Текст книги "Реквием по шестой роте"

Автор книги: Владислав Шурыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Дорога на Горагорск

Границу с Чечней «нитка» – позывной колонны, – прошла в десять утра. За спиной остался бетонно-земляной форт пограничного КПП – целый гектар земли, перерытой траншеями, вспучившейся пузырями блиндажей, утыканной крепостного масштаба башнями и буквально оплетенной «колючкой». От него дорога потянулась через мертвое заброшенное поле к Чечне. Посреди пути бэтээры резко сбросили скорость и грациозно перевалили через рытвину взорванного когда-то мостка. Наконец показался ичкерийский пост. Рядом с ним возвышалось мощное трехэтажное недостроенное здание из дорогого красного облицовочного кирпича. Ичкерийская таможня. Наглядный символ победившей ичкерийской независимости. Теперь над ним развивался стяг, и коренастый, медвежьего вида омоновец, раздетый по пояс, фыркая, умывался под рукомойником во дворе.

Колонна неторопливо прошла мимо КПП и, набирая скорость, помчалась по шоссе. Сидевший в командирском люке старший лейтенант сделал знак рукой и со всех сторон резко залязгали затворы. Бойцы привели оружие в боевое положение. Ожила башня. Мягко развернулась в сторону леса и уткнулась в него раструбами пулеметов…

«Бэтээр» для спецназовца – это что эсминец для моряка. Легкий, быстрый, он в умелых руках даже со своими двумя пулеметами становится грозным оружием. При кажущемся хаосе на броне царит жесткий и строгий порядок. Каждый боец имеет свой сектор обстрела, на каждом направлении задействован весь арсенал оружия. Уязвимую корму прикрывает сидящий в центре пэкаэмщик, иногда на месте ПКМ ставят даже АГС. Бойцы по бортам прикрывают фланги. Командир и замкомвзвода держат переднюю полусферу. Башня работает по всем секторам, выбирая самые опасные и труднодоступные цели. Мощь КПВТ такова, что даже на расстоянии в километр он прошивает как картон кирпичную кладку дома. Кроме этого на броне рассредоточен еще целый арсенал. «Мухи», «Шмели», «Осы», дымовые шашки. У всех «спецов» гранаты, у каждого второго подствольник. В любую секунду «бэтээр» готов ощетиниться стеной огня, смести, выжечь врага. А если придется трудно, то, прячась за дымовой завесой, огрызаясь свинцом, он, прикрыв своим бортом десант, доведет его до спасительного укрытия и сам станет «дзотом».

Армейцы любят «бэтээры». Живучие, устойчивые на подрыв и гранатометный выстрел, вездеходы «бэтээры» стали настоящими русскими «фрегатами» войны.

…Замелькали дома и заборы какого-то поселка. На перекрестке у блокпоста топталась группа стариков в папахах, что-то объясняя высокому офицеру в сером, «ночном» камуфляже. Жались к обочинам, пропуская колонну, местные машины. Чечня! Я вновь в Чечне.

Всего три года назад казалось, что уже никогда у России не хватит сил и мужества вновь вернуться сюда. Вновь пройти теми же путями. Вновь окапываться на тех же перевалах и вершинах. Но вот я снова иду на Горагорск. И видения той предыдущей дороги встают у меня перед глазами.

В один из дней меня пригласил к себе начальник разведки ВДВ Павел Яковлевич Поповских. В кабинете находились еще два десантника. Молодые крепкие ребята. Просьба его была лаконична – переодевшись в гражданское, проехать по трассе Моздок – Горагорск и снять на видео развилки дорог и возможные укрепления дудаевцев. Снимать должны были его разведчики, сидевшие рядом. Я же должен был осуществлять прикрытие группы «под журналистов». Нам дали старую «Ниву» с московскими номерами, и рано утром мы отправились в путь. Долго взбирались по горному серпантину. Резина у нас оказалась практически «лысой» и мы то и дело буксовали на заснеженной горной дороге. Наконец перевалили через хребет и выскочили на равнину. На большом перекрестке-круге остановились первый раз. Изображая журналистов, «проинтервьюировали» ингушский милицейский пост на фоне развязки и здания КПП. Ингуши дружно утверждали, что не оставят в беде своих «чеченских братьев», и если что, добровольцами уйдут к ним воевать против России. Они именно так и сказали, себя, видимо, уже не считая ее гражданами. Потом, почему-то проникнувшись к нам симпатией, они повезли нас к «чеченским братьям» в Горагорск, «настоящим бовикам», как они объяснили, чтобы те тоже «дали интервью». Упускать такой шанс было нельзя. Мы поехали.

