Текст книги "Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека"

Автор книги: Владимир Колесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. СВОИ И ЧУЖИЕ

Истинно русской натуре чужды не люди чужие, ей чужд эгоизм.

Н. Н. Миклухо-Маклай

ПЛЕМЕНА И КОЛЕНА

В древнерусских рукописях слова сҍмя – колҍно – родъ употребляются обычно в библейских текстах: «сҍмя Авраамово», «сҍмя от колҍна Соломонова», «и силу ихъ [звезд] положю сҍмени твоему в языкъ людий»; эти тексты дают представление о потомстве по нисходящей линии.

Переносные значения слов возникают на базе основных, которые обычно преобладают, закрепляются в традиционных текстах. В церковных песнопениях, житиях, поучениях, летописях часто воспроизводится текст о Богородице и Христе, «иже бес сҍмене зачать». В крестьянском представлении соответствующий образ естественно рождался из обычных житейских сопоставлений с животным миром и в своем развитии опирался на них: «Изыде сҍяй сҍяти сҍмена своего» (Патерик, с. 112); «Да не приметь за трудъ поновления своего, ниже от плода сҍмени, ниже самое то сҍмя» (Кн. закон., с. 42). На основе этого библейского образа возникают новые переносные значения старого славянского слова, и в средние века понятие о семени связано с развитием представлений о духовной жизни «новых людей» – христиан, призванных обновить Землю: «Мы же сҍмя хрестьяньско есмы» (Посл. Ио., с. 179), «духовное сҍмя» (Пандекты, с. 282б). Крестьянский образ становился христианским символом по мере того, как и религиозный термин христианинъ, приобретая другие произношение и значение, превращался в социальный: крестъянинъ.

Греческое spόros ‘семя’ или ‘плод’ переводилось славянами как сҍмя, однако spērma (‘семя, плод’; ‘род’; ‘потомок’) у славян со временем изменило свой смысл. В древнейших переводах этому греческому слову соответствует сҍмя, но уже восточноболгарские переводы симеоновой эпохи (X в.), а вслед за ними очень последовательно и древнерусские книжники передают его славянским племя. Нет ни одного источника, который представил бы исключения из этого соответствия: в списках и переработках пророческих книг, в Евангелии, Псалтыри и Апостоле, в сочинениях отцов церкви, охотно цитируемых летописцем, – везде после XI в. слово сҍмя заменяется словом племя (так что говорится не от сҍмене царьска, а от племене царьска, не съ сҍменемъ человечьскымъ, но въ племенехъ человҍчьскыхъ, не сҍмя Авраамле, но племя Авраамле и т. д.), и особенно в русских редакциях с начала XIII в. Слово сҍмя в этом значении становится высоким архаизмом, заимствованным из древнего книжного языка; будучи связанным со значением греческого эквивалента, оно вошло в противоречие с употреблением синонимичных с ним слов у славян и после недолгого использования в специальных текстах угасло, не закрепилось в древнерусском языке. Думается, оно никогда и не было русским в значении ‘племя, род’. Слову сҍмя, обозначающему Божественное, т. е. целиком духовное, уже на заре славянского христианства книжная традиция противопоставила земное по значению племя; последнее довольно часто пересекалось со значениями слова плодъ (оно также служило для перевода греческого spērma и латинского sēmen; ср.: Михайлов, 1912, с. 131, 239-240, 383). В каких-то местах славянского мира сохранялось представление о том, что племя – это плод семени; слово племя и в самом деле тождественно слову плодъ, потому что оба они общего корня, хотя и на разных ступенях чередования гласных и в различных грамматических формах (*plod– и *pled-m-); они одинаково значат ‘рожденное’, т. е. то, что возникло из семени, прозябло, проросло, дало плоды. По-видимому, и значение славянского термина племя есть результат переносного употребления этого древнего слова со значением ‘рожденные (от общего предка)’. Славянам важнее казался не источник, не причина формирования рода, а результат и следствие рождения: не «семя», а «племя». Потому в двузначном греческом соответствии (‘семя’ и ‘плод’) славянин сознательно избирает второе, как бы перенося внимание с прошлого на настоящее, с того, что явилось источником, на то, что есть, что существует и действует: «сҍмя Авраамле» превратилось в «Авраамле племя».

