Текст книги "Огонь юного сердца"

Автор книги: Владимир Выговский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА

На следующий день меня вызвали опять.

– Я не понимаю, Петер,-заговорил штурмшарфюрер СС Магденбург подчеркнуто спокойно, тихо, как будто ласково,– почему ты такой нерассудительный. Германское командование может тебе хорошо заплатить. Ты теряешь много денег! Мог бы поехать в Италию, на Капри или во Францию, в Париж. Можешь выехать в Югославию… До самой старости тебе хватило бы денег на гулянья!.. Ты увидел бы много нового, интересного. Тебе не нужно будет работать, ты можешь даже и не учиться, как захочешь, карьера сама к тебе придет, за такие деньги можно что угодно купить!.. Я догадываюсь, о чем ты думаешь. «Совесть», «предательство» – эти слова вертятся у тебя в голове… Совесть, да будет тебе известно, это порок человеческого общества. «Я освобождаю человека,-учит фюрер,– от уничтожающей химеры, которая называется совестью. Совесть, как и образование, калечит человека». А относительно так называемого предательства, ты никого не предаешь, большевики тебе вовсе не нужны… Скоро мы их перестреляем, как собак. Ну скажи, разве это разумно?.. Тебе только четырнадцать лет, а ты уже на тот свет собираешься, и, главное, добровольно. Будь рассудительным, Петер, назови хотя бы одну явку подпольщиков.

Я молчал.

– Ну!..

– Не знаю никаких явок…

– Говори, пока не поздно!

– Я ничего не знаю… Никаких явок…– повторил я.

– Доннер веттер! – не выдержав, выругался штурмшарфюрер СС– Я развяжу тебе язык.– В руке у него появилась короткая ременная нагайка. Размахивая ею, он кричал: – Тут свинцовый наконечник, кожа лопнет, если ударю! Лучше отвечай, где явка! Отвечай!..

Озверелый гестаповец начал свирепо хлестать меня нагайкой. Я скорчился от острой боли. Заныла, затекла спина, словно к ней приложили раскаленное железо.

– Отвечай!..

Я больше не мог терпеть и, не выдержав, начал кричать.

– Ага, книжный герой!-шипел штурмшарфюрер.-Я проучу тебя… Подохнешь здесь, и никто не узнает! Будешь отвечать? Будешь? – И по моему телу еще чаще заходила нагайка.

Но сразу же как-то неожиданно боль притупилась. Затуманилась голова. Стало темно. Половина, на которой я лежал, вдруг отделилась от пола и вместе со мной куда-то поплыла… Дикие окрики штурмшарфюрера заглушил нарастающий гул моторов.

Я увидел танки… Наши советские танки. Немцы бежали, бросали оружие, поднимали вверх дрожащие руки. «Сюда, сюда, тут они попрятались!» – начал показывать я танкистам. Откуда-то выскочил штурмшарфюрер СС Магденбург, оборванный, босой, без оружия. Подняв вверх руки, он запричитал: «Ты будешь отвечать? Будешь?»

На станции загудел паровоз. Туда бросились бежать люди с цветами. Побежал и я… Сразу же на платформе увидел комиссара Левашова…

– «Ты почему опаздываешь, Петя? – спросил он, протягивая руку.– Давай влезай, поедем в Москву…»

Я забрался к нему.

– «Как?.. Вы воскресли, товарищ комиссар?» «А я и не умирал. Рано ты меня похоронил…» «Как?!»

– «Очень просто. Ты что, не знаешь? Люди с чистой совестью не умирают…»

– «А штурмшарфюрер СС говорит, что нет совести…»

– «Не верь, Петя, фашистской болтовне…»

– «Скажите, Виталий Иванович, а у меня совесть чиста?..»

