Текст книги "Моя миссия в Армении. 1992-1994"

Автор книги: Владимир Ступишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРАДИЦИИ

Путевые очерки Андрея Битова «Уроки Армении», послужившие основой для фильма, я читал до того. Читал и не в первый раз удивлялся тому огромному интересу, который вызывала Армения у российских литераторов, так или иначе прикоснувшихся к ее культуре.

Путешествуя в Эрзерум, Александр Сергеевич Пушкин проехал через северную часть Армении. По пути повстречался с прахом Александра Сергеевича Грибоедова на горном перевале недалеко от нынешнего города Ванадзор, который в пушкинские времена назывался Караклисом, а в советские Кироваканом. Об этой встрече Пушкин рассказал своим читателям. Грибоедова помнят и чтут в Армении. «Горе от ума» впервые поставили русские офицеры в Ереване в 1827 году, причем в присутствии автора. Здание, где это происходило, мне показал на старинной гравюре Шаген Хачатрян. Грибоедов способствовал возвращению на землю предков многих армянских семей из Персии. Поэтому сложилась легенда, что он якобы был послом в Армении, хотя это было просто невозможно, ибо Восточная Армения входила тогда в состав Российской империи и принимать иностранные дипломатические миссии не могла. Однако это историческое уточнение дела не меняет. Грибоедов в глазах армян – добрый посланец России. И поэтому, когда плотник дядя Георгий, работавший на дачах в Конде, говорил про меня «наш второй Грибоедов», для меня это звучало как высшая похвала. Я не преминул забраться на перевал, чтобы почтить память Грибоедова у придорожного камня с барельефом, рисующим встречу Пушкина с гробом автора «Горя от ума».

Я поддерживал любые инициативы, направленные на то, чтобы армяне могли участвовать достойным образом в мероприятиях к 200-летию Грибоедова, в том числе в тех, что намечались на январь 1995 года в Москве. Предложения армянской общественности я доводил до сведения министерств культуры и иностранных дел России, а о том, что делается в Москве информировал соответствующие министерства Армении, а также АОКС, ЕрГУ, Союз писателей, Фонд Станиславского и Вахтангова, Союз театральных деятелей Армении, культурный центр «Гармония» и организацию русской общины «Россия».

В те же пушкинско-грибоедовские времена русский историк, писатель, редактор журнала «Русский вестник» Сергей Николаевич Глинка (1775-1847), среди многих прочих своих трудов опубликовал в 1832 году фундаментальное «Обозрение истории армянского народа от начала бытия его до возрождения области армянской в Российской империи», а печатался этот труд в Москве, в типографии Лазаревых при основанном ими же Институте восточных языков. Эта книга стала источником интересных фактов из истории Армении не только для современников. Нынешним историкам тоже не грех заглядывать в нее. Она очень помогает, когда надо отшелушить мусор выдумок советских историков, переписывавших историю Закавказья по трафарету партийных решений и указаний. Жаль только нет Глинки для прояснения событий века ХХ-го, ибо советская «история Армении» писалась так, что даже карабахская трагедия оказалась в ней либо проигнорированной, либо изложенной в радужных тонах ленинско-сталинской «дружбы народов», которая почему-то оказалась на руку пантюркистам. Наверное, поэтому нет в ней ни слова и об отуречивании Нахичевана «коммунистами» из социалистического Азербайджана.

Глинка помогал русской интеллигенции проникать в историю армянского народа. Открывая ее, открывали с помощью армянских переводчиков богатейшую литературу и прежде всего поэзию. И начинали сами переводить на русский язык.

Приехав в июне 1992 года в Ереван, я получил в подарок от русистов ЕрГУ изданную Брюсовым в 1916 году антологию армянской поэзии в факсимильном переиздании 1987 года и обнаружил в ней неведомые мне дотоле айрены Наапета Кучака, армянского Омара Хайама, жившего вроде бы как в XVI веке. Мне захотелось прочесть все «Сто один айрен», и мы с женой нашли эту замечательную книжечку Кучака в переводах Наума Гребнева, Веры Звягинцевой, Федора Сологуба и других русских поэтов в одном из книжных магазинов Еревана.

