Текст книги "Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека"

Автор книги: Владимир Колесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Последующая история показала, как разрушался старый род. Кто нарушает принципы рода – не родъ, а отродъ (ородъ) и породие, т. е. собственно: исчадие, отродье и мразь. Эти слова известны с XIII в. и используются, например, при характеристике змеи: «змея – ородъ [или: породие] ехидново».

Постепенно появляются и другие слова. По-родъ – только что порожденное дитя, отсюда впоследствии порода – общее для всех представителей рода свойство или качество (ср. выражение нашей породы): жить было в родҍ въ своей породҍ» (Симони, с. 100). Закрепленный за родом участок, где производят и хранят жизненные припасы, называют словом за-родъ. При роде всегда есть всякая живность, его окружает растительность, все это также обеспечивает существование рода, это называют при-рода. В XV в. известно слово до-род-ные – сильные, крепкие, толстые – о самых благополучных представителях рода.

Древнеславянские книжники использовали корень род- иногда особенно часто. Потребовалось создать философскую терминологию – перепели с греческого или образовали слова по типу греческих. Греческое phýsis (ср. современное физика) в древнейших славянских переводах передается словом родъ, потому что им можно обозначить и род, и природу, и порождение, и существо; позже, чтобы не смешивать новые значения с прежним ‘род’, заменили слово родъ производным родъство, а затем, приближаясь к смыслу отвлеченного книжного термина, остановили свой выбор на словах естьство или вещь (Ягич, 1902, с. 393). В греческом соотносятся друг с другом génos и eidόs; славяне соответственно дали в своих переводах: родъ и видъ, которые обозначают часть и целое: то, что «порождает», и то, что «имеет вид». Потребовалось отразить высшую степень свойства в какой-нибудь классификации, и в Восточной Болгарии в X в. возникает сложное сочетание прҍродьный родъ, т.е. буквально: всех родов род. Значение слова родъ во всех таких случаях вторично, оно – результат переноса значений греческих слов и обязано влиянию совершенно другого типа мышления – отвлеченно-рассудочного, аналитического. Славяне в ту эпоху еще не имели своих научных терминов, но потребность в них уже ощущалась. Потому славянский язык не препятствовал подобным поискам. Накладываясь на исконные значения соответствующих славянских слов, переносные значения слов развитого греческого языка (с использованием в ряде случаев словообразовательных средств) создавали цельные понятия о новых для славян явлениях, и притом настолько удачно, что до наших дней сохранились образованные в то время такие новые термины (слова тысячелетней давности), как роды и виды, естество. В процессе постепенного постижения мира род порождает виды, а в видах проявляется род. Заимствованный у греков принцип классификации сохранился потому, что он не противоречил исходной семантике славянских слов.

Заглянем в Словарь В. И. Даля. Десятки слов с корнем род- созданы в русской речи на протяжении последних веков, донося до нас из внутренней его сути все завещанные предками идеи: сродство – кровная связь людей (в отличие от слова свойство), родители, родник и родина – родственники, родичи, но родник и родина – место рождения, родинка – примета рождения, родной или родимый – милый, сердечный, желанный. Каждое из этих слов прошло длительный путь уточнения смысла и отделки формы. Ведь первоначально все эти слова, вычленившись из глагольного корня, несли с собой недифференцированное и по тому неопределенное значение, близкое к таким, как ‘рождение’, ‘порождение’, ‘некая глубинная связь по происхождению’. Даже ударение было разным: ро́дина и роди́на, а ведь встречается еще и родина́ – собирательное по смыслу и самое древнее по ударению. В 1607 г. иностранец записывает иронический ответ псковича на отказ иноземца выпить с ним: «Ну, пей вода: то твоея родина́» (т. е. раз уж это твоя национальная привычка [не пить вино]; Фенне, с. 191).

И в наши дни продолжается этот процесс дробления «рода»: слово род (всегда в форме единственного числа) противоположно по значению тому, что обозначает слово вид, роды (во множественном числе) – ‘рождение’, а роды (с другим ударением) – просто ‘сорта’ или ‘типы чего-либо’. Исходное значение корня породило у новых однокоренных слов ряд конкретных значений. В то же самое время более древнее слово племя не дробило свое общее и важное значение, которое свойственно было ему искони. Оно выражает предметность, а не действие, и потому не может множить свое значение до бесконечности. Так идея результата (плод) в ее противоположности идее развития (рождение) сказалась на истории слова, связавшего с этой идеей свою судьбу.