– «Думаю, что да, ты гестаповцам никого не выдал, молодец!..– И комиссар протянул мне орден Ленина.– Носи его, ты заслужил…»

Паровоз загудел и поехал быстро-быстро… В лесу внезапно раздался оглушительный взрыв, и эшелон, словно игрушечный, полетел под откос. Его подорвали, оказывается, углевцы… «Зачем они это сделали?.. Ведь это не тот эшелон, а наш…»

Меня тяжело ранило, мне стало больно… Откуда-то появилась Волошка – в белом платье, с распущенными золотыми волосами… Низко наклонившись надо мной, она продекламировала:

Закончится скоро гроза.

У матерей прояснятся глаза.

Наше время придет -

Сгинут фашисты.

Снова солнце взойдет.

Станет небо безоблачным, чистым…

– «Валя!..– вскрикнул я, протягивая к ней руки.– Валя!» От моего крика Волошка куда-то исчезла, а вместо нее я увидел штурмшарфюрера СС Магденбурга…

– Ты будешь отвечать? Будешь? – кричал он, истязая меня нагайкой.

«Я бредил… я бредил!..» – мелькнуло у меня в голове.

В кабинет вошли какие-то люди. Меня облили холодной водой, бросили на носилки и куда-то понесли. Скоро я услыхал знакомый скрип двери. Это была моя камера. Тут меня сбросили с носилок и еще раз обдали холодной водой. От воды мне стало на мгновение приятно, а потом я опять потерял сознание…

Ночью нестерпимо хотелось пить. G уст невольно срывалось:

– Воды… Воды… Воды…

И неожиданно к моим губам кто-то приложил флягу с прохладной водой. Утолив жажду, я быстро заснул. А утром, когда проснулся, возле меня никого не было.

«Что за чертовщина, неужто все это показалось?..»

Позднее, через несколько часов, я обнаружил у себя в кармане плитку шоколада и пачечку сахарина.

«Что это значит? Кто обо мне заботится? Не провокация ли это?.. Но почему именно таким образом?»

На следующую ночь я не спал почти до утра – все ждал таинственного человека-невидимку, которой напоил меня водой и положил в карман шоколад, но он больше не появлялся…

ПРИЕМ ГРУППЕНФЮРЕРА СС

Неделю меня не трогали, а когда я немного поправился и начал ходить, вызвали снова. Но на этот раз уже не били. Встретили меня очень любезно. Рядом со штурмшарфюрером СС Магденбургом сидел какой-то мужчина в гражданском. Он все время сосал толстую сигару и, казалось, не замечал меня. А на самом деле его хитрые мышиные глазки впивались в меня с такой силой, что по телу забегали мурашки… Штурмшарфюрер СС при нем держался как-то особенно сдержанно – вероятно, это был его начальник.

– Ist das ein Partisan?!– обращаясь к Магдеибургу, спросил с иронией мужчина в гражданском, указав на меня пальцем.

Штурмшарфюрер СС как-то несмело кивнул головой

Да, господин группенфюрер СС,-заговорил он по украински.– Это партизан.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся группенфюрер СС.

– Вы, вероятно, много вина выпили сегодня, штурмшарфюрер СС.

– Что вы! Говорю правду, господин группенфюрер СС, мы с ним знакомы еще с Киева.

– «С Киева»… А сейчас вас просто судьба свела? Что ж, романтическая встреча! Так бывает в жизни. Но, к сожалению, это бред после хмельного. Вы, как мне известно, неделями не просыпаетесь от пьянства. Вам надо хорошенько выспаться, иначе я буду вынужден освободить вас, штурмшарфюрер СС. Нет-нет, не возражайте, посмотрите, какие у вас красные глаза! Идите проспитесь. Да разве партизаны такими бывают? Совсем птенец… А ну, мальчик, подойди ко мне поближе.

Я шмыгнул носом и не тронулся с места. . .

– О-о, смотрите, штурмшарфюрер СС,– воскликнул с удовлетворением группенфюрер СС,-как ваш пар-ти-зан даже подойти боится! Сейчас же выгоните его!..

