Текст книги "Самосвал"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

* * *

Часа три мы кричали и плакали.

Выкачав из него воду, успокоив, еще раз выкачав воду, согрев, убаюкав, утешив, еще раз успокоив, уложив его спать, я скрючился на полу ванной. Плитка холодная, и меня знобит. Я понимаю, что лучше мне умереть после того, что произошло. Это единственный выход для мужчины – умереть после того, что произошло.

И после того, что едва не произошло, мне тоже лучше сдохнуть.

Ирония ситуации состоит в том, что перерезать себе вены на руке из-за того, что мне было стыдно, – а мне было очень стыдно перед Матвеем, – я не могу. Ведь в таком случае его жизнь опять оказывается под угрозой.

Чтобы спасти его от отца-психопата, я должен спасти отца-психопата.

Я плачу, свернувшись вокруг унитаза, оплакиваю Матвея. Оплакиваю просто потому, что за него сегодня некому было заступиться. Бедный Матвей. Тонул, и вот тебе на.

Ни одной живой души рядом не оказалось.

Словарь Матвея

1. Фа – горячо.

2. Ай – ни фига себе как горячо!

3. Фа – холодно и неприятно так, как будто горячо.

4. Буль – купаться.

5. Бульбуль – купаться в душе.

6. Се – купюры любого достоинства любой страны мира.

7. Папа – папа.

8. Кав-кав – лягушка.

9. Кав-кав – мочалка в виде лягушки.

10. Иа – лошадь.

11. Иа – зебра.

12. Иа – осел.

13. Иа – любое копытное.

14. Го-го – становись раком, чтобы я мог залезть тебе на шею, и ты катал меня, как иа.

15. Ия-я-я-я – маленький ребенок.

16. Мама [5]5
  Влияние бабушек. Не знаю, кто из старух расстарался насчет «мамы», но эффект ими достигнут прямо обратный: во-первых, у меня из-за этого от женщин отбоя нет, во-вторых, посиделки с бабушками мы на этом заканчиваем. Я не желаю, чтобы какая-то старая проблядь напоминала ребенку о том, что он сирота. То есть наполовину сирота, но, учитывая то, какой у него папаша, Матвей сирота полный. И я не желаю, чтобы на этом акцентировали внимание его ополоумевшие бабки. Ясно вам, мать вашу, тпруапы?!


[Закрыть]– любая женщина в возрасте до 40 лет.

17. Мама-мама! – любая уходящая женщина в возрасте до 40 лет.

* * *

– Папа, се! – кричит он.

В смысле, дай денег. «Се» – деньги. Удивительно, всего год, а соображает. Я даю ему денег, и он ковыляет по песку к мороженщику. Наверное, не стоило бы позволять ему есть мороженое. Хотя, кто меня попрекнет-то? А малый и вправду крепкий. Что ж. Кто не утонул, того не пристрелят, со стыдом вспоминаю я и любуюсь Матвеем. Мальцу удалось невозможное: каким образом этот инопланетянин, ни хрена не понимавший и ловивший какой-то антенной в своей лысой башке – кстати, пора идти проверять родничок, нервно вспоминаю я, – непонятные мне сигналы, переродился. В самого настоящего человека. Маленького, но – человечка. Матвей. Он красив и бежит. Ему год. Год уже. Как-то все очень быстро прошло: мне говорили, что я этого не замечу, и, как обычно бывает, пошлые изречения и истины вроде «год пройдет – не заметишь», оказались правдой. Странно, почему все идиотские банальности оказываются в конце концов правдой? И если в них содержится весь многовековой опыт человечества, или как там пишут в газетах, то почему нельзя облечь этот опыт, так его, в какую-нибудь менее затертую словесную упаковку?

Матвей вырос удивительно красивым мальчиком.

– Все родители, – ласково щерясь, говорит мне знакомая из далекого прошлого, держа на руках толстую трехлетнюю девочку, – считают своих деток красивыми. Моя для меня, пусть и косоглазенькая, все равно самая красивая!