Почему же так случилось? Самым отдаленным во времени смыслом корня плем- было выражение заполненности пространства: *р1е ‘быть наполненным, полным’ (Бенвенист, 1969,1, с. 210). Современное научное понятие о роде и племени (племя как совокупность родов) не выражает древнего представления о них. Порождение новых «колен» заполняет «пространство» племени, род возобновляет племя. Еще в прошлом веке, вчитываясь в тексты древнерусских летописей, историк мог ощутить эту связь: «Слово племя, которым внутри рода означалась совокупность нескольких лиц, теснее связанных между собою происхождением от одного из членов этого рода» (Тюрин, 1849, с. 75). Племя и было «внутри рода». Княжеский род Владимира Святого составляли племена (потомки его) Ольгово, Мономахово и другие (в Ипатьевской летописи упоминаются часто). С. М. Соловьев ошибался, полагая, что племя – это только потомство, а племена – расходившиеся линии потомства (Соловьев, 1959, с. 99). В новгородских текстах точнее всего отражается древняя разговорная речь, а в этих текстах слово племя обозначало близких и дальних родственников (Черепнин, 1969, с. 211). В переводе XII в. там, где говорится об отношении родителей к детям, братьев к сестрам, добавлено: «аще ли по иному племени другъ с другомъ» (Кн. закон., с. 75), это равнозначно греческому syggéneian ‘родичи’, ‘родственники’ (по другой линии). Перед началом Липицкой битвы 1216 г. Мстислав Удалой и Владимир просили своих противников поладить миром: «Управимся, мы бо есмы племенницы собҍ, а дадимъ старҍйшинство Констянтину» (Пов. Лип., с. 118). Утверждение важное, если учесть, что Мстислав и Владимир – родные братья, а Владимир Смоленский – племянник Мстислава (как и Константин, родной брат Ярослава); при этом же сам Ярослав Всеволодович был зятем Мстислава, женат на дочери последнего. Все они были «Ростиславля племени», «а Мстислава Мстиславичя и сами вҍдаете в том племени» (Пов. Лип., с. 118). Племенници – люди одного племени по роду.

Тамерлан «не цесарь бҍ родомъ, ни сынъ цесаревъ, ни плҍмяни цесарьска...» (Пов. Темир, с. 230), т. е. ни по рождению, ни по родству не имел права на власть. После взятия Царьграда турками в 1453 г. царица бежала «в Аммарию къ племяномъ» (Пов. взят. Царьград., с. 260), т. е. к своим родичам. Позже во всех судебниках племя – живущие одновременно родичи: «а будеть у зорника братъ или иное племя» (Пск. Судн. гр., с. 19), «ження мать или сестра или иное племя» (там же, с. 20), но: «что дасть своею рукою племяннику своему» (с. 22), хотя даже племянник еще предстает как родич в виде одного из членов племени; так же и в «Судебнике 1497 года» неоднократно. Только в «Уложении 1649 года» впервые находим разграничение племени и племянников: племя – родные, племянник – сын брата: «Къ суду присылати сына или племянника» (с. 38).

Иначе и быть не могло, поскольку в продолжение всего средневековья «род» воспринимался как родственная связь во времени, и выражения типа «при прочих великих князех рода нашего» (Пов. моск., с. 380), «и тҍ вотчины отдавати в родъ» (Улож. 1649 г., с. 110) или «чтобы такие вотчины из роду не выходили» (там же, с. 105) указывали на преемственность наследования. Первые слова с корнем род-, обозначавшие родичей, были, очевидно, словами народными, разговорными. Некоторые из них попали в документы и известны нам: «к недорослю или ко вдовҍ или к дҍвке... а родимцовъ у них на Москвҍ нҍт; а скажут они, что есть у них родимцы, кому за них отвҍчати» (Улож; 1649 г., с. 59) – у вдовы, малолетнего сына и дочери, бесправных перед лицом закона, нет юридически ответственных лиц – «родимых», потому что «родимець» их умер или погиб в бою. Это стало возможно только в XVII в., когда происходили многие отмены прежних родовых отношений. Боярское местничество по родам было той социальной силой, которая сохраняла противоположность племени роду, настоящего прошлому. «Почтение к родам умножило еще твердость в сердцах наших предков; беспрестанные суды местничества питали их гордость; пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделывало их безопасность что твердое предпринять, а тогда же и налагало узду кому что недостойное имени своего сделать, ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не токмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало», – писал в XVIII в. наследник таких родов князь М. М. Щербатов (1906, с. 16).

