Текст книги "Тринадцатый миллионер (СИ)"
Автор книги: Владислав Григорьянц
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
Были ночи бесподобного секса. Было рождение сына, а еще через четыре года дочери. А еще было новоселье. Я пошел к директору завода и попросился в общежитие. У нас в квартире мама жила со вторым мужем и мы ей мешали строить новую жизнь.
Директор завода долго что-то думал, писал, мялся. Я думал, что откажет. Нет, я был уверен, что откажет.
– Послушай, Витя, садись и пиши заявление в профком. Мы через три месяца дом сдаем. Знаю, что твоя очередь далеко. Так больше ведь строить не будем. Пиши. Мол, в связи с предстоящим рождением второго ребенка в семье. Справки приложишь, ну, сам знаешь какие... В общем, помогу.
– Михаил Вильевич!..
– Благодарности не надо. Вот что. Ты посмотри лучше вот эти документы... Потом. На досуге.
Так я получил квартиру. Мне потом говорили, что за эту квартиру была драка почти что в натуре. Женщина, которая квартиру не получила, рвалась в директорский кабинет с криками, плачем и угрозами. Ее еле увели и успокоили. Но я не испытывал никаких угрызений совести: свою квартиру я заработал. И заработал честно.
Наш завод давно хотели подмять под себя сильные мира сего. Директор сопротивлялся долго. При нем завод был высокоприбыльным предприятием и люди дорожили своей работой, полностью доверив акции и управление директору.
И вот от одного из предложений Михаил Вильевич отказаться не смог. А кто мог осудить его, человека, смертельно больного за то, что он прекратил борьбу? За то, что решил обеспечить своих детей и обеспечить очень хорошо? Тут дело не в квартире, которую я благодаря нашему директору и памяти моего отца, получил в тот роковой год. Нет. Я понимал, что Михаил Вильевич пытается спасти хоть что-то, спасти тот коллектив, который сам создавал в сложных условиях перестройки, независимости и так далее и тому подобное... Как только ухудшались отношения с Россией, как завод оставался без заказов. Михаил Вильевич ругал правительство самыми нехорошими словами, но как только наши президенты вновь приходили к уму-разуму, как в Россию вновь уходила продукция завода. Российским партнерам и перешел в конце-концов завод.
Как только он стал частью корпорации, услуги юриста, подготовившего всю документацию по проведению довольно рискованного поглощения, новым хозяевам не понадобились. И вот я очутился в положении, когда надо было что-то решать. И на что-то решаться.
Когда я уходил с завода, завода в прошлом понимании уже не существовало. Я уходил в никуда. У меня была семья, какое-то количество денег, на которые я должен был протянуть пару тройку месяцев и своя голова на плечах. За время работы юрисконсультом сумел набрать какое-то количество полезных связей. Одна из этих связей казалась мне наиболее перспективной. Человек, который работал с нашим заводом уже несколько лет, недавно организовал свою фирму. Чем он там занимался, я не знал, но был уверен, что Владимирович нормальный мужик и фирму создает под стоящее дело. А вот нужен ли я ему буду или нет – это уже вопрос. Оказалось, что нужен. Так началась моя недолгая, но весьма бурная коммерческая деятельность. На шефа я работал три года. Мы с женой перебрались в областной центр, обменяли квартиру, я вынужден был взять кредит, потому как разница в цене между квартирой в районе и области была существенная. Пришлось хитрить. За эти три года шеф меня на работу официально не взял, а оформил частным предпринимателем. Когда пришлось расставаться, мое частное предпринимательство должно было стать опорой моего благосостояния. Вышло же все наоборот. Я был неплохим юристом и вел на фирме множество дел, важных и сверхважных. Но как только подходил день зарплаты, шефа начинало колбасить. Он выдумывал причины, по которым мне следовало зарплату снизить, как-то: не закрыто дело такое-то, не сделано то-то, я тебя штрафую за то, что из семнадцати поручений на шестое число этого месяца ты сделал только тринадцать, а еще ты лежал на операции. И тут я был возмущен до беспредела. Да, меня прооперировали. Вырезали