Текст книги "Реквием по шестой роте"

Автор книги: Владислав Шурыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Под утро из леса вернулась разведка, чудом оставшаяся в живых. Там, в лесу, оставшись по вине одного разгильдяя без связи и приборов ночного видения, разведчики до глубокой ночи отлеживались в кустарнике, боясь шевельнуться, а по лесу, буквально в десятке метров, шарились «духи», переметнувшиеся в другой район.

Связисту, не зарядившему аккумуляторы, тут же, на окраине, набили морду, чему он не слишком огорчился, справедливо посчитав, что набитая своими морда – это не отрезанная «чехами» голова…

В этот день в Бамуте заработала баня. Тот, кто мерз до бесчувствия ночью в засаде, кто глотал взбитую пыль, кто брел по грязевому руслу оврага, скользя и падая, кто спал среди разбитых стен под дождем, тот знает, какое это счастье – баня!

Организовал ее невысокий бородатый доктор бригады.

Доктор был родом из Донецкой области, чем сразу стал мне симпатичен в силу некоторых личных обстоятельств. Но вдвойне симпатичен он стал, когда выяснилось, что во дворе полуразбитого дома, где расположилась «медицина», не просто баня, а баня с парилкой!

В небольшом кирпичном сарайчике кипела на стальной печке вода в котле, сама печь, полузасыпанная булыжником, буквально дышала жаром. Со всех окрестных домов сюда стащили тазы, шайки, баки, бидоны. На веники пошли ветви дуба, росшего неподалеку.

То нэ пэрэдаты! – як кажут на Украине. Горячий сырой жар выдавливал из тела промозглую ночную выстуженность, ласкал, разминал избитые усталые ноги. Выметал из души страх и запредельное напряжение прошедшей ночи. Баня – праздник. Баня – лекарство. Баня – наслаждение. И когда наконец-то растершись полотенцем до особого скрипа отмытой кожи, мы вывалили на улицу, Бамут стал иным.

Он больше не был чеченской твердыней, вражеской крепостью. Он вдруг стал нашим – близким, родным, русским. В нем было солнечно, тепло и спокойно. И хотя то и дело рвались где-то за окраинами снаряды, перестреливались с кем-то «блоки», здесь, в чеченском Бамуте, наступило обычное русское воскресенье.

Потом мы долго-долго пили духовитый с костра чай, разморенно откинувшись на спинки стульев, притащенных откуда-то солдатами. Жмурились на солнце, подставляя ему свои белые, незагорелые тела. Говорили ни о чем и обо всем сразу.

А вечером, собравшись во дворе, где жили разведчики, уже водкой, по-православному, поминали павших, пили за победу, за нас, за Россию.

В это воскресенье Бамут стал русским…

ПЕРЕМИРИЕ

…Моздок был перекрыт наглухо. Сотни солдат и офицеров бесцельно слонялись вокруг КП авиации в надежде на «борт». Но тщетно. Самолеты не летали. Потому как в Чечню прилетел «сам».

Часа в четыре из дверей КП вышел один из пилотов и, глубоко затянувшись сигаретой, посмотрел на толпу, а потом сообщил:

– Ну что, новость слышали? Конец войне. Нам запретили вести какие-либо боевые действия. Перемирие. Переговоры. Мать их…

Толпа заволновалась, как встревоженный муравейник.

– Опять будет как прошлым летом, – горячился пехотный подполковник. – Кому перемирие сейчас нужно? Нам? Да мы их только-только баз основных лишили, гонять начали. И – на тебе – мир! Сейчас опять дадут «духам» передышку, те переформируются, отлежатся, отъедятся, перевооружатся – и начнут по новой.

Такого удара в спину армия не знала давно. Разгромленным, рассеянным дудаевским бандам был подарен мир. У армии в очередной раз украли победу…

Я ВЕРНУСЬ

…Мне снится эта война. Снятся эти горы. В душной московской квартире во снах ко мне приходят люди, которые остались там. Их улыбки, их рукопожатия. Их тяжелая святая солдатская работа.

