Текст книги "Усадьба сумасшедших (сборник)"

Автор книги: Владимир Лорченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

42

Звонок был такой резкий, что я вздрогнул.

Я сажусь на кресло Анны-Марии, сую ноги в тапочки Анны-Марии и думаю, что у меня есть все от Анны-Марии, кроме одного. У меня нет Анны-Марии. Я тупо верчу в руках ключи, которые не забрал ее отец, и после пятого звонка все же беру трубку.

– Наши соболезнования, – без приветствия, сразу говорит мягкий мальчишеский голос.

– Чьи? – тупо спрашиваю я.

– Наши, – повторяет голос, и я наконец понимаю.

– Откуда вы знаете? – спрашиваю я.

– Мы все знаем, – говорит голос, – наши соболезнования. И от Сергея тоже. Мы с ним встречались, и он очень сожалел, что не мог прийти на похороны.

– Спасибо, – тускло говорю я и спохватываюсь. – Хотите забрать чемодан с…

– Если бы вы могли, то без конкретики. Да, забрали бы, если это возможно, – голос будто извиняется. – Адрес у вас тот же? Улица 31 августа, дом сорок четыре, квартира двенадцать?

– Да, – говорю я. – Что же вы раньше не заходили, если адрес знаете?

– Дела. И потом, не хотелось вмешивать во все это вашу девушку. Это же ее квартира.

– Да… – вспоминаю я.

– Хорошо, – вздыхает голос, – через две минуты у вас во дворе. Я уже тут. Вы спуститесь?

– Можете подниматься, – я вспоминаю об Анне-Марии и не могу говорить. Голос тактично ждет. Я справляюсь с собой. – Все равно ее уже больше нет.

Через две минуты раздается звонок в дверь. Я вижу в глазок невысокого приятного парня. На вид совсем школьник. Правда, когда он заходит в квартиру, то впечатление меняется. Это все глазки. Фигурой он юнец, лицом – постарше. Мягкий, осторожный и, что подтверждается, когда он ненароком касается меня, очень сильный. Он еще раз соболезнует мне и грустно сидит в кресле, пока я вынимаю из шкафа чемодан, где тот был завален всяким тряпьем.

– Спасибо, – говорит он и отказывается от чая, – в таких делах, знаете…

Я выпроваживаю его, закрываю дверь и иду к окну на кухню. Стою, прислонившись лбом к стеклу. Ноябрь. По вечерам погода уже портится. Внизу что-то возится, и я надеваю очки. Это вовсе не собаки, как я думал.

Это захват.

Прямо напротив моего окна мальчика с лицом мужчины валят на землю здоровенные мужики в коричневых кожаных куртках, туфлях с острым носком и борсетками. Униформа молдавского оперуполномоченного. Когда малыша уволакивают в машину, один из громил бросает взгляд на мое окно.

До утра я сижу на кухне, но в дверь не звонят. Я стараюсь не выходить на улицу, никому не звоню, но за мной не приходят. Никто даже не звонит эти две недели. Потом наконец я набираюсь храбрости и выхожу на прогулку. Час в парке, но ко мне даже никто не подходит. Я вспоминаю слова Корчинского о том, что меня все это не зацепит, даже если кто-то и попадется, и успокаиваюсь. Деньги.

На следующий день я иду на могилу к Анне-Марии.

43

С утра Стамбул прибило к песку ливнем. Косая гильотина воды разрубила пролив между континентами, и вода из-за этого в море как будто кипит. Даже мальчонки нет, так что сегодня я обойдусь без шезлонга. Интересно, прилетит ли Анна-Мария?

Я сажусь прямо на песок и, прикрывая руками лицо, оглядываюсь.

Сегодня я прощаюсь с пляжем, поэтому одет в костюм и лучшие туфли. Зонта, правда, с собой нет, поэтому я выгляжу странно. Как, впрочем, все эти две недели в Стамбуле. Честно говоря, я рассчитывал на то, что дождь прекратится. Поэтому ждал обеда. Но ливень все шел, а прийти сюда мне было просто необходимо, вот я и вышел из гостиницы, хоть портье и умолял позволить ему найти для меня такси. Но я не хотел такси. Я бреду по пляжу – ничего не видно из-за дождя – и пытаюсь чуть ли не на ощупь найти чайку Анну-Марию. Что, конечно, полный идиотизм. Чайки – сообразительные птицы и под дождем не сидят. Неужели и в этот раз я проиграл, думаю я. Как вдруг дождь прекращается, и выступает Солнце.

