Текст книги "Огонь юного сердца"

Автор книги: Владимир Выговский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

ДЯДЯ

В Киев я пришел чуть свет,– должно быть, сразу после комендантского часа. Гражданских людей на улице еще не было, и я решил, что Левашов дома, а не в мастерской на базаре. Дойдя до Галицкой площади, я свернул на улицу Гершуни и через несколько минут условным стуком затарабанил в дверь нашей квартиры. Мне почему-то долго не открывали. «Спит крепко комиссар»,– подумал я. Наконец послышался какой-то шорох. Потом громкий вздох возле самой двери и под конец знакомый скрип задвижки. «Брошусь на шею!.. Пускай знает комиссар, как долго не открывать»,– мелькнуло у меня в голове. Но внезапно произошло нечто ужасное: дверь открыл какой-то совсем незнакомый мужчина. От него невыносимо несло перегаром самогона и едким запахом махорки. У меня больно защемило сердце, неприятный холодок пробежал по всему телу… «Провал!»

– Тебе чего? – хриплым басом спросил новый хозяин.

Хлеба прошу, дяденька,..-протяжно произнес я.

Разбудил так рано!.. В полицию тебя, бродягу, а не хлеба! Он протянул руку, пытаясь схватить меня за шиворот, но

я пригнулся и отскочил в сторону.

– Держи его!..

Мне были знакомы все проходные дворы поблизости, и пой» мать меня не так просто в этих местах. Показав ему кукиш, я бросился за угол и оказался на другой улице.

«Неужели провал? Неужели провал? – вертелось у меня в голове, и страх все больше и больше заползал мне в душу.– Неужто я больше не увижу комиссара Левашова? Волошку? Неужели всему конец? Надо скорей на рынок. В мастерскую. Левашов, должно быть, там».

Пробираясь сквозь толпу к нашей сапожной мастерской, еще издали я заметил там гестаповцев. Они что-то искали, выбрасывая все на улицу. Кто-то в гражданском срывал нашу вывеску «Ян Яркий и сын». Левашова не было видно – может, его уже арестовали, а может, не поймали.

Не успел я подумать, что мне делать, как вдруг раздался резкий свисток и я вместе со многими людьми совсем неожиданно оказался в окружении полицейских и жандармов. Кольцо с каждой минутой все суживалось и суживалось; десяток крытых машин куда-то быстро отвозили попавших в западню людей. Я бросился бежать, но это только помогло мне скорей попасть в тесно набитый людьми кузов.

Везли нас недолго и недалеко – на Львовскую улицу, 24. В большом просторном дворе, обнесенном высоким зеленым забором и колючей проволокой, размещался пересыльный пункт но отправке в Германию. Три многоэтажных дома были заполнены молодежью, особенно девушками. Они кричали, плакали, просились домой, но ничем не могли себе помочь.

– Берлин слезам не верит,– высокомерно выкрикивал полицейский офицер.– Поплачете и перестанете. Германия – это рай, миленькие! Еще благодарить будете!

Девушки и слышать не хотели ни о каком рае, они и тут уже распознали, что такое «новый порядок».

– Домой, только домой! – кричали они.

Когда на пересыльном пункте становилось очень шумно, полицейский офицер выводил из казармы духовой оркестр и приказывал музыкантам что есть мочи играть «польку» или «казачка». Но музыкой скрыть человеческие слезы нельзя – киевляне все знали и десятой дорогой обходили это страшное место,,.

Привезенных из Сенного рынка выстроили в длинную колонну и начали сортировать по домам-казармам. Каждый, чья подходила очередь, должен был назвать свою фамилию и домашний адрес. Его записывали в журнал, прицепляли к груди полотняный синий номер со знаком «Ost» и загоняли в вонючий длинный коридор того или иного корпуса. Фамилию здесь записывали в первый и последний раз – больше она, как таковая, для гитлеровцев не существовала. Был номер, словно у собаки, и его называли, на него нужно было отзываться…

Подходила моя очередь, я напряженно думал о том, как мне назвать себя. Ярский – нельзя, так как неизвестно, что с Левашовым. Придумать себе какую-нибудь другую фамилию – тоже рискованно: могут проверить. И я решил быть тем, кем являюсь: Вишняком. В Городнице ведь никто не знает, что я подпольщик, пускай проверяют сколько им влезет.

– Фамилия? – крикнул полицейский офицер, когда я подошел к столу.

