Текст книги "В час безумия"

Автор книги: Владимир Новицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

   -А и чего не потесниться,– поддержал первого второй солдат, свесив  вниз  кудлатую  голову – Мы потеснимся. И место в середке ослободим. Только вот за сохранность не отвечаем. уж больно хороша краля то. – и заржал хамовато, заметив как пунцовым румянцем вспыхнуло лицо Оленьки.– Ну, ты...! Рванулся, было, Сергей к  говорившему, не выдержав ни чем не прикрытого хамства. – Ишь ты, прыгучая какая благородия попалась,– не хорошо удивился солдат, с презрительной ухмылкой глядя на Сергея. – Али штыком его кольнуть? Слышь ка  Ефрем ,– обратился он к третьему солдату, равнодушно грызущему семечки подсолнуха и сплевывавшему шелуху на головы топящихся в проходе пассажиров. – Штыком, говорю, кольнуть его благородию али пущай едет себе?-

   – А кольни, коль хочется, – равнодушно откликнулся Ефрем, продолжая сыпать вниз подсолнечную шелуху. – Авось и поумнеет его благородие,– А то ж вольно ему кровушку солдатскую проливать, а его и тронуть не моги.-

   -Слышал, ваше благородие?–  вновь повернулся к Сергею солдат.–  Ты смотри. Чай не тут тебе не четырнадцатый год, коли будешь еще ручкой баловать, то в миг на штык насажу...-

   -Это вы можете!– с трудом сдерживая клокочущую в груди ярость, прохрипел Сергей – штыком в спину или пулю меж лопаток во время атаки.-

   -И верно. Это мы мигом сварганим, – охотно согласился солдат, с усмешкой глядя на Сергея с высоты своей полки. – А коли еще будешь тут шебутиться, то и сей час солью пульку – другую. Вот тока....– Договорить солдат не успел Вагон судорожно дернулся. Лязгнули колеса и паровоз, раздраженно рявкнув , на все еще штурмующую вагоны толпу  сдвинул состав с места. Медленно поплыли назад  стены вокзала, перрон с целыми пирамидами ящиков, перетянутых тугими ремнями, огромных чемоданов, мешков, кто-то, не желая расстаться с мечтой уехать, кинулся  в след за составом. Но тщетно, тщетно. Набирая ход, проскочил мимо последний вагон. Упругая, пахнущая горьким дымом, воздушная волна, мягко толкнула в грудь. Вышибла из глаз горячую слезу. Лишила надежды.