банальный аппендицит. И за те две недели, которые я не ходил на работу, с меня сняли половину месячной зарплаты. О том, чтобы дать какую-то материальную помощь, речи не шло. Наверное, Владимирович решил, что я буду работать на него и так, потому как он платит мне СОБСТВЕННЫЕ деньги и я должен быть ему за это быть признателен и кланяться в пояс. А больше всего шефа моего раздражало мое приобретение квартиры в кредит. Ему казалось, что рассчитываться с кредитом я могу только если что-то у него ворую. Переубеждать его было бесполезно. Кланяться не хотелось. И я ушел. Сначала я проработал полгода юристом в небольшой компании, которая занималась поставками запчастей к сельхозтехнике на вольную республику Молдову, потом перебрался в небольшое НИИ, которое еще влачило какое-то существование. Все это время на погашение кредита были нужны деньги. Жить стало труднее. Потом стало очень трудно. Я разрывался на части, пытался подзаработать, брал дополнительную нагрузку, спал по четыре-пять часов в сутки. И все равно денег еле-еле хватало на то, чтобы отдать кредит и как-то прокормить семью. В это время произошло событие, которое стало еще одним ключевым событием в моей жизни: резко подорожало жилье. Стоимость моей квартиры выросла, и выросла значительно. Теперь я стал думать о том, чтобы попробовать себя в бизнесе более серьезно. Я занял деньги. У меня был тыл: квартира. Мне удалось одолжить деньги. Первые две операции прошли успешно. Вторые две чуть хуже. Но я не насторожился. Наоборот. У меня появилась эйфория и уверенность в том, что мне все по плечу. Мое предпринимательство позволило мне быстро отдать долг и выплатить почти весь кредит.
Предложение получить долю в одной солидной фирме пришло неожиданно. Доля была небольшая, но фирма имела солидную репутацию, а ее руководитель был моим хорошим знакомым уже три года, да и партнером казался надежным. Мне казалось, что я знаю его, как облупленного. Мы пили вместе чуть ли еженедельно. В то время я оказался одурманенным. Я продал квартиру, снял квартиру в Городе для себя и семьи, уговорил жену на переезд. Она была уверена, что теперь у нас начнется новая жизнь и совершенно другие перспективы. Ей нравилось тратить деньги и она тратила их. Мне не было жалко. Тем более, что деньги были. И я был уверен, что мои мозги позволят мне заработать еще. Деньги идут к деньгам, твердил себе я, как безумный.
Переезд. Новая квартира. Обмывание нового офиса. Постоянные недосыпания. Мой организм слишком долго работал на пределе. Так долго, что не выдержал. Я заработал повышенное давление и с кризом меня уложили в больницу – это после того, как я чуть не потерял сознание, врачи сказали, что это было прединсультное состояние. Потом я часто жалел, что это не было инсультным состоянием с летальным исходом. Но тогда Бог помиловал меня. Значит, у него были какие-то свои, мне не известные цели. Почти две недели я плохо слышал, а речь стала нормальной только через месяц. К тому времени я готов был потерять дар речи еще раз. Мой так и не состоявшийся партнер растворился в тумане. Он растворился, прихватив деньги, которые я вложил в его фирму, да и не только я. Этот жук сумел прихватить пару кредитов в двух разных банков, сделав залогом товар на складе, товар, который был уже продан и после ухода кредитчиков со складов благополучно последовал потребителю. Приблизительно половина этого товара была товарным кредитом, который так же никому не вернули. Квартира и дача этого человека так же оказались удивительным образом в два дня проданы. Валера взял по паре тысяч в долг у разных людей, почти малознакомых. У него была репутация надежного партнера и ему и раньше не боялись ссужать деньги. Странно, но все, что осталось от этого человека – куча расписок и долговых обязательств. И только потом мы, которых обманули, сообразили, что ни разу Валера не пригласил никого из нас в гости, никогда мы не общались с его семьей, ничего не знали о его жизни. Он говорил много и красиво, но даже будучи трижды в доску пьяным никогда и ничего не сказал о своей личной жизни!