– Вишняк Петро Степанович,– быстро ответил я.

– Как ты сказал?! – почему-то удивленно спросил офицер. Он быстро поднялся из-за стола и сквозь толстые очки впился в меня бесцветными глазами.

– Вишняк Петро Степанович,– повторил я,– из Городницы я… сирота… хлеб хожу прошу…

Офицер, заглянув в записную книжечку, внезапно, к моему большому удивлению, ласково спросил:

– Так ты Петя?..

Я кивнул головой и заметил, как вдруг у офицера почему-то задрожала верхняя губа.

– По-пойдем со мной,– сказал он и повел меня в казарму. Пройдя длинный коридор, мы попали в большой светлый

кабинет, обставленный дорогой мебелью. Офицер сразу же бросился к столу. Снял трубку телефона, набрал номер и весьма слащаво проговорил:

– Герр штурмбанфюрер СС Крейзель? Гутен таг! Это я… Хринько. Я… я нашел вашего Петю!

Что он дальше говорил, я не слышал, потому что стоял ни жив ни мертв: штурмбанфюрер СС Крейзель, начальник самого страшного отдела гестапо 4-Н!.. Это за ним я охотился с миной и подорвал его автомобиль!

«Левашова я не нашел,– думал я,– значит, он попал в гестапо, а этот штурмбанфюрер ищет меня».

Не прошло и пятнадцати минут, как в кабинет вошел высокий, долговязый, очень худой, с горбатым носом и седыми висками штурмбанфюрер СС. Полицейский офицер Хринько вытянулся и замер. Штурмбанфюрер СС молча, четким шагом подошел ко мне. Я встретился с ним взглядом и сразу же почувствовал, как у меня внутри все похолодело. Гестаповец быстрым движением вытащил из кармана небольшую фотографию. На ней был я в пионерской форме.

Поднеся фотографию к моим глазам, штурмбанфюрер внезапно воскликнул:

– Neffe! Племянничек! – и, выронив фотографию, вдруг начал меня целовать.

Я знал, что гестаповцы способны на любые провокации, но тут ощущалась какая-то случайность, какое-то стечение обстоятельств. Полицейский офицер ведь не договаривался со штурмбанфюрером СС, он сам не знал, что я сюда попаду. И, кроме того, откуда взялась у гестаповцев моя довоенная фотография? «Неффе! Племянничек!» Это заставило меня еще больше насторожиться. Сердце мое предчувствовало что-то недоброе… Оно так билось, что готово было выскочить из груди.

– Бедный мальчик, совсем побледнел,– заговорил вдруг штурмбанфюрер СС на чистом украинском языке.– Хринько, подай стакан холодной воды.

– Слушаюсь, гер штурмбанфюрер СС!

Хринько подал мне дрожащей рукой воду, опять вытянулся и замер.

Не бойся, Петер,– ласково проговорил штурмбанфюрер,– я твой дядя. Родной старший брат твоего отца. Зовут меня дядя Пауль.

Да-да,– подтвердил Хринько,– поклонись своему дядюшке.

Глянув внимательно на штурмбанфюрера Крейзеля, я с ужасом отметил, что он действительно похож на моего отца. Такие же быстрые зеленоватые глаза, нахмуренные брови, длинный нос с горбинкой, высокий лоб и узкие крепко стиснутые губы. «Неужели и впрямь дядя? Но ведь он немец! И вообще, у меня нет никаких родственников».

Штурмбанфюрер СС взял меня под руку, вывел во двор и посадил на заднее сиденье своей машины. Сам сел рядом и, когда «оппель» тронулся, приказал шоферу:

– Nach Hause!

Машина доехала до разрушенного Крещатика и свернула на Печерск. Минут через пять она остановилась возле железных ворот обнесенного высоким черным забором особняка. Не успел шофер дать сигнал, как ворота открылись, и я заметил огромного эсзсовца с автоматом на груди. Он, точно так же как и Хринько, вытянулся и замер перед штурмбанфюрером СС. «Оппель» мягко подъехал к серому зданию.

Из парадного навстречу нам выскочил низенький, толстенный рыжий немец. Мне казалось, что он подкатился, а не подошел, потому что по своему виду он очень напоминал большущий мяч.

– Ганс,– сказал ему штурмбанфюрер СС,– знакомься: мой племянник Петер,– и похлопал меня по плечу.

– Neffe?! Ist ег Sohn des Bruders Stepan?