Произведя эту операцию и согласовав обозначения церковных книг с практикой своей хозяйственной жизни, славянские книжные люди должны были столкнуться с другими греческими словами, смысл которых был близок к славянским названиям племени. Знаменитые греческие филы (phȳlē) славяне обозначали словом племена, а еще раньше и словом колҍна. У греков филы из родовых давно превратились в территориальные общины, и потому несоответствие значений греческого слова общественным отношениям славян вынуждало славянских переводчиков искать ему более точные эквиваленты. У южных славян греческому phȳlē последовательно соответствует слово колҍна, но восточные упорно употребляли привычное им слово племена (Михайлов, 1912, с. 89, 319; Ягич, 1884, с. 50). Для болгарских писателей это вообще не синонимы, Иоанн Экзарх неоднократно замечает: «Законъ же бяаше не възимати племену отъ иного колҍна» (Ио. Экзарх, с. 182); «племя» в этом тексте – всего лишь «колено», но – чего? Для самого Экзарха – другого колена того же рода, нечто, одновременно существующее в настоящее время. Для восточных славян подобное толкование еще неприемлемо. Для них колҍно – сгиб ноги, поворот в движении; слово колҍно получило у них смысл не пространственного, а временного размещения рода, т. е. ‘поколение в границах общего племени’. Книжное слово поколение возникло из древнего корня не раньше, чем выработалось представление о последовательной смене подобных поколений.

Уже на первых листах «Повести временных лет» летописец сообщает: «Афетово бо и то колҍно: варязи, свеи, урмане (готе), русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, нҍмци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии»; все это потомство Иафета.

В пространственном значении социальный термин племя сохранялся на Руси устойчиво. Иларион в середине XI в. говорит: «Вси людие, племена и языци тому поработають» (Иларион, с. 183б), но это прямая цитата из пророческих книг Даниила, переведенных еще Мефодием, а в его переводе словам laόs, phȳlē, glōssa соответствуют людие, колҍна, языци (Евсеев, 1905, с. 66; ср. варианты и в других местах этого перевода).

В употреблении слова племя существовало различие между книжным и разговорным языком. Различие легко обнаружить, сравнивая переводные тексты и созданные на их основе торжественные поучения, с одной стороны, и русские законодательные или летописные записи – с другой. Племя в высоком смысле – ‘потомство’: «Брать его мении болии его будеть, и племя его будет въ множъство языкъ» (Иларион, с. 173б).

В «Откровении» Мефодия Патарского (в летописном варианте) сохраняется слово племя («отъ племени Афетова»), а в других списках того же текста упоминаются и «Афетовы внуци», и «сынове же сыновъ», т. е. самые отдаленные потомки. Вспомним, что и в «Слове о полку Игореве» русичи – «Даждь божи внуци», «сыны сынов» – те же самые внуки. Книжное значение слова племя требовало разъяснений; кроме того, социальный термин нуждается в однозначности. И каждый раз, встречаясь с употреблением этого слова в тексте высокого стиля, русский книжник устранял противоречие, возникавшее при столкновении данного значения с тем, которое было обычным для древнерусского человека, – ‘родичи, живущие одновременно’.

В разговорном языке племя – ‘родня’, ‘родственники’, ‘свои люди’: в «Уставе Владимира» осуждаются супруги, которые «в племени или во сватовствҍ поимутся», т. е. брачуются, будучи родственниками по крови или сватами. Особенно нежелательным было смешение по женской линии; именно сестричищь объясняется словом темянникъ еще в XVI в. (Ковтун, 1963, с. 312, 437).

Под 862 годом летописец, упоминая Рюрика, говорит, что «бяста у него 2 мужа не племени его» (Лавр. лет., с. 7) – Аскольд и Дир, которые не были родственниками новгородских князей; читателя исподволь готовили к мысли о том, что с этими мужами можно расправиться, как с чужаками, присвоив их владения.