Потом мы почти до сумерек болтали с наряженными в какую-то полувоенную форму «чечами», оборудовавшими укрепления на въезде в Горагорск. Снимали их на фоне замаскированной под деревьями пушки, у загнанного в дом «бэтээра», над линией глубоких траншей входа в блиндажи. Война еще не началась. Я с интересом разглядывал боевиков, выслушивал их мудрствования. И постоянно ловил себя на мысли, что не ощущаю ненависти к ним, злобы или презрения. Скорее грусть и сожаление. Грусть оттого, что этих, в общем-то, обычных мужиков, говорящих с нами на одном языке, учившихся в тех же школах, что и мы, смотревших одни и те же фильмы, мечтавших, наверное, об одном и том же, вдруг так жестоко и страшно оторвали от нас, оболванили простыми и очень убогими – даже не идеями, нет! – просто лозунгами, посулами. Сбили в их душах крышки с горловин, в которых таились самые примитивные и реликтовые чувства. И слепоту эту уже не излечить лекциями или спорами. А значит, очень скоро мы будем смотреть друг на друга в прорези прицелов, уже не сожалея ни о чем, без жалости, без сомнений…

…Если не ошибаюсь, это была единственная видеозапись маршрута, по которому должны были через полтора суток двинуться войска. На других маршрутах не было даже этого…

Все эти годы я нет-нет да и возвращался мыслями к той далекой поездке, к тем разговорам. И путь на Горагорск стал для меня чем-то мистическим, как сошествие в закипающий огнем ад. С горечью знания о грядущих муках и невозможностью их остановить, отвести…

И вот теперь колонна все выше забиралась на хребет, подтягиваясь к Горагорску. По окраинам Горагорска еще перестреливались снайперы, в недалеких кошарах отлеживались, прячась от огня, боевики, но уже поступила задача завести в Горагорск сводный отряд ОМОНа.

Сегодня мы шли другим маршрутом. Обходя, оставляя Ингушетию справа. И я с любопытством вертел головой по сторонам. Вообще практически с первого часа пребывания в Моздоке в глаза бросилось столь явное отличие этой войны от той, что это поначалу даже смущало своей «невозможностью». Моздок работал как единый мощный механизм. Куда делся столь знакомый по прошлой войне беспорядок и хаос. Каждая часть, каждый батальон, каждая станция были встроены в жесткую боевую конструкцию войсковой операции. Вся территория четко поделена на зоны ответственности тех или иных силовых структур. Отлажена пропускная система, эффективно действует комендантская служба.

Порядок чувствуется и по мере приближения к войне. Если раньше блокпосты и КПП стояли только на пересечениях крупных магистралей, оставляя без прикрытия иногда десятки километров дорог, то теперь практически на каждой господствующей высоте, на любом перекрестке окопался взвод или рота. Во всем чувствуется единый план, единое командование.

Если в ходе прошлой войны наши части заходили в аулы и станицы только для «зачистки» и проверки паспортного режима, фактически отдавая их на все остальное время все тем же затаившимся здесь боевикам, то теперь в каждый населенный пункт решено ввести и разместить российский гарнизон, который должен стать силовой опорой военного коменданта и возрождающегося местного МВД. Это правильное и точное решение, выбивающее почву из-под ног боевиков…

Наша колонна состояла из пятнадцати грузовиков, в кузовах которых на мешках и ящиках густо сидели бойцы ОМОНов двух северных городов. Для ее проводки и прикрытия было выделено два «бэтээра» спецназа «Русь». На втором, замыкающем, мы и двигались.

Если в предгорьях было просто промозгло, то уже в самом начале подъема пошел мелкий, нудный дождь, который то растворял туман, и тогда из него проявлялись недалекие склоны, то сам таял в тумане, и все вокруг тонуло в сырой хмари.

