Текст книги "Записки старого киевлянина"

Автор книги: Владимир Заманский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ БИЛЕТ БРАТЬ ЛЕВОЙ!

До сих пор не могу без волнения слышать песню о Днепре композитора Марка Фрадкина. Ее теперь очень редко исполняют. Может быть, потому что на прекрасную музыку положены посредственные слова Евгения Долматовского. Хорош, пожалуй, только первый куплет:

У прибрежных лоз, у высоких круч

И любили мы и росли.

Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч,

Над тобой летят журавли.

Следующие строки очень правильны с точки зрения сталинской агитации и пропаганды, но как для поэта, то не очень талантливые:

Ты увидел бой, Днепр-отец река,

Мы в атаку шли под горой.

Кто погиб за Днепр, будет жить века,

Коль сражался он как герой.

Эта песня была отцовским талисманом во время войны. Он служил в авиации дальнего действия, так называемой АДД, и всякий раз, когда поднимался в воздух, мурлыкал про себя эту песню. Она его хранила. Единственный раз он чем-то отвлекся, не спел волшебную мелодию, и немцы самолет сбили. Отец отделался легкими ранениями, но с тех пор напевал эту песню, даже когда спустя много лет после войны мы летели в пассажирском самолете из Киева в Сухуми на отдых.

Авиаторы всегда были и, по-моему, сейчас остаются очень суеверными. В другой знаменитой песне композитора В.Соловьева на слова С.Фогельсона из кинофильма «Небесный тихоход» летчики поют:

Но чтоб не сглазили подруги нас кудрявые,

Мы перед вылетом еще

Их поцелуем горячо

И трижды сплюнем через левое плечо.

В борьбе с предрассудками и суевериями партия велела заменить последнюю строчку. Получилось глупо: «Их поцелуем горячо сперва разок, потом другой, потом еще». Это уже какая-то вакханалия. Тем более что до поцелуев летчики пели «мы выпьем раз, мы выпьем два…»

Вы знаете, почему сплюнуть нужно именно через левое плечо. Потому что за правым стоит ангел-хранитель, а за левым – бес, тьфу на него!

Был бы я постарше, узнал бы от отца и его фронтовых друзей массу забавных историй, связанных с авиационными поверьями и приметами. Но тогда эта заметка была бы куда длиннее.

Однако и мы, дети, и не летавшие на самолетах взрослые иной раз оказывались такими суеверными, что и детям было смешно. Встречаясь с нами, соседка с пустыми ведрами обязательно извинялась, уступала дорогу, потому что встретить женщину с пустыми ведрами – к неприятностям. О встрече с черной кошкой и говорить не приходится. Мы возвращались домой, если дорогу перебегала даже обыкновенная кошка. Этой примете верили все.

Многие такие приметы известны и сегодня, но многие начали забываться. Когда мама развешивала во дворе белье после стирки и при этом светило солнце, соседки обязательно отмечали, что маму «хлопцы любят». Если на развешенное белье начинал капать дождь, то это означало, что женщину, постиравшую это белье, мальчики напротив, не любят.

О просыпанной соли известно все, это элементарно. Просыпал соль – обязательно будет ссора. Истоки этой приметы в тех давних временах, когда соль была деликатесом. Ее привозили из-за моря, стоила она дорого, и просыпать такую ценность нельзя было. Из таких же давних времен пришли приметы, которые полвека назад строго соблюдали наши родители. Но помнят ли сегодня о том, что дарить цветы – это целая наука. Нельзя принести на свадьбу желтые цветы – они к разлуке. На свадьбу дарят белые цветы. Если дарить цветы возлюбленной – то обязательно красные. Красные – это любовь.

Помнят ли сегодня, что спрашивать, «Куда идешь?» в высшей степени невежливо и даже неприлично. Такой вопрос заслуживает одного ответа: «На Кудыкину гору!» Культурный человек должен знать, что никогда нельзя «закудыкивать» дорогу. Но теперь культуры стало меньше, и заветы предков народ забывает.

Почему новорожденного мальчика украшают синей лентой, а девочку – красной, мне объяснила очень старая дама «из дворян». В царской семье, говорила она, царевичи были кавалерами ордена Андрея Первозванного. Его орденская лента синяя. А великие княжны становились дамами ордена святой Анны. Его лента красная. Есть и другие объяснения, но это я услышал первым.

