Текст книги "Реквием по шестой роте"

Автор книги: Владислав Шурыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

А у нас, в России, после введения «страховой медицины» сегодня мечтают хотя бы об обязательной диспансеризации школьников. Об остальных речи просто не идет…

Из статьи в медицинском справочнике: «…Каждый второй умерший от рака мог бы жить, если бы он был продиагностирован на ранней стадии болезни. Простейшим способом своевременного выявления онкозаболеваний на ранних стадиях в СССР являлась всеобщая диспансеризация…».

Сегодня средняя продолжительность жизни мужчины в России всего пятьдесят семь лет.

* * *

Осторожно интересуюсь у знакомого врача фронтовыми судьбами лежащих в отделении ребят.

Тот, без кистей, конопатый – сапер. Отслужил в Чечне год. Весной их вызвали в одну из местных школ. Перед занятиями кто-то из учителей совершенно случайно обнаружил установленную ночью мину. Боевики свято следуют завещанию убиенного «дядюшки Джо» – Джохара Дудаева, что чеченцу для жизни больше трех классов не надо…

При первом же осмотре мины стало ясно, что установили ее на неизвлекаемость. Надо взрывать на месте, но директор школы буквально умоляла саперов этого не делать. Школу с таким трудом восстановили…

Саперы решили попробовать.

Они смогли снять основную мину, разрядить почти все ловушки, кроме одной, той, которая взорвалась прямо в руках сапера.

Здесь, в госпитале, хирурги сделали почти невозможное – из остатков раздробленных костей и мышц сформировали новые пальцы. Всего по два на руку, но даже это – медицинское чудо. С ними парень уже не беспомощный калека, который даже ширинку без посторонней помощи расстегнуть не сможет…

Крепыш с аппаратом Илизарова – десантник. Был ранен снайпером при одной из зачисток.

Худенький, без ноги – его БТР четыре месяца назад подорвался в Грозном на мощном фугасе…

Все они попали сюда после целой череды медсанбатов и прифронтовых госпиталей, где врачи боролись за их жизни, вытаскивали из шока, выполняли первые, самые необходимые операции. И здесь, в госпитале, специалисты высочайшего класса зачастую фактически заново формируют их тела, пытаясь вырвать их у инвалидности, увечности…

…В Истории Великой Отечественной войны прочитал, что войну выиграли раненые и солдаты 1895–1890 года рождения…

* * *

Врачи.

Технологи госпиталя. У каждого свой путь к госпиталю. Редко у кого сразу со студенческой скамьи, из ординатуры. У большинства через десятки гарнизонов, дальних «точек», батальонные и полковые санчасти. У многих за спиной раскаленные госпитальные модули и палатки Афганистана. Десятки выходов на «боевые», где часто приходилось резать, сшивать, обезболивать, интубировать прямо под огнем душманов. Где некоторые сами, поймав душманскую пулю или осколок, теряя сознание от боли, еще успевали вколоть раненому бойцу промедол и последним движением гаснущего сознания зажать кровотечение резиновой удавкой жгута…

Здесь по возрасту врачей можно почти безошибочно определить, кому какая война досталась.

Капитаны и майоры – те почти сплошь «чеченцы». У каждого по нескольку командировок на горящий Кавказ.

Кто чуть постарше уже – помнят Карабахские засады, разрушенный землетрясением Спитак, жару июльских Бендер и Абхазский зной.

Ну а те, кому за сорок, начинали еще с Афгана, Эфиопии, Никарагуа, Сирии…

Есть вообще экзотические персонажи. Один из реаниматологов несколько лет отслужил во вьетнамских джунглях, другой хирург больше пяти лет работал в Африканской сельве.

«Я на неграх так руку набил, как ни на одних морских свинках в институте не получится!» – мрачно шутит он. Его действительно считают одним из лучших хирургов. В Африке местные прозвали его «чудо-доктор»…

Вот этот огромный совокупный врачебный опыт и есть главная «технология» госпиталя, его ноу-хау. В нем накоплен уникальный опыт лечения любых, самых разных и экзотических болезней, травм, ранений и поражений. Именно поэтому даже новорусские олигархи и министры, которым доступны любые самые фешенебельные клиники Америки, Германии, Швеции, Японии, предпочитают в серьезных случаях ложиться сюда, в госпиталь.

