Текст книги "Тень воина"

Автор книги: Владимир Перемолотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Поднявшись под облака, волхвы определили, куда нужно лететь, и уселись, приготовившись к долгому ожиданию. То ли ветер, то ли волшебство подхватило ковер и понесло в сторону Киева. Беседуя о разном они пролетели почти пол дня, но Белоян вдруг оборвав беседу, привстал на колени и пробормотал в полголоса.

– Вот это удача!

В его голосе было столько удивления, что Хайкин вслед за ним посмотрел вниз.

– Что там?

Не было там ничего необычного – деревья да кусты, и только тут Журавлевский волхв увидел, что Белоян смотрит на свою лапу. Глядя то на нее, то вокруг он медленно поворачивался. Перстень на среднем пальце вспыхнул светло-синим огнем и погас.

– Это еще что? – спросил Хайкин.

– Это и называется удача, – несколько озадаченно ответил Белоян. На медвежьей морде появилось удивление, тут же сменившееся подозрительностью.

– То, что перстенек не простой, это я догадываюсь, а вот в чем он не простой?

Все еще глядя на палец, Киевский волхв ответил:

– Помнишь, я говорил, что не для себя Митридан талисман взял?

– Помню.

– Вот этот перстень особенный. Он того злодея, для котрого Митридан старался, чует. Ну, если тот недалеко, конечно…

Белоян молчал, глядя, как на пальце полыхает синий свет. Без сомнения это означало только одно – где-то рядом сидел чужой маг.

– Так может, к ногтю его, доброхота? – предложил Хайкин, видя нерешительность Белояна. – Что доброе дело "на потом" откладывать?

Ковер незаметно остановился, словно и его, как и Белояна, охватила задумчивость. Ковер стоял, как лодка на якоре, а колдун щурился, что-то прикидывая.

– Надо придумать что-нибудь такое, чтоб остановить его, чтоб под ногами не путался… – сказал, наконец, собравшись с мыслями, Белоян.

Хайкин хищно улыбнулся.

– Есть у меня средство. -Он вытащил откуда-то из портков берестяную коробочку, встряхнул, прислушиваясь к сухому шороху, и ухватился пальцами за крышку. – Как раз для такого случая держал…

Блеск в глазах товарища Белояну не понравился и он уточнил:

– Но так, чтоб не до смерти… Дня на два, на три.

– До смерти? – переспросил Хайкин, посчитав, что ослышался. Крышку он приподнять не успел.

– Нет. Не до смерти. Пусть поживет еще… Я же говорю – несколько дней.

Хайкин пожал плечами.

– Не пойму я тебя. Он ведь нашему делу враг?

Белоян на мгновение замешкался. Хайкин, уже сунувший коробочку назад, в штаны шевельнул рукой, показывая, что готов достать ее.

– Ну враг, враг. И что с того? Не всякого врага ничтожить следует. Он нам, ежели мы с тобой все с умом сделаем, чуть позже большую пользу принести сможет.

– Пользу? Да какая польза от врага?

– Не знаю как ты, а я все в дело пускаю. Всякую дрянь, между прочим тоже.

Хайкин молчал.

– Ну? Есть что-нибудь на примете?

Не дождавшись ответа, Белоян сам его нашел.

– Да, – сказал он. – Именно.

Словно получив новый приказ, ковер скользнул к земле и полетел влево. Белоян снял перстень и сунул его за пазуху.

– Передумал?

Лес под ними рассекала дорога, вдоль которой и заскользил ковер.

– Нет. С чего бы это мне передумывать…

Путнику в Русском лесу раздолье.

Это если он не боится встречи с диким зверем или разбойником, лешим или кикиморой или непроходимым болотом. А Игнациус ничего этого не боялся. Правда, скорее, по привычке, чем от сознания собственной силы. После того, что произошло в Киеве, она сильно поистратилась. Ловушка, в которую его заманил Митридан, выжала из него почти все и теперь не Сила жила в нем, а скорее воспоминание о ней. Слышал он, что такое бывает, но с ним это произошло в первый, и он сильно надеялся, в последний раз.