Почти полгода я провел в попытках как-то найти Валерия. Менты водили меня за нос. Я дал на лапу следователю (как мне намекнул прокурор), чтобы тот рыл землю. Следователь деньги взял. Но ничего не нарыл. Потом мне объяснили, что кто-то из прокуратуру посоветовал это дело «заглушить». Его и постепенно заглушили. Мой самый старинный друг предложил свести меня с бандюками: эти уж точно найдут. По зрелому размышлению я не взял греха на душу. До сих пор не знаю, проявил ли я малодушие, или поступил правильно. Я был уверен, что если бы его нашли и случайно убили – я бы себе этого не простил. Сам бы при встрече – избил бы, до смерти, до полусмерти – не знаю. А вот так – отдать человека на заклание не смог. Если считаете, что я проявил слабость и поделом мне, что же, вы имеете на это право. Я сам так очень часто считаю.
Этих полгода ничего мне не удавалось. Я пытался завязать еще какой-то бизнес, но Город с его дороговизной так быстро съедал ресурсы. Очень скоро я стал перед необходимостью что-то решать кардинально. На поиски несостоявшегося партнера пришлось махнуть рукой. Я исхитрился и взял небольшие кредиты в трех банках одновременно. Все, что можно было взять без залога и почти под самую завязку. У меня были хорошие документы по предпринимателю и неплохое движение по счетам. В этом деле главное было ответить в двух банках на вопрос: почему вы не кредитуетесь в том банке, где у вас счет открыт (варианты: у вас лучше условия, меньше проценты, больше лимит и т.д.). Но эти деньги меня на долго не выручили. Я попытался провести еще одну операцию, она закончилась убытками. Меня просто тупо прокинули, ведь я забыл о законе парных случаев. И вот тут началась волна сплошного невезения. Руки мои опустились. Я вошел в состояние жестокой депрессии, и уже ничего не могло меня из этого черного статуса вытянуть. Прошло еще приблизительно год и я оказался на краю крыши, готовый слететь с нее, как птица. Вот только с результатом не таким, как у вольного птаха.
Глава шестая
Дискретный анализ
Если говорить обо всей хронологии событий, подтолкнувших меня к расставанию с жизнью, то краткое изложение их уже перед вами. Но в кратком этом пересказе нет главного: почему я все-таки решился на этот поступок!
Решения принимаются не от того, что события А потянуло за собой событие В, а за ними уже мчалось событие С. Решение расстаться с жизнью возникает совершенно по другой причине. Порой все причины так и остаются для нас непонятными. Значит, так тому и быть. Иногда намного важнее не анализировать, а принимать уроки. Но у меня мозг сократовского склада: прежде, чем что-то принять на веру, я попытаюсь это нечто разложить по полочкам, проанализировать, найти какое-то логическое объяснение. И только после того, как мозговой штурм заканчивается очередной неудачей, я могу склонить голову перед непознаваемым.
Наверное, надо расставить все точки над i.
Я должен рассказать ПОЧЕМУ, на мой взгляд, все пошло в тартарары. Семья. Все дело было в ней. Сейчас я понимаю, что по природе своей Настя – типичный манипулятор. Она читала книги (умные) и владела какими-то приемами нехитрого, но эффективного манипулирования мужчиной. Любила ли она меня? Хочу льстить себе, что да, моему самомнению тешит мысль, что и сейчас хоть немного, но любит. С другой стороны, я понимаю, что во мне она любила больше всего перспективу, умение работать и умение зарабатывать на жизнь. К сожалению, как только мое умение меня стало подводить, стала уменьшаться и ее любовь, пока не исчезла совсем. Во многом, я виноват в этом сам. Да я и не собираюсь валить всю вину на нее – это будет глупо и бесчестно. Ошибки и неправильные решения принимал я сам. И только я сам в ответе за все свои поступки. Но все-таки, все-таки, все-таки...