По пути то и дело попадались брошенные коровы, которые бесцельно и сиротливо бродили по горным склонам. Несколько раз мы объезжали искореженные, сгоревшие остовы машин. В некоторых угадывались джипы, но чаще всего грузовики. Это поработала наша авиация. Попадались и окопы, развернутые в сторону России, некоторые были полузасыпаны и густо изъедены воронками – места недавних боев. Наконец колонна вынырнула из тумана и забралась на вершину. Здесь было неожиданно людно. На склоне слева стволами в долину развернулась батарея «дэ тридцатых». За дорогой бугрились палатки еще какого-то, судя по форме, ОМОНа. Сновали туда-сюда грузовики. Дымились полевые кухни.

Колонна встала. На лобовом листе передового «бэтээра» отцы-командиры развернули карту, привязываясь к местности. Нашли точку стояния. Начали что-то обсуждать, то тыча в карту, то указывая куда-то за гребень горы. Пользуясь паузой, «народ» на броне осторожно «в кулак» закурил, согреваясь после пронизывающего, сырого ветра, трепавшего нас всю дорогу. Кто-то торопливо побежал к обочине… Наконец, что-то решив, старший дал команду «По машинам!» И колонна вновь тронулась с места. Перевалила вершину и почти сразу втянулась на мощенные камнем улицы Горагорска. О недавних упорных боях почти ничего не напоминало. Большинство домов не только вполне спокойно стояло под крышами, но даже стекла в них не были разбиты. Во многих дворах бродили куры. Лишь далеко внизу по склону на самой окраине курился дымом не то склад, не то коровник. Да километрах в пяти дымно чадила подожженная скважина. Я смотрел по сторонам и не узнавал ничего вокруг. До этих улиц в прошлый раз я так и не добрался.

Предстояло выбрать базу для ОМОНа. Неожиданно где-то недалеко «кашлянул» разрыв, за ним другой, третий. Судя по звуку – работала артиллерия. Бойцы на броне встрепенулись и обеспокоенно осмотрелись по сторонам. Война была где-то рядом.

Наконец подобрали подходящее для базы место, и колонна втянулась во двор здания не то конторы, не то администрации стоявшего особняком почти на самой вершине поселка. Здание укрывал невысокий, но мощный каменный забор. Несколько бойцов тут же заняли позиции по периметру ограды. Пулеметный расчет полез на крышу. После этого начали разгружаться. Грузные, мощные омоновцы тяжело спрыгивали на землю, звеня оружием и снаряжением. Распахивали борта грузовиков. Вытаскивали из кузовов тюки, мешки, ящики, кровати, термосы и еще множество всякого военного скарба. И потому как сосредоточенно, споро работали они, чувствовалось, что для этого ОМОНа такая командировка уже тоже далеко не первая. Понять это можно было и по тому, как продуман, отобран был груз. Ничего бесполезного, ненужного. Все по делу, все к месту.

Между работающими крутилась крепкая немецкая овчарка, разминая затекшие от долгого сидения в кузове лапы. Ей то и дело перепадали кусочки пайковых галет и пластинки печенья. Связисты раскручивали мотки антенн, растягивали их, закрепляли. Разведчики на «бэтээрах» спокойно и чуть ревниво наблюдали за работой омоновцев. Задачи по сопровождению выполнялись почти каждый день. И, обеспечив безопасность ОМОНа в пути, теперь надо было засветло вернуться с колонной пустых грузовиков на базу. А это во многом зависело от расторопности омоновцев. Но и торопить их никто не пытался. Спецназовцы слишком хорошо понимали, что чувствуют сейчас эти русские мужики за две с половиной тысячи километров от родного севера. Как тревожна и враждебна будет для них эта первая ночь, как чужда и не обжита база. Потом, когда наладится жизнь и служба, база станет родным домом, а поселок и его окрестности будут изучены лучше, чем домашние антресоли, их настроение будет другим. Но сегодня самая трудная ночь. И потому никто никого не торопил.