Столкновение с Митриданом обошлось дорого – он очнулся в каком-то лесу с тем ощущением, которое мог испытывать, наверное, в один миг пересохший колодец – пустота и отчаяние. Несколько дней он едва двигался. Оставшихся в нем сил хватало только на то, чтоб наклонить к лицу ветку малины и разжевать несколько ягод. Три дня он поедал ягоды, что росли в десятке шагов от места, куда его занесло, и каждое мгновение ждал появления Митридана. Со временем страх улетучился. Он понял, что врагу досталось не меньше.

Когда силы вернулись, и он вновь почувствовал, что может ходить, как нормальный человек, а не переползать с места на место, он вышел из малиновых зарослей, чтоб определиться куда же его занесло. Слава Богу, удача не покинула его. Куда подевался противник, он не знал, а вот самого его занесло не так уж далеко от Киева.

Оставалось решить, что делать дальше.

Нет. Он не отбросил мысли найти Митридана и отобрать у него "Паучью лапку". Однако чтобы превратить эту прекрасную мечту в реальность, нужно было найти колдуна или хотя бы Гаврилу. Он надеялся, что ловушка, в которую его заманил Митридан, обошлась тому ничуть не дешевле, и тот пролежал в позорном бессилии не меньше него. Кроме того, почти наверняка (дорого бы дал Игнациус за то, чтоб его надежда превратилась в уверенность!) у беглого колдуна Митридана нет с собой волшебных вещей, через которые его колдовство могло достичь цели – Шара, ковра самолета или чего-то подобного…Первым делом он вернулся в Киев и вытряс из содержателя корчмы свой ковер и мешок. Тех остатков колдовства, что еще оставались в нем, ему хватило, чтоб найти Гаврилу. Два дня насмерть запуганный содержатель корчмы мирился с тем, что Игнациус жил в корчме, творя странные ритуалы, а колдун все это время ломал голову над тем, как оградить несведущего в колдовских делах Гаврилу от происков Митридана.

Увы!.

К непритворному огорчению Игнациуса его соперник остался жив. Правда и ему не дешево обошлась их Киевская схватка. Сил у колдуна теперь хватало лишь на мелкие пакости, но и у мага они были не беспредельны. Силы возвращалась к нему тоненьким ручейком, но и та малость, что приходила не задерживалась – все уходило на борьбу с колдуном. Слава Богу, что их пока хватало, чтоб отражать его магические нападения на Гаврилу. Колдун не унимался и раз за разом повторял попытки. Совсем тяжко, правда, пришлось только один раз, когда Митридан хотел напустить на бедного соотечественника демонов воздуха, но Игнациус справился, хотя потом до вечера валялся в черном забытьи и едва не упустил науськанных врагом разбойников.

Он отбивал атаки, защищал Гаврилу, но куда как удобнее было бы делать это, находясь рядом.

Истерзанный ожиданием колдун однажды утром, когда его ковер в очередной раз не сумел подняться в воздух, скатал его, взвалил на плечо и ушел из корчмы к немалому облегчению хозяина, по следу Гаврилы.

Украв коня, он бросился в погоню, надеясь, что Митридан чувствует себя не лучше, если вообще как-нибудь чувствует.

Он торопился не щадя ни себя ни коня, только изредка останавливаясь, чтоб дать отдых животному.

Вот и теперь он сидел, ожидая, когда конь сможет нести его дальше. Беспокойство грызло мага, и он все чаще поглядывал на коня. А тот, словно и не чувствовал, что нужен новому хозяину, знай себе пощипывал траву и молодые ветки.

"Волчья сыть!" – злясь от бессилия, подумал маг. – "Свиное отродье… Только б жрать. Ну, ей Богу, кончится терпенье – волкам скормлю!" Конь вскинул голову, словно и впрямь почувствовал опасность.