Настя хотела существовать в мире, где муж зарабатывает на нее и детей деньги, решает все бытовые вопросы, выгуливает ее под ручку и еще сидит все время с детьми, чтобы она могла пообщаться с подругами. Какое-то время я давал ей большую часть из того, что она хотела. Какое-то время я работал, как вол, приходя домой только чтобы переночевать. Дела требовали всего моего внимания. Обеды и ужины были деловыми встречами. И иначе просто не получалось.
У Насти же была особая манера делать покупки: она одалживала деньги у подружек, покупала, а потом сообщала мне, что ей «надо вернуть деньги». Опять же, все это в переводе на нормальный язык означало, что я купила вещь, а ты должен за нее рассчитаться. Но жизнь – это не приобретение вещей любой ценой. И одно дело, покупать, когда зарабатываешь достаточно и нет проблем, а другое – когда сидишь в кредите или работаешь на последние кровные. И если надо подтянуть пояса какое-то время, значит, надо... Настя с читала себя умной и хитрой женщиной. Она не устраивала скандала из-за того, что я не разрешал ей покупку новой шмотки, нет, она просто устраивала скандалы по любому, первому попавшемуся поводу, например, почему не помыта обувь или кто будет вести ребенка в поликлинику, когда у меня деловая встреча, а ребенку надо сделать прививку, показывая этим свое негативное ко мне отношение. Обычно утренние и вечерние скандалы начинались с вопроса о том, кто будет мыть обувь и почему бы это тебе, если ты моешь свою обувь утром, не вымыть и мне и детям, и вообще ты обувь мыть не умеешь, но если научишься, то из тебя толк будет. Далее следовало что-то еще (по обстоятельствам), обязательно добавлялся тезис о том, что детям не хватает отца, потому как он пропадает на работе, а заканчивалось объяснением тяжести женского труда и истерикой, которую можно погасить только новой покупкой.
В конце-концов деньги, чтобы гасить истерики, кончились. И это стало для Насти форменным шоком. Скандалы становились более изобретательными и разнообразными. Истерики все более запойными и мощными. В какой-то момент я увидел, что ей все равно – сдохну я или нет, но деньги на новую шмотку я должен вытащить и положить перед нею на стол. Очень скоро оказалось, что денег хватает только на питание, и то в самый-самый притык. Я пытался объяснить, что надо экономить, что надо распределять бюджет семьи. Эти мои речи встречались в штыки, а мне объяснялось, что бюджет семьи только тогда будет экономным, когда все мои заработанные деньги будут распределяться ею лично. Хорошо! Я не выдержал, и пошел ей на уступки. Теперь бюджет распределялся ею и только ею. Тут же появились новые одежды (я не могу ходить в старье) и, вообще, я у тебя такая экономная, купила юбку за триста сорок гривен, когда сейчас такие стоят по шестьсот. Хуже всего стало тогда, когда она стала вытаскивать деньги из моего НЗ, оставленного на самый крайний случай для самых важных и непредвиденных расходов. Мне надо было поехать в Молдову, Донецк, потом Симферополь, чтобы поправить свои дела. Но поехать без денег невозможно. А когда загашник, в котором лежали средства на эти поездки, пуст, то... Скажите, как ехать решать вопросы и не иметь возможности оплатить ресторан с деловыми партнерами? Тупо одалживать еще больше денег? А куда больше? Наступил момент, когда я уже не мог одалживать – не у кого было. А что Настя? Все как всегда – ну и что, что я взяла деньги? Они мне были нужны. А ты заработай, придумай, достань, одолжи (а я опять возьму в самый неподходящий для тебя момент).
