Текст книги "Тринадцатый миллионер (СИ)"

Автор книги: Владислав Григорьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

   Это было просто ощущение. Тогда. Ощущение прощания. Я где-то внутри себя простился с детьми, где-то в мыслях я ведь сделал этот роковой шаг. И потом я дал себе обещание, если хотите, зарок: приехать к ним уже победителем, уже тогда, когда долгов не будет, когда я могу что-то им дать и знать, что куплено это не на одолженные деньги.

   За этих несколько недель в моей жизни произошло много перемен. И это были перемены к лучшему. Контракт с немцами сложился на удивление быстро и удачно. Я уже получил первую часть прибыли. Купил машину. Ага, как вы угадали, «Калину», только цвет был не бордовый, я брызги шампанского. В последний момент я увидел машину именно этого цвета, а тут солнце вдруг зашло, как-то свет упал по-другому, и машинка стала отливать каким-то золотистым оттенком. И этот цвет скрытого богатства мне стал весьма по душе.

   Вообще-то я мог позволить себе и машину покруче. А зачем? Почему-то мне показалось, что такая покупка будет самой правильной. И я не разочаровался. Машинка прекрасно слушается руля, бегает, пусть и не так резво, как мерсы, но вполне прилично. Удобный салон. Господи! Что это на небесах перевернулось, что в России стали, наконец, делать приличные машинки? И тут я понимаю, что на небесах не так и много перевернулось, на Украине как не умели делать машины, так и не умеют.

   Леночка уже живет со мной. Я понимаю, что нашел именно то, что искал. Она скромна, не требовательна, но при этом имеет твердый и сильный характер, целеустремленная и ... надежная... вот, именно надежная. С такой женщиной мужчина чувствует себя человеком с надежным тылом. В ней нет ничего показного. Но есть глубина. Она много читает, но при этом мало говорит. Она любит слушать, я люблю слушать ее. Очень часто мы просто молчим – и нам хорошо молчать вместе. Как она отнеслась к тому, что у меня двое детей? Можно сказать двумя словами: с пониманием. А можно представить себе, что она уже приняла меня, свою любовь за данное и просто отнеслась к этой новости, как к обстоятельству своей любви. Просто я люблю мужчину с детьми. Только и всего. Я не знаю, возникали ли у нее какие-то сомнения. Я еще не видел слез на ее глазах (а слезы непременно будут, я-то знаю). И поэтому понимаю, что нам предстоит еще длинная-длинная дорога. Дорога любви. Дорога нежных отношений. Дорога чувств. Дорога создания семьи. Все это будет.

   Но сначала мне надо расставить все по своим местам. Вчера с Леной мы пошли в магазин и она выбрала подарки для моих детей. Не знаю, но меня это очень взволновало. А когда мы обсуждали, что делать с деньгами, которые ко мне пришли, она полностью меня поддержала. Теперь я еду не просто к детям, я еду с чувством того, что я не одинок.

   Почему я не хочу к ней возвращаться? Почему я не хочу снова быть с детьми? Правильно, это не один вопрос. Это целых два вопроса. С детьми я хочу быть. А вот с Настей – ни за что в жизни. И тут дело не в Лене. Не было бы Лены, была бы кто-то другая. Не было бы никого – значит, никого бы не было. Но если отношения исчерпаны, зачем их продолжать? Отрава нелюбви в конце-концов снова подкосит все мои начинания и я окажусь у разбитого корыта. И дети будут у разбитого корыта. Просто они станут взрослые и станут понимать, что оказались у разбитого корыта. И будут упрекать меня за то, что их жизненный старт такой низкий...

   А когда есть такая альтернатива, как любовь. Разве она не предпочтительнее лжи «ради детей». И оценят это дети, в конце-концов? Это всего лишь вопросы. А ответы каждый для себя выбирает сам. Я выбрал свой путь. Я даю свои ответы. Это МОЕ право. Как есть право у каждого поступать так, как ОН САМ считает нужным.