Неожиданно на командира нашей группы по рации вышел старший. Пока ОМОН не закончил разгрузку, необходимо было с командиром ОМОНа выдвинуться на передний край для рекогносцировки и знакомства с обстановкой на месте. Все быстро попрыгали на броню, и «бэтээр» сорвался с места. Через пару улиц дорога стремительно пошла под уклон. Домов стало меньше. И наконец мы выскочили на окраину Горагорска. Точнее, его верхней части. У подошвы горы раскинулся нижний поселок, и глаза мгновенно выхватили из ландшафта знакомые зубцы многоэтажек при въезде. Они! Там, недалеко от них, несколько лет тому назад, я стоял с двумя разведчиками и, слушая разглагольствования боевиков, гадал о том, как сложатся их судьбы через месяц, через год? Как сложатся наши судьбы? Какой будет эта война? Что принесет она России? И, всматриваясь тогда в затягиваемые туманом вершины, я пытался понять, кто смотрит сейчас оттуда на меня и что он видит? Сегодня с этой вершины на себя самого смотрел я сам. Смотрел спустя несколько лет. Круг замкнулся. И уже несущий на плечах груз знания того, что ждет стоящих внизу в окружении боевиков разведчиков, я, как мог, пытался передать им всю свою тревогу и боль за то, что было и еще будет…И я помню, как тяжелое предчувствие словно лизнуло тогда сердце…

Крут замкнулся…

По рации передали, что разгрузка окончена и ОМОН «заземлился». Надо было спешить домой. Стремительно наползали ранние осенние сумерки. Я встряхнулся, сбрасывая наваждение и оцепенение прошедших минут. Взревел движок «брони». Машина покатилась по склону вверх. На вершине я еще раз бросил взгляд назад. Пронзительное ощущение прикосновения к чему-то невыразимиму исчезло, прошло. Тот я, из прошлого, уже получил знак и тоже ехал сейчас домой. А мне уже ждать здесь знака или знамения не имело никакого смысла. Третьей дороги на Горагорск нет…

Талисман майора Уланова

Серега Уланов размял в прокуренных пальцах белый карандашик сигареты. Прикурил от дрожащего на ветру огонька зажигалки, не торопясь, глубоко затянулся. Выдохнул едкий дым. Кашлянул. И, поежившись на ледяном мокром ветру, спрятал лицо в воротник летной куртки.

– Да… Не «Мальборо». И погода – не Гавайи.

– И «восьмерка» твоя, Владимирович, между прочим, тоже не танк «Т-72», – укоризненно добавил инженер эскадрильи.

Понять инженера было можно. Техники уже насчитали в борту вертолета пятнадцать пробоин, но это, судя по всему, была не конечная цифра. Предстоял еще осмотр двигателя, а залитое маслом остекление кабины почти не оставляло сомнений в том, что придется производить его замену.

– В общем, отдыхай теперь, Серега. Дня четыре как минимум.

Серега философски пожал плечами и неожиданно широко, по-детски улыбнулся.

– Хоть отосплюсь, отъемся! Аза! Ты где, моя радость?

На его зов откуда-то из-под широкого «днища» вертолета выскочил пятнистый спаниель и, вильнув обрубком хвоста, с преданным видом уселся у ног хозяина.

– Все, отлетались. Каникулы у нас.

Словно поняв эти слова, спаниель озабоченно подбежал к передней стойке «вертушки», обнюхал ее и вопросительно посмотрел на людей.

– Домой, Аза! Домой!

Услышав знакомую команду, собака радостно сорвалась с места и затрусила к стоящему неподалеку ангару, в котором прятались от непогоды палатки управления авиацией сухопутных войск. За ней к ангару неторопливо зашагал и хозяин.

– В рубашке Серега родился! – пробормотал, глядя ему вслед, инженер.

– Ага! И еще с золотой ложкой во рту! – добавил один из техников, осматривавших самолет. – Смотри, Иваныч, пуля впритирку с ланжероном прошла.

Вертолет «Ми-8» хотя и называется «транспортно-боевым», но для боя приспособлен мало. «Как парадная шинель для мороза», – шутят летчики. Боевого в нем только «бочки» блоков на бортовых пилонах да курсовой ПКМ – вот и все оружие. Броня – вообще смех. Легкий дюралевый корпус прошивается насквозь даже автоматной пулей. На поздних модификациях установили, правда, стальные щитки вокруг кабины пилотов, но даже их приходится «усиливать» выстеленными на остеклении и полу бронежилетами. А уж о бронировании и защите жизненно важных узлов и агрегатов вообще речи не идет. В общем, по всем признакам «боевиком» «Ми-8» никак не назовешь. Но странное дело – «восьмерка», и это факт, одна из самых живучих машин своего класса. Напоминающая иногда шумовку, изрешеченная, с пробитыми топливными баками, вырванными кусками обшивки «восьмерка» дотягивает до «точки» – родного аэродрома. Армейцы боготворят «восьмерку». Санитарка и грузовик, легкий разведывательный глиссер и верткий небесный мушкетер, способный огрызнуться огнем, ответить на удар ударом. Все это «восьмерка»! И наверное, главным подтверждением правоты этой характеристики является то, что «Ми-8» сегодня самый массовый в мире вертолет.