Но и это не было главным: у нее было чувство собственности на меня, уверенность, что я никуда не денусь и буду плясать под ее дудку. Если бы она была хоть немного умнее! И если бы она действительно меня любила. А так, кроме себя самой ей любить было некого. И незачем. Как только у меня начались серьезные финансовые проблемы, оказалось, что мой статус ниже ее звездного – и она стала мне мстить за это. Мстила жестоко, стараясь сделать как можно больнее, используя весь арсенал манипулятора. И я позволял манипулировать собой. Достаточно долго. Почему? Потому что считал, что это любовь. И что ради детей можно потерпеть временные приступы безумия. Ради Антошки и ради Валерии я готов был терпеть многое. Я и терпел. Но не все же терпеть, черт меня подери! И тогда я взрывался. И тогда мало не казалось. Всем, кто находился рядом со взрывом.
И при этом я совершенно не обращал внимания на то, что главный индикатор любви уже давно показывает ноль: полное отсутствие чувств. Я ведь говорил, что удача приходит ко мне с любовью. Ну вот, так и было. И то, что удача отвернулась от меня, означало одно – любовь ушла в прошлое. Ее больше нет, не существует. И не надо питать никаких иллюзий.
Кто из нас изменил первым? Я не знаю. Может быть я, может быть, она. Это когда один из супругов находится в состоянии восторженной влюбленности в свою дражайшую половину, об измене узнает последним. А в такой ситуации догадываешься сразу.
Я увидел ее из окна машины. Ей было около двадцати. Милое личико, как говорится, ничего необычного – красота молодости, только-то и всего. Обычно, в девяти случаях из десяти, мимо таких девушек проезжаешь мимо, и тебя ничего не толкает, не дергает, не заставляет делать глупости, вот только мелькнет мыслишка «Какая цыпочка поцокала... Хорошо бы...» и тут же гаснет, отвлеченная проблемой вписаться в очередную развязку так, чтобы крылья у машины не поотваливались.
А тут меня как-то прорвало. Я опустил окошко, выпросил у девушки номер мобильного телефона. Через пять минут перезвонил (номер оказался правдой), через час мы уже катались по городу. Через три – обедали в «Версале», через шесть – спали в четвертом номере на втором этаже, известном тем, что именно в этом номере спасался от насильников знаменитый Филя.
Рядом со мной лежала совершенно не знакомая женщина. И что я? Я не испытывал ничего. Ровным счетом ничего. Не было гадкого чувства совершенной подлости. Потому как не было любви, которую предаешь, не было восторга (вот, я ее сделал!), не было и чувства мужской гиперценности: могем же еще! Просто то ощущение моральной опустошенности, которое преследовало меня последний год, никуда не уходило. Я ничего вообще не чувствовал! Как будто все в жизни течет так, как и должно протекать. И это меня почему-то расстраивало больше всего.
После этого события моя жизнь стала не просто падать – она понеслась под откос со скоростью курьерского поезда. Очень скоро жить стало совсем не на что. Жена с детьми уехала к родителям (моя мама опять устраивала личную жизнь, но, надо отдать ей должное, на сей раз приняла во внуках самое живое участие). Настя из Города уезжать не хотела. Не хотела не потому, что ей нравился Спуск, Крещатый яр или Спивоче поле. Ей не хотелось уезжать от своего любовника. Она еще не достигла такого уровня отношений, при котором могла бы манипулировать этим человеком. А на меня ее слезы, истерики и крики просто уже не действовали. Я продал машину (поставил на бизнесе жирный крест – без машины какие могут быть дела?). Но этих денег хватило только на то, чтобы раздать самые существенные долги. Скоро и продавать стало нечего. А кредиторы жали, гнали из угла в угол, банкиры обрывали телефоны. Сначала я отделывался обещаниями, мелкими подачками. Потом и это стало уже невозможным. Кредиты переросли в разряд проблемных. А потом безнадежных. Я брался за любую работу. Но у меня ничего толком не выходило. Казалось, из меня ушла какая-то важная часть, какая-то составляющая, без которой не то что успех, без которой и дыхание не представляется возможным.