Здесь лечил свою изъеденную гепатитом печень Березовский. Здесь почти с того света вернули Кобзона. В коридорах Госпиталя видели и Татьяну Дьяченко, и Кокошина, и Чубайса, и еще десятки разных министров, депутатов, банкиров и олигархов…

Но я бы сказал неправду, если бы попытался представить госпиталь этаким оазисом без забот и проблем. Нет. Скорее он напоминает крепость в осаде. Госпиталь, как и всю нынешнюю российскую медицину, осаждает нужда, разруха и безденежье.

Врач получает мизерную зарплату. Медсестры еще меньше. При этом на них лежит самая тяжелая и грязная работа. В тех же хирургических отделениях медсестра должна за смену сделать сотни уколов, десятки перевязок, обеспечить подготовку больных к плановым операциям, прием послеоперационных больных. Это почти каторжный труд.

А кроме этого еще суточные дежурства, когда на всю ночь медсестра с дежурным врачом остаются одни на целое отделение, где десятки лежачих и тяжелых послеоперационных больных.

Не зря шутят, что опытная хирургическая медсестра – это еще не врач, но уже не фельдшер.

Поэтому в той же частной стоматологии сестер с опытом работы в хирургических и реанимационных отделениях расхватывают «с руками» и платят на порядок выше.

Зарплата санитарок вообще крохотная. Поэтому текучка медсестер и санитарок огромна. И хотя командование госпиталя старается организовать гибкую систему выплат, установить разнообразные надбавки, но все равно некомплект младшего медперсонала велик…

Поэтому с каждым годом госпиталь вынужден выделять все больше своих мощностей на «платную» медицину. Сегодня лечь в еще недавно совершенно закрытый для посторонних госпиталь может любой, у кого есть деньги.

Поступления от «коммерческой программы» позволяют госпиталю закупать новое оборудование, вести ремонт своего обширного хозяйства, поддерживать и облагораживать территорию. Но исподволь с «коммерциализацией» в госпиталь начинает проникать и поразившая и теперь уже почти уничтожившая всю гражданскую медицину болезнь – безразличие к обычному больному человеку. Ведь что там говорить, внимание «коммерческим» больным уделяется особое. Поэтому многие, раньше легкодоступные всем восстанавливающие и оздоравливающие процедуры в той же физиотерапии сегодня для «обычных» больных постепенно становятся «дефицитны».

Пока, к счастью, только в физиотерапии…

* * *

Вечером в кафе собирается все та же компания. Ребята беззаботно пьют пиво, хрустят сухариками. Отставлены в сторону, убраны от глаз подальше костыли. Смеются девчонки, ластятся к парням. Из хриплых динамиков опять кто-то кого-то призывает куда-то увезти…

…А я, глядя на этих ребят, вдруг понял, что они и есть главный символ сегодняшней нашей России.

Исстрадавшиеся, искалеченные за нее, еще толком не понимающие, что с ними произошло, но веселые, азартные, ловко хватающие страшными «клешнями» кружки с пивом, рвущие ловко зубами и одной уцелевшей рукой воблу, которая еще два месяца назад там, в горах, казалась редчайшим деликатесом – они символ. Символ русской жизни, пробивающейся сквозь любые изломы и каменья, приспосабливающейся к любым самым суровым условиям и, несмотря ни на что, верящей в лучшее, тянущейся к свету, к солнцу.

И еще я понял, что эти ребята – главный пробный камень всех сегодняшних дел и обещаний новых наших правителей. Забудут они об этих ребятах, вышвырнут их из жизни, сольют в свои золотые гальюны, как десятки тысяч бывших до них «афганцев», «карабахцев», «абхазцев», тех, еще первых «чеченцев» – и грош цена всему тому новому, о чем убежденно говорят эти самые правители.

– А я, как выпишусь, поеду к брату во Владик. Опять пойду матросом на траулер, – рассказывал подружке десантник. – Поедешь со мной?