Ну а летчики, летающие на «восьмерках», это настоящая элита нашей авиации. Именно они сделали «восьмерку» легендарной. Именно здесь наиболее полно раскрылось летное мастерство, когда за тяжелоранеными солдатами пилоты вылетали в такую непогоду, что машины шли буквально «по столбам», на высоте десяти, пятнадцати метров, ориентируясь по столбам электропередачи. А какого филигранного расчета требует «подсадка», когда вертолет одним шасси цепляется за склон горы, а двумя другими зависает над пропастью, и лопасти винта секут воздух в нескольких десятках сантиметров от каменной стены. Поэтому не случаен тот факт, что большинство вертолетчиков, получивших звания Героев Советского Союза и России, были прежде всего «восьмерочниками». На «восьмерки» всегда сажают самых опытных, умелых летчиков. Оттого почти не встретишь здесь молодых лиц. Все одни «дядьки» майоры да подполковники…

Серега Уланов в левой (командирской) «чашке» – уже давно. Афган, через который прошло большинство командиров экипажей чуть постарше возрастом, он, правда, не застал. Война для него началась в 95-м, в знойном таджикском небе. Но к жаре ему не привыкать – сам родом из Средней Азии. К российским холодам дольше приспосабливался. Потом была «первая» Чечня 1996 года, теперь вот «вторая». Звезд с неба Уланов не хватал, но и от работы никогда не бегал. Летать для него, что для шофера ездить. Это и работа, это и лучшее лекарство от всех жизненных невзгод, которыми столь полна нынче жизнь военного человека. Так уж случилось, что на четвертом десятке лет живет Серега «неженато». Впрочем, одиноким он себя не считает. Вот уже одиннадцать лет с ним делит все его радости и невзгоды Аза. Первый раз он взял ее с собой на полеты полугодовалым щенком. С тех пор практически весь «налет» они расписывают на двоих. У Сереги пятьсот часов, и у Азы – пятьсот. У Сереги – тысяча, и у Азы – тысяча. За эти годы Аза стала живым талисманом полка. Причем «старшим» талисманом, потому как вслед за спаниелем летную профессию взялся осваивать и кавказец Акбар. Но то ли потому, что летать на боевых «Ми-24» псам сложнее, а может, в силу характера, но догнать Азу по налету Акбар так и не смог. Предпочитал хозяина на земле дожидаться, в тенечке, без тряски и воя движков. А теперь и подавно. Хозяин Акбара нынче готовится к увольнению в запас, и летная карьера Акбара завершилась.

– В прошлую Чечню уже вещи собрал – домой готовился. Уже из «вертушки» собака выпрыгнула кружок сделать. Тут меня командир спрашивает: ты устал? Да, говорю, устал. А собака устала? Конечно! Ну так все равно – тащи вещи назад. Не можем мы без Азы. И что? Пришлось вылезать. Еще на две недели остались. Если Аза со мной – значит, все нормально будет. Аза! Аза! Ты где? – Серега заглядывает под кровать, на которой сидит. – Вот, стерва, опять драпанула сладости стрелять. Вообще она ест все: косточки, колбаску, сладости любит, как все женщины. А больше всего обожает – не поверишь! – пиво. Налью миску – лакает аж похрюкивает. Но ни разу пьяной не была. Меру знает.

Сидящий на койке Уланов, в морской тельняшке, в шлепанцах на босу ногу больше всего сейчас походил на обычного работягу, заводчанина, вернувшегося со смены домой. И было очень трудно совместить в сознании изрешеченный вертолет с этим совсем «домашним», не героическим и слегка осоловевшим, не то от усталости, не то от пережитого Серегой.