Внутри нарастало то, что у Пелевина выражено общим термином «пустота». Но пустота («вакуум») бывает самого разного толка. Мой вакуум был депрессивным. Вскоре мне все стало «по барабану». Еще быстрее я ощутил, что жизнь мне опостылела настолько, что существовать дальше глупо и невозможно.
Даже любовь к детям не «цепляла» меня за этот мир. Было только чувство вины за то, что так случилось. Было чувство вины за неудачу и чувство ответственности за то, что судьба моих детей окончательно испорчена. То, что Настя даст им толк – не верилось. Но и я толком дать им ничего не мог. А быть обузой собственным детям? А зачем?
Если бы я пил -я бы быстро спился. Если бы я был наркоман – давно бы вколол себе смертельную дозу. А так я просто проходил мимо моста Патона и понял, что хочу испытать напоследок щемящее чувство полета. И эта мысль очень быстро стала в моей жизни единственной, от которой пустота отступала.
Глава седьмая
Временное бомбоубежище
Когда человеку плохо, он инстинктивно ищет, куда ему спрятаться, под какое укрытие засунуть свое тщедушное тело и, хотя бы на время, забыться о том, что его гложет. Стремление спрятаться, бежать – одно из самых стойких реакций на стресс. Так было всегда. Особенно тут, на Украине, с ее бескрайними просторами, где сам ландшафт издавне подсказывал человеку, что бегство – самый легкий путь избежать неприятностей. Мы бежали от стрел кочевников по лесам и ярам. От ляхов бежали на Сечь. От москалей – на запад. И только от себя самого никуда не убежать. Как никуда не убежать от собственной трусости, прописанной в генах. Это трусость ситуационная, трусость в целом. Нет, я не говорю, что труслив народ. Но храбрость в поведении народном проявлялась только тогда, когда его (украинский народ) припирали к стенке и били по голове: вот тогда приходилось отвечать. И много героического было в этих ответах. А так... Ходили мы под чужими знаменами почти всю свою сознательную национальную жизнь. Хорошо ходили. Славно ходили. Но как только ситуация складывалась сложно и касалась тебя лично – стремились бежать.
Вот и я предавался бегству с наслаждением неофита.
Когда грустные мысли немного рассеялись, я поправил букет сирени так, чтобы он лежал аккуратно посреди могильной плиты, повернулся, и потопал прочь, огородами, так к тете Марусе было ближе всего. Огороды в Приполье располагаются у реки. Длинными полосами спускаются к пойме, сразу же за огородами идут заросли камыша, почти полностью облепившего болотистые берега речушки. Когда-то речушка Мелява была мелкой, но быстрой и чистой. В ней купались, из нее брали воду, она текла из подземных источников богатых минералами, и считалась стариками рекой-целительницей. Новое время вызвало к жизни новых людей. Они запрудили Меляву в нескольких местах, устроив заводи для разведения рыбного хозяйства, речка стала заболачиваться, берега ее постепенно обросли камышом, а русло резко изменилось. Чтобы обойти участок, который доходил почти до самого края камышей (кто-то из хозяев распахал землю почти до самого конца возможного земледелия), пришлось пройти по болотцу, ловко лавируя между лужами, пару раз зачерпнуть туфлями воду и, наконец, оказаться снова на импровизированной тропинке. Тут же красовались три коровьи лепешки. Сразу же пахнуло сельской экзотикой, но не шибко. Шибко пахнуло когда я приблизился к двору тети Маруси.