Девчонка смеется и прячет лицо у того на шее. В глазах недоверчивый азарт. А вдруг действительно позовет?..

Они верят, что жизнь только начинается…

Обычный герой

Вовку Салимова разбудил знакомый рев движков. Прямо над казармой прохлопала лопастями и ушла куда-то в сторону гор вертушка. Он открыл глаза и еще какое-то время прислушивался к тающему вдали гулу. Потом приподнялся на локте. Прямо у головы на столе громоздились оставшиеся с вечера пустые бутылки, початые консервы, засохший хлеб и прочая снедь, способная поднять вечернее настроение компании фронтовых офицеров. Вовка пошарил рукой по столу и, найдя пластик бутыля с минералкой, жадно приник к горлышку губами. Притушив характерную утреннюю жажду, он откинулся на подушку и заложил руки за голову.

Хорошо!!!

Еще вчера в это время он был в воздухе. Нарезал виражи под облачностью, выискивая в разрывах облаков проход через хребет. И, наконец найдя его, буквально юркнул в стремительно затягивающееся туманом «окно». Прошел в десятке метров над склоном хребта, успел проскочить теснину скал и в уже густеющей облачности соскользнул в узкую горную долину, где вертушку ждали на полковой площадке тяжелораненые солдаты из подорвавшегося на горной дороге «броника». Едва колеса вдавились в жирный горный чернозем, как хлынул дождь. Плафон – позывной местного авианаводчика – только руками развел. Видимость упала почти до нуля. Но это уже было не важно. Взлететь он мог при любой погоде и даже с закрытыми глазами…

И вот теперь первый раз за эти три месяца он встречал знакомый гул движков не на «капэ» и не в кабине своей «восьмерки», а на койке. И это был повод…

Но в одиночку пить Салимов не умел и не желал. Это же просто извращение – пить в одиночку. Крайняя форма эгоизма, переходящая в бытовое пьянство. Поэтому, сев на кровати, Вовка обвел глазами казарму, оценивая обстановку. Результат этой оценки его не обрадовал. Казарма была безмолвна и пуста. Весь народ отвалил на аэродром. И это не могло не огорчить военлета Салимова.

Еще вчера вечером за столом было не протиснуться. Отмечали день рождения замкомэска Партикеева. А вот теперь ему, целому майору, ветерану нескольких войн, выпить, понимаешь, не с кем.

Неожиданно краем глаза он уловил в углу казармы движение. Кто-то лежал на кровати. Салимов приподнялся, пытаясь узнать лежащего, но лицо его было закрыто какой-то книжкой, которую тот читал. И все же по какому-то наитию Вовка его узнал.

– Васильев, ты?

Из-за книжки показалось знакомое худощавое лицо Васильева – штурмана гусаровского экипажа.

– Ну-ка, иди сюда.

– Нет, Магомедыч, я пас, – отозвался Васильев, сообразив, для чего именно зовет его Салимов.

– Ты это кончай, Андрюха! Тебя целый военный майор вызывает. Твой замполит, между прочим. Иди сюда.

– Магомедыч, я больше не пью, – заныл Васильев.

– Ты не агитируй, ты сюда иди.

Васильев нехотя встал с койки, сунул ноги в солдатские шлепанцы и направился к койке Салимова.

«Их же вчера проконопатили», – вспомнил Вовка.

Он был в воздухе, когда услышал доклад, что в районе Арштов «восьмерка» Гусарова попала под плотный зенитный огонь. С окраины села по вертушке отработало десятка полтора стволов. Больше тридцати дырок привез Серега. Пули пробили маслопровод, топливные баки, посекли приборную доску, но главное – одна из них повредила движок, а другая пробила лонжерон. До аэродрома Серега дополз только чудом. Масло текло по остеклению кабины, температура росла. Еще бы минут пять, и точно бы поймали клин…

Впрочем, самое худшее судьба от них отвела. Граната, выпущенная из РПГ с крыши дома, срикошетила о кожух пылезащитного устройства и рванула самоликвидатором метрах в ста от фюзеляжа.