– Как – совсем? На улицу?

– Да, на улицу! Вместо того чтоб заниматься полезным для фатерланда делом, вы занимаетесь черт знает чем, штурмшарфюрер СС. Камеры забиваете бесприютными детьми, глушите вино и самодовольно усмехаетесь, мол – партизаны! Я не потерплю этого самодурства. Сейчас же выгоните его!

Штурмшарфюрер повел меня коридором.

– Твое счастье,– шипел он,– что прибыл группенфюрер СО, а то бы я тебе показал, почем фунт лиха…

И, подведя меня к постовому, который стоял у выхода, пренебрежительно сказал:

– Raus! – и сам пошел назад.

Тяжело и радостно стало у меня на душе, когда я, переступив порог гестаповского застенка, вышел на улицу.

«Свобода!.. Неужели правда?.. Неужели мне так легко и просто удалось освободиться?.. Нет, этого не может быть… Тут что-то кроется. Это провокация. Они хотят меня использовать как приманку, чтобы раскрыть подпольщиков… Нет, не выйдет!»

Я начал исподтишка оглядываться: не следят ли случайно? Подозрительного ничего не заметил. Прохожие, погруженные каждый в свои мысли, куда-то спешили, недоверчиво посматривая на встречных гитлеровцев и полицейских.

кралась мне в душу неожиданная мысль.– Ведь в жизни всякое бывает… Кто же тогда клал мне в карман шоколад и сахарин? Кто поил водой?»

Быстро я дошел до базара.

– Сигареты духота от болезни живота! – внезапно услышал я из толпы знакомый голос.

«Мужчина в черном берете!.. Какое счастье! Сейчас подойду к нему и расскажу ему о своем горе. Он свой человек, выслушает меня, отведет на квартиру, накормит, а когда немного окрепну, направит к партизанам. Углевцы, наверное, уже не там, где были. Мне самому их не найти… Как хорошо, что в тяжелую минуту встречаются свои люди!»

И я направился к нему.

Но вдруг заметил, что за мной следом идет какой-то низенький старичок с рыжей бородкой и мешочком за плечом. Его пристальный взгляд показался мне подозрительным, и я, круто повернув, пошел прочь с базара.

Немного спустя я оглянулся. Деда не было.

«Может, вернуться?.. Может, это мне показалось?.. Нет, лучше не надо рисковать, так можно погубить товарища, а то и всю организацию». И я, тяжело вздохнув, побрел сам не зная куда.

Я постоянно ощущал на себе чей-то пристальный взгляд, но, сколько ни оглядывался, никого не видел. Что делать? Куда бежать, я не знал. Знал только одно, что за мной следят опытные агенты, от которых не убежать в этом маленьком городе.

По улице, на которой я остановился, проезжала колонна грузовых автомашин; кузовы, покрытые брезентом, были пусты. У меня мелькнула смелая мысль – прицепиться к последней и, если удастся, этим обезопасить себя. Так я и сделал. Как только последний грузовик поравнялся со мной, я пустился за ним бежать, а потом ухватился за борт. Меня бросило в сторону, больно ударило по голове… В глазах потемнело, зазвенело в ушах, но я удержался. Машина летела с бешеной скоростью. Подтянуться в кузов не хватало сил. Ноги терлись об асфальт, словно о наждачное точило. Руки отекли, онемели пальцы, казалось – вот-вот сорвусь… Но неожиданно, подняв правую ногу, я нащупал буксирный крючок. Сразу стало легче. Потом еще одно усилие, другое, и я, подтянувшись, упал в кузов…

Когда приподнял голову, чтоб посмотреть, нет ли за мной погони, машина была уже за городом. Быстро один за другим мелькали дорожные километроуказатели, сладко и радостно билось мое сердце…

– Вырвался! – прошептал я.– Наконец избавился,– и облегченно вздохнул.