Белогрудой красоте

платье синее идет,

Пуговицы расстегнет -

юношу сума сведет.

Пусть красильщик ни один

синей краски не найдет,

Чтоб ей в синем не ходить,

не сводить сума народ.

В Брюсовской антологии есть и песни Саят-Новы. Там же есть и такие образцы творений Ованеса Туманяна, как поэма «Ануш», ставшая оперой, и философская сказка «Капля меда». И много-много прекрасных стихов других армянских поэтов в переводах Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Ивана Бунина, Константина Бальмонта, Андрея Белого, Владислава Ходасевича.

В более поздние времена Аветика Исаакяна, Ваана Теряна, Егише Чаренца, Геворга Эмина, Сильву Капутикян переводили на русский Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Вера Звягинцева, Мария Петровых, Борис Слуцкий, Михаил Дудин, Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Владимир Солоухин.

Традицию русско-армянских поэтических связей очень оригинально поддерживает ереванская русистка, доктор филологии Наталья Гончар-Ханджян. Она создала книжный триптих и издала его в Ереване. В 1985 году – сборник Андрея Белого, в 1989 году – Осипа Мандельштама, и в 1994-ом к ним добавился «Дом поэта» Максимилиана Волошина. Все трое своим творчеством были связаны с Арменией. Анна Ахматова тоже. Ее книга «Стихотворения, переводы» появилась на свет в Ереване в 1989 году под творческим руководством поэтессы Маро Маркарян.

Брюсовские традиции свято чтут в Институте русского и иностранных языков имени В.Брюсова, где я побывал в апреле 1993 года. Мне показали там музей-кабинет писателя, до недавнего времени издававший Брюсовские сборники. Иветга Мкртычевна Аракелян, ректор Института, провела меня по всем, русским кафедрам – их шесть, плюс две немецкие и одна французская. Я выступил перед членами ученого совета, собравшегося в расширенном составе, отвечал на вопросы, а главное – слушал то, что рассказывали профессора о своей работе и проблемах.

Институт чуть было не разогнали под давлением идиотов из числа воинствующих националистов, но Иветга устроила встречу министра вузов с преподавателями, и они убедили его, что Брюсовский институт независимой Армении тоже нужен. Ректор брюсовцев стал членом коллегии Минвуза наряду с ректором ЕрГУ, и к проблемам русистов начали вроде бы снова прислушиваться, но за сохранение и восстановление позиций русского языка и литературы в высшей школе, как и в школе средней, еще предстояло бороться. И от посольства России ждали помощи и хотя бы моральной поддержки.

Кое-что я пытался делать, общаясь с русистами-брюсовцами и преподавателями факультета русской филологии ЕрГУ, кафедр русского языка Мединститута и частного университета имени лингвиста Рачья Ачаряна, участвуя в утренниках на русском языке в школах имени Пушкина и Сахарова, в церемонии по случаю восстановления бюста А.П.Чехова у школы его имени. Я поддержал идею учреждения Русского университета, с которой выступило перед правительством Армении общество соотечественников «Россия». На конференции «Место русской культуры в системе образования Армении», организованной в Доме журналистов Правлением Общества Армения-Россия и Международным центром русской культуры «Гармония», я обсуждал с ее участниками проблемы, порожденные Законом о языке от 30 марта 1993 года, который нанес существенный урон преподаванию русского языка в армянской школе и тем самым фактически закрыл перед армянскими юношами и девушками двери в вузы России. О проблемах русского языка, русской школы, русского театра в Армении говорил я и публично – в интервью армянскому радио, которое стало в условиях кризиса печати из-за безденежья и нерегулярности телевизионного вещания из-за перебоев с электричеством главным источником информации для подавляющего большинства населения. Говорил я об этом и с высшими чинами министерства просвещения, а при случае и с премьер-министром, и с президентом. Вежливо, но настойчиво выступал я адвокатом русской школы в Армении как важного национального достояния армянского народа.