Главное – обошлись без потерь. И хотя на борту находились четырнадцать человек, пули всех обошли. И только молоденькому лейтенанту одна рикошетом раздробила голень.

…Не зря говорят, что самые опасные на войне – это первый и последний день. Лейтенанта покалечило в его первый час на войне…

Инженеры, осматривавшие «восьмерку», только головами качали. Работы теперь как минимум на неделю. И если сам Гусаров к этому случаю отнесся вполне философски, то его штурман явно «клинил». Сначала он жадно выкурил целую пачку «Явы», не куря до этого ни дня. А затем вообще впал в ступор. Молча сидел за столом, не обращая внимания ни на что и не откликаясь на обращения.

Понятное дело, что сегодня экипажу дали отдых. Самого Гусарова уже давно след простыл. И Вовка примерно догадывался, где тот может в этот момент находиться. Еще с вечера Гусаров просто бредил «Балтикой», которую на Ханкалу почему-то упорно не завозили.

Васильев подошел, сел напротив, и Вовка заметил лихорадочный блеск в его глазах. В руках Васильев держал какую-то затрепанную книжицу. «Молитвослов» – разобрал он название.

Отыскал чистые стаканы. Плеснул в них водку.

– Давай, за здоровье!

– Нее… – протянул Васильев, – не буду. Я теперь вообще больше не пью.

– Ты кончай «грузиться». – Вовка озабоченно нахмурился. – Бывает. Все мы дырки привозили. Мы, в конце концов, военные летчики, а не армия спасения. Конечно, не по шерсти, когда видишь, как по тебе бьют. И привыкнуть к этому нельзя. Все боятся – командующий, и летеха. Но и впадать в ступор нельзя. Прошло уже. Все! Выпей и забудь!

Андрей непокорно сверкнул глазами. Сжал в руках томик «Молитвослова», как партбилет перед голосованием.

– Магомедыч, ты в Бога веришь?

– А то как же. Вот, смотри… – Вовка вытащил из-за пазухи крестик на тесемке. – Перед командировкой жена отвела меня в церковь. Крестила. Так что я теперь православный татарин. Иже еси не небеси… Но водку на земле пью…

…Через час Васильев заплетающимся языком объяснял, рубя ладонью воздух:

– …И понимаешь, я же его рожу вижу. Пасть оскаленную, глаза выпученные. Вижу, как затвор у него дергается вперед-назад. Как пламя ствол закрывает. И он, сука, по мне лупит. Понимаешь! По мне! Я Сереге кричу – бей! А он все тянет и тянет. И так целую вечность. Затвор дергается. Вспышки. Дырки в стекле, а Серега все не стреляет…

Сам Вовка слушал этот словесный поток уже в полудреме. Ему было хорошо и спокойно. Выговаривается Васильев. Водку выпил. Значит, в себя приходит. Главное, в себе это не держать. Снять с души. У медиков ступор, кажется, шоком называется.

И его так же «клинило» в свое время. В прошлую «Чечню», когда впервые его «восьмерка» сошлась в дуэли с чечиковской «зэушкой». Тогда все решали мгновения. Восьмерка с десантурой на борту завернула за угол склона, выходя в район десантирования. И там буквально наскочила на дудаевскую «зэушку», развернувшуюся на скальном балконе. Отвернуть, уйти было нельзя. Слева и снизу гребень скалы. Развернуться вправо, но это значит подставиться под огонь в упор, а с такого расстояния не было ни одного шанса уцелеть. И он инстинктивно, буквально «на пятке», развернулся и, резко накренив «восьмерку», поймал в прицел зенитку. Он еще успел увидеть, как лихорадочно крутит баранку наводки чеченский наводчик, ловя его самого в паутину прицела. Он увидел, как напрягся «дух», как его нога потянулась к педали «спуска», и в этот момент он надавил на гашетку «нурсов», а потом, дав максимальный газ, рванул ручку управления на себя. Близкий разрыв подбросил вертолет, и он, уже едва увернувшись от скалы, скользнул в спасительную чашу долины.