После похорон я еще два месяца был в Кишиневе. Потом очень быстро нашел себе работу и уехал в Стамбул. Оказалось, что к так называемой нормальной жизни вернуться можно и очень быстро. Очень скоро я с удивлением увидел себя в костюме, беседующим на темы брендинга, пиара и маркетинга – про себя я их вечно путал, – с солидными людьми, платившими мне приличные деньги. К счастью, никто из них не знал о моем кладбище Кишинева и о моем пляже Стамбула. А даже если бы и узнал, я бы выкрутился.

Люди творческих профессий имеют право на чудачества, уверены обыватели, а больше всего – обыватели творческих профессий.

Я щурюсь и перестаю что-то видеть на мгновение, но слышу, как на песок плюхается что-то тяжелое. Анна-Мария прилетела. Так и есть, это она. Чайка подбегает ко мне – видно, не могла пропустить установленный час кормления – и ждет. Я соображаю, что она хочет увидеть от меня привычных действий. Раздеться, лечь, бросить еды. Но сегодня я ненадолго. Если не уйти с мелководья в глубины, кита может снова выбросить на берег. Тогда уж сил выбраться у него точно не останется. Я и так чудом спасаюсь. Меня подхватил прилив, и мне надо спешить, Анна-Мария. У меня был миллион версий нашей любви с Анной-Марией. Но, увы, я, как и все писатели – люди с больным воображением, – оказался слишком мнительным. Все оказалось куда банальнее, чем я думал. Я бросаю чайке хлеб, и она улетает. Я кормлю чайку и глажу ее на прощание. Наконец мы покидаем этот стамбульский пляж порознь, как женатые любовники.

Она улетает.

Я ухожу.

44

Ветер дует все сильнее, и земля из-за дождя скользкая.

Отец Николай пожалел меня, поэтому на второй час забрал лопату и копает сам. Потом снова моя очередь. Мы управляемся за три часа. Постепенно из земли выглядывают веселые почтовые штемпеля и печати. Коричневые сургучные и фиолетовые чернильные. Гроб Анны-Марии. Мы с трудом – наверняка туда еще и грязь набилась, – вытаскиваем гроб на поверхность. Мне страшно, но я не отступлю. Я уже знаю. Я говорю:

– Анна-Мария, позволь мне похоронить тебя наконец.

Небольшой монтировкой, которую, с веревкой для поднятия гроба, вынес из церкви священник, я разламываю крышку. И брезгливо – это же не ты, Анна-Мария, это мусор, – запускаю руки в гроб. Так и есть. Мы высыпаем содержимое на землю и переглядываемся. В гробу была арматура, перевязанная тряпками. Недурно. Я, честно говоря, думал, что они не удержатся положить туда куклу. Ну, или там восковую фигурку с запиской. Что-то остроумное. Оригинальное. Все гораздо проще. Священник молчит.

Да и что он может сказать.

Я сажусь на землю и плачу. Ну, еще бы. Что остается мне. Я вспоминаю то, что вспоминал все две недели, что сидел в квартире Анны-Марии и сжимался от страха. А вспоминал я тот первый раз, когда она мне позвонила на мобильный. Я был у нее дома, а она позвонила и сказала, что улетает. А ведь номера мобильного телефона она не знала. Вообще ничего не знала, кроме имени. Я плачу. Плачу как ребенок. Я говорю:

– Почему. Она. Так. Со. Мной. Обошлась. Что. Я. Мать. Вашу. Ей. Сделал. Что. Я. Мать. Вашу. Вам. Всем. Почему…

Ветер воет.

45

О том, что ее зовут вовсе не Анна-Мария, и о том, что ей не двадцать пять, а тридцать два года, и о многом другом я узнал уже на следующий день.

Они все-таки пришли за мной.

Но это был не арест. Я как таковой их не интересовал, конечно. Как и Корчинский. Сергею позволили поговорить со мной, и он объяснил, что лучше рассказывать все как было, чтобы не возникло проблем. И меня не посадят. Оформят как свидетеля. Их интересовали гораздо более крупные парни, а мы с Корчинским были так, даже не пешками. Сергея, кстати, тоже не собирались сажать. Он активно сотрудничал, и его просто собирались сослать в Африку, поработать чуть-чуть, чтобы о нем тут забыли. Чтобы не пятнать его присутствием репутацию нашей полиции. Корчинского, оказывается, вели давно, и большую партию ему передавали уже полицейские. Так что все было под контролем. Все дело.