Я едва сдерживаюсь, чтобы не послать ее куда подальше, да еще и по голове не звездануть. С агрессией у меня в последнее время проблемы, поэтому отпуска я ждал как евреи – манной кашки, или молочного супчика, или чего им там насыпал с неба щедрый Иегова? Наверное, это из-за того, что правило «не бьем никогда» по отношению к Матвею действует и будет действовать вечно. А поскольку он выводит меня все же часто, выплеснуть это хочется в кого-нибудь другого. Например, в эту идиотку. Ведь есть за что. Матвей – говорю это абсолютно беспристрастно – красив. По любым меркам. Светловолосый, в деда, зеленоглазый, в мать, большеглазый, в меня. Кажется, в моей семье наконец-то появился красавчик. Обо мне так не скажешь: да, иногда я бываю смазлив, но вот чтобы красивым – нет. А этот – красавец, и тетки, выгуливающие детей в Долине Роз, где мы с Матвеем, кажется, прописались, говорят, хихикая:

– Главное, берегите ему писю! Такой красавчик растет!

С писей тоже все ок, ухмыляюсь я. Папа не подкачал. В общем, Матвей красивый не потому, что мне так хочется – я никогда не выдавал иллюзии за действительность, когда дело касается других, – а просто потому, что он красив. При этом удивительно похож на меня. Как Христос на Богородицу.

Я не жалею денег на врачей, жратву и вообще на него. Удивительно: раньше я был скуповат. Меня с самого начала предупредили, что дети на искусственном вскармливании могут жиреть, поэтому мы бегаем, прыгаем, не вылезаем из бассейна, катаемся на всем, у чего есть колеса, и ведем активный образ жизни. Матвей выглядит маленьким пузатым Аполлоном, но животик, как объяснили мне в поликлинике, торчит у всех детей.

– Папа, се! – кричит он и получает денег еще.

Я стараюсь не отказывать ему ни в чем, в то же время не балуя. Вообще, что поражает меня самого, я оказался неплохим педагогом. Исключая эпизод с ванной, когда я едва не утопил собственного ребенка, и с тех пор перестал напиваться, по крайней мере, при нем. Мальчик растет воспитанным, добрым и незлобивым. Иногда это меня пугает. Весь этот мир гребанный, здесь нужно уметь быть жестким. Но и превращать его в садиста тоже не хочется. К тому же, мальчик слишком красив, и это тоже внушает мне тревогу. Что ж, решаю я, вытянувшись на песке и приглядывая за ребенком, это проблема, и мне придется каким-либо образом ее решать. Не сейчас, позже. На меня падает тень, я поднимаю голову и вижу солнце, остановившееся аккурат в треугольнике между ляжками и под лобком девушки лет двадцати.

– Ваш малыш? – улыбается она и, подняв Матвея на руки, опускает его рядом со мной. – Смотрите внимательнее, он полез в море.

– Он умеет плавать, – говорю я, и это сущая правда. – Сам научил.

– Такой маленький?!

– Да, – хвастливо говорю я, – а вы, вы-то, наверное, плаваете как дельфин?

– Почему вы так решили? – удивляется она, присаживаясь, и я вижу, что сверху она худенькая, но волосы у нее длинные, до самой задницы, как у моей покойной жены.

– Да я не решил, – признаюсь, – просто захотелось познакомиться.

Она смотрит на меня с улыбкой. Матвей говорит:

– Го-го.

Дальше мы общаемся на четвереньках.

* * *

– Смешной ты, – говорит Ира.

– Ха-ха, – говорю я.

– Мне восемнадцать на самом деле, – говорит она. – Восемнадцать лет.

– Ого, – говорю я.

– А не двадцать, как ты подумал.

– О, – говорю я.

– Ну, ты же сказал, что мне, наверное, двадцать, вот я и подумала, надо тебе сказать, сколько мне.

– Да, – говорю я.

– Приехала на море с двумя подружками, – делится она. – Первый раз на море сами оказались.

– Круто, – говорю я.

– Раньше никогда сама на море не была, – говорит она. – Сначала маленькая с родителями, потом один раз с парнем.

– Ну-ну, – говорю я.

– Поехали в город у моря, у него там родственники. Они еще ему говорили: не обижай Ирочку, она хорошая.

– Не обидел?