Были приметы, относящиеся к так называемым критическим дням, бесстыдно рекламируемым в наше время по телевидению. В этот период женщина не должна была появляться там, где ставили тесто, квасили капусту или закатывали банки с консервами. Иначе тесто опускалось, капуста скисала, банки взрывались.

Вера в приметы, разумеется, царила и в школе. Правда, в пятидесятые годы она заметно ослабела, однако экзаменационный билет мы даже студентами брали только левой рукой. Но перед экзаменом никто не клал в ботинок пятак, чтобы получить пятерку. Здесь я не могу не заметить, что через полвека хорошую оценку стали добывать вполне научным способом: в зачетную книжку надо положить зеленую купюру. Очень помогает.

ПОЧТИ ЧТО ИЗ НИЧЕГО

Конечно же, наши женщины не хуже своих матерей и бабушек могут вкусно накормить. Чего им не хватает, так это умения готовить «из ничего». У моей бабушки в мусорном ведре не было остатков продуктов – все шло в дело. Вечером сварить макароны, а утром поджарить – сытный завтрак. Картошку варить «в мундире», а потом уже жарить – очисток меньше. На праздники готовился пирог «бедный студент». Он состоял из муки и повидла. Повидла было мало, муки много, а сверху пирог посыпался своими же крошками.

Все надо было есть с хлебом. Колбасу нарезали тончайшими лепестками и раскладывали на толстом ломте хлеба. И мне до сих пор неловко есть колбасу большими кусками, тем более, без хлеба.

В первые послевоенные годы на рынке все было дешевле и качеством выше, чем в магазине. Масло готовили и сами же продавали сельские тетки. Продавали еще по дореволюционному – фунтами. Мясо было парным, свежайшим. О холодильниках тогда и слыхом не слыхали. Как-то я вычитал у Ильи Эренбурга, что «холодильный шкаф» не есть вершина желаний. Взрослые не могли мне объяснить, что это за шкаф такой.

Но рынок дорожал, а магазинное мясо чернело. И, помню, бабушка, которой уже было трудно ходить на базар, никак не могла понять, почему мама тратит на Бессарабке так много и почему все чаще делает покупки в магазинах. Вкусы у бабушки оставались дореволюционными, а возможности у мамы – послевоенными.

Зато как необыкновенно вкусен был бабушкин борщ, в том числе и постный, то есть дешевый. Украинская кухня насчитывает не менее сорока видов борща, в том числе борщи по-чешски и по-венгерски. На самом деле это самые что ни на есть украинские борщи из Закарпатья. Уверен, что бабушка знала рецепт срок первого и сорок второго.

До сих пор в нашем доме ставят на стол бабушкин форшмак из селедки. Тайны его приготовления не существовало, кто хотел, получал рецепт, но ни у кого это блюдо не получалось таким вкусным, как у нас. Соседка тетя Валя стояла рядом с бабушкой и внимательно наблюдала за нехитрой процедурой: вынимаем из селедки кости, мелко-мелко рубим. Мясорубка была еще предметом роскоши, ее заменял широкий нож под названием «секач». Добавляем вареной картошечки, только сварить ее надо было вчера, добавляем постное масло, булку в уксусе, натираем на терке яичко, лучок. Перемешиваем. «Тетя Аня, вы меня научите?» – «Симочка, об чем разговор?»

Симочка все делала правильно и все получалось невкусно.

Несмотря на Бабий Яр, 14 процентов киевлян были евреи, вследствие чего украинская кухня органически врастала в еврейскую и наоборот. На пасху еврейские бабушки красили в луковых «лушпайках» яйца, а украинки просили у дяди Арона мацу и тоже готовили из этой, откровенно говоря, невкусной пластинки нечто необыкновенное. Мацу мелко мололи или толкли, а из полученной муки делали изумительные кнедлики. Однажды я увидел это слово в меню ресторана в Праге. Увы, это было совсем не то.