   –Много дней и ночей усталый паровоз тащил на юг страны битком набитые усталыми и от этого озлобленными людьми, провонявшие махорочным дымом и едким портяночным духом, вагоны. На  каждой станции в, и без того переполненные гоны врывались все новые и новые  пассажиры и, разъяренно размахивая револьверами, винтовками, вонючими, неизвестно  чем набитыми мешками , а  то и просто кулаками и сопровождая все это грязной, ни в одной более стране не  слыханной руганью, ломились вперед сгоняя со своих мест тех, кого, про их мнению,  революция  лишила права ездить с комфортом по бесконечным дорогам России. Лишившись  своих мест в самом начале своего путешествия Кадамовы оказались счастливее  тех , кого новоявленные хозяева согнали со своих мест уже позже. Устроившись прямо в проходе и теснимые вновь прибывающими пассажирами, они двигались вдоль  стенки  вагона , пока  не  достигли угла. Здесь же, в виду того, что двигаться уже было не куда, они заняли жесткую , круговую оборону поместив в центре охраняемого ими треугольника Оленьку, корзинку с провизией и оружием на дне и свои саквояжи с личными вещами. Конечно, занятые ими места были далеко не идеальными и резко отличались от тех, в которых ездили они путешествовать к морю в незабвенное, дореволюционное время. Из не закрывающихся , вероятно сорванных с петель дверей загаженного  нечистотами  туалета ,  по вагону  расползался тошнотворный   запах, К тому же, солдаты  беспрестанно курили  и  сизая пелена  едкого, махорочного дыма висела над пассажирами  вызывая головную боль, и если бы не струя свежего воздуха, врывающаяся в окно с торчащими из пазов осколками разбитого  кем то стекла, Кадамовым, а особенно Оленьке, пришлось бы много хуже, и путешествие их, так удачно начатое пришлось бы, скорее всего, прервать. Но стекло было выбито и поезд, повинуясь указывающему персту судьбы, кряхтя и охая, катился  вперед , неумолимо приближая их к месту, откуда предстояло им шагнуть в небытие. На исходе шестой ночи тревожно заревел паровоз. Остановки были и раньше. Поезд часто останавливался и раньше и подолгу стоял, попыхивая паром, поджидая разбежавшихся по придорожным зарослям, пассажиров, спешащих справить свои естественные потребности. Но сей час, в его одиноком крике ощущалась безысходная тоска, словно паровоз, став вдруг живым существом, предупреждал едущих в его утробе людей о грозившей им опасности. Очнувшись от тяжелого, сморившего их сна, пассажиры потянулись к окнам. Выглянул в окно и Юрасик. По тянувшейся вдоль насыпи дороге, мчались вдогонку поезду несколько всадников. В неясном свете утренней зари они показались Юрасику огромными. Словно воскресли вдруг мифические кентавры из древнегреческого эпоса и понеслись, вдогонку выкрикивая что – то не понятное на своем чудном языке. До слуха Юрасика донеслись еще глухие хлопки выстрелов и в следующую минуту, какая-то неведомая сила оторвала его от окна и швырнула на чьи то согнутые спины, чемоданы, мешки. Кто– то тяжелый и грузный навалился на него обдавая жарким, душным дыханием., и слепо шарил в темноте руками силясь, вероятно зацепиться за что– ни будь. Но задыхающемуся в духоте Юрасику казалось, что эти, пахнущие чем, то кислым руки, тянутся к его горлу, выгнув в страшном напряжении спину, он, согнутой в колене ногой нанес сильный удар меж раскоряченных ног навалившегося на него человека. Дико взвыв от пронзившей все его тело боли, незнакомец завалился на бок и жалобно воя  пополз, куда то в душную темноту вагона. Юрасик же, перепрыгивая через ползающих по полу, одуревших пассажиров, безжалостно давя ногами валяющиеся на полу вещи, бросился туда, где по его предположению должна была находиться Оленька. С пронзительным визгом распахнулась дверь вагона и чей – то мощный бас, перекрыв вопли и стоны и проклятия сбитых со своих мест резким торможением, пассажиров, с нескрываемой радостью известил: – Эй, граждане! Господа, которые! С вагону долой! Грабить вас будем!–  Ожидая увидеть перед собой жестоких, заросших дикой шерстью, вооруженных окровавленными дубинами, топорами и косами разбойников, Юрасик и Оленька были не мало удивлены, увидев перед собой самых обычных мужиков-лапотников. И не было в их руках ни дубин, ни окровавленных топоров с косами. Не было и алчущих крови не винных жертв  глаз. С десяток ветхих дробовиков составляли весь арсенал грабителей. – Мужички местные озоруют – сообщил кто-то  в пол голоса , из-за спин пассажиров. – В лавках то сейчас пусто. Власти  ни какой. Вот и озоруют – А мужики, столпившись поодаль невозмутимо посасывали самокрутки и оценивающе, по хозяйски приглядывались к крепким чемоданам, мешкам, саквояжам. К ним  присоединились и солдаты и те, кто, судя по виду, не мог принадлежать к господскому сословию, а был для мужиков свой брат.. Стояли , курили  щурясь от дыма, переговаривались о чем – то, не обращая внимания на тех, кто еще пол часа назад мог претендовать на звание хозяина сваленным в кучу вещам, Но грабить еще не начинали. Ждали кого-то, нетерпеливо поглядывая в сторону березовой рощицы. Томительно текли минуты. И вот, наконец, появился тот, кого ждали мужички разбойнички. Был это довольно щуплый, одетый в белую, холщевую спускающуюся почти до колен рубаху и в такие же белые, холщевые штаны старичок. Он удивительно походил на волхва, вышедшего из леса к князю Олегу и предсказавшего гибель скорую легендарному воителю. Длинная, белоснежная борода и отполированный за долгие годы службы посох, только дополняли это сходство с легендарным кудесником. А старичок, ни чуть не смущаясь скрестившихся на нем взглядов жертв и грабителей, остановился меж ними, и, окинув и тех и других голубыми с легкой хитринкой глазками вдруг неожиданно улыбнулся. – Ну чего загрустили, мужички? спросил он жиденьким тенорком. – Али незадача, какая приключилась?-