Машина подъезжала к какому-то селу. «Могильня»,– прочитал я на указателе. Об этом селе мне приходилось слышать. Тут где-то должен находиться секретарь Коростеньского подпольного райкома партии товарищ Ющенко. Я решил, что неплохо будет разыскать его, побыть несколько дней, набраться сил, а потом – в лес. Спустив ноги за борт, я соскочил.

Отряхивая пыль, я сразу обнаружил, что невдалеке позади меня остановился легковой автомобиль. Из него вышли двое гражданских. Они показались мне подозрительными, но я, не обращая на них внимания, быстро направился в село. Они тоже ускорили шаг. Чтоб проверить, правильна ли моя догадка, я резко остановился. Неизвестные замедлили шаги. Я продолжал стоять. Тогда они, как будто прикуривая, тоже остановились. Сомнений не было: это агенты гестапо. Чтобы себя не выдавать, они шли за мной на определенном расстоянии.

Солнце клонилось к западу. Невдалеке виднелся лес. «Хорошо было бы туда!..» – мелькнуло у меня в голове, и я, свернув в сторону, во весь дух бросился бежать.

– Стой! Стой! – заорали агенты.

Раздался свисток, один, второй. И внезапно, словно из-под земли, впереди меня появился старичок с рыжей бородкой… Он, наверное, вылез из «оппеля», который неподалеку остановился. В руке деда зловеще поблескивал пистолет.

– Стой, скотина, куда прешься! – процедил он сквозь зубы и больно схватил меня за руку.

Подъехал «оппель», и меня опять повезли в Коростень. Первым, кого я увидел в гестапо, был группенфюрер СС.

– Dummkopfe, sie konnen nicht arbeiien! – кричал он на агентов и бил их по лицу.

„МУЖАЙСЯ, ТОВАРИЩ!"

Провокация группенфюрера СС потерпела поражение. Однако он, вероятно, не терял надежды, что в ближайшее время все-таки получит необходимые ему сведения. Именно поэтому он и начал вызывать меня на допрос через каждые полчаса.

Допрашивал группенфюрер немного иначе, чем штурмшарфюрер СС Магденбург. Он не бил меня, не нервничал, а спокойно, тихо, ровно через каждые полчаса задавал один и тот же вопрос: где явка? Но это быстро ему надоело, и он перешел к другому приему, более жестокому: в течение нескольких суток не давал мне спать. После таких пыток я совсем обессилел, не мог ходить и под конец потерял сознание. Что делали со мной врачи, присланные группенфюрером СС, я не знаю, только через сутки я почувствовал себя лучше. Гестаповец выждал еще несколько дней и опять взялся за свое дело. Хотя очень страшно, тяжело было, однако я, как и прежде, молчал.

Наконец мое поведение вывело из равновесия группенфюрера СС. Он приказал надсмотрщикам кормить меня только одной соленой рыбой и не давать ни капли воды. Я сперва не знал, в чем дело, с жадностью набросился на рыбу, а потом горел от жажды. Наверное, это самые тяжелые пытки, какие только есть на свете!.. Камера внезапно стала для меня тесной, я бросался из угла в угол, бил ногами в дверь, кричал, но воды не давали. Зато в той комнате, где велся допрос, куда ни глянешь, всюду графины с водой: на окне, на столе, на стульях… Я невольно впивался глазами в воду. Группенфюрер СС делал вид, что не замечает, медленно наливал себе в стакан пиво, пил, долго смакуя… А хитрые мышиные глазки внимательно следили за каждым моим движением. Они замечали, как я, не выдержав, глотал слюну, как языком касался пересохших губ…

Что, пить хочешь?

Нет,– отвечал я через силу.

– Врешь! Дай ответ хоть на один вопрос: где явка? – и ты будешь пить столько, сколько тебе захочется.

Я ничего не знаю… Я не хочу… пить…

Sehr gut, fortfuhren!

