеют в виду монгольское нашествие и иго. Потом название перешло на многие народы Востока, в основном тюркоязычные. Татарами именовали и потомков булгар, и мишарей, и ногайцев, и балкарцев, и карачаевцев... Но не только. На Дальнем Востоке пролив назвали Татарским не потому, что на его берегах жил, скажем, смотритель маяка Губайдуллин, а потому что русские землепроходцы увидели там смуглых раскосых людей. Совершенно, кстати, непохожих на известных нам всем лиц с записью в паспорте «татарин».
Надо сказать, что казанские татары, например, отнюдь не монгольские пришельцы в своей стране, а коренной здешний народ, недолюбливали этот этноним по отношению к себе и долго боролись за имя «булгар». Но теперь, кажется, привыкли, и вот уже появилась Республика Татарстан. Жители Крыма тоже сами себя называли крымцами, различая южнобережных – ялы болу, горцев и степняков-ногаев. Но теперь тоже называют себя татарами. С добавлением: крымские.
Продолжать можно долго. Но не очень нужно, ибо смысл здесь не в этом. А в том, что когда люди применяют один этноним к разным, пусть и родственным народам, возникает непонимание того, что эти народы – разные.
Тогда и появляются наивные вопросы вроде того, что задал один весьма ответственный товарищ делегации крымских татар:
– Что вы так уцепились за этот Крым? Казани вам, что ли, мало? Есть же там республика...
Один мой хороший знакомый востоковед по имени Валиахмед, занявшись глубоко изучением тюркских народов, забрался в хакасскую глубинку. По-хакасски он с пятого на десятое понимал (тюркские языки все-таки сходны), да и по-русски договориться можно. И вот, зная, что хакасы называют себя «тедер», гордо объявил им, что и он тедер – татарин. Но старики, послушав его, засмеялись и поставили его на место:
– Какой ты татарин! Ты – мусульманин...
Я рассказал все это потому, что о татарах Литвы и Белоруссии знали за их пределами очень мало. Но потом появилась—сейчас мода на этнографию! – одна заметка, другая...
Опять кочующий этноним сыграл свою роль. И вот уже пылкий корреспондент казанского журнала «Идель» сообщает нам, что татарские села в Литве отличались от других селений опрятностью и архитектурой, а все местные татары мечтают изучить казанско-татарский язык. А автор дорогого журнала на глянцевой бумаге свел всех литовских татар вообще в одну деревню, но уж зато с такой архитектурой! Прямо маленький Самарканд...
В наше время вспыхнувшей и вдруг запылавшей этничности (если будет позволено мне такое выражение) чуть ли не все поголовно кинулись искать свои корни. И, как правило, их находят. А с ними вместе обиды далекого прошлого, часто мнимые или реальные, а иногда и вовсе придуманные претензии. Не в этом дело – но кто и когда смог бы их удовлетворить? При этом не многие себе представляют, что народы в истории меняются, имена их переходят на другие этносы, язык и раса совершенно разные вещи и не связаны между собой. Да перечислишь ли все, чего способен НЕ ЗНАТЬ человек, особенно увлеченный собственной генеалогией?
Я намеренно взял для своих суждений – и на большее я и не претендую – маленькую, совершенно, безобидную этническую группу, не угрожающую никому и ничему и ни на что существенное не претендующую. Четко выраженную и своеобразную. Но даже малое прикосновение к чужой этнической истории показывает, сколь сложна и неоднозначна она.
* * *
Любезная пани из Департамента по делам национальных меньшинств при Совете Министров Литвы была готова уделить столько времени, сколько мне нужно, и дать любую информацию. Да, департамент занимается духовным и культурным возрождением татарского меньшинства, поддерживает его. Выписали преподавателя крымско-татарского языка, народ его теперь вспомнит. Есть и другие мероприятия.
Мы договорились, что я снова позвоню, когда посмотрю, что возможно, сам.