– Она, знаешь, какая умница? Все понимает. Вот, помню, как-то сына схватила за руку, но не укусила, а держала. Подхожу и вижу – оказывается, он ей в ноздрю болт из конструктора вкручивал, а она его остановила, хотела, чтоб хозяин увидел. Порядок навел. А еще однажды плавала в апреле среди льдин за гусем. Простудила свое женское. Кровь текла. Я выхаживал, уколы колол. Так не поверишь – она сама лапу поднимала: «Коли, папка!» Чувствует, когда собираюсь в командировку. Ходит возле сумок, за мной по пятам. Бери с собой – и все.

Женщина может предать, а собака – никогда…

А вертолет для нее – дом родной. Она обычно сидит спереди, за курсовым пулеметом.

Утром на стоянке на борту «восьмерки» работала уже целая бригада техников и механиков. Густо сыпал стылый моздокский дождь, но, не обращая внимания на непогоду, «наземники» ремонтировали израненную машину. Чеканно стучали молоточки: это накладывали дюралевые заплатки на пробоины в корпусе механики. Копались в жгутах проводов и блоках аппаратуры, заменяя перебитые и простреленные детали «аошники» – специалисты по авиационному оборудованию. Только теперь вдруг стало понятно, насколько хрупка и уязвима винтокрылая машина.

– Смотри, – объяснял мне Уланов. – Видишь, здесь пуля вошла, пробила топливный бак, дальше перебила проводку, разбила этот блок и над моей головой ушла сквозь стекло.

Пока Серега объяснял, Аза привычно расположилась на разложенном под пулеметом бронежилете. Положив голову на лапы, она задремала.

– Оно как все вышло? Поставили задачу собрать инструкторов по снайперской работе с девяти площадок. С семи собрал. Проходил над Арштами километрах в четырех от границы с Чечней. И каким-то шестым чувством понял, что здесь по нам будут работать. Поэтому сильно маневрировал: креном, тангажом, скоростью, высотой. Лечу, и вдруг навстречу в меня какая-то ерунда летит с дымным следом. И тут сообразил, да это же граната от РПГ. Метров с двухсот, сука, бил. И тут просто Бог спас. Граната попала в пылезащитник и срикошетила. Рванула метрах в ста справа. Ну меня тут и разобрало. Думаю: в меня бьют, а я что, терпеть буду? Тут же довернулся и накрыл эту точку – девять ракет послал. Очень хорошо накрыл. Вдребезги все. Смотрю, какие-то обрывки полетели. Самое интересное, что у меня задача была – сесть в этих Арштах. Мол, там наши стоят. Так бы и сел… Я бы вообще у Аушева спросил, как это с его территории по нам бьют?.. Ну, в общем, отработал я по «гранику». А как развернулся – так по мне с четырех сторон и влупили с автоматов и пулеметов. Тут опять повезло. Одна пуля блок пробила, и в нем ракета взорвалась, но ее просто в сторону вывернуло, блок не сдетонировал. Потянул домой. Лечу. В машине тридцать две дырки. Пробит маслопровод, масло по стеклу хлещет. В топливных баках дырки, лопасть пробита. Еще бы минута полета – и двигатель заклинило бы. Но тогда я всего этого не знал. Про лопасть, про тридцать две пробоины. Домой было, главное, дотянуть. А дошло все, наверное, только через полчаса после посадки. Трясти начало.

Как стрелять начали, Аза выскочила в грузовую кабину, ну а когда кабину изрешетили – так вообще залегла на полу и лапами голову накрыла. Умница.

Я потом сижу у «вертушки», курю. Руки ходуном ходят. Зуб на зуб не попадает. А она скачет вокруг. Лижется, скулит. Ты, мол, папка, не переживай. Все будет хорошо. Я же с тобой, я здесь! И точно, погладил ее, обнял и полегчало. Отошел мандраж.

К вечеру на стоянку привезли двигатель.

Правда, не новый. На новые давно нет денег, но этот был вполне ничего – только после капремонта. На утро запланировали замену. Уланов деловито обошел установленный на опорах, переплетенный трубками черно-матовый цилиндр движка. Вздохнул.

– У меня же были самые мощные движки в эскадрильи…

– Не волнуйся, Серега, сделаем как было, – отозвался инженер.

На аэродром налетел дождевой заряд, и Аза, пользуясь невнимательностью хозяина, торопливо затрусила к спасительному ангару.

– Куда это твой талисман дунул?

Уланов оглянулся.

– Куда? Куда? Греться. Она, в конце концов, женщина, невоеннообязанная, и к тому же у нас сегодня день нелетный.