Я не знаю, почему меня тянет туда. Может быть, потому, что в липком клейстере нынешней жизни, с ее обманами, изменами, властью денег и подлости, они там настоящие, истинные в своей ирреальной, кровавой и страшной действительности. Там тяжело и опасно, но там меня никогда не предаст «Гюрза», разделит последнюю банку тушенки Игорек. Мне всегда найдет спальник комбат Крым, а случись что – вытащит на себе Костя Питерский.

И, чудом оставшись в живых, вернувшись в Москву, зарекшись надолго от этих поездок, ночью во сне я опять иду бамутской улицей в цепи разведчиков «бешеной» 166-й бригады. И, проснувшись утром, вдруг понимаю, что обязательно вернусь туда, к ним. Не могу не вернуться…

Расстрел

…Грузились спешно. Потому как проспали подъем и вылезли из палатки, когда уже в других торопливо добивали сухпай – завтракали.

С утра броня БМП была как инеем покрыта ледяным потом росы и отдавала в тело какой-то холодной дрожью в плечах и лопатках. Привычная, ставшая родной за эти месяцы машина вдруг показалось чужой, холодной, мертвой. И, торопливо отогнав это чувство, как-то даже виновато я забрасывал в дверцы десантного люка спальники, подушки, сумки и рюкзаки. Но память смертного холода мертвой машины не уходила, жила в пальцах, в спине, под сердцем. Тревожно теснило грудь необъяснимой тоской.

На завтрак времени уже не было, и, наскоро расковыряв банку тушенки, народ полез на броню.

Бээмпэшка на марше очень похожа на средневековый пиратский челн. Горбатятся рыжие в засохшей корке грязи ящики с боеприпасами, «принайтованные» к башне и служащие дополнительной броней. За башней – сложный рельеф каких-то подушек, снятых автомобильных сиденьев, матрасов. Тут сидит десант. У каждого свое привычное место, своя излюбленная для многочасовой езды поза. Впереди, перед башней, места командиров. Первый класс. Под спиной – удобный наклон башни. Под мышкой – ствол пушки. Ноги лежат на ребристом стальном листе, под которым укрыт движок.

Сходство с пиратским кораблем дополняют стремительные «корабельные» обводы БМП. Ее острый, как нос корабля, лобовой лист брони. Торчащие в разные стороны стволы оружия десанта, антенны, ящики, брезент. И над всем этим в небе трепещет привязанный к кончику антенны алый флаг – снятый по случаю с пионерского горна, найденного в одном из разбитых домов на окраине Грозного.

Рота уходит на сопровождение колонны с топливом и боеприпасами. Штук тридцать «КамАЗов», «ЗИЛов» замерли цепью вдоль дороги. Собравшись кучками тут и там, курили водители. Бээмпэшки, как сторожевые псы, сновали вдоль колонны, встраивались в нее, согласно замыслу высокого, мослатого подполковника – старшего колонны. Пыхали сизым соляровым дымом. Замирали в ожидании команды.

Подполковник был сердит и взвинчен:

– Вашу мать, мы уже сорок минут как должны быть в дороге! Где танк с тралом? Связист, передай этому… чудаку, что если через пять минут он не займет свое место, я его заставлю самого вместо трала впереди бежать. Авианаводчик, где твои «соколы»?

– Сейчас взлетают, но сопровождать могут лишь до предгорья. Низкая облачность, уже с пятисот метров видимость ноль. Туда им никак не залезть.

– На хрена они мне здесь, в долине? Они мне там, в горах, нужны. Меня облачность ваша не колышет ни в малейшей степени. Ты меня понял? Так и передай своим, пусть хоть на брюхе ползают, но чтобы прикрывали до конечной точки.

Авианаводчик лишь пожал плечами.