Большую моральную поддержку в этом деле и вообще во всем, что касается сохранения очагов русской культуры, я неизменно получал от армянских писателей.

Так случилось, что начало и завершение моей миссии в Армении оказалось связанным с именем известной поэтессы Сильвы Капутикян. А известной она была сборниками лирических стихов, регулярно выходившими в Москве и Ереване, поэтическими подборками в «Литгазете» и «Дружбе народов». В 1988 году она положила весь свой авторитет на чашу весов в пользу Нагорного Карабаха, и остро полемизировала с Горбачевым, потом отошла, было, от политики, но с обретением Арменией независимости, совпавшим с азеро-турецкой блокадой и вытекавшими из этих двух обстоятельств печальными последствиями для основной массы народа, Сильва присоединилась к отколовшейся от компартии группе ее членов, образовавшей Демократическую партию Армении, которая стала одной из партий оппозиции. Поэтесса заявила тогдашнему руководству Армении, что следует признать свои ошибки и цивилизованно уйти. К ней, как и можно было ожидать, не прислушались, но зуб на нее затаили. Во всяком случае, она, как и многие другие видные деятели культуры, выпала из поля зрения правительства, не пожелавшего или не сумевшего установить деловой контакт с творческой интеллигенцией. Даже свой юбилей Сильва Капутикян отмечала в Москве, а в Ереване никто не позаботился, чтобы воздать долженствующие почести крупнейшей поэтессе Армении.

Познакомился я с Сильвой в июне 1992 года, когда прилетал в Ереван на вручение верительных грамот. Тогда она подарила мне книгу своих стихов с любопытным автографом: «Уважаемому Владимиру Петровичу Ступишину, первому послу России в новой Армении, надеясь, что он восстановит традиции искренней любви и привязанности к России старой Армении». Этому наказу я следовал неизменно, в меру моих сил и возможностей. Вскоре Сильва Капутикян уехала в Москву и тяжелую зиму 1992-93 года провела в Переделкине, в Доме творчества, где работала над автобиографической книгой. Летом я снова увидел ее в Ереване, и мы регулярно встречались на вернисажах, театральных премьерах, научных симпозиумах, дипломатических приемах. А в канун моего отъезда мы с Сильвой Барунаковной по воле судьбы оказались вместе в ложе Филармонии. Лорис Чкнаворян открывал.новый сезон концертом, который посвятил 75-летию великой армянской поэтессы.

Незабываемы встречи с крупнейшим поэтом Армении и Советского Союза Геворгом Эмином, которому в год моего отъезда из Армении исполнилось 75 лет. Он пришел ко мне с сыном Арташесом, работавшим в посольстве Канады, чей офис размещался рядом с нами, в гостинице «Раздан». Это было в конце ноября 1992 года. Мы только-только начали обживаться. Геворг Эмин подарил мне тогда «Семь песен об Армении», совершенно правильно предполагая, что его поэтическая проза поможет мне, полному неофиту в армяноведении, приобщиться к азбучным истинам, из которых складывается образ Армении, близкий к оригиналу. Подарил он и поэтические сборники.

Беседа наша сразу же вошла в русло блокадных дел и подлостей эльчибеевского Азербайджана, под давлением которого и грузины перекрыли тогда газ, уже и без того поступавший в Армению с перебоями. И турки перехватывали гуманитарную помощь, не пропуская ее в Армению. Именно такая судьба постигла грузы из Северной Италии, о чем мне жаловались итальянцы, хотя жаловаться-то надо было на союзника Италии по НАТО. Говорили о предпочтении, которое Западная Европа отдает своим связям с Баку, где забрезжила перспектива нефтяных прибылей. Геворг Эмин недавно побывал в Барселоне и говорил там собратьям по перу, что баронесса Тэтчер пропахла бакинской нефтью. Наверное, именно поэтому британцы не торопились открывать свое посольство в Ереване.