Ушли в прошлое хрустящие подушечки из мацы, которые бросали в тарелку с бульоном – не все сразу, а по две-три штучки, чтобы не размокли и сохранили свои хрустящие качества. А что такое яичница с мацой, кто это помнит? Кстати, самый вкусный суп с галушками я пробовал за еврейским столом, а самую вкусную фаршированную рыбу – за украинским. Не будем говорить о фаршированной рыбе. Считается, что фаршировать лучше всего щуку. Неправда! Я ел фаршированных карасей и карпов – с перцем, от которого горит во рту, и без перца. Не знаю, что вкусней.

А кто помнит «кисло-сладкое» – тающее во рту мясо под невероятным соусом? А кто из вас едал фаршированную курицу? С тушки снималась шкурка и начинялась фаршем, секрет приготовления которого, боюсь, уже уходит. И кто теперь умеет готовить из дешевых потрохов нечто божественное? Никто больше не покупает говяжьи мозги и правильно делает – говорят, так выглядят человеческие. Но поджаренные в сухарях они достойны царского стола. Только надо знать, как поджаривать.

Варить бульон тоже надо уметь. Хозяйки на глазок, но с математической точностью добавляли туда необходимые ингредиенты. Если бы бабушке предложили взвешивать на весах прежде, чем класть на сковородку, бабушка бы изумилась. Ее рука сама знала, чего и сколько требует блюдо.

Сегодня в любом супермаркете можно купить то, что тогда было дефицитом. Но за годы гражданской, отечественной и холодной войн женщины научились так ловко готовить «почти что из ничего», что когда в магазинах появились деликатесы, старушки отнеслись к ним скептически. Одна из них, приехав к зятю в Чехословакию, пренебрегла нежными филе и купила в мясной лавке самое дешевое – говяжьи хвосты. Из них она приготовила такие холодцы и супы, что зять и отвыкшая от нищеты дочь ели с каким-то религиозным восторгом.

Если мы действительно придем к изобилию, может случиться то же, что в Америке. Там, говорят, никто ничего не готовит, едят магазинное. Слава Богу, я до этого не доживу.

БАЗАР – ЭТО ВСЕ-ТАКИ НЕ РЫНОК

– Дама, дама! – взывала торговка на Сенном базаре. – Купіть яблучка! Дивіться, які гарні!

– Сладкие? – подозрительно спрашивала «дама».

– Винные, – дипломатично отвечала торговка, и если «дамой» была моя мама или бабушка, я незаметно тянул ее в сторону. «Винные» означало кислые. А мы, дети, любили только сладкое. Но сладкие яблоки стали нормой значительно позже, а в те времена их выращивали не так уж много, и знаменитая по тем временам «антоновка» была кислой. По крайней мере, на мой вкус.

Но так прямо сказать торговке, что ее товар кислый, мне казалось недопустимой грубостью. Все-таки женщина ехала на рынок издалека, тащила на себе тяжелые мешки и так любезно предлагала свои яблочки, а мы повернемся к ней спиной и пойдем к конкурирующей тетеньке.

Сегодня я жалею, что в детстве терпеть не мог ходить на базар. Мать и бабушка использовали меня в качестве подсобной силы, мне поручалось нести одну из ныне забытых плетеных «авосек». И мне следовало смирно стоять и ждать, пока товар будет опробован, взвешен, отгружен и оплачен.

А между тем, рядом происходили интереснейшие события, порою не поддающиеся объяснению. Твердо помню, как какая-то покупательница попросила продавщицу отсыпать ей пару килограмм семечек в «авоську». Продавщица почему-то так и сделала. Покупательница подняла сеточку, и семечки остались лежать на прилавке. Взрослые порою оказывались глупее, чем можно было предположить. Не будь я так стеснен своими обязанностями носильщика при бабушке, я бы непременно выяснил, что себе думали безумные покупательница и продавщица, когда сыпали семечки в сетку с крупными ячейками.

Эти семечки, столь ненавидимые школьными учителями и уборщицами, были сказочно вкусны. Мы, школьники, щелкали их в несметных количествах, несмотря на то, что тогда пронести в школу семечки было примерно то же, что сегодня пронести наркотик на борт самолета. Семечки были нашим наркотиком, особенно так называемый «конский зуб» – сегодня таких крупных я что-то не вижу.