А потом, на аэродроме, он вот так же курил одну сигарету за одной и цедил сквозь зубы обжигающий спирт – универсальный русский «антишок»…

Сколько с тех пор было таких вот дуэлей, сколько раз по прилету техники считали дырки в фюзеляже?

Вообще с каждым годом мужиков из старой гвардии остается все меньше и меньше. Из тех, кто прошел Афган, летал в Африке, кто помнит времена Союза. Это уже все больше командиры полков, командующие. Редко кто в комэсках задержался. А вот Салимов так в замполитах и остался. Ну не тянет его командирствовать. Не тот характер. Ему нравится с людьми работать, быть среди них. И летать. Где только он не летал. Работал с космонавтами. Разыскивал приземлившиеся экипажи. Потом занесло его в Африку, в Анголу. Потом была первая Чеченская война. Командировка в Таджикистан. И вот теперь он третий месяц здесь…

Новую власть Салимов недолюбливает. А за что ее любить? Ну, к примеру, какому кремлевскому остолопу взбрело в голову заменить слово «замполит» каким-то детсадовским «воспитатель»…

Принципиально Салимов не выбросил и свой партбилет. «Я советский человек! – говорит он о себе. – И меня уже не переделаешь…».

Правда, в полученном им от Министерства обороны коттедже на Смоленщине он больше склонился к буржуазной роскоши. Своими руками выстроил в подвале отличную баню и выкопал бассейн…

К обеду вернулся Серега Гусаров. Да не один, а с двумя журналистами. Усадил их за стол. Из парашютной сумки на стол извлекли целую батарею «Балтики».

– Знакомься, Володя, это журналисты. Наши ребята.

Салимов к журналистам относился вполне добродушно, но настороженно. Но когда выяснил, что ребята «свои» – из «Русского дома», расслабился. Свои – гадость не напишут. Это не НТВ.

Гусаров, конечно, хитрюга. Пиво покупали гости…

– Что такое вертолет? – грозно спросил Серега у захмелевших репортеров. – Представьте себе карандаш, на его кончик насажен огурец, и этот огурец крутится. Это и есть – вертолет. Самый странный и удивительный летательный аппарат из всех созданных человеком. Он противоречит всем нормальным законам авиатехники. Вот центр тяжести. В вертолете он находится над головой летчика. То есть вертушка – система абсолютно нестабильная. Она устойчиво держится в воздухе исключительно за счет автоматики.

Лица журналистов с каждой фразой все более суровели, и по всему было видно, что желание летать на «нестабильном аппарате» у них резко поубавилось.

– А мы на нем не просто летаем по прямой. Мы воюем, людей возим. Это же самое близкое пехоте оружие. Вертолет – это солдат современной войны. Я вчера тридцать две дырки привез, а «ласточка» вытянула, выдержала. Умница, а не машина!

Серегу понесло…

Расходились заполночь. Журналисты, счастливые своим ощущением причастности, как пишут в газетах, к «героическому летному труду», изрядно «расслабленные», обнимались, долго писали на визитках телефоны, звали в гости.

Гусаров их тоже звал «полетать» с ним, когда его «ласточку» починят…

Когда Салимов с Гусаровым вернулись в казарму, стол уже был пуст и застелен вместо скатерти чистой простыней. Выходной закончился…

* * *

– …С десантом пойдет пара Салимова. Ее прикроет пара Кайданова. Район падения «сушки» предположительно вот этот склон. – Командир остро заточенным карандашом очертил кружок на карте. – Летчик на связь вышел один раз сразу после приземления. Доложил, что жив и отходит от места приземления. И тут же отключил связь. Боится быть запеленгованным. Пээсэсовский вертолет был подбит и сел вот здесь. – И карандаш вновь вывел небольшой овал на карте. – Ведут бой в окружении. Погода в районе падения – «СМУ», нижний край сто. Быть готовыми к встрече с «чечами». «Сушку» предположительно сбил «пэзээрка». Разведка докладывает о том, что в этом районе у «чечей» действует до пяти «зэушек». Поэтому головы не терять. Любая работа только с противозенитным маневром. Все. На взлет!