   – Дак как же, Мкфодий Феофантьич, тебя ить и ждем, несмело ответил старичку стоящий в первом ряду толпы русобородый мужик в красной, уже потерявшей свой первоначальный цвет, рубахе, давя растоптанным лаптем исходящую едким дымом  самокрутку. – Тебя и ждем. Нельзя нам без старшего. Тебя ждем! Тебя, кормилец ты наш, – враз  загомонили мужики, дружно кланяясь старичку, – Уж ты, мил человек, порадей за нас сиротинушек. Не обойди нас вниманием своим.. Не оставь нас сирых да темных.– Спокойно, с затаенной улыбкой слушал старичок мужиков. Острыми, все видящими глазками глянул в глаза каждому, словно спрашивая и ища подтверждения услышанному. И встречаясь с ним  взглядами покорно опускали глаза к долу мужики и давили лаптями чадящие самокрутки. Ин ладноть,-кивнул головой старичок удовлетворившись покорностью просителей. -Вот вам мое слово , мужики. Все делать по божески. Брать только то, что нужно вам и хозяйству Насилия ни кому ни чинить. А коли супротив пойдете, не будет вам на дело моего благословления.– Да как же можно, кормилец ты наш? Али не христиане мы? А старичок уже повернулся к тем, кому через несколько минут предстояло пройти через унизительную процедуру ограбления. – Вы граждане-господа хорошие, сильно – то по вещичкам своим не убивайтесь,–   обратился  он к заволновавшимся  было господам. – Мужички наши народ православный. Насилию ни кому чинить не будут. Рухлядишку у  вас  кой  какую заберут, конечно. Так ведь и Господь наш велел делиться с ближними добром своим.– Посчитав, по-видимому, что этого объяснения вполне достаточно старичок вновь повернулся к мужикам– грабителям, терпеливо ожидавшим его сигнала.. Перекрестившись не спеша он кивнул головой и провозгласил " Ну с Богом мужички ребятушки! Начинай!" Получив разрешение волхвообразного  старичка, да еще подкрепленное именем Божьим мужики деловито принялись потрошить  господские  чемоданы , не обращая внимания на стоящих рядом хозяев Обилие невиданных ранее вещей возбудило в неискушенных мужицких душах неуёмный, охотничий азарт. Трещали замысловатые , чемоданные  замки и содержимое  вываливалось  на  траву являя алчным взорам грабителей весь блеск господского существования. Через несколько минут, еще недавно девственно чистая поляна напоминала собой шумную, деревенскую ярмарку. У сваленных в кучу вещей беспокойно толпились мужики, хватая все, что замечали их, горящие лихорадочным блеском глаза.. В стороне, высилось грудой, сияя не порочной белизной на фоне изумрудной зелени, женское белье. Его брали в руки. Мяли в грубых ладонях нежный, прохладный шелк. Восхищались белорозовому кипению легких кружево и лент. С наслаждением вдыхали исходящий от невиданных еще вещей не знакомый запах духов, заставляя краснеть от смущения стоявших в толпе пассажиров дам. А надивившись, отлаживали за ненадобностью. Особое восхищение вызвали у грабителей два офицерских кителя с полным набором крестов и медалей. Их по очереди примеряли, заботливо охлопывали себя по бокам и плечам. Звеня наградами, красовались друг, перед другом сияя наполненными наивным, детским восторгом глазами. И казалось, что не взрослый люд собрался на поляне, а голосистая стайка деревенских ребятишек слетелась сюда, обсуждая результаты ночного набега на чужие сады и огороды. Кто знает, как долго восторгались бы мужики-грабители награбленным господским добром если бы охнувший за насыпью глухой выстрел и чей, то жалобный вопль не оторвал их от этого занятия. Настороженно, по-гусиному вытянув шеи и обеспокоено переговариваясь в  пол  голоса , они  уставились на насыпь. Казалось, еще минута и горе грабители, кинув награбленное добро, в страхе.