Поскольку на Руси колҍно – ‘поколение, потомство’, в разговорной речи слово племя утратило такое значение, оно всегда обозначало родичей. Это – родня, близкие, свои, их защищает сила рода, родовая месть – «Род». Все остальные обозначались словом иноплеменники: слово это новое и книжное, потому что, во-первых, буквально передает значение греческого allogenēs и, во-вторых, связано лишь с одним значением корня -ин– – ‘другой’ (в глубокой древности корень этот означал одновременно и ‘один’, и ‘другой’). Значит, в праславянское время иноплеменник был бы и соплеменником, и чужаком одновременно. В новом значении ииоплеменникъ отмечается, например, в записи под 1068 г. (Лавр. лет., с. 56 об.), но только в период Батыева нашествия оно вошло в активный обиход: «Придоша иноплеменници, глаголемии татарове, на землю рязаньскую» «Новг. лет, с. 74, 1238 г.); «Не порабощени быхомъ оставше горкою си работою отъ иноплеменнихъ» (Серапион, с. 5). Характерно использование при именовании врагов слова, когда-то обозначавшего этническое родство: не «поганые», не «иновҍрнии» или как-то еще (по религиозной или культурной характеристике, отличавшей врагов от славян), а «иные роды», «иное племя», т. е. чужие. Это все еще высшая степень языческого неприятия врага: противник по крови, а не по вере. И притом не «другое», а «иное», т. е. в корне, начисто враждебное, исключающее всякие дружеские отношения. Между тем возможности для выражения идеологических противоположностей уже были; оценочное отталкивание от чужой веры представлено, например, в древнерусском переводе «Пчелы», в котором слово bárbaros ‘варвар, чужеземец’ переведено как иноплеменьникъ (Пчела, с. 31), да и слово поганый (из латинского paganus ‘деревенщина’, а позднее ‘язычник’) было уже известно. Степных врагов с востока стали называть варварами и погаными позднее, когда возникла необходимость в символическом обозначении единения Руси против общих врагов, а физической силы рода для подобного выражения стало уже недостаточно.

Греческое genea ‘род, происхождение’, ‘родина’, ‘рождение’, ‘возраст’, а также génos переводятся словами племя, колҍно, но чаще – родъ; parembolé ‘боевой порядок, размещение в бою, лагерь’ – родъ, племя, но также и пълкъ (Патарск.), что точнее выражает суть греческого языка, в котором «племя» понимали как боевой лагерь рода. Соотнесение рода с походным полком весьма характерно, потому что в самом греческом слове нет никаких указаний на род или племя; этот образ целиком принадлежит переводчику, воззрения которого восходят к представлениям эпохи военной демократии у древних славян: род в движении, род – полк.

Но сначала определим, что такое род.

РОД

В начале своего повествования, говоря о расселении библейских племен, летописец упоминает языци, земли и страны: «языци рассеяни по странамъ земли», и древние славянские племена «нарекошася по землям их, кождо своимъ именемъ», хотя путники, посещавшие эти давние племена, видят «словҍньскую землю». Но вот излагается история самой Руси, различная на Севере и на Юге. На Юге, в Киеве, «полемъ же живше особҍ и володҍющемъ роды своими... и живяху кождо съ своимъ родомъ и на своихъ мҍстҍхъ, владеюще кождо родомъ своимъ» (Лавр. лет., с. 3б); также и Кий «княжаше в родҍ своемъ», но на Дунае «хотяше сҍсти с родомъ своимъ» (с. 4), да не позволили ему это сделать «ту живущим», и родъ Кия начал «держать княжение» у полян, на Днепре; у других восточных славян в то время были свои князья. Соседи славян, иные племена, называются словом языци, ибо говорят они иначе, не по-славянски. Угров и болгар, также обров, пришедших на Дунай с востока, называют тоже языци, а не роды, и когда погибли обры за жестокость свою, «ихъ же нҍсть племени ни наслҍдка» (с. 46), т. е. не осталось никакого потомства. Однако все они чужды славянам – не роды, а только языци, потому что роды всегда – свои, близкие, «наши». «Поляне же суще от рода славеньска», как и остальные восточнославянские племена, скрупулезно перечисленные летописцем и хорошо изученные современными историками: древляне, поляне, словене, дреговичи, вятичи, северяне и прочие.