Семечки продавались не только стаканами, но и килограммами. А масло продавалось еще дореволюционными фунтами, яйца отсчитывали дюжинами. Порцию масла отрезали от большого куска тонкой проволокой с двумя деревянными ручками или «гусариком» – дужкой из толстой проволоки, стянутой тонкой режущей проволочкой.

На базаре можно было увидеть, как воришка тянет с прилавка яблоко и услышать, как продавщица осыпает его виртуозными проклятиями. Один вор схватил с прилавка кулек фруктов и бросился бежать. За ним погнались. Понимая, что с кульком скрыться труднее, вор бросил его, но не на землю, а в урну с мусором. Это была месть преследователям и знак воровского превосходства: дескать, что попало в руки вора, то пропало.

– Зараза! Паразит!– кричала ему вслед торговка. – Щоб ти здохнул!

Увидел я на Сенном и страшную картину, весь ужас которой до меня дошел много позднее. Мальчик лет двенадцати на чистейшем еврейском языке просил милостыню. У него не было обеих ног. Кто подавал, кто нет. Сегодня мы и представить не можем, как война прошлась по этому ребенку. Но тогда подобные картины были нередки, и не было семьи, куда война не принесла тяжелого несчастья.

Кроме Сенного базара мы ходили на Бессарабку. Она простиралась далеко за пределами крытого рынка, и дощатые прилавки длинной вереницей стояли на Бассейной улице. На Житний базар ходили жители Подола, а знаменитейший, воспетый в блатных песнях еврейский базар, он же Евбаз, был всеобщим, всекиевским, чем-то вроде тех вещевых «блошиных рынков», которые до сих пор привлекают туристов в Европе. На Евбазе можно было купить все, что душе угодно, хотя справедливость требует отметить: там продавалось и краденое.

Евбаз находился на нынешней площади Победы, Сенной базар – на Львовской площади. Сейчас там сквер, там чище, чем когда-то. Но тогда было интереснее. Потом Сенной перенесли на улицу Воровского, где построили крытый рынок. Зачем его снесли? Что на его месте будет? Да что бы ни было, не следовало разрушать такую достопримечательность. Тем более что под стенами того рынка раскинулся базарчик, где можно было купить и антиквариат, и гвозди. Это про нас старый-престарый анекдот: до революции возле этого прилавка стояла бочка икры. Интересно, кому она мешала?

В странах Средней Азии, которую мы почему-то стали называть Центральной, даже при советской власти базары были, да и сейчас остаются гордостью города. В Ташкенте, в Самарканде уважаемого гостя в первую очередь везут на базар. Я там был. Зрелище великолепное. Но наши базары тоже были по-своему ярки и интересны. Что ни говори, а базар – это не рынок. Базар живописен, оригинален и неповторим.

А НЕ СХОДИТЬ ЛИ НАМ В РЕСТОРАН?

В прошлый раз мы вспоминали киевские базары. Поднимемся на ступеньку выше, в рестораны. Советская власть считала их гнездилищем разврата. На моего деда это, однако, не производило ни малейшего впечатления. Он водил меня по ресторанам, о чем я со слегка скрытой гордостью рассказывал приятелям, а они со слегка скрытой завистью слушали мои рассказы.

Рожденный в 1888 году, дед еще успел нанять моей будущей матери гувернантку из Швейцарии, а бабушке привозил французские духи из Стамбула. Коробочка таких духов чудом сохранилась у нас и в военное время. Спустя столько лет она все еще хранила волшебный острый запах.

Духи назывались «Лориган де Коти» по имени знаменитого французского парфюмера. Однажды дед рассказал при мне анекдот о том, как, развлекаясь с любовником, жена Коти увидела у входа в дом экипаж мужа. Мадам спрятала любовника в свой гардероб и держала его там часа два. Когда муж уехал, любовник выпал из шкафа со словами: «Ради бога, дайте понюхать кусочек (тут дед взглянул на меня и чуть убавил соли)… Кусочек дерьма».

От деда я узнал, что самое знаменитое киевское блюдо готовят в ресторане гостиницы «Театральной». Речь шла о том самом деволяе по-киевски, который в ходе борьбы с космополитизмом переименовали в котлету по-киевски. Слово «котлета» тоже иностранное. Но не до такой степени.