Игнациус вскочил, прислушиваясь к лесу. Конь поводил головой и вернулся к веткам. Ага! Не в волках, похоже, дело. Похоже, что кто-то нагонял его. Маг засмеялся. Кто бы ни был этот неведомый всадник, перед Игнациусом у него было одно огромное преимущество – свежий конь. Ухо мага выискивало стук копыт, когда только что прозрачный воздух вокруг потемнел. Зелень сквозь него стала казаться темнее, словно пожухла, прихваченная ранним морозом. Игнациус протер глаза, словно дело было в них, но серости только прибавилось. Она превратилась в дымку, что окружила его со всех сторон. Сообразив, что тут твориться маг заорал и бросился прочь, но воздух сгустился и потек вращающимися волнами вокруг него. Остатками колдовства, что еще оставалось в нем, Игнациус попытался остановить вращение, спасти себя, но тщетно. Ломая сопротивление, чужое колдовство закрутило его, развеивая силу, гася сознание…

Сверху, с ковра, было видно, как конь сорвался и не разбирая дороги, с ржанием рванул прямо сквозь кусты. Всадник, вокруг которого ходили, пересекая друг друга серые кольца, делая поляну похожей на водную гладь, усеянную вилами, остался на месте, шатаясь и, постепенно теряя очертания человека, превращался в дым.

Белоян наблюдал за превращением, держа перед собой простой глиняный горшок со снятой крышкой. Хайкин едва взглянул на него и тут же посмотрел вниз, но опоздал. Человека на поляне уже не было. Превратившись в клок серого тумана, он, подчиняясь движениям Белояновой руки, вытянулся вверх, став похожим на дымовой хвост, что часто можно видеть над избами, в которых топятся печи, поднимался к ковру.

Дым коснулся кувшина и медленно вполз внутрь. Белоян, шепча заклинания, накинул сверху тряпицу и уселся, постукивая по ней пальцами, словно уминал там что-то, не давая вылезти назад. Хайкин сидел молча, под руки не лез и просто смотрел. Белоян бросил на него косой взгляд, спросил:

– Можешь так?

Журавлевский волхв пожал плечами.

– Всему не научишься.

– Этому – можно. Научу, – пообещал волхв Киевский. – Иногда от таких забав большая польза выходит.

Хайкин, соглашаясь, кивнул.

– Правду люди говорили. Много в тебе силы…

– Много, – не рисуясь, отозвался Белоян.– И сам не знаю сколько…

– Что же тратить-то напрасно? Если враг это, то убей, а если друг…

– Это не друг.

Белоян снова взял горшок в руки и в задумчивости начал поглаживать округлые бока. Хайкин не понимал что тут происходит и оттого не мешал ему.

– А река тут есть? – наконец спросил Белоян – Есть.

Киевский волхв оживился.

– Большая?

– Да нет… Река Смородинка.

Белоян кивнул, словно вспомнил что-то.

– В Днепр впадает?

– Конечно. Тут у нас все в него впадает…

Река текла через лес, еще не зная, что ждет ее впереди большая река, в которую она вольется, став ее частью. О том, что ждет реку впереди, знали только люди, что стояли на берегу. Белоян вошел в реку по пояс и без сожаления опустил кувшин в воду. Волна взбурлила, словно раздумывала, принимать в себя кувшин или выбросить на берег.

– Хоть бы камень привязал, – досадуя на товарища, сказал в волховскую спину Хайкин. – Тут ведь что бросай, что не бросай… Все одно на порогах разобьется…

– Знаю. А сколько до порогов?

Хайкин, посмотрел на воду, прикинул.

– Если под парусом. К вечеру пройдешь.

Белоян досадливо мотнул головой.

– А просто на плоту?

Течение колыхало кувшинки рядом с берегом. Мелкая рыбешка взблескивала чешуей, словно из-под воды сверкали русалочьи глаза.