– Тогда не-а. Потом. А на море было как в раю. Целый месяц.

– Угу, – говорю я.

– А вот осенью, это последний класс был, он меня бросил.

– Увы, – говорю я.

– Ну, я погоревала-погоревала, а потом был у меня еще один, тоже стар… взрослый, как ты. Двадцать пять лет!

– Ну и ну! – говорю я.

– Только и с ним было недолго. Я хотела ребенка, забеременела, а потом случился выкидыш. Ну, ему было все равно. И я подумала, тогда какого черта мы с ним типа встречаемся? На фиг все это!

– У-у-у, – говорю я.

– Но и это было недолго. Потом еще что-то было, я, если честно, уже и не помню, – говорит она так, как должна говорить такие вещи взрослая женщина.

– Ага, – вздыхаю я.

– Но и это все было весной, и на море мы с ним съездить не успели. Хотя он постоянно трындел: Савоськина, Савоськина, вот будет лето…

– А? – говорю я.

– Ну это фамилия моя. Савоськина.

– А-а-а-а, – говорю я.

– Смешная, правда? Как сумка? Помнишь, раньше такие были. Авоськи.

– Н-да, – киваю я.

– И летних романов у меня, если подумать, еще не было, – признается она, – никогда.

– Вот как, – говорю я.

– Живем тут неподалеку в деревянном домике, – сообщает она.

– И? – говорю я.

– Соседний домик снимают три каких-то мужика, – улыбается она. – Водят к себе постоянно девушек, спать не дают. Крики, стоны.

– Хм, – говорю я.

– Ты чудной, – говорит она. – И с ребенком…

Мы лежим на деревянных шезлонгах, прямо на пляже. Мой дом виден. Окно комнаты, где спит Матвей, приоткрыто. Мальчик спит, за ним присматривает нянька из санатория, вроде бы проверенная и рекомендованная – бешеные, блин, бабки! – но я все равно поставил шезлонг так, чтобы видеть окно. У нас с нянькой уговор: если мальчик проснется, она сразу зажжет свет, и я прибегу. Рядом со мной мобильный телефон, у няньки мобильный телефон, в общем, все меры предосторожности соблюдены, и я могу расслабиться. Становится чуть прохладно, песок рыжий, потому что солнце почти в воде, и я бросаю большую бутылку из-под белого вина чуть в сторону. Потом накидываю на ноги Иры колючий солдатский плед. Тонкий. Но теплый. Правда, жесткий.

Она сразу же снимает его, и садится ко мне на шезлонг, и целует в губы. Мы целуемся долго. Потом… Я беру ее руки в свои, и чуть отталкиваю. Ира поднимает брови.

– Послушай, послушай, – говорю я, – тебе, наверное, трудно будет понять. Но я… Все это… Весь этот пляж…

– У тебя не стоит? – понимающе спрашивает она.

– Ох, – огорчаюсь я, – да как ты могла подумать? Нет, просто, Ира…

– Что? – она чуть отворачивается.

– Дело не в тебе! – горячо восклицаю я и, поняв, что всю эту чушь она слышала уже раз десять, смеюсь. – То есть… В общем, понимаешь…

– Ну?

– Мальчик.

– Ты не хочешь изменять жене? – спрашивает она, сидя все еще вполоборота. Она у меня на коленях, но я этого не чувствую.

– У меня нет жены, я вдовец, – объясняю я. – Это правда, поверь. Просто…

– Просто?

– Я боюсь, что у тебя СПИД, – очень тихо говорю я. – Мы совсем друг друга не знаем. Я тебе верю и…

– А, – говорит она.

– Будь я один, – пыхчу я, – я бы не думал, потому что ты мне очень нравишься. Очень. Но если…

– Ну да, – говорит она.

– У него совсем никого нет, кроме меня, – объясняю я.

– Угу, – кивает она.

– Ты, наверное, думаешь что я параноик, но… Он реально один, понимаешь, один. У него нет никого, кроме меня.

– Ага, – говорит она.

– Да и меня, если вдуматься, – глажу я ее по спине, – у него нет. У него вообще никого нет.

– О-о-о, – говорит она.