Летчики бегом бросились к машинам. Взвыли движки, захлопали, набирая скорость, сливаясь в мерцающие диски лопасти.

…Сорок минут назад летчик «Су-25», работавший в предгорье, успел передать, что самолет подбит и падает. А еще через полчаса была подбита вертушка с поисково-спасательной группой, вылетевшей на поиск сбитого пилота. И вот теперь группа вылетала на эвакуацию сбитых ребят.

Десантники в салоне хмуро и сосредоточенно готовились к бою. Подтягивали ремни «разгрузок», навинчивали запалы на запасные гранаты, топили в «стаканах» подствольников заточенные цилиндры гранат.

Боевики отлично понимают, что русские не бросят своих, что за ними прилетит подмога. А это значит, что группу может ждать новая засада. Возможно, еще более мощная и изощренная. И готовым надо быть ко всему.

…Салимов отжал рычаг общего шага и мягко отдал ручку управления от себя. Тотчас земля стремительно ухнула вниз, а затем, наползая на остекление вертолета, заскользила под фюзеляж.

Справа в пеленге пристроился ведомый и два «Ми-8», словно взявшие след гончие, они, уставившись кабинами в землю, рванулись к синеющим вдали горам. Над ними чуть в стороне прошелестели винтами «двадцать четверки» звена прикрытия.

Терский хребет проскочили «горкой» на крейсерской скорости, и вот уже внизу промелькнула широкая серебристая лента Терека. Еще несколько минут полета, и «вертушки» перемахнули невидимую линию фронта. Теперь Под ними лежала чужая, враждебная земля. Тотчас «восьмерки» зарыскали, змейкой уклоняясь от прицелов, не давая сосредоточиться, просчитать маршрут, ударить на упреждение.

– Входим в район поиска! – доложил штурман.

…Чеченский стрелок был опытным бойцом. Зная опасность вертушки в передней полусфере, он хладнокровно пропустил ведущего, подождал, пока над ним пролетит ведомый, и, лишь когда увидел его хвост, заставил зенитку ожить.

Лесистый склон горы вновь коротко вспух огнем. И совсем рядом с кабиной Салимова прошел сноп золотистых смертельно опасных колосьев. Но второй раз выстрелить «зэушке» Салимов не дал. Заложив крутой вираж, он буквально на долю секунды поймал в прицел оседающую над чечиковской позицией пыль, а уже через мгновение полтора десятка начиненных взрывчаткой реактивных дротиков неслись к чеченской засаде. Отворачивая в сторону в противозенитном маневре, он успел заметить, как вздыбилась под разрывами «нурсов» земля, как взметнулись в небо камни, какие-то искореженные железки и куски досок. Больше зенитка не стреляла…

Но Салимова занимало совсем другое. Заложив крутой вираж, он пытался обнаружить место падения вертолета. Есть! Вот он. На склоне лесистого холма глаза выхватили знакомый силуэт лежащей на боку «восьмерки». Вокруг нее за камнями жались десантники. Отстреливались, переползали. Увидел он и боевиков, которые перебегали, перекатывались, подползали к десантникам, стремясь как можно быстрее подойти на расстояние, делавшее вертолеты бессильными.

– Сто сорок седьмой, отсекай «духов»! – бросил он командиру звена прикрытия, но тот уже и сам увидел боевиков. Пара «крокодилов» легла на боевой курс, и с пилонов к земле потянулись дымные росчерки «нурсов».

– Наблюдаю выдвижение большого отряда в вашу сторону, – услышал он в наушниках доклад ведущего второй пары прикрытия. – Предположительно до ста человек. Начинаю работу!

Да, боевики явно подготовились к встрече поисково-спасательной группы…

Необходимо было срочно принимать решение. Внизу, на склоне горы, дрались в окружении десантники и экипаж сбитого вертолета. С каждой минутой их положение становилось все более тяжелым. К боевикам подходило подкрепление. Еще полчаса, и все будет закончено. В таком неравном бою чудес не бывает…

И здесь на вираже он заметил небольшую проплешину – низину выше по склону. Если зайти от реки, то можно сесть!