– День, ну два… А может и раньше кто-то найдет, вытащит его, кувшин разобьет… Убил бы – и дело с концом, – повторил он.

– Рано его убивать, рано, – улыбнувшись своим мыслям, ответил Белоян. – Он еще не в полной силе.

Хайкин опять пожал плечами и тогда киевлянин постарался объяснить потолковее…

– Это враг. Он есть уже. Убьешь его – новый появится. Так того еще найти нужно, да решить какой вред от него может произойти. А этот – вот он. Как на ладошке.

– Не понимаю я тебя… – сказал в волховскую спину Хайкин.

– Поймешь еще, – так и не повернувшись, ответил киевлянин с медвежьей мордой. – Не все сразу…

Глава 18

Жара…

Квача, посмотрев на распахнутые ворота, опустил кружку в бочку с пивом. Холодная влага лизнула пальцы, обещая горлу и брюху несказанное удовольствие.

Он похлопал себя по мокрой груди. Светлые Боги, как же хорошо!

Две радости у воина в такую жару – холодное пиво да крыша над головой. Полная кружка приятно оттягивала руку и холодила кожу. В распахнутую дверь были видны залитые беспощадным солнцем городские ворота и путники, у которых не был ни крыши над головой, ни бочки с пивом, чтоб по-человечески пересидеть жару.

Начальник стражи рассмеялся.

Все они там были дураки – купцы, ремесленники и все остальные-прочие… Стражник – вот работа для настоящего мужчины. Он напряг руку, и под кожей прокатились литые шары мускулов. Дураки – они ходят туда-сюда, торгуют, а умные, вроде него, те, кто понял, в чем смысл жизни, стоят на месте и берут деньги с этой шатающейся по всему свету братии.

Он выпил за воинов. Сперва за всех, а потом за стражников, что стояли у северных ворот Экзампая, за своих, с кем делил и тяготы, невзгоды ну и деньги, конечно…

Смех эхом вернулся под крышу.

Так и не поставив кружку, он вышел к воротам. Солнце накинулось на него, выдавливая пот из каждой поры. Это было не страшно – бочка всегда была под рукой, а потел он не пивом, а водой. Это он знал наверное.

Косая тень от башни пересекала дорогу, и рядом с ней, бестолково озираясь, стоял…

Мужик? Купец? Воин?

Да неважно кто. Он стоял столбом, и с него капало, словно в город по ошибке забрела дождевая туча.

Потом, правда, Квача разглядел меч на плече… Присмотрелся.

Нет. Это был не воин. Это было ходячее оскорбления каждому, кто имел честь носить меч. Этот дурень нес благородное оружие на плече, как простую палку.

Пиво ударило стражнику в голову. На глазах у купцов и простолюдинов этот человек позорил меч, который нес, и тем самым бесчестил каждого, кто по праву носил оружие. Лица его товарищей, наверняка чувствовавших то же самое, кривились обидными улыбками.

– Этот мерзавец в мокрых штанах оскорбляет своим видом славный город Экзампай! – взревел Квача. – Поучите-ка его, как следует входить в наш город, и вышвырнете так, чтоб ему больше никогда не хотелось сюда вернуться!

…Гаврила шел к воротам, словно корабль к берегу – надеясь, что уж там-то всем неприятностям конец. От леса до стен было не меньше трех поприщ, да жара… А там, за каменными стенами наверняка была тень, вода и самое главное – волшебник Гольш. Каменные стены казались Гавриле настолько крепкими, что за ними не было места опасностям, что подстерегали его в лесу, да и воды в городе должно быть не меряно – вон сколько народу, а значит должны быть колодцы.

А Гольш… Может до него и дело-то не дойдет, а встретит его прямо в воротах друг Митридан и… Он прибавил шаг, чтоб обогнать тех, кому в городе, по сравнению с ним, и делать-то было нечего…

Когда воины окружили его, он не почувствовал страха. По сравнению с недавними разбойниками они были олицетворением порядка.