– Но я, по крайней мере, присутствую как кошелек и машина для уборки, стирки и кормежки.

– Н-да, – говорит она.

– И если у тебя это, нет, я, конечно, не верю, что у тебя это, но мы правда-правда совсем друг друга не знаем, и, если не дай Бог, со мной что-то случится, он… Он совсем один останется. Понимаешь. Один.

– Ага, – говорит она.

– Черт, ты наверное думаешь, что я офигеть какой опытный, – рассуждаю я.

– Да, – говорит она.

– Но я, честно говоря, не совсем опытный, – вру я.

– А-а-а-а, – говорит она.

– Черт, я даже не знаю, дают ли стопроцентную гарантию презервативы, – сокрушаюсь я.

– Угу, – говорит она.

Она встает, и я снова гляжу на рыжее солнце под ее естеством. Я очень хочу Иру. Наверное, у меня и правда паранойя. Я щурюсь, потому что солнце, хоть и холодное, но все же слепит. Фигура у нее что надо. Полные, приятно полные ляжки, длинные волосы, зад что надо, грудь небольшая, но красивой формы. Я готов скулить от бешенства и унижения. Не знаю, что на меня нашло. Какой СПИД может быть у восемнадцатилетней девчонки, у которой и мужиков-то было от силы штук пять, и это считая первого бойфренда, польстившегося на ее пресловутую девственность – объект мечтаний всех гормоновзбесившихся старшеклассников, да еще случайного партнера по танцу на дискотеке, у которого не встал. То есть пять не считая двух, то есть три. Да ее не растрахали еще толком. Какой СПИД, она даже в задницу еще не брала, небось? Но мне и правда страшно. Я точно параноик. Я прикасаюсь к ее ляжке и чувствую, что кожа Иры покрыта пупырышками. Ах ты, моя гусынька, хочу сказать я.

Ира мягко отводит мою руку, взмахивает головой, как делают девушки, которые хотят убрать длинные волосы с лица. Я открываю рот и любуюсь ее спиной и задницей. Я думал, она меня ударит.

Она просто ушла.

* * *

– Можно я поцелую тебе руку? – спрашивает она.

– Нет! – говорю я. – Неужели ты пошла на такие жертвы только ради руки?

– Не только, – улыбается она и слегка кусает мне грудь.

А поскольку она у меня из-за тренировок твердая, я получаю удовольствие, не думая о том, как отвратно могу выглядеть в глазах девушки. Приятно выглядеть неплохо, понимаю я, и на секунду успеваю пожалеть, что не следил за собой, когда жил с Оксаной. Потом забываю об этом…

Ира переключается на губы, и мы долго целуемся, покачиваясь на шезлонге. Я в ней, и нам хорошо. Совпадение: каждый раз, когда она подходила ко мне, солнце оказывалось строго у нее между ног. Я еще удивлялся, как так получается. Даже думал, что она нарочно так делает. Оказалось, нет.

И только после того, как Ира, не смущаясь, но глядя чуть в сторону, сняла с себя плавки и села на меня, глядя в глаза, а на пляже не было никого, кроме нас, да чаек, собиравших остатки обедов прожорливых украинских туристов, да морских блох, сигавших по краю волны и песка, да ветра, да песчинок, летавших с косы на берег и обратно, да нескольких облаков, да солнца, опять порыжевшего, я понял. Я все понял. Солнце просто хотело быть у нее между ног. Я тоже хотел. Думаю, все на свете хотело быть у нее между ног. То, что там было, я обозначил только одним словом.

– Идеал. То, что у тебя между ног – идеал.

– Остальное, – хихикнула она, – не нравится?

– Нравится, – не соврал я, – но это – самое-пресамое ценное-расценное.

– Я люблю секс.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– Не верю, – улыбнулась она.

– Много ты понимаешь, – сказал я.

– До черта, – сказала она.

– Ни хрена, – сказал я.

– Тебе нравится моя грудь? – спросила она.

– Еще как! – не соврал я.

– Она небольшая, – сказала она.

– Мне нравится, – сказал я.

– А все остальное?

– Не могу налюбоваться на твой живот, – не соврал я. – На лицо. На все.