Геворг Эмин и его супруга Арма пригласили нас с Ноной в гости. Живут они вместе с семьей Арташеса в большой – по советским меркам – квартире в Доме композиторов, от нас до них рукой подать. Отапливается квартира дровами. По особым случаям разжигается камин. Это было сделано и в связи с нашим приходом. Ну а обычное средство обогрева – «буржуйка», как в большинстве ереванских домов. Нас угощали чаем с необыкновенной армянской халвой, не очень сладкой, но нежной, тающей во рту и способной долго храниться… в заплечном мешке беженца и спасать его от голода на протяжении всего пути в чужие страны. Таково же, собственно говоря, и предназначение армянского лаваша. Это – тонкая пшеничная лепешка, испеченная в жарком тондире, цилиндрической печи, зарытой в землю. Свежий лаваш очень хорошо идет с зеленью и яйцом – на Пасху. Но он и усохший хорош, когда его крошат в дымящийся хаш, бульон из коровьих ножек. А если в дальнюю дорогу надо собираться, то его именно сухим и кладут в узелок: размочить в любой момент можно, была бы вода, а еще лучше – вино. В этом своем качестве лаваш – явно родственник халвы, про которую нам рассказала Арма Эмин, потчуя чаем. И еще Эмины показали нам семейные альбомы, которым можно позавидовать. Благодаря этим альбомам внуки заглядывают в XIX век и знакомятся с прадедами – с отцом дедушки, виноградарем из Аштарака, и его мамой, пряхой Арусяк из Гохтана. Но в альбомах Эминов, по-моему, есть и предки постарше.

Сам Геворг Эмин – не просто большой поэт. Он – хранитель исторической памяти своего народа и в семье, и в своей поэзии. Это великий человек, которого отличает удивительная верность себе, своему народу, своей родине, своему искусству. Это – человек сильный духом. В его творчестве воочию воплотилась связь времен. Через него проходит нравственный стержень, благодаря которому, несмотря на все невзгоды, страдания, унижения, гонения, предательства, избиения выжила и будет всегда жить великая культура армянского народа, нашего самого верного друга и союзника.

Геворг Эмин как-то сказал: «Русскому народу не обязательно знать историю Армении – ему надо обратиться к своей истории, и тогда он встанет на защиту Армении, поскольку интересы наших государств всегда совпадали. А от позиции России в карабахском вопросе зависит все…» С Россией, особенно с нашей поэзией его связывало очень многое. Борис Пастернак был для него духовной опорой в 1946 году, когда подверглась нападкам книга Геворга Эмина «Норк». Илья Сельвинский и Константин Симонов редактировали его поэтические сборники на русском языке. Он помнит, как его защищали от недругов Илья Эренбург, Евгений Евтушенко, Арсений Тарковский и Михаил Светлов. И относит к своим русским друзьям, кроме них, Вениамина Каверина, Леонида Мартынова, Давида Самойлова, Веру Звягинцеву, Марию Петровых, Булата Окуджаву, Михаила Дудина. Многие из них переводили его стихи на русский язык. Многих уже нет. И назвать их имена рядом с тем, кто их вспоминает с благодарностью, сам Бог велел.

Я уже писал о Григоре Нарекаци, гении армянского Возрождения, предтече Данте, авторе «Книги скорбных песнопений», когда рассказывал о посещении мастерской художника Анатолия Папяна, создавшего большое полотно в память о нем. Чтобы представить себе значение этой книги для каждого просвещенного армянина, надо знать, что ее переписывали от руки из столетия в столетие, стремясь иметь в каждом доме. «Шедевр Нарекаци, – говорил С.С. Аверинцев, – это наиболее совершенное выражение в слове того духа, который вдохновлял старинных армянских зодчих, камнерезчиков, миниатюристов.» Это произведение, проникнутое высочайшей духовностью, способное служить нравственным каноном для всех обращающихся к Богу людей:

И строки, полные моим страданьем,

Пусть станут для кого-то назиданьем.