Уроки языка
Алас Баранаускас – высокий и плечистый парень, очень интересующийся историей своих земляков. Он очень озабочен нынешним их положением, имея в виду состояние религии и знание обычаев. Тех, во всяком случае, которые хоть чем-то отличали их от католических соседей. Прежде, чем мы назначили время и место встречи, мне объяснили, как его узнать. Лицо, сказали мне, довольно восточное. Круглое.
Не знаю. Встреться мы просто на улицах литовской столицы, вряд ли я принял бы его за приезжего из южных или восточных краев. Ну, шевелюра чуть потемнее, чем у светловолосых в большинстве своем литовцев – так ведь и среди них брюнетов немало, а у него скорее каштановые волосы. Кудрявые, правда, но ведь кудрявость вовсе не признак монголоидности, даже наоборот. И глаза отнюдь не раскосые.
Но теперь, когда я знаю, что он татарин, мне уже кажется, что он не выделялся бы и на улицах Казани, Астрахани и даже Ташкента. Может быть, там бы с ним даже заговорили по-узбекски, чего никогда не делают с голубоглазыми блондинами, которых так много среди поволжских татар.
В общем, узнали мы с ним друг друга сразу и потом много часов провели вместе, гуляя, а потом провожая друг друга. Вопросов, естественно, больше было у меня, потому я сразу и взял нить разговора в свои руки. А меня больше всего интересовали занятия крымско-татарским языком, о преподавании которого столь прекрасные впечатления остались у любезной пани из департамента по делам. Я спросил:
– Почему именно крымско-татарский? Почему не казанско-татарский, не ногайский, не каракалпакский, в конце концов? Ведь среди ваших предков можно найти и тех, и других, и третьих?
Каракалпакский он отверг сразу. Хотя и зря, с моей точки зрения. А изучение крымско-татарского, оказалось, было традицией. Еще в царское время люди, желавшие получить исламское образование, ездили в Крым. Еще чаще, правда, в Турцию. Эти оба языка очень похожи. Но учителя турецкого найти труднее. Кроме того, как бы это сочеталось с татарским именем народа? И учительницу выписали из Узбекистана, где по несчастливой судьбе очутилась значительная часть крымских татар. Учительница, очень квалифицированная и трудолюбивая, сразу взялась задело. С учениками оказалось сложнее. На первое занятие пришло человек двадцать, интеллигенция в основном.
Ко второму, когда большая часть обучаемых с грустью убедилась, что разница между татарским и белорусским очень велика, пришло уже человек пять.
– А к третьему?
– Как, разве вы не знаете? Третьего не было. Учительницу в Вильнюсе не прописали, надежд на жилье никаких, а тут в Симферополе в пединституте открыли кафедру крымско-татарского языка, и ее пригласили туда. С гарантией жилья. Она запаковала чемоданы и уехала. Я ее понимаю. Жаль, конечно.
Реальность, увы, вступала в непримиримое противоречие с идиллией отчетов департамента.
– А как вы думаете, зачем вам крымско-татарский?
Алас ответил вопросом на вопрос:
– А вам не смешно, что мы не знаем родного языка?
Я парировал тоже вопросом:
– На каком языке вы говорите с вашей мамой?
– На литовском.
– А с сыном?
– Тоже на литовском.
– Так разве это не ваш родной язык?
– Родной, конечно. Но с тещей и бабушкой я говорю только по-польски.
Не решаюсь на обобщения, но мне кажется, что родной язык каждого человека – тот, на котором он думает, говорит с родителями и детьми. Народ, перешедший на другой язык – а это отнюдь не редкость в истории, – как правило, уже не отказывается от него. Ирландцы, к примеру, сколько ни старались заменить воспринятый большинством народа английский исконным гэльским, так и не смогли этого сделать. И это при том, что по-гэльски говорят в западных графствах и на островах. Ливанские христиане собирались отказаться от арабского и перейти на язык богослужения – арамейский. Не вышло. И не только потому, что эта идея бродила лишь в горячих головах местных интеллектуалов. Ну, скажите, разве крестьянин где-нибудь в горах Антиливана в один прекрасный день, выйдя из дому и услышав вопрос соседа на простом и понятном арабском языке, разве разведет руками: «Не понимаю, мол. Мой твой не понимай. Говори-ка на красивом исконном нашем арамейском, на котором священник в церкви так благозвучно молится».