– Чувствуешь, как сжимаю? – спросила она.

– Ох, – сказал я.

– Что? – начала щекотать мне шею языком она.

– Ох, – честно повторил я.

Два дня назад я лежал на пляже, старательно пряча лицо в покрывале. Матвей под зонтиком играл с самосвалом. Почему-то именно самосвалы вызывали у него самый большой интерес. Наверное, развивается как личность, подумал я, и хочет не просто возить что-то на колесах, но и строить. Пришлось купить еще два самосвала, кроме одного того, что мы привезли из дома. По сторонам я старался не смотреть, потому что везде видел лица хихикающих малолетних девчонок, перед которыми, без сомнения, Ира меня ославила. Наверняка, страдал я, она не поверила в мои путаные объяснения и решила, что я и правда не могу.

– Интересно, – спросил я себя вслух, – почему у тебя все объяснения путаные? Никому толком ничего объяснить не можешь. Косноязычный, бля, придурок! Писатель хренов!

Я даже подумывал о том, чтобы свалить. Единственное, из-за чего мы остались: те самые врачи, один из которых все растолковал мне насчет моря. Меньше месяца, сказал он, это не срок. Если меньше месяца, то даже не стоит ребенка мучить, понимаешь? Смена климата, все такое. Ему нужно попривыкнуть, ему нужно втянуться. Ты же не сразу втягиваешься, а? Желательно, конечно, вообще на три месяца. Ну, как раньше дворянские семейства ехали в Крым на лето, помнишь? А как же, посмеялся я, помню. Помню, собрались мы на море с батюшкой в тысяча девятьсот тринадцатом… Три месяца, конечно же, я не потянул бы. Поэтому ограничились одним. Что ж, придется терпеть. Надеюсь, девчонки скоро свалят: вряд ли у школьниц есть деньги, чтобы отдыхать дольше одной-двух недель.

Тут передо мной что-то упало. Не очень тяжелое. Перо? Чайки в Затоке совсем обнаглевшие, гадят прямо на голову.

– Хех, – сказал Матвей, – хех.

– В смысле? – спросил я, не открывая глаз.

– Хех, – пояснил он.

– Бумага? – переспросил я. – Что за чушь?

– Хех, – терпеливо сказал Матвей. – Мама хех.

– Бумажная женщина? – удивился я.

– Мама хех, – пояснил Матвей.

– Женщина с бумажкой, – понял я.

– Сяка, – согласился, наконец, он.

Пришлось открыть глаза. Передо мной лежала бумажка, на которой сверху было написано смешное слово «ДОВIДКА». Что еще за хрень, собрался спросить я, но дрожащий голос сверху произнес:

– Справка. По-украински это «справка». Из местного медицинского диспансера. О том, что сдавшая анализы совершенно здорова, и ВИЧ-инфекции… а также… в крови не обнаружено.

Я поднял голову. Конечно, это была Ира.

Конечно, под ее лобком сияло солнце.

Персональное толкование сна НОМЕР 654 – ф: крыса

«Уважаемый Георгий Степанович!

Для начала позвольте мне поздравить вас с праздником всех трудящихся. Пусть нет той великой страны, на благо которой вы и тысячи – нет, сотни тысяч! – ваших соратников трудились и проливали пот и кровь, но наследие ее осталось. Мы, тридцатилетние, говорим вам, поколению старших: низкий поклон! С праздником! С 1 мая вас!

Вы уже взрослый, зрелый человек. Нет, прошу вас, не нужно, вы наверняка кокетничаете, когда пишете, что уже стары.

60 – не возраст! Тем более отрадно для меня, человека молодого и неопытного, получить письмо от вас, умудренного жизнью мужчины. Да еще и узнать, что, в отличие от многих ваших сверстников, вы, в годину бедствий, в которые погрузили нашу страну эти, с позволения сказать, либерасты и дерьмократы, не потеряли себя. А нашли силы выстоять и открыть свое предприятие, выживающее в условиях дикого капиталистического рынка, да еще и живущее по законам социальной справедливости. Я, без преувеличения, счастлив, что такие люди, как вы, есть! Это поколение моих родителей, поколений стальных людей, поколение, перед которым я преклоняюсь и которое олицетворяете вы и такие, как вы, Георгий Степанович.