   кинутся со всех ног от дороги и исчезнут в густом перелеске так же неожиданно, как и появились. Возможно, все так бы и случилось. Но тут, на насыпь, из-за хвостового вагона, вымахнул рослый мужик в рыжем. с обвисшими ушами, треухе и, пригнувшись, словно ожидая выстрела в спину, кинулся, вниз размахивая зажатым в правой руке дымящимся еще дробовиком.. -Афонька!– ахнул кто – то из мужиков. – Стрельнул ни как кого – то, варнак.-

   -Ганярал! – прохрипел загнанно  Афонька , подбежав к мужикам и со страхом оглядываясь на насыпь. – Ганярал тамма!– Известие о появлении непонятно откуда взявшегося генерала застало мужиков врасплох. Звание генерала в России всегда шло рядом с такими понятиями, как власть и сила, и по этому вселяло страх в неискушенные души селян. – Аде? – наконец решился один из мужиков спросить Афоньку бестолково хлопающего  испуганными глазами. – Аде он, ганярал то твой.?– Тамма,– мотнул головой Афонька в сторону насыпи. – Тамма он. В  степу  побег.– То, что грозный генерал " побег в степу " несколько успокоило мужиков– грабителей. – И чего ж ты, так и пальнул по нему? – спросил  Афоньку Мефодий Феофантьич сумев преодолеть некоторое замешательство, охватившее и его в первые минуты после известия о появлении загадочного генерала. Одно дело мужики и ехавшие в поезде господа. Другое  , самому предстать с глазу на глаз пред грозные генеральские очи. – Так и пальнул?,– переспросил он уже строже перепуганного на смерть мужика. _ Пальнул, – признался Афонька, громко икнув от страха. _ Думал враг, какой, – добавил он, с надеждой вглядываясь в лица своих товарищей в поисках сочувствия и поддержки. Но в глазах мужиков зрело отчуждение.

   – Человека убил. Убивец, – роптали мужики, осуждая Афоньку и отступая от него, совсем забыв, что они сами вышли на дорогу отнюдь не с божескими намерениями.

   -Убивец. Ему хуч ганярал, хуч  человек, все одно пальнуть.-

   – Идее он?– вновь подступил к дрожащему мелкой дрожью от страха мужику Феофантьич. – Аде он, ганярал то? – Тамма. – Сипло выдавил из перехваченного страхом горла Афонька. _ Тамма он, в степу. Лежит и верещит, сердешный. -

   Верещит? – переспросил оживленно Мефодий Феофантьич. – так  можа он и жив еще.?-

   -Жив-мотнул головой Афонька – Жив. Токмо  верещит сильно. Зад я ему маненько того. Попортил малость. – Неуверенная улыбка скользнула по лицу мужика.

   –Глянько! Улыбается ишо, варнак! – Возмутились мужики – грабители. – Ему хуч голова

   , Хуч зад, все одно пальнуть... -

   – Я вот что думаю, мужики, – обратился к грабителям Феофантьич, отворачиваясь от вновь поникшего Афоньки. – Сходить бы надо к ганяралу – то. Можа помочь  какая  потребуется.? Не по христиански это, однако, раненого одного в степу бросать. Не по  божески то .

   -Знамо не по христиански, – дружно согласились афонькины  сотоварищи , с предложением волхвообразного старичка, но идти, все   же не спешили. Встреча с грозным генералом, к томуже еще и раненым, страшила их больше чем нарушение законов и догм христианского учения, о человеколюбии и всеобщем братстве. Наконец , двое молодых парней , набравшись храбрости, отделись от толпы и с сопровождаемые настороженно сочувствующими взглядами своих односельчан и сотоварищей, поднялись на насыпь.

   Томительно текли минуты ожидания. Но  вот из-за края насыпи показались головы парней. Все облегченно вздохнули. В торжественной тишине  спускались  с  насыпи посланцы , бережно поддерживая под руки  раненного  генерала. Несколько минут мужики, не слыша осторожных смешков своих жертв, первых понявших генеральскую суть, молча, созерцали приближающуюся к ним процессию..