Тогда сталинская пропаганда решила доказать, что все великое и прогрессивное рождалось в России. В Украине и других республиках СССР тоже рождалось много хорошего, но, конечно, не в таких масштабах, как в России. Развернулась борьба с преклонением перед Западом, и все слова иностранного происхождения заменялись русскими. В оперном театре балетная терминология, все эти па-де-труа, плиссе, аттитюд и батман, велено было заменить русскими аналогами, хотя таковых в природе нет. Удачнее прошла замена футбольных терминов, таких, как «бек», «хавбек» или «корнер». Вместо «голкипера» закрепилось хорошее слово «вратарь», а «пенальти» уживается с «одиннадцатиметровым».

Став котлетой, деволяй не утратил своих качеств. С грустью отмечаю, что нынешние котлеты по-киевски далеко не так хороши, как те, что мы с дедом ели в «Театральном». Правда, в молодости всё вкуснее.

Вскоре после войны на углу Прорезной и Владимирской открылся коктейль-холл. Он просуществовал недолго, но родители пошли туда сразу, и взяли с собой меня. Боюсь, коктейль-холл был придуман с какой-то тайной мыслью. Официантки были все как на подбор красавицы. Мама не удержалась и спросила у той, что подошла к нашему столику: «почему вы все тут такие хорошенькие?» Девушка нисколько не смутилась и ответила в том смысле, что так как-то сложилось.

Мне заказали что-то безалкогольное, я тянул сладкий напиток через настоящую, а не пластиковую, как сейчас, соломинку. Со временем коктейль-холл упразднили, и на его месте возник ресторан «Лейпциг», которого, к сожалению, тоже нет.

Хорош был и ресторан «Кукушка» на Петровской аллее. Шпиль над рестораном украшала деревянная птичка. Это было летнее заведение, сравнительно недорогое, и туда захаживала молодежь – в отличие от более солидных ресторанов, таких, как «Лейпциг» или «Украина». В «Лейпциге» подавали очень хорошее мясо, а в «Украине» – вкуснейший борщ с дивной чесночной пампушкой.

Обсчитывали в ресторанах все и всех. Но как-то раз, рассказывал мне парень из ЦК комсомола, ему поручили сопровождать по Киеву американского миллионера русского происхождения. В ресторане официант подал счет, не зная, что американец записал на салфетке цены всех блюд. «Вы ошиблись, – сказал миллионер, – на 5 рублей 21 копейку». Дал пятак на чай и пошел. «Вам так жалко эти 5 рублей?» – спросил комсомолец. Американец ответил высокомерно: «Мой друг, у меня достаточно денег, чтобы купить этот ресторан вместе с этим официантом. Но я не люблю, когда меня хотят обмануть те, кто глупее меня. А этот парень глупее. Иначе не он меня, а я бы его обслуживал».

Попасть в ресторан было трудно. Вечером приходилось либо выстоять очередь, либо давать взятку швейцару и проходить через черный ход. Вам могли подсадить за столик чужих людей. Трудно было проникнуть в модное кафе. Но я туда уже не ходил. Отвращение к советскому общепиту пришло после того, как я познакомился с бухгалтером кафе на Ленина, 3. «Знаете, кто у нас зарабатывает больше всех? – спросила она. – Посудомойка. Ей вся кухня отдает часть своих заработков за то, что она носит им недоеденные блюда».

Оказывается, нам не только недовешивали и недокладывали. Нас еще и кормили чужими объедками. Так что вплоть до возрождения частной собственности в системе общественного питания я рестораны и столовые игнорировал.

МАТЫ, МАТЫ, ЩО ВАМ ДАТИ?

Эта странная русско-украинская фраза вполне понятна каждому, кто в 40-х годах прошлого века гонял во дворе в футбол. Команды формировали два самых авторитетных пацана, так называемые маты. Они становились рядом, а игроки разбивались на пары, причем каждая состояла из игроков примерно равного мастерства. Каждая пара договаривалась: ты будешь бык, а я корова. Или: ты – веник, а я – метла. По большей части имена друг другу давались в высшей степени нецензурные, но мы не станем их здесь приводить.