Еще тверже различие между родом и племенем осознавалось в Древней Руси. Историк говорит, будто в «Повести временных лет» не используется термин племя, а употребляется лишь слово родъ (Мавродин, 1978, с. 65-66). Лингвист же замечает, что в этом важном источнике слово племя упомянуто восемь раз, шесть из них – в цитатах и дважды в самостоятельном тексте: «ни племене ни наслҍдка» (Лавр. лет., с. 46) и «два мужа не племене его» (с. 76), оно обозначает здесь родичей. Но и термин родъ обычно встречается в цитатах так же часто – десять раз, в таком же значении, какое свойственно слову колҍно, т. е. phȳlé. Однажды (Лавр. лет., с. 75) родъ – ‘родина’ (Львов, 1975, с. 237). Дело, оказывается, не в пренебрежении словом, а в той реальной жизни, которую год за годом описывает летописец: родственные связи людей еще настолько конкретны и у всех в памяти, что лишь в исключительных случаях требуют уточнения особым словом.

Многозначность современного слова род приводит к путанице в толкованиях тех отношений, которые свойственны были людям Древней Руси. Для К. С. Аксакова, например, племя – приплод, а род – семья, потому что в современном ему языке возможно такое значение слова. Отношение между родом и племенем перевернуто прямо противоположным образом на основе предвзятой идеи, согласно которой «у славян родового быта не было, а выступают определенно семья и община» (Аксаков, 1861, с. 67). Но история слов показывает, что представления родового быта очень долго сохранялись и в социальной жизни, и в языке.

Э. Бенвенист (1969, I, с. 293; ср. с. 366) выявил в древнейших отношениях индоевропейцев четыре круга социальной принадлежности: génos – семья, фратрия – братство («клан»), еще шире филы – трибы и, наконец, страна. Было бы интересно проследить соответствия этой обобщающей схеме в социальной терминологии славян, но к такой работе лингвисты пока не готовы. Ясны последние звенья цепи – страна и филы, т.е. племена и сородичи (Ягич, 1913, с. 353, 355, 446). С фратрией явно соотносится дом, а с génos – род и семья, но может быть и род как семья. Чем дальше углубимся в древний социальный быт, тем больше загадок. В восходящие к глубокой старине таинственные для нас связи и отношения трудно проникнуть извне, да еще столетия спустя.

РОД И СЕМЬЯ

Если расположить слова-понятия в исторической перспективе, окажется, что родственные группы таких слов создавались почти в одно время, получали одинаковые грамматические приметы (либо одна основа, либо один суффикс и т. п.). Представим себе последовательность развития этих слов, взяв за основу прекрасную книгу О.Н. Трубачева о славянских терминах родства (Трубачев, 1959).

Самые древние слова-понятия о членах семьи входили в архаический тип склонения с основой н–а -er; вот этот ряд: мать, отец, сын, дочь, брат, сестра; все слова – названия кровных степеней родства. В современном литературном русском языке не все они сохранились в исконной форме, поэтому приведем их реконструированные (на основании других индоевропейских языков) формы: *mater, *fater, *pūer, *dŭhiter, *brāter, *suesor. У большинства этих слов корень долгий, кроме тех наименований, которые обозначают лиц младшей женской линии.

По-видимому, были и другие обозначения родственников по крови, теперь уже неизвестные или изменившие свое значение. Например, понятие «сын» в различных языках получило разные именования, потому что каждый из них сохранил в качестве основного один какой-либо термин из числа других, первоначально возможных: *sūnŭs ‘рожденный (матерью)’ из эпохи матриархата (ср. русское сын), *рūer ‘зачатый (отцом)’ из эпохи патриархата (ср. древнеиндийское putra). В нашем ряду было и еще одно слово – *daiuer ‘дитя, мальчик’; впоследствии оно, изменяясь фонетически, дало известное многим слово деверь ‘брат мужа’ (обычно это – младший брат, который в роду обладал правами сына), последнее отражает родство в семье, в которую входила невеста.