Подполковник был зампотылом того полка, куда, собственно, и шла колонна. Судя по всему, нраву он был нелегкого, чапаевец – называют таких в войсках.

– Где ротный сопровождения? Так, капитан, слушай сюда. «Коробочки» расставил? Молодец. Я пойду на штабной бээмпэшке в центре. Мой позывной – «сотый», записывай! Авианаводчик – сто третий, ты – сто четвертый. Танкист – сто пятый. «Санитарка» – сто шестая… Если попадем под обстрел – не останавливаться, скорости не снижать. Две последние твои «коробочки» – эвакуаторы. Подбирают водил с подбитых машин, не успевших запрыгнуть на другие. Подбитые грузовики – расстреливай с ходу из пушек и сталкивай с дороги. Все «КамАЗы» – со жратвой и шмотками. «ЗИЛы» – с боеприпасами. Уяснил? Давай дуй, ставь своим задачу!

Мимо, густо пыхтя соляровым чадом, прополз в голову колонны танк, держа перед собой тяжелую, всклокоченную «бороду» минного трала.

Еще четверть часа суеты, и наконец в наушниках раздалось долгожданное:

– Всем – пять! – команда «вперед».

И «нитка» – общий позывной колонны – потянулась за ворота лагеря.

Колька – механик-водитель, контрактник из Твери, ловко закрепил по афганской привычке «АКМС» стволом в скобе на броне перед собой и нырнул в люк. Бээмпэшка взревела движком. Неторопливо качнулась на месте и, клюнув носом, поползла вперед…

* * *

…К полудню солнце окончательно озверело. С неба струился немилосердный жар. Броня, оружие раскалились и обжигали руки. Горячий ветер сушил лицо, до рези жег глаза. Пыль, поднятая сотнями колес, застила солнце, и все вокруг было едва различимо в жарком, мутном мареве. Казалось, что колонна движется через какое-то библейское пекло.

Где-то над головой стремительно прохлопал лопастями «крокодил» – «Ми-24» прикрытия.

– Сто четвертый, – раздалось в наушниках. – Внимание на руины справа. Передали, что там замечены люди. Как понял?

– Вас понял, сотый. Веду наблюдение.

Тотчас загудел, ожил привод башни, и она легко заскользила, поворачивая длинный «клюв» ствола в сторону руин – не то фермы, не то склада в ста метрах от дороги, готовая при малейшей опасности залить, заклепать огнем и железом каменный остров. Но все было тихо. Руины сместились за спину и растворились в душном пыльном мареве.

На кресле «Икаруса», закрепленном за башней, светловолосый, загоревший дочерна старшина роты, тридцатисемилетний токарь из Курска Валера опустил автомат на колени. Старшина – контрактник, он здесь уже год. Завод его закрыли еще в 94-м, год маялся без работы, перебиваясь случайными заработками. Теперь война кормит двух его детей. У дочки через неделю выпускной в десятом классе. Съездить бы, да кто отпустит…

Большим пальцем правой руки старшина привычно вдавил цилиндр гранаты в жерло подствольника. Глухо щелкнул взведенный боек. Молоденький солдат, краснолицый, весь облупившийся от солнца, тщетно пытался раскурить сигарету. Он то прятал ее от встречного ветра в ладонях, то наклонялся за спину здорового пулеметчика – черноусого татарина из Казани. Но зажигалка его тут же гасла. Наконец старшина, устав от этих ужимок, вытащил из кармана «разгрузника» зажигалку. Чиркнул ею об колено и подал трепещущий язычок огня солдату.

– Кузьмин, переходи на спички, не подведут, или еще лучше на «Зипу» – она, тем более.

Зажигалку эту старшине подарил три месяца назад какой-то немецкий корреспондент, которого чудом вытащили из-под огня чеченского снайпера. Зажигалкой старшина гордился.

Неожиданно солнце начало гаснуть. Колонна подходила к предгорью, над которым плотно стояли тучи. Откуда-то вдруг прилетел и ударил в спину холодный сырой ветер.