Да,– ответил штурмбанфюрер СС,– это сын моего брата Степана. Говори при нем по-русски, он не понимает немецкого языка.

Страстуй, Петер! – Ганс протянул мне полную, словно опухшую руку.– Какой вы черный, вас нушно купаль…

Это мой денщик Ганс,– пояснил мне штурмбанфюрер СС,– он будет за тобой присматривать. Если что понадобится, обращайся к нему. А ты, Ганс, смотри мне, чтоб он у нас поправился хорошо.

Ганс все сделайт! Ганс умеет ошень вкусный обеды делайт. Пошоль са меня, будем немножко стричь, купаль.– Он взял меня за руку и повел по коридору.

Я был словно кукла: меня фотографировали, подстригали, мыли в ванне, а я молчал, потому что знал: противиться бессмысленно, все равно ничего не поможет.

Через какой-то час я, причесанный на пробор и переодетый в большую, не по росту полосатую пижаму с закатанными рукавами, несмело переступил порог светлой столовой, куда направил меня денщик Ганс. Штурмбанфюрер СС сидел за большим столом, внимательно рассматривая толстый кожаный альбом с фотографиями. Лицо у Крейзеля было строгим и задумчивым. Он курил венгерскую сигару и несколько минут не замечал меня. Я переступал с ноги на ногу, не зная, как вести себя. Наконец гестаповец приподнял голову и доброжелательно усмехнулся:

– О, совсем другой вид! Теперь на мальчика стал похож!

Ну, проходи, Петер, будь как дома, ты ведь не чужой.– Он приподнялся и пошел мне навстречу.– Пока Ганс подаст нам обед, давай поговорим. Отец, понятно, тебе ничего не рассказывал. Ты был еще маленьким, он не мог быть с тобой откровенным. Да и сам он обо мне ничего не знал толком.,. Садись.

Мы опустились на мягкий диван, и штурмбанфюрер СС продолжал:

– Чтобы тебе, Петер, понятнее было, возвращусь к прошлому. До семнадцатого года жил я с родителями и младшим братом Степаном здесь, на Украине. У нас было немного земли, скота, своя паровая мельница, магазин. Но настала революция, и все пришлось бросить. Родители наши вскоре померли. Оставшись вдвоем со Степаном, мы долго не знали, что делать. В тысяча девятьсот восемнадцатом году Петлюра призвал пас в армию. Твоему отцу что-то не понравилась служба, и он, дурак, быстро сбежал. А я в скором времени стал сотником. Затем я жил в Германии и учился в специальной офицерской школе. Там я женился на генеральской дочке – немке Герте Крейзель и, изменив свою фамилию, принял немецкую веру. Я помогал Адольфу Гитлеру прийти к власти. Я лично знаком с великим Гиммлером!.. И это ничего, что я когда-то был украинцем, меня любят и уважают в самом имперском управлении безопасности. Эх, был бы жив Степан, вот бы удивился, увидев, чего достиг его брат Павло.

Я верил и не верил этим рассказам, но тревога в душе росла. «Провокация! Провокация!» – успокоил я себя.

Но это оказалось правдой: штурмбанфюрер СС показал мне кожаный семейный альбом, и я окончательно убедился. Много было старинных семейных снимков, и на всех я находил своего отца и молодого еще тогда штурмбанфюрера СС.

От волнения мне стало нехорошо. Я отложил альбом и, склонившись на спинку дивана, закрыл лицо руками.

Дядя с денщиком решили, что я теряю сознание от голода, немедленно посадили меня к столу. Ганс подвязал мне салфетку и пододвинул прибор.

Есть не хотелось, тянуло ко сну…

Дядя подал пол бокала шампанского.

– Ну, Петер,– сказал он весело,– выпьем за нашу встречу! Ты даже себе не представляешь, как я тебя с отцом искал. Ведь эшелон, в котором вы уехали, разбился… Чудак Степан, зачем он уезжал? Ну, выпьем!

«Что делать? Что делать?» – не переставало выстукивать

у меня в мозгу. Сердце в груди сжалось и очень неприятно защемило.

После обеда денщик повел меня на второй этаж.