Не думая о плохом, он улыбнулся, и ему улыбнулись в ответ.

И ткнули кулаком под вздох.

Удар отбросил его назад. В воздухе его перевернуло, и он увидел, как быстро приближается другая улыбающаяся морда. Еще удар. Его понесло назад…

"Светлые Боги – подумал он. – Опять этот мешок…" Страха в нем не было. Он закрыл голову, прижал мешок к груди и стал ждать чуда. Удары сыпались на него один за другим. Было больно, но никто не грозил и никто не требовал у него ничего – ни денег, ни покорности, ни мешка. Это оказалось самым удивительным – никто не позарился на заветный мешок.

Боль плескалась в нем, не перехлестывая, однако через край. "Не убьют " – подумал он, и тут же понял, что чуда не будет, и что тут придется надеяться только на самого себя. Меч он уронил, после первого же удара и тот теперь валялся где-то под ногами. Да и что пользы от меча, если никогда его в руках не держал? Оставалось Митриданово колдовство. Чья-то нога влетела под ребра, и он почувствовал смешенное со злобой сожаление, что не напился у ручья. Кто ж знал, что все так обернется?

Страх проснулся в нем, но это был совсем другой страх. Он бы и вспотел, да как? Воды в нем не было и полкружки, да и те полкружки впитала одежда.

Уворачиваясь от ударов он жадно ловил ноздрями запахи, но в нос попадала только пыль. А вокруг уже стояли люди – кто смеялся, а кто охал от жалости…

…Квача смотрел, как стражники валяют пришлого дурака, и руки его непроизвольно подергивались. Вот ведь вояка – даже меч выпустил, дурак. Он сдерживался, сколько мог, но не устоял. Наскоро опрокинув кружку и даже не почувствовав вкуса, бросился вперед.

– А вот я его поучу! – вскрикнул десятник. Стражники расступились и он, распаренный, влетел в круг, чтоб повеселиться вместе со всеми.

Он успел поддеть его кулаком всего-то пару раз, как все изменилось.

Этот мешок с костями, что они только что играючи перебрасывали друг другу, в одно мгновение отяжелел, стал неподъемным. Удары, что только что назад сотрясали его и отбрасывали назад теперь словно пролетали мимо. То есть не мимо – как раз теперь любой удар отдавался болью в кулаках, словно били не по человеку, а по дереву.

Квача ударил незнакомца и отошел. Тот сидел, скорчившись, закрывая голову руками. Несколько мгновений он еще оставался на земле, а потом медленно, словно с трудом разгибал в себе железный стержень, встал. Квача, когда думал про купцов и воинов, не зря считал работу стражника лучше. Пришлось ему и самому походить с купцами по миру. Насмотреться пришлось всякого и от этого, наверное, он не любил непонятностей. А этот человек был непонятен.

Квача сделал шаг назад, другой. Борс, то ли глядя на десятника, толи оттого, что сам что-то почуял, также отодвинулся от незнакомца подальше. Квача успел подумать, что надо взять парня на заметку – умный и соображает быстро, но тут вдруг незнакомец вскрикнул и раздвинул в сторону руки.

Стражники, что оказались не такие сообразительные, как их десятник, разлетелись в стороны. Оставшиеся попытались сбить его с ног, но лучше б они попытались свалить дерево. Странный пришелец взмахнул рукой, и оба-двое умылись кровавыми соплями.

Десятник начал медленно соображать. Уже догадываясь, что увидит, Квача обежал его и заглянул в лицо. Ничего… Видал он такие лица… Лицо белое, словно мукой обсыпанное, глаза даже и не смотрят, вроде. Такой натворит… Квача раскинул руки, отгораживая прохожих от незнакомца, заорал:

– Одержимый! Это одержимый!

Ну и одержимый, а делать то что?