Приводят, правда, в пример восстановление иврита в Израиле. Но там собрались люди со всех концов света, которым нужен был общий язык, а изучение иврита входило всегда в строгие правила еврейского религиозного воспитания. Но уж с давним соседом по местечку точно говорят не на столь библейски-звучном, зато более родном языке идиш.
А здесь – из Слонима, Докшиц, Сороктатар, Узды, Ряйжяй – соседи никуда и не и разъезжались.
Все эти соображения я изложил Аласу. Он в принципе согласился, но все же заметил, что татарский знать надо. Для самообразования и чтобы с татарскими татарами общаться, а также другими тюрками и единоверцами. С этим я спорить не мог.
Впрочем, мы и не спорили: каждому вольно было изложить свою точку зрения. Зашел разговор об именах.
– Чисто мусульманские имена здесь дают редко. Но бывает. А чаще имена такие же, как у всех, но у них есть мусульманский аналог, как у нас считают. Адам, например, это и у мусульман Адам. Йонас—это вроде Юнуса. Стяпас и Степан—это вроде Мустафы. Я вот Алас, это все равно что Александрас, ну, можно считать, что – Али.
– А вот вы в армии служили под Москвой. Люди слышали ваше имя—Алас Баранаускас, и для всех оно звучит как литовское...
– Для литовцев тоже. Вот Ридзванявичус – это они понимают, что татарское...
– ... звучит как литовское. А потом узнают, что вы по пятому пункту – татарин. Как они это воспринимали?
Алас засмеялся.
– Ну да. Объяснять пришлось. Мало ведь кто о нас знает. Отношения отличные были и с русскими, и с казанскими татарами, те очень даже интересовались, среди них много интеллигентных ребят.
Лицо его на мгновение омрачилось.
– Но вот среди узбеков такие были... Не мусульмане, а просто фанатики какие-то...
Меня осенила догадка. В конце концов сам служил и представляю себе все коллизии армейской жизни, регулярной в своем однообразии: подъем, занятия, наряд, кино в конце недели. Баня...
Я спросил как мог деликатнее:
– Алас, а вы обрезаны?
Он посмотрел на меня с неприязненным удивлением.
– Да вы что? От этого варварского обычая мы отказались уже лет сто назад!
Я понял, что ислам претерпел значительные изменения на землях бывшего Великого княжества Литовского...
Часовня на улице Орлаи
Должен сделать маленькое отступление, чтобы объяснить свою позицию. Различные соображения, приводимые мною, выражают только мои мысли и ни коим образом не являются истиной в последней инстанции. Может быть – более того, есть совершенно иной взгляд на проблему малых этнических групп. Вопрос того, кем люди себя считают, зависит только от них и есть часть их этнического самосознания. Но, в конце концов, если задача (в том числе этнографическая) имеет варианты ответов, я тоже имею право на свой вариант.
Не такая уж редкость в этнографии – когда группы того или иного народа, которые происхождением связаны с совершенно другим народом, помнят об этом, сохраняют некоторые особенности в быту или религии, именах или способе жизни. И зачастую возникает вопрос: кто же они? Сейчас и здесь.
Размышления об этом напомнили мне другую встречу в месте, далеком от Литвы, с людьми, древняя история которых, однако, пересекалась с татарами, Польшей, Литвой.
Дело было в Будапеште.
Мне много раз приходилось бывать там, и я уже было считал, что хорошо знаю город, хотя и понимал, что иноземцу свойственно принимать многократные хождения по одним и тем же местам за знание города. Всегда, естественно, оставались уголки, случайное открытие которых доставляло огромное удовольствие. В плоском Пеште таких уголков оказывалось меньше, зато холмистая Буда с узкими и крутыми улочками все время преподносила что-то неожиданное.