До того как все приведенные слова стали обозначать термины родства, они могли употребляться и в иных значениях. Некоторые ученые полагают, что названия отца и матери – это древнейшие названия мужчины и женщины (в их отличии друг от друга). Они образовались с помощью древнейшего суффикса -tēr; впоследствии, также отчасти изменившись в форме, этот суффикс стал обозначать любое действующее лицо (у славян это суффикс -тель, ср. деятель). Другие же слова этого ряда развили совершенно иной суффикс (у славян он известен как -арь), который тоже обозначает действующее лицо, только рангом пониже, – не ‘творец’, а ‘исполнитель’, ср. пекарь, пахарь и т. д.

Однако вернемся к терминам кровного родства. Здесь нет никаких степеней, каждый член рода противопоставлен другому и всем остальным как цельность другой конкретной цельности, и потому является это всегда попарно: мать и отец, брат и сестра, сын и дочь, или; мать и дочь, отец и сын – как угодно, в любых отношениях, как в данный момент нужно для разговора. Разные названия ребенка были также всего лишь разными определениями «сына» одного и того же мальчика; например, брат – всего лишь мужской член рода, а не термин родства. Было время, когда каждый член рода и был твоим братом; каждая сестра – также всего лишь «женщина (своей) крови». Воспринимаемые теперь термины родства прошли длительный путь развития и разных замен, отбора одного лишь слова из многих; и каждый раз социальная структура общества определяла смысл слова, древнего и постоянного в языке слова, – смысл, который в различных обстоятельствах жизни изменялся, и слово становилось термином родства.

Многие ступени этого развития восстановить нельзя, потому что. древние отношения оказались перекрыты более поздними системами. Но если бы все-таки нам захотелось проникнуть в глубь вещей, мы увидели бы (как на это и указывает история рассматриваемых слов), что термин сын – самый новый в ряду других обозначений мальчика, термин брат скорее социальный, чем родственный, и т. д.

При этом родство по женской линии обозначилось раньше, чем родство по мужской. На это указывает совместная принадлежность слов «женского ряда» к древнейшим типам склонения с основой на гласный *-ū: *zъly золовка → ‘сестра мужа’, *svekry → свекровь ‘мать мужа’, *jętrу → ятровь ‘жена брата’, а также нестера ‘племянница’ (дочь мужа или брата) – слово с тем же формальным показателем, что и слова самой древней группы терминов родства по крови.

Термины родства по мужской линии представляют собой обозначения мужчин, которые становились родственниками только в результате брачных связей. Все они появились позже, потому что обычно определяются формами принадлежности к типу склонения на *-і: зять, неть ‘племянник’, шурь (теперь употребляется с суффиксом единичности: шурин) ‘брат жены’. К этому ряду относится также свѣсть ‘сестра жены’, ‘свояченица’ – т. е. родственница, которой также уделяется внимание рода после брака ее сестры; этим свесть отличается от сестер предыдущих времен (когда сестра жены воспринималась как потенциальная жена и потому особым словом не называлась; это также признак патриархата).

Большинство слов «мужского ряда» содержит в значении корня представление о свойстве. Происходили изменения в произношении или употреблении слова, изменялся его смысл, но слово оставалось, потому что сохранялся внутренний его образ, и даже сегодня вполне возможно представить все слова одного корня в общей последовательности появления их в языке.

Самое древнее из них – сестра, в переводе на современный язык «своя женщина». Корень слова *sue-/*swe– считают скорее знаком социального, чем родственного достоинства (Бенвенист, 1969, I, с. 212); он означает ‘наших кровей, свой’. С тем же корнем, но в новом типе склонения появляется свькры, означающее буквально ‘своя кровь’. Свесть как невестку знали на Руси еще в XVII в. (Фенне, с. 25). Еще позже, но также очень давно, появились сватия – собирательное имя, обозначавшее родство через брак детей или ближайших родственников, и сватъ, обозначавшее сородича и друга, который имеет право свободно посетить своих родственников в месте их обитания. Собирательно слово сватия со временем стало именованием сватьи, позже – посаженой матери на свадьбе, а после XVII в., возможно, и посторонней для невесты и жениха женщины. Затем появились слова своякъ и свояченица; это еще один круг родственников – уже не по крови и не по свойству, родственников третьего колена – свойства по свойству. Позже всего появился термин свобода́ – собирательное именование соплеменников; он обозначает людей своего рода, включая и друзей, и сябров, и свояков – совместно живущую группу родственников, т. е. всех своих.