   Я набираю номер. Никто не подходит. Сегодня утром я проснулся оттого, что мне снился какой-то странный и тревожный сон. Сна я не запомнил. А вот ощущение тревоги – осталось. Возможно, это так отразились мои переживания за поездку к детям? Возможно. Я набираю номер деда Вашуты. Мне почему-то очень захотелось поговорить с тетей Марусей, а у старой женщины телефона дома не было. Обычно звонили деду Вашуте – у него, как у отставника, был единственный телефон на улице, а уже дед Вашута позовет кого надо. Трубку не берет. Может, на грибной охоте? Или рыбачит, надеюсь, с Ваниной кладки... И тут телефон отзывается.

   – Василий Федорович, доброе утро! Это Виктор. А тетю Марусю нельзя пригласить? Хотел бы поговорить с нею.

   – Витек... ага... вот эта... понимаешь... она в город поехала... дай твой номер... это мобильный? Хорошо. Я наберу, как только... ладненько...

   Успокоенный, я въезжаю в свой родной город.

   Нашу встречу Настя выстроила как театральное представление. Она ждала меня у своих родителей, сама. Дети гуляли с бабушкой и должны были появиться по ее (Настиному) сигналу. Настя напоминает тень отца Гамлета. Вся ее поза должна выражать скорбь и презрение. Ты меня забросил. Ты детей забыл. Но вот то, что я приехал на машине, сам, и никто меня не привез, может, это его машина собственная, как-то это ее выбило из настроя. Пусть чуть-чуть, но выбило.

   Я вытаскиваю один за другим пакеты с подарками детям. Настя хмурится, но продолжает держать марку. За актерское мастерство слабенькая троечка. Раньше ей в образ удавалось попадать намного лучше. Даже в такой: гневно-скорбящий.

   Губы опять-таки поджаты: Настя не увидела ни одного подарка себе. Это демонстрация моего отношения. Кажется, назревает конфликт.

   – А это тебе. Типа алименты. В общем, купи себе то, что ты считаешь необходимым. Не сдерживайся.

   Настя держит в руках пачку денег. Это приличная сумма на любые покупки. Кажется, она получила то, что ей хотелось получить больше всего.

   – Как твои дела? – наконец, выдавливает из себя Настя.

   – Налаживаются, понемножку. Вот, получилась первая сделка. Я хочу, чтобы мы сегодня поехали к нотариусу. Маклер нашел квартиру. Вот его телефон. Пока я побуду с детьми, у тебя будет время съездить, посмотреть.

   – И на кого ты будешь оформлять квартиру? – в голосе Насти звучит недоверие. Она уверена, что я квартиру оформлю на себя. Или на кого-то из детей. Да. Неисчерпаема сила глупости.

   – На тебя. Не думаю, что детям сделаешь плохо. Кроме того, я о них как-то еще позабочусь. И это, поторопись. К нотариусу надо еще успеть.

   – Кажется, ты все за меня решил?

   – Нет, не все. Но если тебе не понравится, будем искать другой вариант.

   – А чем этот так хорош?

   – Посмотри, мне лично нравится, что квартира с мебелью. И район неплохой.

   – Ага, ага...

   Она звонит. Просит привести детей. Я набираю номер маклера, они тут же сговариваются о встрече и Настя вылетает из дому, как только приводят Тошку и Лерку. Дети бросаются ко мне, виснут на шее, а я не могу сдержать слез. Я плачу.

   Господи, как я по ним соскучился! Мое сердце разрывается. Я понимаю, что надо что-то делать, чтобы быть с ними чаще, но пока ничего не придумывается. Может быть, я заберу их на пару месяцев осенью и мы немного покатаемся по белу свету? Я еще не решил. До этого мне предстоит еще много сделать. А пока что – пока что хватит и того, что мы снова вместе. И того, что я жив. И это, доложу я вам, прекрасно!

   Они снова виснут на мне, целуют. Особенно старается Лерка. Взрослая. Почти что настоящая принцесса. Лерка объявляет, что у нее есть подружки: Илона, Алина и Кристина Орбакайте. Оказывается, у них в садике есть девочка Кристина и все ее называют Кристиной Орбакайте. Антоха вываливает мне кучу новостей, потом дети начинают распаковывать подарки, один пакет за другим, один за другим и визжат от восторга. И тут вдруг раздается вопрос:

   – Папа, а почему ты не с нами? – это Тошка...