Той осенью меня пригласили прочитать несколько лекций об угро-финских народах СССР на курсах синхронных переводчиков при университете имени Этвеша Лоранда. Курсы помещались в Буде, к месту занятий меня подвозил знакомый преподаватель, но он оставался на работе, и после лекций я возвращался, не торопясь, пешком, каждый раз стараясь выбирать новый маршрут. Как-то завернув на соседнюю улицу Орлаи, я обратил внимание на странный дугообразный портал из желто-розового песчаника у дома в глубине двора за оградой. Рядом сверкала стеклом модернистская постройка и над ней – крест. Подойдя к ограде поближе, я с удивлением увидел, что по дуге портала вырезаны армянские буквы. Прочитать я их не мог, но и сомнений не оставалось: буквы были действительно армянские. А у калитки прикреплена была медная табличка, гласившая, что здесь, на улице Орлаи, 17, находится армянская часовня. Я нажал кнопку звонка.
Через пару минут появилась немолодая женщина в рабочем халатике и вопросительно взглянула на меня.
– Барэв дзеес, – поздоровался я, исчерпав запас своих армянских слов ровно на одну треть.
– Не понимаю, – отвечала женщина,– сейчас нет никого, приходите в субботу к пяти или в воскресенье с утра. Будет служба.
Занятно, что никто из моих венгерских знакомых ничего не знал об армянской часовне. А между тем, я не раз до этого слышал о живущих в Венгрии армянах, при этом не как о чем-то экзотическом, а как о вполне обычном. Даже кто-то раз рассказывал, что дома у них хорошо готовят баранину (венгры в ней не мастера), так как его теща – армянка из Трансильвании, зовут ее Терезия Вода. Более того, идя как-то в гости в дом в центре города, я обратил внимание на то, что этажом ниже проживал инженер Валер Онесян. Но узнать о нем чего-то большего не смог: мой хозяин с ним был не знаком, а зайти к незнакомому человеку в Европе было как-то не по-европейски.
Я пришел в часовню до начала службы, но прихожан собралось уже немало, и они стройно пели по-венгерски. Вместе со мной вошли люди, в которых я бы смог признать армян, лишь встретив их в армянской церкви. По большей части это были люди интеллигентного вида с умеренно темными волосами. Один, правда, напомнил мне знакомого ведущего инженера из московского проектного института: немолодой, чуть носатый человек в очках. И тут же я услышал, как его представляют: доктор Сабо Иштван.
Зазвенел колокольчик. Из противоположной входу двери пошли духовные особы католического вида, и впереди – старец в тиаре, а за ним – шесть молодых людей в красивых облачениях, жгучие брюнеты, как один. Таких жгучих среди прихожан не было, а женщины просто выделялись светлокожестью и светловолосостью. Лишь моя соседка по скамье сильно напоминала знакомую мне московскую специалистку по Кавказу по имени Ирина Анастасовна.
Священники начали что-то читать по-армянски. Зал благоговейно внимал. Я огляделся. Икон в церкви не было, только фрески с армянскими надписями и мраморные статуи святых. Старец в тиаре кончил читать, и по-венгерски заговорил плотный чернобородый мужчина в желтом одеянии.
– В трудные для нашей страны дни, – говорил он,– я не размахиваю бывшим партийным знаменем, но нельзя же все, что было сделано, видеть только .в черном цвете. Нужно укрепиться духом, не терять надежды и не забывать о Боге.
Соседка, видя, что я новичок, шепнула мне, что брюнеты – юноши и епископ в тиаре – из Вены, братья-пиаристы. (Значит, подумал я, это армяне-католики.) С тех пор, как умер здешний настоятель доктор Кадар («Не родственник, не родственник»), они приезжают раз в месяц из армянского монастыря в Вене. Но тут вновь заговорил—по-армянски – венский епископ. В одной руке он держал крест, а в другой – посох с заверченным спиралью навершием. Народ почтительно внимал, явно ничего не понимая; так в костелах слушают меднозвучную латынь. И без паузы он перешел на венгерский.
С удивлением я спросил соседку:
– И он мадьяр?
– Мадьяр! – отвечала она с восторгом.