И то ли от него, то ли от неуловимого, неосознанного еще утреннего предчувствия беды вдруг пробил озноб, окатил мурашками шею, руки, сжал в судорожный комок мышцы живота. И вновь пришло странное чувство тревоги, какого-то тоскливого сердечного неудобства. Словно душа, своими тончайшими эфирными нитями связанная с будущим, слепо мучилась и томилась предчувствием надвигающейся беды.

…Но сказать, выразить это было никак невозможно. Не потому, что в предчувствия на войне не верят. Нет. Наоборот, каждый здесь в целомудренной тайне живет в своем мире знаков и знамений, молитв и примет. Каждый верит и верует, ибо нигде так во всем своем мистическом величии не предстают перед человеком Судьба и Рок, как на войне…

Сказать было нельзя, потому что изменить что-либо было уже невозможно. Не остановить «нитку», втягивающуюся по серпантину в горы, не соскочить с «брони», не окрикнуть командиров. Сотни людей – мы были одним неразъятым целым. И потому судьба была на всех одна. И имя ее колонна…

Это единство порождало какое-то особое смирение, покорность судьбе, фатализм. Именно оно запечатывало уста. «Чему быть суждено – неминуемо будет… Кысмет – судьба…».

Над колонной, протянувшейся вверх, в зеленую чашу предгорья, встревоженно и суетливо закружились «крокодилы». Дальше их путь был отрезан облачностью. И, словно пристыженные этой своей бесполезностью, «вертушки» нервно нарезали круги перед стеной облаков, в которой один за другим исчезали «КамАЗы», «ЗИЛы», бээмпэшки, тягачи…

…Крайний блокпост. Здесь, у самого края «зеленки» – густого южного леса – маленькая крепость, бывшая не то кафешка, не то ресторанчик. Теперь об этом напоминают лишь остатки жестяных букв над крышей: «…рек» – то ли «Терек», то ли еще бог весть что. Под ним – причудливое сооружение из бетонных плит, каменных блоков, амбразур и масксетей. Плиты, блоки тут и там изъедены оспинами пуль и осколков.

Достается мужикам здесь…

Старший на блокпосту – плотный лысеющий капитан. Он что-то долго поясняет подполковнику, старшему колонны, жестикулируя руками и указывая то на долину, то на горы.

– Обратно, что ли, тащить? Ты что, охренел, капитан? – слышен бас «чапая». – Там люди сидят третий день на одних сухарях. А здесь заночуем – в темноте всех пожгут к такой-то матери. Выходи на связь с бригадой, пусть вышлют навстречу бронегруппу усиления и ждут нас у креста. А эти пятнадцать километров будем проходить на максимальной скорости. Все…

…В проеме амбразуры – лицо солдата. Молоденькое, широкоскулое, любопытное. Война для него – это не только беда, боль, труд, это еще и познание мира, открытие его для себя. Вот только мир этот больной и сумасшедший мир войны. Другого он еще не видел толком.

* * *

…Я еще не успел подумать, что лучшего места для засады не найти. Слева – густая «зеленка», буквально наползающая на дорогу, справа – крутая каменная осыпь. Дорога, нарезанная этажами, лениво тянулась в гору между нависающих холмов ущелья, разворачивая, наслаивая колонну, словно на какой-то чудовищной магазинной витрине.

Мощь фугаса была такой, что многотонная громада танка была в мгновение ока снесена с дороги, словно исполинская кегля.

И там, в кювете, страшной слепящей вспышкой сдетонировал боекомплект. Не способная сдержать всю эту сконцентрированную нечеловеческую мощь огня взрывчатки, бронированная черепаха лопнула, брызгая огнем и чадя. Словно в каком-то замедленном кино, башня танка вздыбилась, оторвалась от своей стальной коробки и, перевернувшись в воздухе, рухнула в «зеленку».