Такой путь и выбор корня для именования каждого нового круга родичей весьма знаменателен. Заметим, что ранее всех возникли наименования по женской линии. Для них чрезвычайно важным было определить пределы «своих». Обозначаемые словами сестра, свекровь и свесть члены общества входили в род, пополняя мир «своих» через родство по женской линии. Мужские наименования родственников подстраивались под этот ряд; свекр, например, – только производное от свекровь слово, довольно позднее у славян.

Суффиксальные образования сватъ, своякъ, свобода – более поздние термины, они связаны уже не только с мужской линией родства, но (что важнее) и с некоторыми территориальными отношениями между людьми. На рубеже родового строя «своим» был не только родственник по крови или свойству, или родству, в круг «своих» попадает и тот, кто живет и трудится рядом. Может быть, просто потому, что родственные связи по крови постепенно охватывают уже всю небольшую общину. В русских деревнях еще в прошлом веке жили, например, целыми группами: тут Ивановы, а там Петровы. Но уже в договоре князя Олега с Византией 907 г. четко различаются «свои» и «малые ближики», в этом отражается нисходящая линия кровного родства и побочных родственников по свойству.

Слово шуринъ в известном смысле также относится к терминам родства, корень у этого слова тот же, что и у глагола ши-ти: шуринъ – тот, кто «пришит» к роду посредством брака своего родича. Такие слова, как жених и невеста, муж и жена, дева и вдова и другие, являются совсем новыми, потому что они относятся к самым поздним по происхождению именным основам на гласные *-о и *-ā. С появлением этой группы слов стали возможны совмещения старых и новых обозначений одного и того же человека, вроде тех, что сохранила русская былина: «матерая вдова» (о матери Добрыни Никитича) – результат смешения двух представлений: о вдове и матери.

Столь же поздно возникли и обозначения родичей по поколениям. Дҍдъ ‘большой отец’ и дядя – слова одного корня. Понятия о внуке и племяннике также долгое время воспринимались слитно, как нечто неразличимое в общих границах племени. Баба еще не имело значений ‘бабка’ или ‘бабушка’, оно обозначало пожилую, опытную в домашних делах женщину, одновременно и бабу-ягу, и повивальную бабку. Слова дядя в современном понимании также нет до конца XIV в. Вместо общего и неопределенного по смыслу слова дядя (дядей могли назвать и постороннего мужчину) четко различаются дядя по отцу (это стрый, древнерусская форма также строй) и дядя по матери (это уй, древнерусская форма также вуй). Тетки же по отцу или по матери специальными словами не назывались, и только позже, в историческое время, в соответствии с названиями дядей появляются производные их имена: стрыя и уйка; это уже следы патриархата: мужской род захватил права наследования и отстранил женщину от семейной власти. Тетя – вообще случайное слово детской речи; лишь иногда проникали такие слова на Русь в переводных текстах, отражая другую систему родства. В переводе «Книг законных» XII в. дядя на месте théios ‘дядя’ и тетка на месте théia ‘тетя’.

Так постепенно с усложнением структуры семьи столь же неуклонно развивались отражавшие эту структуру понятия; постепенно эти понятия облекались в слова-термины.

Останавливает внимание еще одна подробность в этом процессе накопления слов-понятий родства. Женская линия обозначений неполна (и даже в позднее время; например, в отношении теток и племянниц), хотя в основных своих элементах как раз именно она постоянна. Она не изменялась во времени, как бы застыла в границах важнейших различий. Мужская же линия все время совершенствуется, развивает новые обозначения, включая в свою сферу и такие слова, которые прежде могли обозначать не связанные с чисто семейными отношениями понятия.

Однако в отличие от женской линии, мужская полна до предела, включает в себя все возможные степени мужского родства. В этом факте кроется важное отличие между мужским и женским представителями рода, как его понимали в древности: динамика и полнота действий мужчины и замкнутость женского коллектива, берегущего традиции рода.