Пары подходили к матам и произносили ритуальную фразу: «Маты, маты, що вам даты – елку или палку?» Один мат выбирал елку, другой – палку или как там еще мы себя называли. Елка шел направо, палка – налево. Получались две команды. Может, когда-то и где-то слова «Мати, мати, що вам дати?» относились к матери, но в нашем дворе на Михайловской они изменили свое значение.

Эта процедура называлась матаньем (ударение на первом слоге). Столь же популярен был глагол «мотаться». Это значило отбирать мяч. Кто успешно выковыривал его из ног соперника, тот умел «здорово мотаться». Это очень хорошо получалось у Витьки Ежова из 14-го дома на Михайловской. Но лучше всех на свете мотался легендарный советский футболист Пека (Петр) Дементьев, непревзойденный мастер финта. Если бы в те давние времена наши спортсмены ездили по миру, как сейчас, Пека заслужил бы такую же славу, как Пеле. Так говорил мне старый спортивный журналист Володя Маевский, и я ему верил, потому что видел, как играет уже постаревший Пека.

Нашим кумиром было, разумеется, киевское «Динамо», тогда довольно слабая команда, которая однажды чуть было не вылетела из высшей лиги. Но мы болели только за «Динамо». В этой команде играли знаменитые по тем временам Павел Виньковатов, нападающий, и Абрам Лерман, защитник. Среди нас, мальчишек, защитников не было, мы все были исключительно нападающими, поэтому Виньковатов, мы называли его по-свойски Пашей, стоял чуть выше Лермана. Но Абраша тоже считался великим футболистом, хотя однажды на наших глазах забил гол в свои ворота. Мы его великодушно простили – с кем не бывает.

В один великий день диктор перед началом матча объявил по стадиону, что группе игроков киевского «Динамо», в том числе Виньковатому и Лерману, присвоены почетные звания мастеров спорта СССР. Стадион ликовал. Мы верили, что со временем будут у нас и заслуженные мастера спорта.

Футбольные матчи проходили на стадионе «Динамо». Тогда он был меньше нынешнего, но гораздо уютнее. На южных трибунах между скамейками росли высокие старые деревья, на которых как воробьи сидели безбилетные мальчишки. Мои родители, тоже болельщики, рассказывали об этих мальчишках интересную историю. Но прежде, чем выслушать ее, вспомните тогдашнего секретаря ЦК компартии Украины и одновременно секретаря Киевского обкома и горкома Павла Постышева. Сегодня он печально известен, как один из организаторов голодомора на Украине, но тогда он был любимцем киевлян. Постышев ходил по улицам без охраны, мама не раз видела, как секретарь горкома, обкома и ЦК – в руке газетка, вышитая украинская сорочка – зашел в магазин на Михайловской, глянул на прилавки, что-то для себя отметил, что-то решил и пошел дальше.

Постышев разрешил устраивать детям новогодние елки, запрещенные большевиками как пережиток и суеверие. Это Павлу Петровичу с благодарностью вспоминали много лет спустя после того, как в 1939 году он был расстрелян. Позже рассказывали, что именно Постышеву принадлежала идея сноса Златоверхого Михайловского собора. Говорили, что Постышев предполагал снести также и Софийский собор, чтобы на освободившихся площадях соорудить нечто в высшей степени помпезное. Но поскольку Постышев оказался врагом народа, то Софию оставили в покое.

Несколько раз добрый Постышев велел открывать ворота на стадион «Динамо» для безбилетных мальчишек. С воплями восторга они рассаживались на свободных местах по трибунам и по деревьям.

И вот однажды, рассказывала мне мать, перед началом футбольного матча на стадионе появилась долговязая фигура Павла Петровича. С криками «Постыш приехал!» мальчишки посыпались с деревьев и бросились к нему. Мать рассказывала, что Постышев как былинка раскачивался среди моря мальчишечьих голов, гладя их нестриженые вихры.

А в деревнях сотни тысяч таких же мальчишек пухли и умирали от голода. Зато городским детям на Новый год зажигали елки, и партийный секретарь разрешал пускать на стадион безбилетных пацанов.