И тут ударили гранатометы. Много гранатометов. Стрелки были точны и безжалостны. Сразу три гранаты впились в головную бээмпэшку, сметя с нее десант, в мгновение ока превратив машину в горящий факел. Закладывая уши, взорвался «наливник», обратившись в ревущее озеро огня. Тут и там грохотали взрывы. Вспыхивали машины. Одна из гранат, срикошетив от земли буквально перед катками нашей БМП, метнулась в небо и там взорвалась самоликвидатором, окатив жаром и ударной волной.

Десант горохом посыпался во все стороны. Занимали оборону кто где мог. За колесами «КамАЗов», между катков гусениц, за броней. Еще ничего не соображающие, полуоглушенные взрывами, неожиданностью, люди отдавались во власть привычных боевых инстинктов. Это были солдаты, и солдаты на войне. Лязгали затворы, предохранители. От дороги к «зеленке» уже потянулись первые нити трассеров.

А на дороге царствовала смерть. Командирский БРДМ, чудом уцелевший при первом залпе, пытался объехать вставший поперек дороги «ЗИЛ». Кабина, развороченная взрывом гранатомета, чадила, заволакивая дымом все вокруг, и БРДМ слепо тыкался в него, пытаясь нащупать проезд.

– Что он делает? – буквально орал ротный.

– Сотый! Сотый, все из брони! Сожгут же сейчас всех. Сотый, покиньте броню!

БРДМ вновь сдал назад и выкатился из дыма. И здесь его достала первая граната. Она копьем воткнулась в движок. Ахнул взрыв, и БРДМ скрылась в черном дыму. Вторая граната ударила уже куда-то в борт.

– П…ц! – протянул ротный и, набрав воздух, во всю силу легких заорал: – Патроны беречь! Работайте подствольниками по ближним скатам. «Граники» где-то там!

– Серега, машину загони за «КамАЗ». Прикройся им.

– Петруха, обработай густой холм справа! Видишь, где три дерева торчат над «зеленкой».

Послушная воле командира бээмпэшка взревела и поползла к «КамАЗу», что чадил метрах в двадцати. Башня круто развернулась вокруг оси, и короткими оглушительными очередями заработала пушка БМП. Прикрываясь от пуль броней, засеменил за ней десант. У «КамАЗа» бээмпэшка круто развернулась, выставив из-за автомобиля «скулу» движка и ствол орудия.

– Гена, жгут и промедол!

У кабины «КамАЗа», привалившись спиной к колесу, хрипел водитель. Близким взрывом выбило стекло, и его осколки иссекли лицо, шею, руки, обратив его в чудовищную кровавую куклу. Впереди, на дороге, лежал сбитый взрывом сержант из головной машины. Утром он все искал сигарету, жалуясь на тяжкое похмелье после чьего-то дня рождения. Теперь его можно было узнать лишь по обрывкам милицейского «разгрузника», чудом сохранившегося на изорванном безголовом туловище, которое медленно оплывало лужей черной крови.

Ахали взрывы, визжали, свистели, шипели пули, трещали очереди, колонна огрызалась, колонна не хотела умирать, колонна дралась.

Старшина, по-звериному скалясь, методично и аккуратно забивал в подствольник гранату за гранатой. Напряженно высматривал, откуда звучал очередной выстрел, и тотчас гулким хлопком отправлял в ту сторону гранату.

Кузьмин боязливо выглядывал из-за колес «КамАЗа», навскидку бесприцельно били очередями по «зеленке». Рядом медленно разгорался «ЗИЛ-наливник», шедший за нами. Откуда-то из-за осыпи к нему, пригибаясь, побежал солдатик в шортах – обрезанных армейских штанах и в линялой камуфлированной майке. Тотчас у его ног заплясали султанчики пуль, но он, словно заговоренный, добежал до кабины, распахнул дверцу и нырнул внутрь.