Домик тети Маруси находился на улице с поэтическим названием «Тополиная». По улице действительно тянулись тополя. Дома шли с одной стороны улицы, огородами выходя к берегу речушки, напротив домов тянулись поля, и, как раз эта сторона улицы, идущая от полей, и была усажена красивыми и гордыми тополями. Я любил приезжать в Приполье в конце мая, когда тополя начинали цвести. Комки тополиного пуха, разносимые ветром, создавали эффект эфемерного, потустороннего мира. Ты оказывался в сказке, в ином измерении, один на один с совершенно неизведанны и непонятным. И эта сука хотела, чтобы я брал ее в эти, заповедные для моей души, края? Хотя, если заниматься казуистикой, то можно возразить, что она стала сукой только потому, что я не пускал ее в заповедные края своей души. Опять же, а чем это доказать?
А вот и он, дом тети Маруси, мое временное бомбоубежище. Его легко обнаружить на улице: напротив посадки с тополями вы видите четыре березки – они как раз напротив окон дома тети Маруси. Домик глинобитный, Иван успел обложить его кирпичом, сделать в доме туалет и душевую комнатку, провел воду из колодца. Но женщина все равно пользовалась туалетом на улице, мылась в бане, которую построил еще ее отец, а воду вытягивала ведрами и таскала в дом вручную. Единственное, чем тетя Маруся постоянно пользовалась – так это отводом воды к участку. Растения требовали постоянной подпитки и влаги. В засушливое лето тетя Маруся выбирала воду из колодца почти до самого донышка. Вот и сейчас женщина стояла в огороде и занималась поливом. Шланг был уже латаный, но вода бежала споро, нигде не протекало, а помидоры, привядшие под нещадным дневным солнцем, от благостной влаги выглядели превосходно.
– Ой, сыночек! – увидев меня, произнесла тетя Маруся. Она всегда так меня называла. А я и не сопротивлялся. Мне даже приятно. Женщина выключила воду, на ее изборожденном морщинами лице засияла улыбка.
– Гость на порог, счастье в хату, – перефразировала древнюю поговорку хозяйка, – или у тебя, сынок, что случилось?
– Ничего серьезного, матуся, на пару деньков на побывку примете? – я постарался быть как можно более беззаботным. Тетя Маруся посмотрела на меня и не поверила. Вздохнула.
– В порядке, так в порядке. Иди, сынку, в хату, я сейчас впораюсь и подойду.
В хатынке все как всегда. Чистота. Ослепительно белые стены и потолок – недавно белили. Светло и тепло. Воздух настолько чистый, что и в доме, кажется, необычайно свежо. Только натуральные запахи: сено, которое сохнет под крышей, ах, вот еще примешиваются запахи лаванды и мяты – эти травы сохнут в углу комнаты, а тут, на скамье, разложены пучки чабреца. Раздается звук – мычит корова, которую гонят на дойку.
Я пытаюсь вдохнуть все эти запахи, впитать их в себя, войти в резонанс с этой волшебной природой, почувствовать что-то настолько важное, что связывало меня с жизнью, но в бездушном душном городе куда-то исчезло... И когда я чувствую, что голова начинает кружиться (то ли от этих запахов, то ли от голода), появляется еще один звук.
Чур! Тетя Маруся уже впоралась по огороду. Я осторожно раскладываю траву, сажусь на лавку и ожидаю прихода хозяйки. В этом селе слово «впораться» – одно из самых знаковых. Тут говорят «впоратысь по работе, по хозяйству, по дому»; когда человек сделал какое-то важное дело, следовательно, он «впорал» его, даже если это дело было выступление с лекцией перед мухами в доме культуры. Ни один из президентов со страной «впоратысь нэ можэ», а еще жаль, что умер Лобановский, потому как в украинском футболе «поратысь вжэ нэма кому».
Тетя Маруся зашла, и лицо ее озарило спокойной улыбкой человека, знающего цену себе и своему труду. Со мной тетя Маруся старалась говорить на русском, но часто забывала и переходила на свой родной украинский язык. И ее совершенно не смущало, что я отвечал по-русски, хотя, через два-три дня пребывания под ее опекой я начинал шпарить «ридною мовою», как заправский хохол.