Потому и можно с полной уверенностью вместе с Аверинцевым считать, что эту книгу, а у Нарекаци были и другие труды, «поэт написал для всех людей и на все времена.» Русский читатель познакомился с «Книгой скорбных песнопений» впервые в 1969 году в переводе Наума Гребнева. Армянские же литераторы знали ее всегда. Для них перекличка с Григором Нарекаци через толщу веков совершенно естественное явление. Это относится и к Геворгу Эмину. Обращаясь к своему великому предшественнику, он писал:

Ты вопрошаешь: «Откуда

кровь натекла,

откуда столько слез,

подлости, зла?»

Мудрый монах, разумей:

разрушенный храм

тут же становится обиталищем

скорпионов и змей.

И от нас зависит, чтобы храм русско-армянского союза не стал обиталищем скорпионов и змей. А для этого русским все же неплохо бы знать если не историю Армении, то во всяком случае историю сотворчества поэтов и художников равнин России и гор Армении в сохранении и приумножении наших общих культурных ценностей.

Геворг и Арма как-то сказали нам с Ноной: «Хорошо, что судьба свела нас, да жаль, что времена настали, мягко говоря, «переходные», не слишком благоприятные для общения. Но все равно – это жизнь, и надо радоваться каждому ее дню и каждой встрече с достойными людьми».

Умению быть достойными людьми в любой, самой немыслимой обстановке, в зимнюю стужу с «буржуйками», с блокадными очередями за хлебом, без света и тепла, без необходимых лекарств и с пустыми полками книжных магазинов, без возможности общаться с читателями печатным словом и с собратьями по перу, оказавшимися за рубежом на расстояниях, которые вдруг стали непреодолимыми, умению быть достойными людьми в далеко не всегда достойном окружении мы учились там, в Ереване, у Геворга и Армы Эминов. И еще – умению любить:

Все теперь серебряного цвета -

От волос до наших годовщин.

Никуда не деться от морщин…

Все теперь серебряного цвета.

В мире лишь одно не изменилось:

Сердце милой, вечно молодое,

Золотое сердце, золотое…

В мире лишь оно не изменилось.

Этим обращением Геворга к Арме я закончил свое выступление на торжественном вечере в ЦДЛ по случаю 75-летия поэта, состоявшемся 18 марта 1995 года, то есть несколько позже, чем надо бы, но главное – состоявшемся. И с каким участием! Юбиляра приветствовали Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский, Юрий Левитанский, Тамара Жирмунская, Лев Озеров, Валентин Оскоцкий, Елена Николаевская и другие.

А в своей родной Армении Геворг Эмин, как и Сильва Капутикян, пришелся не ко двору новой власти. Только он сам не соглашался с теми, кто говорил, что это он – в оппозиции:

«Это абсурд. Не Геворг Эмин в оппозиции к властям, а власти в оппозиции к Геворгу Эмину, власти в оппозиции к интеллигенции.»

Геворг с болью говорил, что в Ереване не печатаются его книги. У него их, готовых к изданию, в 1993 году было несколько: документальная книга о Егише Чаренце, великом поэте, жертве сталинских репрессий, сборник стихов, публицистика, сонеты Шекспира и поэма «Монолог Сиаманто», еще об одном известном армянском поэте.

Геворга больше с нами нет, но его творчество не может быть предано забвению.

Об оппозиции власти к интеллигенции мне приходилось слышать не только от Геворга Эмина. Всех, кто говорил мне об этом, называть не буду, ибо не все, как Геворг Эмин, осмеливаются критиковать начальство публично. Но есть среди виднейших представителей нынешней армянской литературы и люди моложе Геворга Эмина и Сильвы Капутикян, но тоже не устраивавшие аодовскую власть по политическим соображениям. К ним относятся поэт Размик Давоян и прозаик Рубен Овсепян, с которыми я познакомился в самом начале моей жизни в Ереване, в ноябре 1992 года, по инициативе депутата-дашнака Сейрана Багдасаряна, работавшего в Верховном Совете председателем Комитета по Арцаху. Он привел меня с женой в гости к Давоянам, где мы и познакомились с ними, с Рубеном Овсепяном, с Сосом Саркисяном. Все они – дашнаки, члены партии, о которой я в своем месте еще расскажу, а пока лишь отмечу, что ее запрещали при большевиках и невзлюбили новые демократы, перенеся свои чувства и на интеллигенцию, симпатизирующую или прямо связанную с этой партией социалистического толка.