Отведенная мне комната была обставлена дорогим спальным гарнитуром из орехового дерева и имела очень приятный вид. Взбив на кровати перину. Ганс переодел меня в длинную ночную сорочку и, когда я упал на подушку, бесшумно вышел,

* * *

К большому своему удивлению, я не плакал, только, закутавшись с головой в одеяло, напряженно думал, думал, думал…

Человеческая жизнь, оказывается, богата неожиданностями. Сегодня одно, завтра другое, а послезавтра может случиться такое, что и подумать страшно… Особенно во время войны; живешь и не знаешь, что будет с тобой через месяц, через неделю, иногда через день или даже через час…

С утра я был подпольщиком, а в полдень внезапно стал племянником штурмбанфюрера СС! Гестаповец, против которого я боролся, оказался родственником! Чего угодно я мог ждать от своей суровой партизанской доли, только не родства с фашистами. «Что же мне теперь делать? Как найти верный выход из этого чрезвычайно сложного положения? Что делать? Положиться на судьбу нельзя, она у меня какая-то комканая, не такая, как у людей. Найти бы Левашова… Он помог бы мне разобраться во всем. А может, и нет. Ведь я теперь племянник штурмбанфюрера, которого.комиссар больше Гитлера ненавидит! А Волошка что скажет? Они, наверное, теперь от меня отвернутся, зачем я им такой?»

В это мгновение скрипнула дверь. Я вздрогнул. В комнату вошел дядя. Склонившись над кроватью, он осторожно приподнял край одеяла.

– Не спишь, Петер? – спросил он ласково.– А вспотел-то как! Pit о же с головой укрывается!

На лоб мне легла холодная костлявая ладонь. Я опять встрепенулся.

– Какой горячий! Ты, случайно, не болен, мой мальчик? Я закрыл глаза.

Дядя взял трубку телефона, который стоял на тумбочке возле кровати, набрал номер и, запинаясь, заговорил:

– Институт? Кто это? Штурмбанфюрер СС Крейзель беспокоит. Ваш знаменитый врач, как его?.. Так, так… на месте? Сейчас пришлю за ним машину.

«Беспокоится,– подумал я,– а если бы узнал, что я подпольщик, мучил бы. А может, он все знает? Знает и молчит? Где сейчас Левашов с Волошкой?..»

Открыв второе окно, дядя быстро вышел из спальни. Минуты через две в комнату вкатился рыжий Ганс, держа в коротких руках мокрое полотенце и градусник.

– Петер, Петер,– защебетал он возле меня,– вы ошень бледны! Вам плёхо, герр неффе? Может, меряйт температур? – Он протянул градусник.– Можно ложить голова мокрый поло-полотенц Компрессор… Это помогаль, ошень гут!

Вскоре дядя привел врача.

Доктор был старый, сутулый, в старомодном жилете, с кожаной потертой сумкой в костлявой руке. Поправив на переносице старое пенсне, он взял мою руку, заглянул в глаза, попросил показать язык. Потом предложил сбросить рубашку и, приложив ухо к груди, долго выслушивал мое сердце.

Что с ним? – спросил дядя, когда врач отвел от меня сморщенное ухо.

Страшного ничего нет. Большое переутомление, и сердечко немножко пошаливает. Нужен покой и хорошее питание. Когда будет покалывать,– обратился он ко мне,– вот микстура.– Врач достал из сумки пузырек с жидкостью.– Три раза в день по столовой ложке. Вот и все. Больше ему ничего не нужно. Мальчик – герой! Надеюсь, спортсменом будет!..– И, похлопав меня, он засмеялся.

Спасибо, доктор,– сказал дядя,– завтра получите дополнительную карточку на соль и галеты.

Весьма вам благодарен, господин. Весьма благодарен.– Доктор низко поклонился.– Весьма благодарен, господин.

Мне было жаль старого доктора и вместе с тем ужасно противно: прикажи ему дядя лизать ноги, он, не задумываясь, лизал бы их. Вот жизнь настала!..

Когда все вышли, я опять по привычке укрылся с головой одеялом и начал думать.

Думал обо всем, о гитлеровцах и Красной Армии, о подпольщиках и гестапо, о партизанах и Волошке. И всегда мне вспоминались мои родители, Городница, довоенная жизнь. Перед глазами вставала школа, где я учился, учителя, друзья… Как хорошо было до войны! Если бы не фашисты, всегда было бы так.

В комнату еще раз вошел дядя, а потом беспрестанно наведывался денщик Ганс. Я всякий раз делал вид, что сплю: не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать.

«Надо бежать! Надо бежать!» – внезапно твердо решил я и, вскочив, бросился к окну.