Стражники, кто смог подняться с земли взялись за мечи. Были бы одни – ничего, зарубили бы втихую и дело с концом. Всякое у ворот случается, почему и этому не случится? Но кругом купцы, торговцы. Сразу донесет кто-нибудь, что его люди первыми начали. Мечи еще не успели подняться над головами, как он сообразил.

– Бочку сюда! Быстро!

Уже понявшие, чем может закончиться эта стычка, стражники рысью бросились в караулку. Их тени, ломаясь в беге, пересекли площадь перед воротами и нырнули в темноту. Незнакомец медленно повернулся и пошел за ними. Квача сразу сообразил, что будет, если тот загородит собой дверь. Караулка сразу же превратится в мышеловку, только вместо мышей там будут его воины. Он заскрипел зубами от отчаяния, оглянулся.

– Держи!

Борс, размахнувшись, бросил ему щит. Круг мелькнул над головой странника. Квача подхватил окованный медью круг и сунул руку в петлю.

– Эй! Сюда!

Одержимый не обратил на Квачу внимания и тогда десятник выпрыгнул навстречу. Пять шагов, три, два… Одержимый взмахнул рукой как молотом и обрушил удар на голову десятника. Слава Богам, что он еще успел отпрыгнуть и загородился щитом. Удар отбросил его к караулке и приложил о стену. Щит раскололся, и он видел мир сквозь дыру в нем.

Упасть его угораздило у самой двери. Он корчился в пыли, не в силах сдвинуться с места, а мимо, уже и сами сообразившие, что надо делать, пробежали Стахат и Маген, держа на руках бочку. Из нее плескалось направо и налево и в воздухе густо запахло хмелем.

Одержимый, если и хотел пить, то никак не показал этого. Даже не посмотрев на руку, которой досталось не меньше, чем щиту, он наклонился и ударил перед собой.

В кого он там метил осталось загадкой, но попал удар в бочку.

Бочка не вскрикнула, но вздохнула. Удар не расколол ее. Кулак молодца пробил обе стенки и застрял в ней. Стражники, что несли пиво, разлетелись в стороны, наверное, благодаря Богов, что на пути кулака оказалась бочка, а не те, кто ее нес. Поток пива обрушился на незнакомца, и он остановился. Терпкий запах коснулся каждого и в толпе, окружившей место схватки, не нашлось ни одного мужчины, который не глотнул бы судорожно, представив все сразу – и жару, и пыль, и жажду, и пиво.

Не сделал этого разве что сам одержимый.

Тело его, словно лишившись какого-то внутреннего стержня, стало сминаться, складываться, и упало в пыль. Рука, до последнего сохраняя движение, дотянулась до меча, словно хотела защитить себя отточенным железом.

Это движение показало Кваче, что схватка кончилась. Он поднялся и, шатаясь, пошел к поверженному противнику. Следовало завершить все так, чтоб ни у кого из собравшихся вокруг купцов не осталось сомнения в том, кто победил. Десятник потащил меч из ножен.

Он не дошел до поверженного противника пяти шагов, как кто-то заорал с радостным удивлением.

– Это сам Могуль бен Зейда! Смотрите. Это его меч!

Народ колыхнулся, но не разбежался, не смотря на грозное имя. Разбойника тут знали все, а меч его, украшенный самоцветами, видело у своего горла не малое число купцов.

Перед Квачей расступились. Его шатало, но меч в руке еще держался. Он вскинул его над головой. Теперь можно было все. Каждый слышал имя разбойника.

– Смерть разбойнику.

Он хакнул, опуская оружие, но тут кто-то легонько толкнул его в плечо, и меч, вместо того, чтоб отсечь разбойнику голову, ударил в землю и застрял там, словно вдруг возжелал превратиться в соху. Десятник взревел от обиды и повернулся.

– Кто?

– Ишь ты тьфу. Не он это. Ты ошибся, сотник… Ишь ты тьфу. Тот рыжий.

Квача молчал, тяжело опираясь на меч, не в силах спросить, и вместо него вопрос задал кто-то из купцов.

– Рыжий?