Через час то же самое… Наконец я не выдержал и смахнул со стола графин. В кабинет немедленно влетели гестаповцы и с кулаками набросились на меня.

– Halt, Dummkopf! Nicht schlagen! – злобно гаркнул группенфюрер СС и тут же спокойно заговорил: – Ай-я-яй, разве можно такое крошечное бить!.. Достаточно одного удара– и все пропало. Убить проще простого. Sonde!..

Гестаповцы мгновенно принесли метровую кишку, повалили меня на пол и, разжав насильно рот, начали запихивать ее в

горло… Я задыхался, из глаз текли слезы, а группенфюрер СС ходил по комнате, командовал:

– Глотай! Дыши носом! Глотай!

Один из гестаповцев разбавил полстакана соли и через кишку влил в меня…

В камере я не мог себе найти места. Очень жгло в желудке, очень хотелось пить. Я бросался от стенки к стенке, припадал губами к каждому влажному пятнышку, лизал вспотевшие двери, а жажда все больше жгла тело…

Не знаю, что было бы со мной, если бы ночью опять не пришел в камеру мой неизвестный тайный друг-невидимка. Он напоил меня вдосталь водой и сунул в карман плитку шоколада, на которой было выцарапано печатными буквами: «Мужайся, товарищ! Близок час освобождения!»

ОДЕЖДА ФАШИСТА, СЕРДЦЕ КОММУНИСТА

Меня внезапно перестали брать на допрос: должно быть, группенфюрер СС занялся более срочными делами. Я немного окреп и уже без особых усилий мог ходить по камере. Может, сотый раз перечитывал надписи на стенах, кусал ногти и все ходил из угла в угол. Но чаще всего, подтянувшись на дрожащих руках, я выглядывал сквозь маленькое оконце на волю. Там была весна, пели птицы, весело светило солнце. А в камере все равно было полутемно, мрачно, от спертого воздуха кружилась голова. В такие минуты особенно тяжело было на душе, хотелось плакать…

Спустившись вниз, я закрывал лицо грязными руками, прижимался к холодной стенке и тихонько, чтоб не слыхали надзиратели, рыдал. Обидно было, что тогда, в Могильне, не сумел сбежать; теперь уж такая возможность не повторится…

Но, как оказалось, участь моя не совсем беспросветная: настал наконец час моего освобождения!.. Это было поздно ночью. Сквозь сон мне послышалось, что скрипнула дверь. Я открыл глаза и при едва различимом свете увидел, что в камеру осторожно вошел какой-то человек. Присмотревшись к нему, я узнал рыжего гестаповца с фюрерскими усиками, который часто водил меня на допрос.

«Неужто опять начнется?..» – с тревогой подумал я.

Гестаповец подошел ко мне и, присев на корточки, тихо заговорил:

Тебя зафтра стреляй, ферштейн?.. Капут, понималь?

Ну и пускай!,. А тебе-то что?

– Ш-ш-щ… Я твой друк, ферштейн? Мы будем бежаль! Лес! Партизан! Ферштейн?.. Гут?

Я молчал, ничего не понимая, смотрел на него.

– Не понималь?..– В его голосе слышались нотки обиды» – Русски Ленин – коммунист, дейч Тельман – коммунист… Ти, я – друк, ферштейн?.. Коммунист…

Я сделал вид, что ничего не понял. Он что-то прошептал по-немецки и тихо начал насвистывать «Интернационал». Потом при красном свете карманного фонаря он заглянул в словарик.

– Одежда – фашист, сердце – коммунист, ферштейн?..– сказал он, тыча себя в грудь пальцем.– Мы будем бежать в лес!.. Партизан!.. Понималь? – И, вытащив из кармана пистолет, протянул мне.

Не знаю почему, но я, несмотря на столько провокаций, поверил этому гестаповцу и, не раздумывая, пошел за ним.