– Прикрывайте! – крикнул ротный. Но уже и без того, поняв замысел солдатика, пехота всей мощью стволов обрушилась на «зеленку». «ЗИЛ» зафырчал и начал медленно съезжать с дороги в сторону осыпи.

– Прыгай! – шептал ротный.

– Прыгай же! – шептал я.

И так всем хотелось, чтобы у солдатика этого все вышло, все получилось, что, видимо, это наше моление дошло до Бога. На самом краю осыпи солдатик воробьем кинулся из кабины на дорогу и, кувыркнувшись пару раз в пыли, метнулся к нам за спасительный «КамАЗ».

«ЗИЛ» тяжело перевалил через осыпь и, потеряв устойчивость, сначала медленно и тяжело, а потом все быстрее стал кувыркаться под откос. И уже там, на дне, рванул всей своей мощью, даже оттуда окатив нас чудовищным жаром взрыва.

А бой продолжался. Положение было хуже не придумать. Путь вперед был закрыт огромной воронкой фугаса, развернуться, уйти с дороги не было ни малейшей возможности. Тут и там чадили мертвые машины, закупорив ее, запечатав…

Надо было держаться.

Неожиданно из дыма и чада командирской БРДМ вдруг вышла странная фигура. Высокая, в обугленных дымящихся лохмотьях одежды, она походкой сомнамбулы шла в никуда.

– Ложись! – крикнул кто-то. Но человек уже ничего не слышал. Лица не было. Вместо него пузырящаяся пеной и слюной черно-кровавая маска без глаз, ушей, носа. Да это был уже и не человек. Какая-то запредельная воля к жизни вывела его из огня, но спасти уже была не в силах. И, сделав еще несколько неуверенных шагов, он рухнул ничком на дорогу, разбросав обгоревшие до белых костяшек пальцы рук.

Это был командир, «чапай». Это была его колонна…

Натиск «духов» ослабел. Все реже рвались гранаты – заканчивался запас. Реже огрызалась очередями «зеленка». Засада выдыхалась. Начинала отходить, прикрывая друг друга.

Лишь впереди, в голове колонны, густо трещали выстрелы. Оттуда прибежал связной.

– Товарищ капитан, лейтенант просит помочь. У нас из трех машин одна уцелела. Романова сожгли, а Сидоренко подбит. И там по седловине «духи», суки, уходят. Хоть напоследок им вмочить.

Командир быстро оценил обстановку.

– Серега, давай аккуратненько в голову выдвинись. Прикрывайся грузовиками, и там Петров тебе покажет цели. Работай.

Бээмпэшка, лязгая гусеницами, укатилась вперед за поворот. На дороге у машин собирались уцелевшие солдаты. Вытаскивали из кабин убитых, складывали их в ряд, накрывая лица куртками, кусками брезента. Бинтовали раненых, кололи промедол. Перебегали от машины к машине, пригибаясь, опасаясь снайперов.

За поворотом гулко ударила пушка БМП. Одна очередь, другая, третья. На нее вдруг наложился гранатометный разрыв.

…Серега – механик-водитель, бывший афганец, рыдал, как белуга. Гранатометчик достал-таки машину. Граната ударила в открытую крышку люка, оторвала ее, разнесла в куски. И один из этих осколков перерубил артерию на шее Петрухи – бессменного наводчика, оператора, земляка и друга.

Уткнувшись лицом в холодеющие его руки, весь перемазанный кровью, Серега рыдал.

– Да как же так, Петя? Зачем? Братуха! Как же я без тебя? Что я Маринке скажу? Петечка, родной. Господи, да что же это за жизнь-то такая сучья? Петя, Петруха…

В «зеленке», прямо за дорогой, раздавленный рухнувшей башней, лежал чеченец. Совсем мальчишка, подросток. Многотонный стальной «череп» в своем падении проломил, вмял ему трубу гранатомета в грудь.

Рычали моторы боевых машин. Подходило подкрепление. Считали убитых…