На Севере же, в Новгороде, в 862 г., как рассказывает легенда, после изгнания пришельцев-варягов за море «въста родъ на родъ», только после того, как «избраша з братья с роды своими... все отъ рода варяжьска» (Лавр. лет., с. 7), настало здесь спокойствие. И часто еще повествует летописец о том, что каждый князь «приходитъ» обязательно с «родомъ своимъ» (германский корень *kuning-, к которому восходит русское слово кънязь, и значит ‘родовой вождь’, ‘предводитель племени’). Но вот что любопытно: слово родъ употребляется только по отношению к своим. Стоило появиться легенде о «призвании варягов» на Русь, как и варяги стали «своими», и у них появились «роды». Всех прочих называли: языци, иноземци, тъземци (той земли жители).

«Род» – это корень, из которого выходят ветви-«племена»; но «род» – также и воинское единство племени, что обозначается словом пълкъ (германский корень этого слова *folk– значит ‘род’, ‘народ’). Отметим и разницу словоупотребления: славяне живут с «родомъ своимъ», или, как предпочитали говорить некоторые древнерусские книжники, «со своимъ роженьемъ», а вот варяги приходят «съ роды своими». Форма множественного числа возникает неожиданно, потому что свой род – всегда один, и притом один и тот же. Роды в последнем выражении – это родичи, которые связаны кровными узами с общим предком, родоначальником; в начале летописи есть указание на то, что кроме «рода» были также и «роды».

Уже в старославянских текстах слово родъ многозначно, что соответствует многозначности его греческих эквивалентов. Это и ‘рождение’, и ‘происхождение’, и ‘плоды урожая’, и ‘родня’, и ‘поколения’, и ‘племя’, и ‘народ’, и ‘порода (вид)’, и ‘характер’, и ‘родство’; также родъ огньнъ – ‘ад’, даже ‘пекло’, ‘геенна’ (это выражение попало к нам из болгарских переводов и было в книжном языке до XIII в.). Первые переводчики смешали два греческих слова (géenna ‘ад’ и genea ‘род’), и появилось у славян неведомо как сочетание родъ огньнъ, а позже также и порода в значении ‘рай’ (соответствует греческому parádeisos; ср. парадиз). Патриархальные родовые отношения с их тяготением к языческому быту в глазах христианского писателя как нельзя лучше соответствовали этой игре слов (родъ – родьство), и, быть может, такое употребление поддерживалось искусственно в символических описаниях. Во всяком случае, у Кирилла Туровского порода встречается часто, но в XII в., сочетания родъ огненъ уже не знают, говорят лишь о родьстве или съродьстве, это тоже ‘ад’. Понятия о рае и аде незаметно вплетались в представление о роде, хотя самим славянам такая символика была неизвестна; она осталась чуждой народу, никогда не вышла за пределы книжной культуры: «родство» не могло быть адом, это не укладывалось в сознании, привыкшем к другим представлениям о роде.

Множество значений слова родъ не должно удивлять. Тем более что и в самом греческом языке, откуда, по-видимому, пришла к нам подобная многозначность, она была представлена разными словами и формами общего корня *gen-. Новые условия, возникавшие в русской культуре ХІ–ХІІ вв., способствовали перенесению некоторых значений слова родъ из греческого в древнерусский. Каково же представление о роде у самих славян?