– Сто сорок седьмой, прикрой меня, сажусь на площадку выше сто по склону от Валеры.

– Понял тебя, Володя. Работаю!

…От реки он снизился до бреющего полета. Проскочил над самыми верхушками деревьев, разгоняя их в стороны ураганом винта. Он видел, как разбегаются под ним в стороны боевики, как залегают, открывают огонь. Но это его уже не интересовало. Наконец вертушка выскочила над прогалом в лесу, небольшой полянкой, в которую машина если и поместится, то только чудом. И он его сделал! Вертолет точно впечатался пневматиками в центр поляны. Взметнулись ввысь срезанные лопастями ветви кустарника, «не вписавшегося» в радиус винта. И тотчас в распахнутую дверь посыпались на землю десантники. Пригибаясь к земле, разбегались в стороны, занимали оборону. Вот они достигли края поляны, вот исчезли в лесу…

Время, кажется, остановилось. Только рев движка, мечущаяся под лопастями трава и бесконечное ожидание. Неожиданно глаза уловили странное движение в верхушках деревьев. Их ветви, словно срезанные невидимой косой, падали и тут же, подхваченные ветром, уносились прочь. «Пули! – сообразил он. – «Чечи» пытаются достать, но снизу вертушка прикрыта склоном, и пули только секут вершины…».

Сверху, на бреющем, упруго простригла воздух «восьмерка». Слух уловил знакомый треск пулемета. Ведомый дрался, сдерживал натиск боевиков.

Наконец из леса на поляну выскочили десантники. На руках тащили раненых. Подбежали к борту, грубо, торопливо забросили их внутрь и вновь бросились к лесу. А навстречу им из леса к вертушке уже бежали, пригибаясь от ветра, знакомые фигурки в летных кожанках. Экипаж Крестофорова. Живые!

– …Сто сорок третий сбит! Наблюдаю падение и взрыв! – обжег слух доклад ведущего второй пары прикрытия. Сергиенко сбили! Это чертово предгорье забрало еще один вертолет!

Даже сквозь гул движков он слышал, что треск очередей приближается. Неожиданно с треском лопнуло зеркало, его осколки брызнули в форточку, и прямо в центре зеркалодержателя появилась круглая дырка. Нащупали!

Следующая пуля прошила борт у левой ноги и, высверлив ровную дырку в стойке кресла, ушла куда-то за спину в салон.

На краю поляны вновь появились фигуры десантников. Они бежали к машине, но даже на бегу то и дело оборачивались к лесу, замирали, вскидывали оружие и полосовали очередями кусты. И в этом их отступлении была какая-то особая, выработанная войной слаженность, ритм. Пока одни перебегали от опушки к борту, другие прикрывали их огнем. Потом сами откатывались под прикрытием очередей товарищей.

– Володя, ты как? – услышал он голос ведомого.

– Собираю людей! Скоро буду взлетать. Что у тебя?

– Наседают! Дырявят как шумовку. Володя, побыстрее! «Чечи» совсем близко от тебя. Повторяю. «Чечи» сов… – голос ведущего вдруг оборвался. Очередная пуля разбила станцию.

А за спиной уже гремели в салоне карабкающиеся туда десантники. Он почувствовал, как осела под их весом «вертушка». За бортом мимо кабины, к дверям, на руках протащили солдатика с залитым кровью лицом, потом еще кого-то на плащ-палатке.

Неожиданно он почувствовал, как что-то зло и сильно куснуло левое запястье. Инстинктивно отдернул руку, поднес ладонь к лицу. В запястье впился развороченный, распоротый корпус от часов. Пуля попала в циферблат и, срикошетив, вмялась в приборную доску.

– Все, командир! Все на борту! Взлетаем! – услышал он сквозь рев движков крик борттехника над собой.

– Точно все? Сколько человек?

– Все! Даже «двухсотых» вытащили! Тридцать один человек!

«С нами тридцать три!» – обожгло сознание. А максимальный допуск – двадцать. Перегруз почти в два раза…

Но времени на размышление уже не оставалось. В салоне загрохотали автоматы десантников, бивших по опушке. Счет шел на секунды.