– Точно тебе говорю, ишь ты тьфу – рыжий. Или не он, ишь ты тьфу, трижды грабил меня только в этом году?

Квача посмотрел на купца.

– А кто же это тогда?

– Ишь ты тьфу… Не знаю…Но это не Зейда.

Другой голос (Квача хотел повернуться, чтоб увидеть говорящего, но не смог – болел бок и он так и не понял, кто говорил) поддержал:

– Это не Зейда… Меня он грабил шесть раз за последние годы. Он точно рыжий. Не может этот быть Зейдой.

Другой голос прокричал прямо в ухо.

– Да нет же! Зейда! Смотрите – меч его.

Квача наклонился, рассматривая меч, и все наклонились вместе с ним.

– Ну и что, что меч? Меч можно потерять, отобрать… Это новых волос не вырастишь, а меч… Меч можно и другой такой же сделать.

– Ха! Как же! Другого такого не найдешь… Может он, ишь ты тьфу, его отобрал?

– Хотел бы я посмотреть на того, кто в силах отобрать меч у Зейды.

– Вот и посмотри. Вон лежит.

– Не Зейда это! Это тот, кто убил его.

– Убил? Кого?

– Зейду. Не отдал же Зейда меч просто так.

– Меч можно украсть.

– Человек, который украл меч у самого Могуля бен Зейды, заслуживает того, чтоб ему оставили жизнь.

– А если он его все же убил?

– Тем более…

Голоса бубнили, становясь плотным гулом, в котором уже ничего понять было нельзя. Растолкав купцов, к десятнику подошли трое и с обнаженными мечами встали нам мокрым телом. Солнце блестело на мечах, но запах пива, пропитавший все вокруг, превращал поле битвы в пьяный балаган.

В воротах стояла плотная толпа. Те, кто не видел, а чуял только запах, уже орали, что там всем наливают, что караванщики проспорили стражниками бочку пива и теперь каждый, кто сумеет протиснуться к заветной бочке, получит полную кружку. Народ волновался, пытаясь прорваться в караулке. Пора было кончать со всем этим.

Квача почувствовал, что кто-то его тянет за рукав. Купец, подмигнув, оттащил его в сторону, и заговорщицки наклонившись к уху, прошептал.

– Ты победил его, десятник. Он лежит жалкий и мокрый, а ты стоял над ним с мечом, и жизнь была на его острие Квача кивнул, не понимая куда тот клонит. Купец звякнул мешочком, и восторг только что переполнявший голос, пропал куда-то.

– С другой стороны все видели, что он шел мирно и никому не хотел зла.

Стражник нахмурился, все еще не понимая, куда клонит хитрый купец.

– Отпусти его с миром!

– Должна же быть в мире справедливость! – возмутился Квача. – Он чуть не убил…

Купец не дал ему закончить.

– Он защищался. И каждый из наших подтвердит это.

– Что ты хочешь? – с отвращением спросил Квача, догадываясь уже, о чем пойдет речь.

– Он нужен мне.

– Зачем?

– Человек, отобравший меч у Могуль бен Зейды заслуживает того, чтоб рассказать о том, как он это сделал.

– Он не боец. Ты же видел.

Купец ухмыльнулся. Нагло.

– Я видел, как твои стражники разлетелись словно груши, когда он голой рукой разбил бочку. Это зрелище возрадовало мое сердце и я при случае готов посмотреть на такое еще раз.

Десятник пожал плечами.

– Если Могуль бен Зейда и впрямь погиб, то чего тебе бояться?

– Если он погиб, – купец выделил голосом это слово "если". – Даже если он погиб, то сколько разбойников еще встретятся на пути моего каравана.

Из мешочка он достал пару монет и протянул десятнику.

– А это – вместо пролитого пива…

Квача глотнул, кадык дернулся вверх– вниз.

– Ты, безусловно, прав… Мир далек от совершенства, но и впрямь должна же быть в мире хоть какая-то справедливость.