   – Ишь ты, хромает...– глубокомысленно  изрек  один из мужиков , сочувствуя раненному генералу. – Знамо хромает, – поддержал другой. – Зад – то он хуч и ганяральский а боль то все одно чувствует.– Если бы мужикам пришло бы вдруг в голову внимательней посмотреть на лицо генерала, то они бы конечно смекнули, что для столь высокого Чина " ганярал" был слишком молод. Да и не было ни чего генеральского в бледном, усыпанном веснушками, безбородом лице с бегающими испуганно глазами. Но мужики, загипнотизированные ярко-красными отворотами генеральской шинели и блеском четырех рядов пуговиц с орлами, на такую мелочь как лицо генерала, просто не обратили внимания. – Ишь ты, важный какой, шелестел над толпой мужиков осторожный шёпоток. – А зад – то, зад глянь, как несет. Чисто Дунька Оглоблина.

   – Да у Дуньки поширше будет.-

   – Знамо поширше. Ганярал чай, не баба-

   -Стонет болезный,– посочувствовал кто-то.– Крепко видать саданул, шельмец.-

   -Застонешь тут. Я вона,надысь, на Ульянкиной свадьбе , на гвоздь сел, холера его забери, так и то цельную неделю ,как собака на заборе сидел. А тут из ружжа гвозданули....– Неожиданно громко, заставив вздрогнуть  занятых обсуждением генеральской персоны, захохотали солдаты. – Ой, гля робяты на Митьку! – Едва выговорил сквозь душивший его смех бородатый Ефрем, тыча заскорузлым пальцем в замерившего перед мужиками в нелепой позе, Митьку ганярала. – Ох и "ганярал,мать твою!– Ну чего регочите? – прикрикнул на расшумевшихся солдат Мефодий Феофантьич.– Коли чего знаете так объясните людям. А реготать нечего.-

   -А и объяснять тут нечего,– ответил старику бородатый Ефрем, вытирая рукавом шинели, струившиеся из глаз слезы. – Конфузия тут у вас вышла, мужики. Факт конфузия..Не генерал он вовсе. Митька это. Митька Задворнов. С нашего взвода паренек. Все " Ампиратором" мечтал домой вернуться. А шинельку эту он в Питере добыл, когда мы буржуёв потрошить ходили. Точно говорю, мужики,– заверил Ефрем, заметив в глазах мужиков недоверие. – Точно. Вот хоть гром меня расшиби, если это не Митька..-

   -А глянь к, мужики, как он зад то держит,– несмело еще хохотнул один из мужиков с издевкой оглядывая нелепо перекошенную Митькину фигуру. – Крепко видать ему Афонька – то вмазал. В аккурат  попал.– То, что зад, в который попал Афонькин заряд, оказался не генеральский, а свой, мужицкий, развеселило мужиков и если генерала жалели, то над Митькой просто издевались. – Ишь ты, " Ампиратор"!– хохотали они, окружив плотным кольцом несчастного. – А ну, кажи зад! Зад кажи!-

   К ужасу стоявших в толпе пассажиров дам, с Митьки спустили штаны и хохотали, тыча пальцами в окровавленную ягодицу, Кто-то, глумясь, хлопнул ладонью по ране. Митька дико взвыл, чем вызвал новый взрыв хохота. – Ишь ты, " Ампиратор ", а визжит что твоя порося!– Бывший только что Варнаком и убивцем Афонька, вдруг стал героем. Размахивая воинственно своим ветхим дробовиком он, словно петух, наскакивал на воющего от боли и страха несчастного Митьку. –  В  степу убегать,– Орал он, брызгая слюной, мстя Митьке за пережитый недавно страх и осуждение. – От обчества прятаться!...– И получил бы Митька кроме заряда в зад еще и хорошую выволочку от развоевавшегося не на шутку мужика, если бы не вмешавшийся во время Мефодий Феофантьич.– Неча тут на людей кидаться!– Прикрикнул он, на разбушевавшегося мужика оттолкнув его от несчастного Митьки.– Мало что. Не ганярал! Человек все одно! Божья тварь! Сделал свое дело и айда! Не на баловство чай собрались!– Бросив Митьку – Ампиратора мужики принялись нагружать телеги награбленным добром. -

   -Оставайтесь  с  Богом  люди  добрые,–  попрощался с  ограбленными  волхвообразный старичёк ,  посчитав  видать  не  удобным для  себя  молчаливый  уход. – За вещички ваши спасибо. Не обесудьте, коли, чем обидели. Чай божье дело с  ближним  поделиться.-

   Укатила последняя телега. Затихли в перелеске голоса му4жичков – разбойничков. Лишь шумел в ветвях стыдливых берез озорник ветер да стонал и всхлипывал в стороне Митька – ампиратор,жалея свой прострелянный зад и кляня судьбу..На траве валялись брошенные в спешке вещи , уже не принадлежавшие и не нужные ни кому.