   – Понимаешь, у меня работа в другом городе...

   – А ты что, сегодня уедешь? – это уже Лерочка...

   Я киваю головой и еле-еле, последним усилием воли давлю наворачивающиеся слезы... Дети бросают подарки и бросаются ко мне, обнимая мои ноги.

   И почему мне так паршиво?

   Глава двадцать вторая

   Здравствуй, мама

   И тут появляется мама. Это свойство всех мам, чувствовать, когда надо непременно появиться, задать вопрос, позвонить, напомнить о себе. Мама, как же ты постарела!

   – Здравствуй, Мама!

   – Здравствуй, Витенька...

   – Папа, а почему бабушка называет тебя Витенькой?

   – А почему мама говорит, что баб твоя мама?

   – А почему...

   – Тошка, Лерочка, все вопросы на потом, вы подарки распаковали? Давайте, несите сюда, все рассмотрим.

   – Мама, как ты?

   – Все в порядке. Здоровье вот... видишь, суставы крутят... А так все хорошо. С Михасиком мы живем душа в душу, он меня не обижает. Постоянно помогает. Ему еще год до пенсии.

   – Мама...

   – Да?

   – Спасибо за помощь. Спасибо за деток...

   – Да, чем могу...

   Тошка и Лерка тут же появляются: Лера в новом платье, а Тошка с ручным пулеметом на перевес. Еще минута и они начинают играться, только изредка поглядывая на нас.

   – Как ты? Я ведь переживала, очень переживала...

   – Все в порядке, мама, теперь все в порядке.

   – Ты знаешь, я бы хотела, чтобы ты вернулся к детям, но раз не получается, значит, так и надо. Чтобы только тебе было лучше.

   Мама умолкает. А что еще скажешь? У нас с мамой отношения всегда были немного не то чтобы натянутыми, вот это слово более точное: немного отстраненными. Мама была занята устройством личной жизни после смерти отца, я же, почему-то воспринял это слишком ревностно. Наверное, мне хотелось, чтобы она сохранила отцу верность до гроба, а с другой стороны, какое Я имею право от НЕЕ это требовать? Это ведь ее жизнь.

   Это ее жизнь. Но я замечаю, что мама принимает во мне сейчас намного больше участия, нежели раньше. У нее как-то все успокоилось, обустроилось. И теперь она больше бабушка, чем просто жена и мама.

   Мама всегда переживала и всегда хотела, чтобы у меня все было хорошо. Тогда она была против свадьбы, считала, что Настя мне не пара. Она была права. Но мне надо было самому набить шишки, чтобы понять, что материнская любовь не стоит препятствием на пути моего счастья, она стоит препятствием на пути моего несчастья. И я впервые пожалел о том, что не послушал маму.

   Дети.

   Дети – это хорошо.

   Дети – это замечательно.

   Дети – это моя боль.

   Тут появляется Настя. Она, как всегда, в своем стиле. Успела (по дороге) заскочить в магазин и купить себе кучу барахла.

   – И что тебе квартира?

   – Ты знаешь, не фонтан. Может быть, стоит поискать что-то получше?

   – Ты так думаешь?

   – В принципе, да...

   – И что тебе не нравится?

   – Вроде бы ничего, но я не чувствую, что это моя квартира, знаешь, не возникло такого чувства...

   – Вот как.

   – Может, ты оставишь деньги, а когда появится что-то подходящее... Нет, я их не растрачу... (на лице возникает маска невинной наивности).

   – Настя, сделаем так, если тебе эта квартира не подходит, значит так тому и быть. Звоню Валерику (маклеру), он отменяет нотариуса, а когда вы найдете то, что тебе действительно подходит, он мне позвонит, я приеду и оформим сделку. А деньги? Деньги полежат на счету в банке. Там они точно будут целее.

   – Ну, хорошо, чтобы ты не катался туда-сюда... В конце-концов, квартира не самая худшая, пусть и не фонтан, но все-таки... Когда нам к нотариусу?

   – Немедленно. Возьми свой паспорт и идентификационный код.

   – Сейчас. Посмотри, в чем мне лучше: белом платье и черном пиджачке или сарафане с этим вот... Ну?