И это следовало понимать: венский армянский католический аббат, естественно, венгр, в смысле армянин отсюда.
Епископ призывал любить Родину-мать Венгрию и предложил до заключительной молитвы спеть национальный гимн «Бог мадьяру помоги». Все воодушевленно спели, а потом хором прочитали «Атянк аки аз еген водь...» – «Отче наш».
Потом один мужчина прямо со своего места призвал прихожан ходить в свою церковь, а не в латинскую.
– Нас мало, – говорил он, – сегодня собрались из-за венского епископа, а надо помнить свою веру всегда.
Позже, когда я стоял уже во дворе, наблюдая за людьми, со мной попрощалась «Ирина Анастасовна». Она оказалась вообще не армянкой, просто ей сюда ходить ближе. И ей очень нравятся армяне: все очень приличные культурные люди и друг другу помогают.
Народ во дворе, разбившись на группки, обсуждал обычные дела людей знакомых, но редко видящихся. Довольно часто среди венгерской речи порхало слово «Карабах». Эта проблема, похоже, волновала общину, даже во время пения гимна «Бог Мадьяру помоги»...
Подошел мужчина, призывавший не забывать свою веру. Приходской активист, он быстро вычислил во мне чужого и интересующегося. Мы познакомились. Звали его Имре Пеняжко. Мы, говорил он, не различаем: католик или григорианин, мы говорим – «армянин».
В Будапеште есть армяне с армянскими именами и владеющие языком. Сам, правда, он их не знает. Но об этом рассказывал ему ксендз здешней церкви отец Лисинский. Он тоже, кажется, армянин; во всяком случае прекрасно говорит по-армянски, по-польски и, естественно, по-венгерски: отец Лисинский – очень интеллигентный человек.
Мы долго говорили с ним во дворе, а рядом с нами у ворот две пожилые женщины и мужчина долго не могли проститься. Их жесты, манера одеваться, смеяться, вдруг натолкнули меня на мысль, что где бы я их ни встретил, хоть в Анадыре, я безошибочно определил бы их как венгров. И не ошибся бы.
Пеняжко Имре проводил меня до трамвая. Он поинтересовался: не был ли я в Карабахе. Как там? Я сказал ему, что по-армянски Карабах будет Арцах. Он повторил это слово несколько раз и попросил записать его латинскими буквами.
* * *
Имре Пеняжко не знал точно, откуда их предки пришли в Венгрию, но предполагал, что из Турции. Впрочем, наверное, не все. Большое количество славянских фамилий – Пеняжко, Гужик, Плужик, Лисинский – показывает, что существенную часть своей истории они провели в славянских странах. Скорее всего в Польше.
Потом уже, порывшись в литературе, я пришел к выводу, что так и есть. Но что еще интереснее, большая часть их предков говорила ко времени прихода в Польшу и тогдашнюю Литву на том же языке, что и предки Адаса Якубаускаса и Аласа Баранаускаса на тюркском.
В XIV веке множество армян из Крыма переселилось в Польшу. Здесь они долго сохраняли тюркский язык – куда дольше, чем татары, но впоследствии, когда их церковь вступила в унию с римско-католической, совершенно ополячились: и в языке, и в именах. После раздела Польши часть ее вошла в состав Австро-Венгрии, и пути этой части армянского народа пролегли дальше на запад, по всей огромной империи.
Варианты ответа
Я написал «часть армянского народа», но разве нельзя было сказать «часть венгерского народа»? Наверное, можно; венгерский ведь народ слился из самых разных этнических ручьев: угро-финны и славяне, немцы и половцы, осетины и армяне. Этот последний ручеек совсем маленький, но и по сей день сохраняет свою окраску.
А татары Польши, Литвы, Белоруссии? Часть какого народа – каких народов – они?
Я озаглавил мои размышления «этнографическая задача с вариантами ответов».
У меня нет ответов: речь идет о слишком тонкой материи. Любые ответы на любую этнографическую задачу есть только у тех людей, перед которыми эта задача поставлена.
Как ни мала была бы их численность.
Лев Минц