   _ Господа, Да что же это такое, Господа?– Нарушил, наконец затянувшееся молчание пожилой, пышноусый господин, растерянно разводя руками.

   -Ведь мы сами, господа.... Сами отдали все этому грязному мужичью.-

   -Да. Как говориться, сдались без боя,– с ядовитой усмешкой подтвердил его сосед, с сожалением глядя вслед укатившим телегам. Жалобно всхлипнула высокая, дородная дама, видимо только сейчас осознав утрату. – Куда катится Россия? – горестно вздохнул кто-то в толпе пассажиров. – Поистине, дьявол правит бал-

   Это еще ни чего. Это не страшно..– успокоил заволновавшихся было пассажиров подошедший к ограбленным машинист с паровоза.. -Эти только ограбили и живыми отпустили. Вот если бы к малюткинцам  попали, тогда уж все! почитай крантыМалютка без крови не может.

   – Это какой Малютка? – спросил, подвигаясь к машинисту поближе, не высокий пышноусый господин в широкополой шляпе. Машинист пренебрежительным взглядом скользнул по лицу любопытного господина, Взял из услужливо протянутого портсигара папиросу. Не спешно прикурил. И пыхнув голубым облачком дыма, пояснил обступившим его пассажирам: – Комиссар он, Малютка – то. Самый что ни на есть комиссар, и Мандата у него имеется, это бумага такая. Говорят самим Дзержинским  подписана . А в ней приказ чтоб, значит всех офицерьев, что на Дон тикают. В расход пущять. В прошлый раз четверых прямо у вагона... И все.– Машинист сожалеющее вздохнул. – Расстрелял. А женок ихних, что с имя на Дон ехали, с собой приказал взять. На баловство не иначе. Трофеей их объявил, революционной. Так и сказал, трофея мол, И все тут. Докурив папиросу и щелчком отбросив окурок, машинист направился к паровозу. За ним не смело потянулись и пассажиры. Те, кого встреча с Малюткой и его отрядом не пугала. Замыкал цепочку уезжающих Митька " ганярал" Ему красный комиссар Малютка тоже был не страшен. Сердито гукнув, паровоз укатил дальше. Затих стук колес. Ветер унес горькое облако дыма. Оставшиеся пять человек с недоверием и настороженностью прислушивались к окружавшей их хрупкой тишине. Всего пять человек. Четверо мужчин и одна женщина.

   -И так, господа -, прервал затянувшееся молчание Сергей Кадамов.– Траур, по безвозвратно утерянным вещам прошу считать законченным. И позвольте вам представить. Владимир Борисович Страшинский, – слегка театральным жестом Сергей указал на, склонившего в легком поклоне голову, высокого широкоплечего мужчину, гвардии поручик. Патриот России. Так же как и мы едет на Дон. Просит принять в компанию.– Когда церемония знакомства была закончена, путешественники