Греческому genea свойственны значения ‘род’ и ‘рождение (порождение)’, они указывают на общность происхождения, принадлежность к одному племени. Племя существует реально, а род возобновляют его колена, которые растут «из рода въ родъ». Библейская последовательность родов такова: Иродовъ родъ, родъ Давыдовъ, затем шире – родъ еврҍискъ и еще шире – родъ чловҍческъ. Последнее выражение дошло до нашего времени, когда-то оно означало ‘множество’, ‘неисчислимость людских сил’ (см.: Иларион, с. 171а, также Чтен. Борис. Глеб., Флавий). У Серапиона Владимирского в конце XIII в. сочетание родъ чловҍческъ заменяется сочетанием родъ христианский, позже и у других писателей широко используется сочетание, противопоставляющее славян язычникам-варварам, тем самым сужаются границы рода пределами «своих», родственных душ (т. е. это книжное выражение соотносится со славянским значением слова), что позволяло опираться на известные славянам образы; род – всегда только свои: родичи, единомышленники, друзья. Род – та граница сцепления людей в общество, за которую не допускаются супостаты. То, что находится вне, – отродъ, породъ, т. е. исчадие, отродие, ‘бастард, ублюдок, мразь’ (Ковтун, 1963, с. 222, 247, 425); и в переводных текстах русские писатели XII в. еще больше сужают смысл слова родъ.

В разговорной речи Древней Руси родъ – рождение, порождение. В псковском «Житии Ольги» (созданном предположительно в XIV в.): «отца имҍаше... от языка варяжьска и от рода не от княжеска» (с. 381) – по рождению не княжеской крови. «Благословити бо тя имуть сынове русьстии и в послҍдний родъ внукъ твоихъ» (Жит. Ольги (прол.), с. 353б) – при рождении последних твоих потомков. В «Сказании о Варяге»: «бяше нҍкто человҍкъ божий варягъ родомъ» (Жит. Варяг., с. 355), а в «Житии Андрея Юродивого» говорится о «словенине родомъ» (Жит. Андр., с. 159). «Возлюби ближнего своего, яко и самъ ся... не иже есть по роду ближний, нъ всякого живущего в вҍрҍ христовҍ» (Прол. поуч., с. 24). Шире становится круг явлений, охватываемых понятием «род» – рождение: родство может быть не только по крови, но и по духу; все новые люди входят в круг родичей.

Ближайшим результатом такого расширения понятия родства стало совпадение значений слов родъ и племя; в поздних древнерусских переводах они воспринимаются как синонимы. Ср. в «Снах Шахаиши» пророчества о «конечных» временах: «чада отца и матере не почтят, ни рода, ни ближикъ» (Сл. Шахаиш., с. 5) – или такие суждения: «тогда и роди, и племена от божия службы укланяться... и любовь древнюю своих сродникъ с чюжими людми держати начнут, а убогого рода забудут; никто же рода своего ни племени, ни убога суща взыщет, мужь жену приимъ отца и матер уничижит, и прочий родъ свой, а жены родъ возлюбить» (с. 6, 7); «Своихъ племянъ отлучаться и своихъ друговъ» (с. 6). В древнерусской редакции текста отдано предпочтение все же слову племя, а не родъ (Рыстенко, 1904, с. 26).

Прошло время, и в XIV в. уже не осознается разница между родом и племенем, ср. общее именование родъ-племя – то самое, которое дошло до нас в литой формуле былинного текста («Ты чьего рода-племени?»). Тогда заметным становится, что и древний род – не только племя близких родственников, что в нем со временем накопилось много «чужих» (не кровных), а потому и воспринимается древний род во всей совокупности «сродников», «ближников» и «другов своих», которые все вместе противопоставлены «чужим людям». Пророчества описывают время, когда чужие люди станут роднее отца-матери, а род жены ближе кровного рода. В Древней Руси такое стечение обстоятельств рассматривалось как крушение всех самых прочных связей, которые могут быть в родовом обществе, – связей по крови. Род распался, поскольку сборность его племен уже не соответствовала представлению о родстве по крови.

Так и былинный герой, называя при встрече свой род-племя и уточняя, «чьих есте», обозначает тем самым свое место в социальной структуре привычного ему мира. И родъ, и племя пришли из родового быта, но служат новому социальному строю, а потому неизбежно должны изменить свой смысл. Каждое из этих слов в отдельности уже не годится для характеристики человека, но сложение их порождает то новое качество обозначения, которое вполне приемлемо, пока нет нужного в новых социальных отношениях термина. Что же это за качество и в чем его новизна?