   Господи! Началось! Она неисправима. Да мне по барабану, как и что тебе скомплектовать – курица останется курицей, в какое платье ее не одевай. Меня всегда раздражали эти постоянные обращения к моему «художественному» вкусу. Хотя бы потому, что я считал ее комбинационные способности абсолютной нелепостью. А впрочем, не попытка ли это позаигрывать со мной? Тогда глупо вдвойне.

   Где-то через час мучений с выбором одежда мы выбираемся к нотариусу. И только на обратном пути, в машине, она робко спрашивает:

   – Может, ты вернешься.

   – Нет.

   Я отрезал. Действительно отрезал. На ее глазах наворачиваются слезы. И на этот раз я не знаю, играет она или нет.

   Глава двадцать третья

   Она ушла в темноту, но жила ради света

   Мне тяжело рассказывать о расставании с детьми. Поэтому не буду в подробностях. Я еще заехал к маме, мы попрощались. Мама с Михасиком пообещали выбраться на днях в Город, чтобы познакомиться с Леночкой. Ночью я был дома. В месте, где меня действительно ждали. Мы предавались любви. А потом она потребовала, чтобы я все-все-все рассказал о детях. И я так и сделал. Потом остановился. Мне показалось, что ей стало неприятно...

   – Лееен, что с тобой?

   – А ты правильно делаешь, что ты со мной? Может, тебе стоит вернуться?

   – Нет.

   – Почему?

   – Во– первых потому, что я ее не люблю. А жить во лжи не хочу. А во-вторых, что не менее важно... Потому что я люблю тебя и только тебя. И жить хочу с тобой. А с детьми... Мы что-то придумаем, хорошо, чтобы я мог их чаще видеть.

   – А она?

   – Не знаю, может, будет мешать, может нет. Я ведь ей не завидую... Знаешь... Зла на нее не держу. Просто не хочу, чтобы меня снова предавали. Так, на всякий случай.

   Прошло несколько дней.

   У меня возникло, а потом не покидало никак ощущение, что что-то должно произойти. Я не знал, плохое или хорошее. Когда утром раздался звонок, я понял, что мои ощущения превратились в реальность. Голос в мобилке я не узнал.

   – Кто это? Говорите громче. Василий Федорович? Что-то случилось? Как умерла? Когда? Вы что, шутите? Так. Понял. Да. Сегодня буду. Во сколько часов? А почему вы мне ничего не говорили? Не хотела тревожить? Какие глупости... Да, выезжаю.

   Я тут же перезвонил Леночке и спросил, сможет ли она на сегодня отпроситься. Леночка выслушала и сказала, что сейчас мне перезвонит. Через час мы выехали из Города, а еще через час были в Приполье. Ворота хаты тети Маруси были открыты. Женщины-соседки стояли с цветами и скорбными лицами. Дед Вашута, как самый близкий тете Маруси человек всем руководил. Я тут же пошел ему навстречу и мы обнялись. Дед Вашута трясся, его губы ходили ходуном...

   – Вот как получилось, однако... У нее печенка была больная. Да не лечила. Травками все, травками. А тут, ты уехал, а она через две недели, точно, через две недели, пожелтела. Отвезли в больницу. Там сказали, что надо оперировать. Она подумала и согласилась. Раньше-то не соглашалась. Все, говорила, травками спасусь. Да где ноне сильного травника найти, настоящего, знающего. Все она сама да сама. А тут, вдруг, согласная... Ее неделю держали – лечили, готовили, говорили, что сердце больное. Потом разрезали и зашили. Посмотрели, мол, бесполезно. Сказали, что слишком поздно. Она ничего тебе не хотела говорить. Так и приказала – тебя не трогать и вызвать только тогда, когда все закончиться. Вот...

   – Возьмите, Василий Федорович. Тут должно хватить...

   – А-а-а, это? Я знаю... Да, хватит. Надо вот поминки справить. Мне тут голова сельсовета обещал помощь выписать, да теперича не надо будет. Спасиба тебе, спасиба.

   Дед Вашута выглядит потрясенным... Он готов был и заплакать, да только мужчины, тем более военные, не плачут. А зря. Слезы – лечат.