Уверен, что причина ваших успехов – в той стойкости, в той закалке характера, которую вы получили в великой стране, в СССР, и в комсомоле. Комсомол, великая кузница кадров! Как жаль, что этой организации нет больше в тех жалких осколках СССР, которые по какой-то иронии судьбы называются “независимыми государствами”. Независимыми от чего? От чести, совести, достоинства, братства, дружбы народов, всего того самого лучшего, что давала нам великая страна, строившая заводы и фабрики, растившая поля и сады, открывавшая космос и непроходимую тайгу…

Тем обиднее мне, Георгий Степанович, что вы, человек умудренный и искушенный в жизни, прибегли к помощи, по сути, шарлатанов! Право, вы же наследник великой эпохи индустриализации! Разве если у вас заболит зуб, вы обратитесь к знахарке, которая обмажет ваш рот чем-то зловонным, а потом начитает заговоры – глупые предрассудки, законсервированные в веках, – и поплюет на землю пять раз? Георгий Степанович, Георгий Степанович… Конечно, нет, ответите вы, в этом я точно уверен. Тогда почему вы, вместо того, чтобы обратиться к специалистам, людям сведущим, спрашиваете о значении вашего сна… дурацкую поисковую систему в интернете? Да ведь там банальный набор стереотипов, которые тасует как карты и подсовывает вам машина! Ну, и результат соответствующий… Вы пишете, что на слово “крыса" вам пришло следующее сообщение:

“Видеть крысу – значит быть сильно избитым соседями или близкими друзьями. Быть укушенным крысой – значит получить травму или моральный ущерб. Ловить крыс – значит искать врага в стане приспешников”.

И вот вы уже спрашиваете меня, стоит ли вам начать поиск неблагонадежных среди сотрудников вашего предприятия, конечно, не вам лично, а службе безопасности вашей компании. У вас не должно быть врагов, говорите вы, потому что на предприятии настоящий социализм, но эти смутьяны из профсоюзов вечно чем-то недовольны, хотя 150 долларов в месяц – прекрасная зарплата для Молдавии, пусть даже с небольшой, в месяц или два, задержкой!

Ах, Георгий Степанович. Стоит ли из-за неверного толкования сна начинать поиск врагов на вашем предприятии. Ведь если бы вы с самого начала обратились к нам, в Персональную, я подчеркиваю, ПЕРСОНАЛЬНУЮ службу толкования снов, то вам бы сразу объяснили, что…

…крыса, которая снится предпринимателю, есть не что иное, как символ благополучия: подобно тому как грызуны складируют запасы зерна и еды на зиму в тайниках, так и вы сумеете накопить капиталы, которые послужат на благо вам и обществу…

…крыса, которая снится с четверга на пятницу, есть не что иное как один из обликов богини Аматерасу – той самой, которая создала Японию и произвела на свет первых ее императоров…

…своим появлением богиня Аматерасу символизирует начало эпохи расцвета, и, таким образом, ваше предприятие ожидает бурный рост, темпы развития, которым позавидуют конкуренты, и, скорее всего, вы получите за вклад в развитие индустрии какую-нибудь государственную награду, которая, без сомнения, послужит лишь скромной оправой вашему сиянию…

…крыса, которая пищит (а вы жаловались на то, что она пищала), символизирует вовсе не ругань и ссоры, а напротив, звук, ей издаваемый, есть не что иное, как благоденствие “и-и-и-и-и-и-и”. Поверьте, буддийские монахи во время медитаций даже специально тянут это “и-и-и-и”, чтобы улучшить свое настроение…

Веселье и процветание ожидают вас, Георгий Степанович. Потому будьте спокойны и благоразумны. Даже в бурю сохраняйте спокойствие. Пусть таким будет ваш девиз.

Искренне ваш, сотрудник астрологической службы “Опиния", Маг Второго Круга, магистр Академии Солнца, обладатель официальной лицензии толкователя снов (номер 453473937, Регистрационная Палата РМ), Владимир Лоринков».