   Обсудили свое положение. По общему мнению, ехать железной дорогой до Ростова было нельзя, так как можно было легко угодить в лапы комиссару Малютке. Решили идти пешком до ближайшей деревни и нанять извозчика. Не знали они, к сожалению и не могли знать, что казаки, не выдержав творимых красногвардейским отрядом Малютки бесчинств, в коротком бою разбили его и заставили убраться с донской земли. И так, их стало пятеро. По предложению Сергея подсчитали оружие, которое, к счастью удалось утаить от мужичков грабителей. Оказалось всего четыре ствола, Из них только тяжелый кольт Старшинского и маузер Сергея могли считаться пригодными для боя , Браунинг Юрасика и маленький , способный уместится на ладони взрослого человека , револьвер Павла Юрьевича , из которого , по мнению Сергея , можно было застрелиться или насадить шишек на чьей – ни будь не очень умной голове , были оружием самозащиты и для боя не годились. Была еще сумка с красным крестом которую Оленька практически не выпускала из рук и корзинка с остатками провизии. Все остальное, саквояжи с личными вещами равно как и чемодан Старшинского, грабители унесли с собой, Но тут надо сказать, что эти потери не вызвали большого огорчения у наших путешественников и не поколебали их решения продолжать движение. До ближайшей казачьей станицы, по их собственным подсчетам, оставалось не более двухсот– двухсот пятидесяти верст. Единственное, чего они опасались, так это еще одной встречи с ограбившими поезд мужиками и по этому старались как можно дальше уклониться от направления, по которому и укатили телеги грабителей. Но судьбе было угодно скрестить их пути дороги еще раз. Часа через четыре пути, лесная дорога вывела наших путешественников к не большой, окруженной со всех сторон березовым лесом, деревеньке. Осмотревшись, они двинулись к стоявшей в близи, ветхой избе. Какого  же было их удивление, когда на стук в двери из избы вышел тот самый мужик, чей  заряд дроби угодил в несчастный Митькин зад. Несколько томительных минут обе стороны немо созерцали друг друга, и коли хватило бы у Афоньки выдержки, то путешественники, опознав в мужике грозного грабителя, просто бы ретировались. Но выдержки у Афоньки не хватило. И в тот момент, когда его глаза, казалось, должны были вывалиться из орбит, ноги его подкосились. – Ой, барин!– истошно взвыл он, ткнувшись  носом в загаженный куринным пометом двор.– Ой, не губи!– На его вопли из избы высыпали ребятишки, с десяток, и, выстроившись, с не детской серьезностью принялись разглядывать грозных пришельцев из неведомого им мира. Последний из них, неуверенно перевалился через порог и шлепнувшись розовой попкой в дурно пахнущую, подернутую сизой ряской, лужу , обиженно заревел перекрывая своим чистым ,звонким контральто гнусавый скулеж отца.

   Из-за угла полуразвалившегося сарая, с торчащими из обветшалой соломы стропилами, выбежала худая, с рябым, битым оспой лицом, баба, в длинном, красном, сильно поблекшем сарафане. Раскинув руки, словно клуша крылья, она в одно мгновение втолкнула в избу ребятишек и, рухнув на колени рядом с мужем завопила, цепляясь руками за ноги: – Ой, помилуй барин! Не виновен он! Оговорили люди злые!– Подхватив бабу под мышки, Оленька попыталась поднять её с колен, но столпившиеся у дверей афонькины чада, увидев, что чужая тетя вцепилась в их мать, дружно заголосили. Тоскливый, рвущий душу вой поплыл над деревней. Весть о том, что в афонькину избу пришли убивцы и собираются начисто вырезать всю его семью, в мгновение ока облетела деревню. У афонькиной избы собрались все, кто только мог ходить. – Убивцы, говорят, слыш ко, Ехвим. Нешто имя крови – то проливать. Не  впервой чай.  А  ребятенки то где? Уж порезали никак, горемычных? – Та нет ишо. Живы будь-то. Слышь вон , ревут как! – И што имя надо,  душегубцам?-

   – Да не душегубцы мы, господа мужики,– решил взять на себя роль парламентера Кадамов старший , прекрасно понимая насколько хрупко сейчас их положение. В любой момент гнев мог обуять толпу крестьян. И тогда – прощай Дон. Их просто втопчут в грязь. – Не убивцы,– повторил он, удовлетворением и надеждой на благополучный исход, отмечая. с каким вниманием и любопытством слушают его мужики. – Путешественники мы, Мирные путешественники и убивать ни кого не собираемся -

   -Это как же будет, путешественник то?– полюбопытствовал чей-то робкий голос из толпы. – Уж не пристав ли случаем?-

   – Нет не пристав я – успокоил сельчан Павел Юрьевич. – Лошадей бы нам, господа мужики. Лошадей и подводу. И мы дальше уедем.-

   – Это куда ж дальше – то? – Хитро прищурившись, спросил один из стоявших в первом ряду мужиков. – Дальше нас – то и не живет никто.-

   -Это как же, ни кто не живет? А казаки где?– С удивлением спросил Павел Юрьевич.