   – И как это она так быстро угасла... Как свечку задули. Пойду я, тут еще батюшка должен приехать. Ты это... иди... попрощайся с нею... Иди.

   Я не узнал ее. Высохшая. Желтая. С обостренными чертами лица, тетя Маруся была похожа на растаявшую свечу. В доме пахло ладаном, свечами, топленым воском, дымом и смертью. Люди приходили и уходили. А я стоял рядом, у изголовья этой женщины и со мной стояла Леночка, стояла, потому что так мне было хоть немного, но легче.

   Вот ушла семья Ковалей. Они дальние родственники тети Маруси. Настолько дальние, что и седьмой водой на киселе назвать сложно. Вот пришла сельская библиотекарша, Марь Кирилловна – уникальная женщина, уже пенсионерка, но все еще работает. Когда-то ее библиотека была лучшей на Украине (среди сельсоветовских, естественно). Год назад появился в селе Ющенко – агитировал за своих, что ли. А Марь Кирилловна как раз где-то умудрилась упасть и треснуться головой. Да так треснулась, что синюшные круги под глазами пошли. Этот... наш... выступает, а Марь Кирилловна рвется на трибуну. И так нагло рвется – божий одуванчик, а пробивной силы в ней – немеренно. Тут и охрана спасовала. Один только Балога не спасовал. Говорит, мол женщина тут президенту все только пакости в лицо говорят, вот выйдите и скажите хотя бы доброе слово, ну, поблагодарите за наше счастливое детство, что ли... Марь Кирилловна вышла, стала благодарить, сильно так, от души – глаза сияют, фингалы сверкают, красота! А потом про библиотеку. И что была лучшая самая, и что денег нет, и что кадры взять неоткуда... Тут пан Ющенко с панского плеча так бросает Порошенке, мол, разберись, парень. Выдели там из резервного фонда нацбанка, на худой конец финансирование... Только так Марь Кирилловна финансов в библиотек и не дождалась. И теперь готова всей оранжевой своре пасти рвать... Вот что политика с самыми мирными и скромными сельскими интеллигентами вытворяет.

   Потом подошла семья головы, сам голова сельрады был еще утром. Тетю Марусю в селе уважали. За трудолюбивый и несварливый, мирный характер. Вот стали идти соседи. Сначала вся ее улица, потом с дальних улиц. Так, постепенно, собралось почти все село. Не пришли только старые, которым идти было уже тяжело да далече, да малые, которым было еще не до того.

   Вот появился батюшка, пожилой грузный мужчина, страдающий диабетом. Батюшка много пил, но не водки, а воды, часто голос его садился и становился каким-то сиплым и невыразительным. Тогда староста прихода подавал батюшке стакан с водой, тот делал глоток, кланялся старосте и продолжал свою службу.

   Я выхожу во двор. Уже пришли мужчины, которые будут нести гроб, женщины – плакальщицы, просто соседи. Ее понесут к кладбищу на руках. Так тут принято. Кого-то несут через все село, но никому в этой последней почести не отказывают. Никаких катафалков, никаких автобусов с родными – все идут за гробом, слушая громыхания траурного оркестра.

   Ко мне подходит дед Вашута.

   – Вот что, Мария Игнатьевна тебе отписала хату, да и паи, в общем, все... Она со мной советовалась, перед тем, как на операцию лечь... У меня ведь тоже родных – никого, мне не надо... Сказала – тебе пусть будет, пригодится. А я что, что смогу... Вот, не будешь возражать, коли ее огород попораю, чтобы земля не прохлаждалась, бурьяном не зарастала. А что? Я двужильный, я смогу...

   – Не вопрос. Василий Федорович...

   – Да, сынку...

   – Пусть все будет тут по-вашему, как в селе принято. Тетя Маруся так хотела.

   – Добре, сынку, добре...

   – А одно я сделаю все-таки по-своему. Можно, памятник я закажу сам?

   – Ну, кто тебя неволить будет. Ты платишь, ты и заказывай, я тебе тут не указ. Знаю, плохого не сделаешь...

   На следующий день я был Игоря Саверника. Это очень приличный скульптор. Из тех, кому можно доверить любую работу. Я объяснил ему, что мне надо...