Я открыто общался с дашнаками, как впрочем это делали и другие послы – ведь в тот период, о котором я рассказываю, они не находились под запретом и, более того, активно работали в парламенте. Я знаю их как интеллигентных людей, патриотов, подлинных демократов, начинающих понимать, что от радикального социализма в идеологии – это особенно касалось отношения к частной собственности – пора отказываться. На эту тему мы не раз весьма оживленно дискутировали. Мой личный опыт общения с дашнаками и регулярное чтение их газет и журналов, а также программной литературы, давали мне право не соглашаться с уважаемым Левоном Акоповичем, когда он называл дашнаков «фашистами», что было, на мой взгляд, не только совершенно несправедливо, но просто нелепо и нерационально: писатели, другие деятели культуры могут придерживаться разных политических взглядов, но не дело власти делить их на своих и чужих и навешивать оскорбительные ярлыки, особенно в условиях ожесточенной борьбы за выживание нации. А между тем министерство юстиции умудрилось безбожно затянуть регистрацию существовавшего семьдесят лет Союза писателей Армении, хотя именно его членами были и остались все крупнейшие писатели, поэты и литературоведы республики. Кстати, пройдет несколько лет, и они найдут общий язык с новообразованным Союзом армянских писателей.

Несмотря на чиновничьи игры «демократов» из правящего АОДа, у меня складывалось тогда впечатление, что даже категорически настроенные против правительства интеллигенты, обвинявшие Левона Тер-Петросяна и его команду во всех смертных грехах, приветствовали бы диалог с ним. Но диалог не состоялся. Была попытка встречи в Университете. Критика не понравилась. На том дело и кончилось, если не считать присуждения в феврале 1994 года премий общеармянского фонда «Айастан», связанного с правительством: в области науки – академику Виктору Амбарцумяну, в области искусства – художнику Акопу Акопяну, в области литературы – посмертно поэту Паруйру Севаку (в связи с 70-летним юбилеем) и прозаику Гранту Матевосяну (в канун его 60-летия). Награжденные, несомненно, достойнейшие люди, их вклад в мировую культуру не вызывает ни у кого никаких сомнений. И хорошо, что их отметили – одного посмертно, другого накануне ухода в мир иной, остальных в весьма почтенном возрасте. Но в общем-то это капля в море.

Получая премию, Грант Матевосян сказал: «Несмотря на то, что сегодня слово писателя и публициста ценится не очень высоко, мы готовы служить родной культуре. Дай Бог, наступит время, когда мы сами будем помогать фонду, а не ждать от него помощи».

Грант Матевосян, на мой взгляд, – крупнейший писатель Армении, живой классик. Его повести и рассказы в основном посвящены армянской деревне, жизни крестьян и их детей, связавших себя с городом. По духу, искренности и правдивости они сравнимы с великой деревенской прозой Василия Белова, Бориса Можаева, Федора Абрамова, Чингиза Айтматова, да и по уровню художественного мастерства стоят вровень с ними. Я читал их в переводах Анаит Баяндур, которая подарила мне один из сборников Гранта Матевосяна, и получал большое удовольствие: хорошая проза, не чувствуется перевода, видимо, очень точно передающего суть написанного автором, и какая-то удивительная притягательность описываемого. Вроде бы ну чего особенного – деревня и деревня, живут в ней небогатые люди, занятые своими привычными делами и заботами, ездят изредка в город, даже в Ереван, но чаше всего из родного Цмакута в Казах, это – в Азербайджане, о чем крестьяне, похоже, и не подозревают или просто не придают значения каким-то нарисованным на карте границам. И никакой враждой, а тем более войной совсем не пахнет. Скорее надо бояться собственных городских чиновников, бояться разрушения деревни, с которой разрушается весь наш мир, и мы имеем перед собой разоренную землю и разоренного человека. И тем не менее живут люди, растят детей и хлеб, женят сыновей и дочерей, нянчат внучат и работают, работают, работают. И обожают свои горы и синее небо над ними, их белые шапки зимой, и зеленые склоны летом, и резвые потоки ручьев и речек, и мирную беседу за шашлыком, пардон, хоровацем.