И отжав вверх, до максимала «руды» – рычаги управления двигателями, он поймал знакомый миг «подхвата», когда пришпоренная форсажной мощью вертушка буквально вздыбилась – потянул рычаг общего шага на себя, плавно отдавая ручку, гася правой педалью поворотный «инстинкт» винта.

Давай, родимая! Тяни, голубушка!

«Восьмерка» пошла крупной дрожью, пытаясь изо всех своих стальных и реактивных сил выполнить волю человека. И она смогла! На полном запределе сил и мощи колеса вырвались из жирного чернозема склона. И, рубя винтом верхушки деревьев, ломая ветки балками подвески, «вертушка» буквально проломилась сквозь чащу в небо.

– Ух ты моя хорошая! Миленька ты моя! – почти кричал он, выдавливая из души, из сердца страшное напряжение прошедших минут.

Пробив облака, к нему пристроился ведомый.

«Жив Колька!» – Радость теплом окатила сердце.

Но вид у них обоих был не лучший. Связь разбита, половина приборов не действует, тут и там из обшивки торчат заусеницы пробоин.

За Кузнецовым к тому же тянулся легкий копотный след. Но главное – живы! Теперь только бы побыстрее Терек перевалить.

…За Тереком копоть за Кузнецовым стала гуще. Салимов то и дело озабоченно оглядывался на ведомого. Дотянет ли? Неожиданно далеко внизу замелькали характерные «бруски» боевой техники и зеленые квадраты палаток.

Наши. И «вертушка» Кузнецова тут же начала снижаться. «Значит, здорово его зацепили!» – понял Вовка. «Пошел на вынужденную». Но проводить его до земли он уже не мог. Топлива хватало точно до моздокской полосы…

Уже на земле, заглушив движки, он вдруг вспомнил о времени.

– Сколько же мы там просидели? – спросил он «штурманца».

– Двадцать две минуты, Магомедыч. Двадцать две минуты…

* * *

…Вечером Вовку вызвали на доклад к «энгэша». Квашнин захотел лично увидеть летчика, вытащившего группу буквально с того света. И Салимов подчеркнуто корректно и спокойно докладывал обстоятельства вылета.

– …Вышли в район падения… Обнаружили визуально… Снизился… высадил десант… Принял решение ждать…

И хотя острое обоняние давно уже равнодушного к алкоголю «энгэша» улавливало характерное амбре лучшего русского «антишока», грозный и непримиримый к этой слабости Квашнин словно бы и не замечал «замаслянившихся» веселых глаз Вовки…

– На вертолете Салимова насчитали сорок две пробоины. У Кузнецова шестьдесят четыре. Он сел на вынужденную в мотострелковом полку у Червленой, – услужливо подсказал «энгэша» командующий авиацией группировки.

– Представляйте к герою! – коротко подытожил Квашнин. – Завтра же представление мне на стол! Спасибо тебе, майор! Огромное человеческое спасибо!

…Бородатый чиновник, один из тех, что часто мелькает по телевидению за спиной президента, долго и въедливо расспрашивал об обстоятельствах полета, что-то записывал, внимательно вчитывался в анкету и представление. Наконец поднял голову.

– Ну что ж, мне кажется, что вы вполне достойны высокого звания Героя России. В ближайшие дни ваши документы будут на столе у президента. Может быть, вы хотите что-то уточнить, узнать?

– Хочу.

Брови рыжебородого удивленно вскинулись.

– Я не один был в воздухе. Меня прикрывал мой ведомый, капитан Кузнецов. Без него бы ничего не получилось. Погибли бы все. Считаю, что он безусловно заслужил звание героя. И дать одному мне звезду будет не справедливо.

Рыжебородый аккуратно закрыл папку с документами Салимова.

– Странно. Каждый второй из тех, кого представляют к званию героя и с кем мы беседуем, почему-то просит еще за кого-то.

– Что же тут странного? – вздохнул Салимов. – Война на всех одна, и один в поле не воин…