Родъ еще до XIV в. получает также значение ‘родина’: «и ту есть рожество святого Николы, то его есть и отчина и родъ – Петера» (Хож. игум. Даниил., с. 10). Рождаются не только люди, но и скот, жито: «Се ныне по 3 лита жита роду нҍт не токмо в Руси, но в Латынҍ: се вълхвове ли створиша?» (волхвы ли наколдовали?) (Серапион, с. 11).

За всем этим стоит нечто такое, что в представлении славянина объединяло слова рождение, родина и родъ. Происходит неуклонное дробление смысла древней синкреты-корня в новых социальных условиях. Родъ постепенно приобретает значение ‘родина’ – конкретность родного гнезда и ‘рождение’ – непрекращающееся воспроизведение потомства. Кроме того, в древнем отглагольном имени существительном заключено и сакральное значение божества, которое отвечает за неукоснительную смену поколений в границах племени: Родъ в отличие от множественности родовъ. «На роды и роды» – на многие поколения (Иларион, с. 186а). Еще в XII в. священник выступает против языческих представлений о том, что следует «требы творити по рожению... Роду и рожаницамъ» (Сл. идол., с. 382). Об этой стороне дела очень хорошо высказался Б. А. Рыбаков, противопоставлявший слово родъ в единственном числе слову рожаница (последнее обозначает божество женского рода), которое всегда употребляется в форме двойственного числа (Рыбаков, 1981, с. 20-21). Роду поклонялись, Родом пугали детей: «родимец застанет», «родимец схватит». «Дҍти бҍгаютъ рода, а господь пьяного человҍка», – говорит Даниил Заточник в XII в. (Дан. Заточник, с. 55). До наших дней сохранилось присловье «на роду написано»: древние славяне видели в Роде знак судьбы, предопреденного ею случая; латинское слово fatum в древних славянских книгах переводили словом родъ, скорее всего, это Родъ. «От нужа рода» [от необходимости судьбы] предостерегают старшие младших (Срезневский, т. 3, стб. 138). «Новгородская кормчая» 1280 г. содержит старинные тексты, в которых осуждаются те, «иже въ получаи вҍрують и въ родъсловие, рекъше в рожаница» – в судьбу (Срезневский, т. 3, стб. 141).

Обожествление Рода вряд ли случайно. Священный смысл божества заключен в его имени, и каким бы ни было это имя, до нас не дошедшее, символично, что табуировавшее его слово было словом Родъ.

Еще в прошлом веке К. Н. Бестужев-Рюмин писал: «Что касается Рода, то нечего искать в нем предка, а надо остановиться на свидетельстве одной рукописи XVI века, приводимой Н. В. Калачевым: “То ти не Род седя на воздусе мечет на землю груды, и в том рождаются дети”. Таким образом, Род не есть олицетворение рода (gens), а сам создатель» (1872, с. 24). Б. А. Рыбаков считает это указание важным и согласен с Бестужевым-Рюминым, а между тем в его работе ясно говорится: «не Род» все это делает, а кто-то другой, и ниже становится ясным, кто именно: «Всем бо есть творец бог, а не Род» (Рыбаков, 1981, с. 449). Согласиться с тем, что язычники противопоставляют Род христианскому Богу, значит утверждать единобожие древних славян, что, конечно же, странно. Славяне – язычники, они поклонялись многим богам, которых христиане назвали впоследствии бесами. Родъ, скорее всего, – выражение обобщенного представления культа предков и плодородия, на что указывает и этимология корня (*ard– ‘успех, урожай, прибыль’, но и ‘забота’; см.: Трубачев, 1959; на с. 152 говорится о том, что корень имеет также значение ‘происхождение’). Лишь в позднейшей традиции Родъ упоминается наряду с наименованиями атрибутов «воинского бога», обычно свойственных Перуну: гром и молния (Рыбаков, 1981, с. 452).