Сумгаит выбил писателя из колеи. Он не мог писать. Пошел в депутаты. Но когда мы с ним познакомились, он уже не посещал заседания Верховного Совета. Доморощенные политики ему обрыдли. В хитросплетениях интриг разобраться было невозможно. И росла ностальгия по утраченной империи, в которой вызрела и вновь состоялась армянская государственность, а теперь эта государственность корчится в муках рождения нового строя, принося страдания и боль своим гражданам. Голова кругом идет. И никакие политические партии путного ответа не дают. Нужно возвращаться к письменному столу и искать ответы самому. Созрел – признавался Грант Матевосян своему интервьюеру из московской «Литгазеты» уже в 1992 году.

Я встретил его впервые 3 октября 1993 года на приеме в германском посольстве, а через несколько дней мы оба оказались в Лори, где в деревне Дсех родился и провел свое детство великий Ованес Туманян. Грант Матевосян тоже из тех мест, его родная деревня – Ахнидзор.

Готовясь отметить 125-летний юбилей классика армянской литературы Ованеса Туманяна, устроители что-то поднапутали и начали праздновать на год раньше. В Дсех приехала целая делегация из Еревана, в том числе послы России и… вездесущего Китая. В Дсехе гуляла свадьба, и по дороге от автобусов к главной площади можно было приобщиться к этому торжеству, ибо вдоль всей улицы, спускавшейся с пригорка, где остался автотранспорт, практически у каждого дома стояли столики с выпивкой и закуской. В самом центре деревни – родной дом Туманяна. Мы туда заглянули с Грантом Матевосяном, и нас там угостили местным хлебом с сыром. На стенах одной из комнат висели картинки, иллюстрирующие знаменитую сказку Туманяна «Кот и пес», которую на русский язык перевел Самуил Маршак, назвав ее «Кот-скорняк». Русскому читателю хорошо знакомы стихотворная сказка Туманяна «Капля меда», его поэтические легенды «Ахтамар» и «Ануш», патриотическая публицистика.

В Дсехе мне пришлось держать речь во славу юбиляра и русско-армянской дружбы перед народом, собравшимся на площади с памятником Ованесу Туманяну. Потом гуляли в доме архитектора, друга директора Ереванского института микрохирургии Гамлета Тамазяна, который тоже из этих мест и выступил в качестве спонсора праздника.

На обратном пути мы задержались у загородной ресторации «Ануш» на берегу той самой речки Дебед, в которой утопилась героиня поэмы. Я спустился к воде омыть руки и вдруг услышал необыкновенное пение. Я узнал мелодии из оперы «Ануш». Пели женщины из нашего автобуса, живописно расположившись на мосту через реку и на спускающихся к ней лесенках, в обрамлении красивых гор, ниспадающих к ущелью лесными склонами. Это было прекрасно и незабываемо. Где-то через полгода пришла ко мне внучка Ованеса Туманяна, доктор филологических наук Ирма Рубеновна Сафразбекян, принесла свои книги о поэте и попросила принять участие в торжественном заседании по случае его 125-летия в зале Оперы, что я и сделал с большим удовольствием 18 июня 1994 года. Зал был полон. Меня публика встретила очень тепло. Ирма тоже была довольна моим выступлением и даже стихотворным экспериментом: я процитировал пассаж из Туманяна в собственном переводе, сделанном, естественно, по подстрочнику, и прочел сочиненную мною «Армянскую молитву», которая и ей, и публике пришлась по душе.

А с Грантом Матевосяном часто встречаться, к сожалению, не пришлось: он углубился в писательскую работу и отрывать его от дела было не резон. Но провожать меня он пришел. И свою книжку «Хозяин» принес. Автограф написал красными, как кровь, чернилами:

«Владимиру Ступишину с прежней (и будущей) братской любовью. Г. Матевосян, 5.09.94, Эриванъ».

Это дорогого стоит.