   – Знаешь, я ведь не по надгробьям... Это не моя тема...

   Игорь еще посопротивлялся. Но недолго. В конце-концов, все имеет свою цену, даже вдохновение.

   – На когда тебе это надо?

   – Через год, ровно через год.

   – Ладно. Подумаю. Когда сделаю первые эскизы – позову. А ты знаешь, что будет написано на памятнике? – Игорь уже морщит лоб, обдумывая концепцию скульптуры.

   – Вот это.

   Я протягиваю бумажку. Там написано: «Она ушла в темноту, но жила ради света».

   Глава двадцать четвертая

   Значит, так нужно

   Я проснулся утром с ощущением необычайной легкости. Сегодня должен быть большой день. Завтра – тем более. Вчера Леночка приняла предложение руки и сердца, сделанное по всем правилам. Вот только обручальное кольцо мы пошли покупать вместе. И она выбрала как раз то, которое ей понравилось больше всего. Оно было с тремя бриллиантиками, но весьма скромных размеров, почти незаметных. И при этом очень симпатично смотрелось на ее руке. Как раз то, что нужно. Не слишком скромно, но со вкусом. Конечно, во сне кольцо было и дороже, и роскошнее, но Леночка более дорогие и вычурные экземпляры сразу же отвергла. Как отвергала все то, что было наносным, ненужным, ненастоящим. У нее есть какая-то особая точность в выборе того, что является ненужным, фальшивым, неискренним. Поэтому она всегда находится в резонансе с окружающим миром. И мир ее благодарит за это, например, встречей со мной...

   Я понимаю, что пошутил. И понимаю, что открыл небольшую истину. Ведь наша встреча действительно награда. Награда авансом, награда мне, награда, которую нельзя отвергнуть, потому что жизнь сразу же потечет по другому руслу. И, скорее всего, худшему.

   На сегодня у меня наполеоновские планы. Надо заехать забрать первую часть прибыли от сделки с землей. Спасибо Эдичке Пильшицкому, вовремя подбросил. Кстати, надо что-то придумать, я чувствую, кто на фирме с Карлушой начинаются какие-то напряги. Ладно, разберемся. Вот еще, звонил Игорь, сказал, что эскизы памятника готовы. Это он быстро, молодец. Ага, кстати, выкинуть старье. Вчера я отобрал кучу старых вещей, которые надо из дому выкинуть. И съездить за оценщиком. Мой квартиродатель согласился мне же квартиру продать. Что у него перевернулось. Хотя, он цену заломил – будь здоров. Посмотрим, на сколько он ее завысил и стоит ли на нее соглашаться... Хотя, я уверен, что стоит. Значит, все сложится.

   У меня все утро в голове крутится строчка «Послушайте, ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?». Конечно нужно. Мне, например, или Ленке: она любит смотреть на звездное небо и даже знает названия всех созвездий, чем ставит меня, неизменно, в тупик. Надеюсь, это нужно будет и Тошке, и Лерочке... пусть только подрастут и почувствуют...

   Ленка чмокнула меня в щеку и быстро вылетела на работу – сегодня у нее сидит налоговая, говорит, это последний день, приходили на три дня, а застряли на недельку, точнее, уже вторую. Я допиваю кофе и иду к выходу, потом вспоминаю, что не забрал кучу старья, иду, сгребаю старые вещи, и тут откуда-то из кармана падает бумажка. Я внимательно смотрю, что же это выпало. Батюшки-светы! Да это же моя записка. Ну, та самая, которая должна была стать посмертной... Типа «до свиданья, друг мой, до свиданья...». Ага. Не дождетесь. Я смотрю на записку, на вещи. Еще раз на эту бумажку, практически не тронутую временем. Писал ведь на листе хорошей бумаги, чтобы, так сказать, осталось все ясно и четко... Я собирался положить ее на крыше. А сам сигануть вниз. Дудки вам!

   Я решил не перечитывать записку. Вернулся на кухню и сжег ее в пепельнице, которая до этого момента простаивала без дела. Записка горела, как сгорала моя прошлая жизнь – без возврата и без сожаления.