Из этих сопоставлений вытекает другой, более важный, вывод. Под давлением жизненных обстоятельств первоначальная парность конкретного отношения по принципу «ты – я» превратилась в иерархическую цепь зависимостей – цепь, открытую для новых поступлений. И к ней действительно все время подключались новые связи и отношения, столь же конкретные, что и прежде. Из системы родственных отношений постепенно вырастали социальные ступени иерархии; некоторые ученые, как, например, Э. Бенвенист, вообще считают, что социальное в роде всегда преобладало над узкосемейным, и это видно на терминологии родства. Социальная иерархия возникала из простых отношений между людьми в их общем отношении к миру. Практика жизни каждый раз давала им новый масштаб, и это отражалось в языке: отец старше сына, мать ближе жены, брат вернее друга. Расширять эти отношения можно было по любым направлениям: и по линии кровных, и по линии свойских, и по другим линиям родства. Эти цепи можно было выстраивать различным образом: по возрастному принципу, по владельческому и т. д. Важно было открыть этот общий принцип иерархии, который разбил прежде замкнутую парную противоположность. Потенциальные возможности такой системы отношений безграничны. На этой основе и вырастали новые отношения между людьми.

СЕМЬЯ И СВОИ

Термины родства показали нам, что в общественной истории «своими» в разное время называли разных людей, и развитие этой терминологии состояло в том, что постоянно увеличивался круг «своих»: за счет друзей и близких; но не одни лишь родственные, также и хозяйственные связи могли стать основой перехода «чужих» в «свои».

Появление семьи и общины, например, связано с увеличением круга людей, объединенных территориальной или производственной общностью. Попутно возникали и другие с ними связанные слова.

Сҍмия образовано от древнего индоевропейского корня *kеі– ‘лежать’: собирательное имя от этого корня стало обозначать ‘то, что находится в общем стане’ (в одном «жилище»). В разных родственных языках суффиксальные образования с этим корнем означают ‘селение’, ‘домашний очаг’, ‘родина’, но в древнеславянском языке, а затем и в древнерусском сҍмия – и ‘семья вообще’ (но семья большая, включающая в себя фактически всех членов рода, живущих совместно), и ‘челядь, домочадцы, холопы’ (в составе такой семьи рода). Последнее значение слова историки языка признают вторичным (Трубачев, 1959, с. 164); нет ничего странного в том, что все люди, которые живут вместе и занимаются общим трудом, со временем стали восприниматься как одна большая семья. Подробно историю этого слова (по отношению к русскому обществу) изучил Б.А. Ларин, его реконструкция очень убедительно показывает постепенное изменение смысла слова в связи с изменением социальных отношений в трудовом коллективе (Ларин, 1977, с. 51-53).

В зависимости от того, что имелось в виду – само собирательное множество людей или же конкретно люди, составляющие подобную семью, – происходило раздвоение понятия о семье, развивались переносные значения слова на основе метонимического переноса по смежности или по функции. Насколько рыхлы и неясны до определенного времени оставались границы самой семьи, настолько же неустойчиво было и представление о ней, настолько неопределенным в своих значениях было само слово сҍмия. Уже одно то, что словом сҍминъ (с суффиксом единичности) называли раба, свидетельствует, что при употреблении слова сҍмия всегда имелось в виду отношение к общему делу, к работе, формы которой постоянно изменялись.

Семья как совокупная множественность родственных лиц из прежнего рода постепенно включала в себя и «другов», и челядь, и холопов – людей разной степени зависимости, находящихся на службе или помогавших в общем труде. В средние века семья стала включать в себя дворовых, разнообразную челядь и дальних родичей, которые также становились работниками данного дома, во главе которого оставался один хозяин (и одна хозяйка). В XVI в. в «Домострое» описывается подобная семья, в которую входят не только перечисленные типы людей, в разной степени зависимых от хозяина, но также и случайные приживалки, странники, сельские наемные работники, пришедшие в господский дом на время, даже купцы, которые связаны с господином определенными деловыми отношениями. «Семья» противопоставлена в этом памятнике «гостю», как дом – чужому (Домострой, с. 130, 140), пища готовится отдельно «на семью, челяди или нищимъ» (с. 142), а готовят ее впрок «и себҍ, и семье, и гостемъ» (с. 128), сколько нужно – «по своей семьи» (с. 124). Все перечисленные лица – также семья, потому что у них один хозяин и общий для всех дом.