Спальня была на втором этаже, однако попасть вниз было нетрудно: рядом с окном находилась водосточная труба. По ней, когда на дворе совсем стемнеет, я намеревался спуститься во двор, а потом перемахнуть через ограду и – прощайте, поминайте, как звали!.. План побега казался мне настолько простым и выполнимым, что я чуть не заплясал от радости. У меня сразу поднялось настроение, захотелось жить! «Не найду Левашова, пойду к партизанам, ведь они хотели, чтоб я остался!» Но все мои планы внезапно рухнули: под кустом возле забора я заметил огромную сторожевую овчарку, а неподалеку под другим кустом – вторую. Собаки лежали, притаившись, и, казалось, только и ждали того момента, когда я начну спускаться.

– Пострелять бы вас, проклятых! – со злостью прошептал я и, упав на кровать, уткнулся носом в подушку.

И снова тревожные мысли, словно осы, налетели на меня. «Что делать? Что делать?» – больно выстукивало сердце.

Около полуночи, вконец обессилев, я заснул. Но и во сне не было покоя: до самого утра снился мне чудной дед-партизан с автоматом на груди. Он набрасывал мне на голову сачок и, дергая за ручку, презрительно покрикивал: «Шпиён! Шпиён! Шпиён!»

Переволновавшись, я тяжело заболел. Какая-то страшная слабость овладела мной, темнело в глазах, ужасно болела голова и, словно иголкой, больно покалывало сердце. Несколько раз на день ко мне приходил врач и немецкий профессор из окружного госпиталя. Три раза в сутки мне делали болезненные уколы камфары, заставляли пить противные, горькие микстуры. Все советовали лежать, все прописывали покой.

Но его не было, этого покоя… Чем дальше, тем больше я волновался, положение, в которое я попал, казалось мне безвыходным. Теперь не только эсэсовец у ворот с автоматом и овчарка под забором задерживали меня здесь, но еще и проклятая, непрошеная болезнь держала…

ШТУРМШАРФЮРЕР СС МАГДЕНБУРГ

Правду говорят врачи: в здоровом теле – здоровый дух. Поправившись, я совсем по-другому стал смотреть на жизнь, И твердо решил разыскать в городе Левашова. Из подслушанных мною разговоров, которые дядя вел каждый день по телефону, я узнал о том, что комиссар не в гестапо, он где-то на свободе и продолжает действовать.

Постепенно я свыкся со всем окружающим и, как говорят, вошел в свои права племянника штурмбанфюрера СС. Достаточно было мне скривить в недовольной гримасе губы, как денщик Ганс немедленно вытягивался и, слащаво улыбаясь, готов был выполнить любое мое приказание.

Дядя последнее время мало бывал дома, и я мог гулять где мне захочется. Оказалось, что я имею право свободно выходить даже в город. Часовой у ворот лишь вставал «смирно» и отдавал мне честь.

От дяди я решил не убегать до тех пор, пока не свяжусь с подпольщиками, потому что знал, что он начнет меня разыскивать и все-таки найдет в городе.

Мне сшили черный шерстяной костюм и модельные туфли. Дядя выдал немецкий пропуск, по которому я имел право заходить даже в управление гестапо. У полицейских, иногда задерживавших меня в городе, руки так и дрожали при виде этого документа. Они с уважением и страхом смотрели на меня и всегда вежливо извинялись.

Я ходил повсюду, но комиссара Левашова никак не мог найти.

Последней известной мне была явка на квартире «Лексея» (куда я заносил туфли с запиской под каблуком). Серое здание я хорошо помнил и, выбрав удобный момент, немедленно направился туда. Последняя явка, последняя надежда… С волнением я вошел в темное парадное и по скользким, отполированным ногами ступенькам поднялся на третий этаж. Сердце забилось порывисто и часто – еще несколько минут, и я узнаю, где Левашов. Найдя на двери кнопку, я хотел было позвонить, но сразу же из лифтерской клетки кто-то выскочил и сильно ударил меня чем-то твердым по голове. Острая боль дошла до самого сердца, и я потерял сознание.

В сознание я пришел в светлой, залитой солнцем комнате. Лежал я на полу. Открыв глаза, я увидел старомодный буфет с позолоченным сервизом внутри, роскошные вазоны возле окон

и две большие иконы. «Квартира «Лексея»,– мелькнуло в голове. Меня старательно обыскивали двое в гражданских костюмах. За большим столом сидел молодой гестаповский офицер. «Засада! Западня!» – с тревогой подумал я.