– Как и некоторые его рабочие эпизоды, – объяснил мне улыбчивый полковник отдела по борьбе с наркопреступлениями, приехавший из России, это была совместная операция, – которые вы ошибочно могли принять за главное событие всей вашей жизни…

Конечной их целью было затащить покупателей в квартиру, которая была бы нашпигована техникой. В принципе, покупатели были почти убеждены в том, что квартира Анны-Марии чиста, но что-то – наверное, инстинкт, который у преследуемых всегда обостряется, – не давало им туда войти. Только инсценированная смерть Анны-Марии стала переломом, и они решились. Потому-то мне и оставили ключи. В общем, все было продумано то ли гениально, то ли по-дурацки: это смотря как повернутся события. Ведь я вполне мог не пойти в дом Анны-Марии, и покупатели могли не расчувствоваться…

Но поскольку жертва на приманку клюнула, план объявили гениальным. Что же. Наверное.

Квартира, как я понял, была не ее.

Я надеялся, что, несмотря на все это, секс-то был у нас искренний. И она меня любит. А я – ее. Поэтому, когда страсти улеглись, я сначала, напившись, отправил лже-Анне-Марии несколько оскорбительных сообщений по мобильному телефону, потом, разрыдавшись, в тех же sms признавался ей в любви. Она не отвечала. Ответил за нее представитель местного отдела Интерпола, в кабинете которого я на следующий день подписывал какие-то свидетельские показания. Он молча взял меня за затылок и треснул лицом об стол, а потом бросил платок и подержал перед глазами телефон. Пока я вытирал кровь, он прокрутил мне все мои сообщения. И очень толково порекомендовал мне этого не делать. Дал расклад:

– Эта отважная женщина, имени которой ты, паскуда, даже не достоин знать, рисковала собой ради других людей. Она мать двоих детей и любящая и любимая супруга. Вполне счастлива. Да, по долгу службы ей иногда приходится иметь дело с грязью, но когда человек чист, грязь к нему не пристает. Не приставай к ней и ты, грязь. После суда уматывай из этого города, если не хочешь проблем! Так будет лучше для всех. Поверь мне.

Я хотел спросить, за каким это рогоносцем она замужем, – конечно, это от слабости, и от обиды, и от отчаяния, – но Анна-Мария взглянула на меня укоризненно. А вместе с ней мальчик, наверное, около двух лет, золотоголовый и очень красивый. Глядели они на меня с фотографии под стеклом. На столе этого самого следователя. Мне все стало понятно, и я хотел сначала извиниться за все – вообще за все, ведь и ему, наверное, было нелегко, – а потом подумал, какого черта. Сказал:

– Ну и работа у вас, ребята. Бог ты мой…

А он ничего не ответил, только встал молча, оперевшись рукой о лицо Анны-Марии под стеклом, и еще раз взял меня за затылок и треснул лицом об стол. Вернулся на место, и мы долго молчали. Я уже не боялся. И уже не вытирал кровь.

Потом мы продолжили беседу.

46

Я все же не верил до последнего. Не верил в то, что я для нее грязь и все, что с нами было, всего лишь притворство. Но когда увидел ее в комнате во время суда, понял – да, это правда. Я действительно ничего для нее не значу. И никогда не значил. Встреча была короткой, но мне хватило ее, чтобы все понять и на следующую же неделю собрать вещи и улететь в Стамбул.

Столкнулись мы в комнате, куда заходили свидетели, чьи лица присяжные не должны были видеть. Конечно, лже-Анна-Мария была таким свидетелем. А я и сопровождавший меня полицейский попали туда случайно. Тут я и увидел ее. Встреча была очень короткой. Буквально за нами следом в комнату ворвались охранники, объяснили сопровождающему, что он ошибся, и посоветовали сразу покинуть помещение.

Мы так и поступили.

А пока охранники разговаривали, мы смотрели друг на друга. Конечно, я разволновался. У меня дрожали руки. Я пытался выглядеть спокойно, но знаю, что у меня ни черта не получилось. А вот у нее получилось. Сначала я вздрогнул и отвернулся. Потом все же искоса глянул на нее. Ей – я видел это – было плевать. Она все это время глядела на меня спокойно и в упор.

Даже усмехнулась.