В новгородских грамотах ХIѴ–ХѴ вв. (в том числе и берестяных) еще упоминается большая семья, так как записи ведутся «ото всего племени» (Черепнин, 1969, с. 123); термин семья в грамотах рязанского князя Олега во второй половине XIV в. тождествен термину дворъ (Воронин, 1925, с. 23-24). В деловом языке Древней Руси до начала XV в. слово семья и значит ‘семья’ (уже без челяди в ее составе); челядь как часть семьи известна была после XII в. (Ляпунов, 1928, с. 257).

Некоторые употребления слова семья были своеобразны, поскольку в XI в. оно только входит в силу. В «Поучении» Владимира Мономаха, например, однажды встречается производное слово семца (Лавр. лет., с. 81г): «И внидохом в городъ [войскаˊ], толко семцю яша единого живого, ти смердъ нҍколико, а наши онҍхъ боле избиша и изьимаша»; полагают, что писец допустил описку и нужно читать «земцю» (Греков, 1953, с. 229) или как имя собственное Семен (так издано в Лаврентьевской летописи). Вполне возможно, что уменьшительный суффикс обозначает тут младшего члена семьи, слугу (Ляпунов, 1928, с. 257); слово семьца образовано от семья.

По составу членов (семья в узком смысле слова) семья понималась вначале со стороны одного супруга – мужа: дорогая моя семеюшка – в русских былинах это прямое обращение мужа к своей жене; впоследствии супружеская пара стала восприниматься как семья, и тогда уже и жена могла назвать своего мужа «дорогим своим семеюшкой»; затем к членам семьи стали относить и детей, так что образовалась уже современная семья: родители и живущие при них дети (может быть, и родители супругов при них). Именно от такого представления о семье родились и другие, уже переносные, употребления о семье как группе единомышленников. «Муж и жена – одна сатана», «муж без жены не кормится» – именно такое представление о единстве семьи описано в «Домострое».

Взглянем на содержание термина семья в тот переходный момент, когда средневековая феодальная «семья» (familia) постепенно уменьшается до пределов парной семьи. В «Повести о Горе-Злочастии» (XVII в.) говорит Горюшко доброму молодцу: «Не одно я Горе – есть еще сродники, а вся родня наша добрая – все мы гладкие и умильные; а кто в семью к намъ примҍшается, ино тот между нами замучится!» (Горе, с. 46). Это то состояние, когда рода уже нет, но сохранились сродники, которые образуют все более дальние формы родства – родню. Сродники, родня и семья – разные формы воплощения ближайших родственных связей. Это еще несомненно большая феодальная группа. Нельзя безнаказанно войти в чужую семью – в этом отношении средневековые понятия о семье еще сохраняются: за высоким тыном, за крепкими запорами сидит такая семья в своем доме, в котором найдется место и чадам, и домочадцам. У простого же крестьянина семья и тогда была такой, какой сегодня мы видим ее, и Б.А. Ларин (1977, с. 53) замечает по этому поводу: «наше употребление этого слова ближе связано именно с крестьянским или посадским, а не с феодальным применением». Это значение слова, сложившееся, впрочем, лишь к XVI в., сохраняется и в современном языке, оно не имеет отношения к Древней Руси, когда подобной семьи еще не было.

Слову семья родственно другое слово – сябры (с некоторыми преобразованиями в корне – Ляпунов, 1928, с. 261). Сябры – члены одной общины не по родственным связям (как члены семьи); сябров объединяет территориальная общность в работе. В русских говорах это слово широко известно; в памятниках же письменности оно отмечается довольно поздно – с начала XV в. (первоначально в псковских источниках). До той поры не было, видимо, необходимости говорить о сябрах, хотя соответствующее слово и связанное с ним понятие, несомненно, существовали и в Древней Руси: слово сябры сохранилось в русском, украинском и белорусском языках в одном и том же значении, хотя по объему понятий несколько отличается в них: ‘родственник’, ‘брат’ или просто ‘товарищ’ (Трубачев, 1959, с. 165-166). Многозначность этого слова в восточнославянских языках не раз задавала загадки историкам (см.: Рожков, 1906, с. 6-7; Тихомиров, 1975, с. 66; Черепнин, 1969, с. 137 и др.). Вполне возможно, что в глубокой древности слова семья и сябры обозначали противоположные полюсы родового быта: кровные родственники и родственники по свойству.