– Синку, я тільки-но борщику впорала, їстимеш? А ще є варенички, я їх зараз відварю. З вишеньками. Ти ж такі дуже любив порати (кушать)... А ще у виварці воду поставила гріти, після вечері якщо бажаєш, можеш впорати собі баньку.
Тетя Маруся засуетилась. На столе вскоре появились и борщ, и вареники, и пляшечка добротного самогона, первака, который гнали сами руки доброй тетки Маруси.
– А це як у селі, та й без горілочки? Ні, ви як собі знаєте, а я раз-два на рік впораю літрів зо десять та й тримаю. Прийде електрик щось порати, вгощаю, або треба людей наняти картоплю впорати, знову без оковитої не обійтися.
Самогон был крепким, градусов за пятьдесят. Тут, в селе, такой подают только дорогим гостям. Напиток чистый, без запаха и примеси, немного обжег горло и оставил после себя приятное послевкусие. Настоящий сахарный продукт натуральнейшего брожения. Нет, я ничего против монополии государства на водку не имею, только попробуй найти в магазине водку, которая по своим качествам сравнится с хорошим украинским сельским самогоном (бурачанка не в счет).
А как вкусно тетя Маруся делает вареники с вишнями! В ее исполнении -это просто шедевр кулинарного искусства. Тесто такое мягкое, тонкое, нежное, каждый вареник смотрится, как набитый шариками кошелечек. У тети Маруси есть свой фирменный рецепт. Она вместо сахара использует к вареничкам сахарную пудру. С отличии от сахара, пудра сразу же растаивает, как только попадает на вареники и совершенно не чувствуется, а на дне миски образуется такая импровизированная подливка-сироп, в которую макаешь каждый вареник и кушаешь с большим удовольствием. Наслаждение в том, чтобы раскусить вареник, почувствовать, как начинает по небу бежать кислый вишневый отвар, и на контрасте со сладким сиропом на оболочке вареника получается тот самый неповторимый вкус, за который я обожаю кулинарные произведения тети Маруси.
– Оце раніше цукор на паї давали, коли ще колгосп був, а зараз земля у орендаторів, що хтять, те й роблять. Пшениці майже не сіяли. Що торік, при колгоспі, було посіяно, те й маємо. А вони тільки ріпак та кукурудзу, вже й ферми позакривали геть усі. Що вони будуть на наші паї давати? Ріпакові голки? А навіщо воно мені здалося? Жодного цукрового буряка не посіяли. Кажуть, що невигідно. А мені з цього що? Так і жити не вигідно. В цьому році й жому не буде, чим худобу буду годувати? А продавати корову – жаль бере. Годувальниця. Приймали молоко по гривні двадцять, а з вчорашнього дня по вісімдесят копійок. І що їм зробиш?
Я отвлекся от своих грустных мыслей.
– Спасибо, тетя Маруся. Все очень вкусно. Чес слово...
– Ой, я тебя совсем забалакала. Банька ведь готова. Давай. Иди. Там в кружке холодненький квас, знаю, что любишь...
Хлебный квас маминого приготовления очень любил Иван. Именно ему мама привыкла ставить в баньку кружку с ледяным квасом. А он, распаренный, вымытый, чистый, выпивал эту кружку залпом и на его лице читалось такое счастье и блаженство, что даже меня, городского пентюха, пробирало насквозь. Я встал с лавки, почему-то отвесил короткий поклон иконе Богоматери с младенцем, висящей в красном углу комнаты и пошел смывать с себя грехи своего Города.
Глава восьмая
Термоядерный эффект
Вода имеет чарующее свойство: она смывает с тебя всю грязь, которая накопилась не только на теле, но и в душе. Вода – это особенная субстанция. Неподвижная и текучая, переменчивая и постоянная, дарующая жизнь и жизнь отнимающая.