Давно замечено (и историки постоянно пишут об этом), что термин родъ летописец употреблял в самых разных значениях: и ‘княжеская династия’, и ‘совокупность родственников’, и ‘каждый из них в отдельности’, и даже ‘соотечественники’ (скорее это – ‘племя’?), а часто и просто ‘народ вообще’ (Греков, 1953, с. 80); это верный знак того, «что ко второй половине ХІ–началу XII в., ко времени первых летописных сводов и “Повести временных лет”, родовой строй на Руси ушел в прошлое» (Мавродин, 1971, с. 29). Отсюда и споры относительно слов Родъ и родъ. Между тем многозначности слова на самом деле нет. Многозначность древнего синкретического термина представляется нам сегодня на фоне многих других слов, отчасти происходящих от того же корня, но чаще заменивших со временем слово родъ в одном из его вторичных значений. Дело обстоит просто: если известно уже слово семья, значит «род означал обыкновенную семью как семейную общину» (Леонтович, 1874, с. 202), и т. д. Для древнерусского человека «род» – всё вместе, в единстве смысла и символа; но в каждом своем повороте, в особых обстоятельствах на первое место выходит что-то одно, самое важное именно в данный момент: рождение, род, родичи, Род.

Итак, вполне ясно, что племя древнее рода, тем не менее особое внимание к роду знаменательно. Если в древности основное внимание обращено на результат, на плод – т. е. на племя, позже более важной становится идея рождения и возобновления племени, важен процесс, действие, а не его результат. Племя – плод, результат, оно и существует только благодаря роду, обожествленному до степени Рода. Последовательная смена племен и родов дает поколения, все новые колена людей, которые растут, охватывают все более широкие группы прежде вовсе не общего рода, может быть, и не одного племени, но – одного поколения и общей судьбы. Это очень важное изменение в сознании произошло в историческое время. Понятие рода как движения во времени – важная точка отсчета в новой славянской культуре. Замкнутость древнего племени сменяется динамикой рода.

В этом смысле Род – предки и потомки вместе, данные нисходящим образом, но в единстве, потому что предки порождают потомков. В летописи XV в. приведены слова Ивана III о предке своем Всеволоде Большое Гнездо (жившем в конце XII в.): «А от того великого князя да иже до мене род их: мы владҍем вами» (Пов. моск., с. 380); род здесь – потомки. Епифаний Премудрый в XIV в. сокрушался: «Аще ли не написана будут [жития святых] памяти ради, то изыдет ис памяти и въ прҍходящаа лҍта и преминующимъ родом удобь сиа забвена будут» (Жит. Стеф. Перм., с. 1); здесь роды – поколения, сменяющиеся во времени.

Последовательность изменения можно установить и на основе грамматических форм слова. Сҍмя и племя древнее слова родъ, поскольку класс имен, к которым относятся первые два, является древнейшим. Эти слова выражают исконный круг представлений о человеческом роде, полностью соответствующий идее продолжения рода в живом мире. Семя, с одной стороны, и племя, плод – с другой, – вот причинно-следственная связь, как ее, весьма конкретно, понимали скотоводы.

Родъ и плодъ также известны с незапамятных времен, ибо относятся к архаическому типу склонения с основой на *ŭ. Имен этого типа сохранилось в славянских языках не так много, но все же они отражают уже совершенно иное представление о продолжении рода: плод рождается, и в этом заключается смысл действия. Как порожденное, плод – уже и не племя. Соответствующее модели животного мира представление «семя – племя-плод» не удовлетворяло людей новой общественной формации. Для земледельца рождение зерна становится важным хозяйственным актом, и потому-то на первый план выходят два новых – отглагольных – имени: родъ и плодъ. Глагольность этих образований ощущается постоянно; указание на действие, на процесс, всегда присутствует в любом сообщении о роде. В этом, пожалуй, самое важное отличие слова родъ от слова сҍмя: «семя» – предметно, «род» – движение.

Слов, образованных от сҍмя, племя с помощью приставок почти нет; от существительного родъ таких слов много, и это лучше всего доказывает, что в глубинном значении корня сохранялась (глагольная по существу) идея действия, продолжения, развития. Самыми древними из приставочных слов были народъ, неродъ, уродъ, сродье, они встречаются уже в старославянских текстах и доныне известны многим славянам.