На столе было немало бутылок из-под вина и несколько раскрытых банок консервов. Наливая в стакан водку, офицер весело кричал:

– Наконец один пожаловал! Дождемся и других. Мы люди терпеливые…

Один из гражданских нашел у меня пропуск.

– Герр штурмшарфюрер СС, наш пассиршайн! – обратился он к офицеру.

От страха я крепче закрыл глаза: «Что теперь будет, что теперь будет?»

Штурмшарфюрер СС, очевидно, прочитал мой пропуск, потому что, вскочив с места, закричал:

– Доннер веттер!.. Что вы наделали? Это же неффе штурмбанфюрера СС Крейзеля!.. Теперь он со всех нас шкуру спустит'

Агенты гестапо забегали по комнате. В один миг раскрыли мне рот и начали поить водой. На голову возле левого уха, где ужасно жгло, положили холодный компресс. Сразу стало легче, однако глаз я не открывал – решил сперва придумать, как вести себя.

– Черти неосмотрительные,– шагая по комнате, шипел штурмшарфюрер СС,– теперь штрафной не миновать: последнее предупреждение за выпивку было! – И он со злостью смахнул со стола бутылки.

От звона разбитой посуды я встрепенулся и открыл глаза.

– Приберите! – строго приказал штурмшарфюрер СС агентам и сразу же, встретившись со мной взглядом, сладко и льстиво усмехнулся: – Извините, Петер, ошибка произошла… Как себя чувствуете? Голова очень болит?

Вскочив на ноги, я молчал. Штурмшарфюрер СС взял меня под руку и посадил на диван.

– Как себя чувствуете, Петер? – не переставал он спрашивать.

Что ответить, я не знал.

Плохо… Голова болит… Домой хочу…

Сейчас домой в таком состоянии нельзя, Петер. Лягте, полежите немножко.– И штурмшарфюрер СС уложил меня на диван.

Мое положение было очень сложным и угрожающим: я попался на подпольной явке! Однако меня спасло кровное родство с высокопоставленным гестаповцем, штурмбанфюрером СС. Отдела 4-Н, возглавляемого моим дядей, боялись все гитлеровцы в городе. Кто-кто, а штурмшарфюрер СС хорошо знал, чем занимается отдел 4-Н! Мне только нужно было придумать, как ответить на вопрос: «Зачем сюда пришел?»

«Скажу – мальчика знакомого разыскивал»,– решил я, и стало легче на душе.

Немного полежав, я поднялся и твердо произнес:

– Мне домой пора! Дядя ждет к обеду.

– Коли ждут, не смею задерживать,– сказал ласково штурмшарфюрер СС– Сейчас отвезем, Петер.

Он вернул мне пропуск и черным ходом вывел во двор. Потом мы вышли на улицу и, пройдя метров пятьдесят, сели в легковой автомобиль, стоявший под раскидистым каштаном.

Когда машина тронулась, штурмшарфюрер СС закурил толстую сигару и как бы между прочим проговорил:

– Нехорошо как-то вышло, неприятно познакомились… Кстати, как вы, Петер, попали в это парадное? И нужно же было случиться такому!

– Я одного мальчика разыскивал, квартиру забыл, вот и ходил по парадным. А ваши пьянчуги сразу набросились!.. Я вот дяде расскажу, попадет им.

Мой ответ возымел действие.

– Что вы, Петер! Ради бога, ничего не говори дома,– испуганно начал просить штурмшарфюрер СС,– я сам накажу виновника. Понимаете, ведь мне вместо них попадет. А я ведь вам ничего не сделал.– И он начал рассказывать о том, что у каждого человека есть своя слабость, что он иногда любит выпить и что начальство не понимает его и жестоко наказывает.

Метрах в ста от особняка машина остановилась.

– В жизни, Петер, все может случиться,– закончил штурм-шарфюрер СС, открывая мне дверцу.-И я вам тоже пригожусь. И вообще, если что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне… Фридриха Магденбурга спросите, вам каждый гестаповец покажет, где меня найти.

Я был страшно рад, что так сложились отношения с штурм-шарфюрером СС, и пообещал ему, что ни о чем не буду рассказывать дяде, так как был уверен, что и Магденбург промолчит: он больше, чем я, заинтересован в этом.