   Первым делом я заехал в банк. Сегодня на контроле рыжеволосая Таиса. Их две напарницы. Иногда меня обслуживает Майя – высокая, худощавая, больше напоминающая цаплю на длинных и тонких ножках. При этом держится она изящно и с достоинством. Таиса же – хохотушка с огромной копной рыжих волос, девушка, с которой так и хочется пошутить и лишний раз ей улыбнуться. Приход уже есть. Я снимаю все деньги, которые могу. И тут мне в голову приходит опять-таки шальная мысль: а почему бы мне сегодня не потратить все эти деньги? Потратить так, как я делаю это всегда во время своих тренировок?

   Кассир напряжен и просит пройти меня в кабинку для пересчета денег. Не такая уж и большая сумма, особенно, если он будет пользоваться пятисотенными купюрами, то и пачка получится не слишком-то внушительной. В конце-концов, приход-то не так уж и велик: всего двести девяноста четыре тысячи целковых. Кассир снимает свой процент. Я даю Таисе шоколадку, вообще-то я приготовил ее для Майи, ей полезно подкармливаться шоколадом, но и Таисе не жалко, получу в ответ улябку в обрамлении веснушек, тоже неплохо.

   Первым делом я еду оплатить свадебное путешествие. Выбор в этом благородном деле Леночка оставила полностью за мной. В принципе, можно выйти на любого оператора, но я еду к своим знакомым. У Петрухи своя фирма, пусть и не самая большая, но я уверен, что тут мне дадут именно то, что мне нужно. И не отмахнутся, если мои требования будут неожиданно высокими: Петруха специализируется как раз на VIP-клиентах с их вечными мухами.

   Девушка – менеджер встречает меня дежурной улыбкой, которая сменяется недоумением, когда она узнает, что я хочу. Сентябрь. Париж. Три недели. Нет. Не тур по Франции. Нет, не надо никаких столиц Европы кроме Парижа. Только перелет в Париж, туда и обратно. Номер-люкс. Три звезды не предлагать, четыре тоже... Вижу, что девочка окончательно взмокла, терзает с безнадежностью клавиатуру рабочей машины и никак не может выудить для меня что-то подходящее.

   – Послушайте, может быть меня обслужит Петр Григорьевич?

   У девушки становятся окончательно квадратными глаза, и она провожает меня в кабинет шефа, из которого выпрыгивает секретарша в мини-юбке с игривым настроением за пазухой.

   Я вваливаюсь в Петрухин кабинет, следом семенят возбужденная секретарша и погасшая менеджериха. Петруха бросается к бару, достает самый дорогой коньяк. И только после того, как мы пропускаем по рюмочке, а свита моя благоразумно рассасывается, объясняю цель своего прихода. Петруха ничего по компу не ищет. Он набирает номер какого-то офиса, говорит с кем-то на приятном английском, при этом чуть грассирует "р", выдавая этим свое русское образование и происхождение. После чего складывает цену, я тут же рассчитываюсь. Мы жмем друг другу лапы и расстаемся в крайне довольном состоянии.

   Я заезжаю на заправку, понимаю, что времени помыть машину сегодня не найдется, быстро ищу номер телефона своего приятеля, он дает мне номер телефона толкового менеджера ресторана. Пришла пора подумать и о праздничном ужине. Нет. Надо просто и со вкусом. Прогулочный катер по Днепру-реке? А что, это идея, это будет хорошо. У нас, у богатых, свои причуды. И чтобы цыгане были. Нет, цыгане это теперь плохой вкус, купечеством зажратым попахивает. Обойдемся без цыган. Нам и так слишком хорошо будет.

   А теперь надо подъехать к ЗАГСУ. Договариваться, так договариваться. Почему бы и торжественную церемонию не провести прямо на катере? Месяц ждать? Заполнить собственноручно... Ага. А вот адрес фирмочки... Понятно, и тут есть фирмочка, которая поможет обойти формальности, благо располагается она в том же здании.