На-родъ – то, что народилось, собралось в роде и представляет собой совокупность ныне живущего рода, т. е. ‘толпа, сборище, стадо’. В русских народных говорах до недавнего времени известно было такое выражение об общем деревенском стаде животных: «народ пошел».

Не-родъ обозначает того, кто не радеет об общем благе рода, – беспечного или небрежного человека: живет в роду, но относится к нему свысока. «Нҍсть ему спасения – еще ли кого изгубишь лҍностью и неродьствомъ» (Поуч. свящ., с. 108); это бесчувственность, беспечность, бесчиние, которые выбивают человека из размеренного течения родовой жизни. Порицая одного своего современника, Кирилл Туровский сказал (это XII в.): другие порокам бывают подвержены, как псы и скоты, «ты же неродьствомъ себе приносъ съдҍ», т. е. в бесчинстве себя загубил.

У-родъ – лишенный «рода» в прямом смысле, т. е. ‘физически поврежденный человек’. Это и каженик (скопец), и безумный, и эпилептик – всякий, кто по каким-либо причинам не может продолжить свой род. Христианство по-новому отнеслось к этой группе людей, всячески опекало их, прикармливало при церквях, поскольку «блаженны нищие духом» и особую цену имеют те, на ком завершается род. По неведомым законам логики, сопряженной, возможно, с народной психологией, постепенно сложилось мнение, что именно такие уроды (в церковном обиходе их называют юродивыми) и выражают глас Божий: «Хотяй быти мудръ въ вҍцҍ семъ – уродъ буди!» (Пандекты, с. 15). Физические недостатки как бы гарантировали святость духа – мнение, совершенно невозможное в родовом обществе. Блаженные становились благими и блажили на Руси довольно долго (Лихачев, Панченко, 1976, с. 196).

Съ-родие – урожденные совместно, в общем роду. Судя по вариантам приставки (не только съ-, но и су– из сѫ-), это – очень древнее образование, выражающее степень родства. Все, кто вместе и общего корня, – сродники; съродие – родство, различное по степеням. Приставка съ– (или су-) показывает, что речь теперь идет не о кровном родстве, что круг родичей расширяется.

Как великое нарушение норм воспринималось убийство внутри рода; брат на брата идти не мог! Но вот начинается трагическая история киевского княжеского дома, и старые родовые традиции оказываются нарушенными. Святополк, прозванный Окаянным (проклятым), послал убийц на своих младших братьев, которые «не от врагъ, но отъ сродника убиена быста» (Сл. Борис. Глеб., с. 170); не родъ, а съродникъ – это примечательное уточнение словом. Сыновья одного отца, князя Владимира, но от разных матерей – всего лишь сродники, жизнью обязанные разным «рожаницам». Рождение связано с Родом, это верно, но в начале XI в. правят все еще «рожаницы». Такова исходная, идущая из родовых отношений, точка развития княжеских междоусобий. Сродники бросили меч вражды, но не род. В русской средневековой истории Святополк навсегда стал символом братоубийственной розни, понимаемой таким образом. Описывая вероломных князей-убийц (а их было много в русской истории), использовали неизменную формулу: «ваш сродникъ оканьный Святопълкъ, избив [ыи] братью свою» (Ряз. княз., с. 128), а ведь и сами страдальцы тоже были потомками или родичами того же Святополка. Эта формула о другом – о родстве по духу и нраву. Во всех сказаниях о Куликовской битве Дмитрий Донской – сродник Бориса и Глеба, тогда как его политический противник Олег Рязанский именуется сродником Святополка (Жит. Дм. Донск., с. 208, 212 и др.). Литературное происхождение формулы поддерживает отвлеченно нравственное, а также политическое значение слова: сродники не по родству, а по некоему типичному деянию. Сродниками Тамерлана, например, называют в начале XV в. татаро-монголов времен Батыя (Пов. Темир., с. 238), также пришедших на русскую землю, но гораздо раньше Тамерлана.