   Казаки – то куда ж подевались?-

   -Эвон загнул,– Удивился мужик. – Казаки, барин, в той стороне живут, широкой, как лопата, рукой мужик махнул в сторону виднеющейся в дали березовой рощицы. – А вы энто, куда вы, ваше благородие, показать соизволили, мы одни есть.– Убедившись, что пришедшие со стороны в деревню люди не убивцы и опасности ни какой не представляют, к ним подошли и те, кто опаски ради предпочел в первое время знакомства оставаться за забором. Осмелев, поднялся с земли и Афонька со своей рябой женой и , разинув  рты, уставились на господ не понятно, зачем зашедших в их двор. – Так как насчет лошадей, господа мужики? – попытался повернуть разговор в нужное русло Кадамов старший. – С лошадьми то как?-

   – А ни как – последовал короткий ответ. – -Нету у нас лошадей. Пахота нонче.-

   – Мы заплатим, господа мужики. Мы хорошо заплатим,– попытался соблазнить мужиков деньгами Павел Юрьевич. Но мужики  отводили в сторону глаза, упрямо твердя о предстоящей пахоте и своем не  желании томить лошадей дальней дорогой перед предстоящей работой.– Извиняй барин. Пахота нонче. -

   -А вот Коськин.  Ежели...– Послышался из-за обтянутых зипунами спин, чей то робкий голос. – Коськин небось согласится. Деньгу страсть как любит. – Согласится Коськин!– радуясь, загомонили на перебой мужики. – Хозяин справный. И кони у него, чисто звери. Да и деньгу страсть любит.. – Жил Коськин в просторном пятистенке, глядящем на улицу четырьмя остекленными окнами окруженном глухим высоким забором

 -Эй, хозяин! – Проревел , уже отошедший от испуга Афонька взявший добровольно на

   себя роль проводника. – Открывай хозяин! Баре тута, до твоей милости пожаловали! После нескольких увесистых пинков , с  боку  от  массивных ворот робко пискнув, приоткрылась калитка и в образовавшуюся щель выглянуло морщинистое, словно печеное яблоко, старушечье лицо. Цепкие глаза в один миг оббежали улицу с хрюкающей в луже свиньёй. Скользнули по лицам господ и остановились на Афоньке. – Чего орешь, дьявол !– прошамкала злобно старуха.-Митрий – то Алексеич прилег тольки..-

   Открывай , карга! – не обращая внимания на недовольство старухи проревел вновь Афонька.– Не видишь что ль? Баре тут припожаловали, до Митрия Алексеевича.– Калитка приоткрылась чуть шире пропуская во двор господ. – Ходят тут всякие, в ворота зубенят. Ни днем, ни ночью покою нету благодетелю нашему, злобно воркотнула старуха, захлопнув калитку перед самым Афонькиным носом, совсем уже было собравшимся осчастливить своим присутствием благодетеля Коськина. Сам Коськин, не высокий плотный мужик с заметно  выпирающим из под синей косоворотки пузцом, недовольно глянул на стоящих у крыльца господ и буркнул не приветливо: чего надо?-

   Узнав, что господам нужны лошади, нахмурился и отрывисто бросил, – Нету лошадей нонче. На дальних пастбищах они, к пахоте готовиться надо-

   Мы заплатим – предупредил Павел Юрьевич Коськина. – Знамо заплатите – хмыкнул с высокого крыльца мужик. – Однако лошадей томить не хочу. Дорога дальняя. А тут пахота..– – Мы хорошо заплатим.,– заторопился Павел Юрьевич страшась непоколебимости мужика, мы золотом заплатим.-

   -Ну коли так уж,– нехотя позволил уговорить себя Коськин.-Коли по золотому за день пути положите то тогда и говорить будем. А чтоб так, ни.– До Алексинской, ближайшей казачьей станицы, было, по словам Коськина, три, а то и все четыре дня пути..

   -Значит три золотых, – подитожил Павел Юрьевич. – Нет четыре, заупрямился мужик.

   -Четыре и все тут. А там глянем, что и как получится. Да и корма нонче дорогие.-

   Почуял Коськин, всем своим мужицким нутром почуял сговорчивость господ.