   Фирмочку представляет одинокое благообразное рыло, с которого только что жир не капает на скатерть, а так боров-боровом. Выслушав, что мне надо, боров начинает тянуть волынку и ныть, что они обычно сами снимают катер и проводят обед... Но увидев пачку денег, боров быстро въезжает, чего от него требуется. Особенно, когда пачка прячется обратно в кейс и борову объясняют, что с начальницей ЗАГСа договориться, может, будет стоить и немного дороже, зато не прийдется слушать всякую херню, которую несут с умным видом невесть чего...

   Понятно, что теперь все будет в лучшем виде. Бандуристки будут наигрывать... Несерьезно? Но в национальном стиле. Меньше колорита, больше шарма? Тогда классический квартет, или лучше джаз-фонограф... Все-таки классика... ну и ладненько. Счет свернут трубочкой. Конечно, церемонию будет вести только не ниже народного артиста Украины. Простите, народного артиста союза сейчас никак не достать – сезон, знаете ли, сезон. А такую работу не каждому поручишь.

   Приходится совмещать поздний завтрак с ранним обедом. На драйве беру обычное меню, понимая, что через два часа захочу не просто есть, а жрать, но на два часа буду в порядке. А там посмотрим, по обстоятельствам.

   Теперь заезжаю в мастерскую Саверника. Перед мастерской приходится искать место для парковки: по радио передают что там баааальшая пробка. Нахожу, где приткнуться, плачу невесть откуда взявшемуся парковщику, и направляюсь в мастерскую. У Игорехи все как всегда: мастерская – филиал бардака пополам с борделем. Голая девица стоит на постаменте (позирует). Меня девица нисколько не смущается, а когда Игорь ее с постамента отпускает, не считает нужным даже халатик накинуть. Современные девицы настолько без комплексов, что быть без комплексов уже становится их главным комплексом.

   Из трех эскизов я сразу выбираю этот: барельеф, на нем женские изящные руки, которые поддерживают солнечный шар, готовый свалиться в бездонную пропасть. И надпись, которая протянется золотой вязью внизу барельефа.

   Мы бьем по рукам, а я иду, выкручивать машину в другую часть города. Я еду в облюбованный Карлушей суши-бар. Нам надо обсудить наметившиеся противоречия и попробовать найти компромисс. На чьих условиях будет достигнут компромисс, тот и оплачивает обед.

   Я расплачиваюсь с официантом и смотрю на часы – чтобы забрать Леночку с работы, надо где-то протараниться часа полтора. А почему бы не выбрать ей свадебный подарок. Небольшой, но со вкусом. Такой, который запомниться надолго. Хорошо было бы, чтобы он еще и гармонировал с ее свадебным платьем, да еще и в дальнейшем как-то пригодился. А что? Это идея.

   Я прячу подарок подальше. Главное, чтобы Леночка о нем раньше времени не догадалась. А так – все в полном ажуре. Мы ужинаем в небольшом кафе на берегу Днепра. А потом едем домой. Леночка что-то делает в ванной, предупредив меня, что это надолго, а я решаю помедитировать: утром-то дневник заполнить успел, а вот медитации не провел. Надо исправить положение.

   Дневник гласит: Приход: 294 000 грн., услуги банка – 2 940 грн., шоколадка оператору – 6 грн., путевка в Париж на 21 день: номер-люкс, с видом на Елисейские поля, умеренная экскурсионная программа и уйма свободного времени – 130 000 грн., заправка автомобиля бензином – 100 грн., завтрак в закусочной – 48 грн., праздничный обед с арендой катера, фейерверком и оркестром – 39 433 грн., церемония бракосочетания на катере – 8 570 грн., стоянка автомобиля – 20 грн., обед в суши-баре – 364 грн., бриллиантовое колье (оно же свадебный подарок для Леночки) – 112 174 грн., ужин в кафе – 165 грн.

   Стоп! Да я нихрена на понял!!! Я бросаюсь к кейсу и начинаю доставать чеки. Я всегда сохраняю чеки за весь день: где и с кем расплачивался и за что. Вечером полезно бывает пересмотреть.

   Это кошмар!!! ОНИ ВСЕ СОВПАДАЮТ!

   Все совпадает. До копеечки. Мои расходы за день отражены в моем дневнике с точностью, которую я не мог представить себе утром. Ничего не изменилось. Ничегошеньки!