У выхода он сделал мне предупредительный знак рукой – поблизости был часовой в будке. Я остановился, потом свернул за угол и припал к стенке. Еще одной преградой был для нас забор. Обойти его было невозможно, и мы начали перелезать. Но вдруг часовой, почувствовав, наверное, что-то недоброе, выскочил во двор и не своим голосом закричал:

– Halt! Halt!

Всполошилась вся охрана. Словно дождь, посыпались пули. Освободитель, отстреливаясь, помог мне скорее взобраться на забор и стал влезать сам. Но вдруг он как-то странно сгорбился и медленно сполз на землю. Я уже был на другой стороне и, прижавшись к щели, испуганно спросил:

– Что с вами?!

– Verwundet… ранен… Schlup… конец… Lebe woh!… Lebe woh!. Прощай, друк…– хрипло проговорил он и, приложив себе ко лбу дуло пистолета, выстрелил.

– А-а-а! – с ужасом крикнул я и бросился бежать.

СТАРШИНА

Солнце уже заходило. Лучи его золотили верхушки деревьев, зеркалами светились окна сельских хаток. Легкий дымок, который прямо поднимался из труб, казался розовым. Где-то

высоко в голубом небе заканчивал свою монотонную песню жаворонок.

Тропинка, по которой я шел, обогнув маленькую речку с густо поросшими осокой берегами, привела меня в село Пугачевку. Прислушиваясь к разговорам в других селах, я узнал, что тут очень часто бывают партизаны. От десятидневных поисков и голода я совсем обессилел, едва волочил ноги. Тяжело было… очень тяжело, но все-таки это была свобода! Из какой-то хаты доносился приятный запах жареного лука. Во рту стало влажно, и как-то неприятно заныло в желудке. Захотелось зайти в какой-нибудь двор и попросить поесть, но мысль о партизанах была куда более сильной и безотлагательной и подгоняла меня вперед.

В селе я не нашел партизан. Раздосадованный, доплелся я до ближайшей мельницы, что стояла за околицей села, и скорее упал, чем сел подле ее стены. «Что делать? Куда идти? Где искать их?..» Тоска и отчаяние охватили меня… Не хотелось жить, тревожные мысли не давали покоя. Рукой машинально ухватил кусок глины, лежавший возле меня, и на стене со злостью написал: «Смерть Гитлеру-фюреру!»

– Ты что это тут пишешь? – внезапно услышал я чей-то голос и, оглянувшись, увидел высокого полицейского.

От неожиданности я вздрогнул и, сразу опомнившись, бросился бежать.

– Стой! Стой! – крикнул полицейский, догоняя меня. При мысли, что опять смогу попасться, подкашивались ноги.

Пустой желудок и многодневная ходьба давали себя знать, «Не догонит – пристрелит. Пытки перенес, из гестапо убежал, а тут пропаду… Ой, как по-дурацки все сложилось!» И в то же мгновение, споткнувшись, упал.

– Зачем было убегать?-сказал полицейский, приподнимая меня.– Знал ведь, что догоню. Пристрелю за это! – и полез в карман.

Не найдя ничего, он недовольно поморщил нос и полез в другой карман.

– Патрон… куда же я его дел?..

«Дурной какой-то,– подумал я,– или неопытный еще». Но вот лицо его посветлело.

«Нашел!..» – со страхом промелькнуло у меня в голове.

– Ну,– как-то таинственно проговорил он,– прощайся с жизнью!..– И сразу перед моим носом завертелась… конфетка в прозрачной обертке.– Что, малыш, испугался? На, бери, не

бойся, мы партизаны,– и, взяв меня за руку, повел к мельнице,– Ты повсюду так пишешь? – показал он на стенку. Я молчал.

– Смотри, герой, а то фашисты за такие вещи не помилуют: хату сожгут, родных расстреляют.

– А их и так нет…

– Сирота?

– Я кивнул головой.

– А у кого ты живешь?

– Ни у кого…

– Это как? У тебя совсем никого нет?

– Нет…

– Тогда поедем с нами.

– Я недоверчиво посмотрел на него, переминаясь с ноги на ногу.

– Поедем?

– Поедем!

На подводы, которые подъехали к мельнице, вооруженные люди спешно начали грузить мешки с мукой.

– Веселее, веселее, хлопцы! Спешите! – сказал «полицейский», когда мы подошли поближе.

– Не хватает мешков, товарищ старшина,– ответил кто-то из ребят.

Старшина на минуту задумался.

– Та-ак… Пойдем, сынок, со мной… Тебя как зовут?

– Петя… Петро.

– А меня Степан Ефимович.

Пройдя немного по селу, мы свернули в небольшую хатенку.

Навстречу нам вышла уже немолодая женщина.

– Григорьевна,– обратился к ней старшина,– выручай, мешков не хватает.

– Сейчас пошлю детей по соседям, а вы пока заходите, пожалуйста, в хату, немного перекусите.

Мы зашли в хату. Через минуту хозяйка поставила на стол большую миску с борщом. Схватив ложку, я жадно набросился на еду. Потом хозяйка подбавила мне еще, поставила жареную картошку, а я все ел и ел.

Старшина, посматривая на меня, шутил:

– Ешь, ешь, Петя, да смотри не лопни!..

На печке дружно прыснули со смеху дети. Я огляделся. Два мальчика, почти одновременно соскочив вниз, пулей вылетели

во двор. Остался только старший, приблизительно моих лет, с маленькой девочкой на руках.

– Ешь, ешь, не бойся,– подбадривал он меня.

Я невольно закашлялся. За окном неожиданно послышались чьи-то голоса. Старшина вышел на улицу.

– Немцы?..– И я вскочил с места.

– Ешь, не бойся, это наши, пугачевцы. В селе фрицев нет,– успокоила меня хозяйка, ставя на стол компот.

На душе было тревожно. Я перестал есть. Но вот послышался голос старшины:

– Люди добрые, заходите в хату!

Хозяйка начала рассаживать односельчан, которые, сбившись возле дверей, о чем-то перешептывались.

– Что у вас, говорите! – обратился к ним старшина, поправляя ремень.

Вперед вышел сухонький старичок с полуседой острой бородкой; в руках, как и все остальные, он держал небольшой узелок.

– Я хотел… – начал старик несмело,-вернее, нам хотелось бы знать, когда придет конец фашистам. Где сейчас фронт?

Старшина быстро и охотно ответил на вопрос. Крестьяне были очень рады, что Красная Армия, разбив гитлеровцев под Сталинградом, успешно ведет контрнаступление.

Когда мы собрались идти, нам со всех сторон начали совать узелки.

– Что вы? Не надо… – отказывался старшина. Но крестьяне были неумолимы, и пришлось взять.

– А у меня особый подарок, товарищ начальник,– сказал старичок, подойдя совсем близко к старшине,– горшок меду! А еще – три казака с винтовками,– добавил он с гордостью.– Возьмете к себе в отряд?

– А почему бы не взять, если хорошие ребята? Давайте. С печи спрыгнул мальчик, подбежал к старшине:

Дяденька, возьмите и меня с собой!.. У меня тоже винтовка есть… – и весь покраснел.

Винтовку возьмем,– сказал старшина, погладив мальчика по голове,– а тебе придется немного подождать. Сейчас нет места на подводе. В другой раз, хорошо?

Хорошо… – протянул недовольно тот,– только не обманите, как наумовцы…

Возле мельницы нас ждали с нетерпением. Мешки, оказывается, давно кто-то принес, и подводы были уже полностью нагружены.

Я лег на спину на первом возу и смотрел на бездонный черный купол неба, густо усеянный звездами. По обе стороны дороги медленно поплыл лес, похожий на длинные темные стены…